Иерусалим

ГЛАВА 4

После чуда, свершившегося в битве при Рамлехе, король Бодуэн отправился в Аскалон и Газу, взглянуть, как защищён юг королевства; потом, когда год повернул к прохладе, с наступлением предрождественского поста он возвратился в Иерусалим, на его высоты. Влиятельные люди его королевства, проводившие лето в походах на севере, съезжались на святой праздник Рождества, и король не намерен был допустить, чтобы они собирались без него.

Его мать и сестра устроились вместе со своим двором во дворце Ла-Плезанс в западной части города, где воздух был наиболее прохладен и мягок. Днём они принимали гостей в галерее, в высокие южные окна которой даже зимой вливалось море света. В сопровождении всего лишь одного пажа и рыцаря король тихо вошёл в переполненный зал; стыдясь своей внешности, он носил плащ с капюшоном и потому какое-то время мог оставаться неузнанным.

Он увидел свою мать, Агнес де Куртенэ, — она сидела в персидском кресле подле окна. Волосы её были жёстки от хны, платье — из нескольких слоёв газа, лиф так тесен и низко вырезан, словно она была юной девушкой, а лицо накрашено, чтобы скрыть годы. Рядом с ней стоял французский рыцарь Амальрик де Лузиньян, близкий её друг; и король, понемногу пробираясь среди придворных шелков и атласа, видел, как его мать лениво потянулась и похлопала француза по ноге, словно лаская собачку.

Юный король глядел на это, стоя посреди легкомысленной придворной болтовни и смеха, и душа его исходила гноем. Ему вспомнилась первая атака при Рамлехе. Там всё было честно и чисто, как клинок: предать свою жизнь Господу и не раздумывая броситься на врага. Здесь ничто не честно и не чисто — ни смех, ни набожность, ни лица женщин, ни обещания мужчин. Он жаждал прозрачной ясности той битвы... А потом кто-то заметил его.

— Король... — пробежал по залу шёпот, словно ветер в траве. — Король...

Огромная толпа стихла — не сразу, а постепенно, точно волны расходились по длинному, просвеченному солнцем холодному залу, все поворачивались, чтобы увидеть его, и, увидев, дамы приседали, а кавалеры низко кланялись. Шорох негромких приветствий быстро замирал. Бодуэн обвёл взглядом склонённые спины, лица, скрытые за ладонями и веерами, и поглядел на мать — через весь зал.

Она поднялась, протянула к нему руки:

— Сир! Дорогой мой мальчик! Подойди ко мне. Добро пожаловать назад в Иерусалим. Подойди и дай мне засыпать тебя поздравлениями со славной победой.

— Слава принадлежит Богу, — негромко проговорил он; однако пошёл к матери меж склонившихся перед ним придворных.

Когда он приблизился к её креслу, Амальрик де Лузиньян отступил, давая ему место; король глянул на него широко раскрытыми глазами и сказал:

— Спасибо, отец.

Красивое лицо сенешаля озадаченно дрогнуло.

— Прошу прощения, сир?..

— Я вам его дарую, — сказал Бодуэн и кивнул пажу: — Раздобудь мне кресло.

Повернувшись спиной к сенешалю, он уселся бок о бок с матерью.

— Ты выглядишь гораздо лучше, мой мальчик, — сказала она, но, наклоняясь поздороваться с ним, оставили между ними и собой пустоту: губы в поцелуе не коснулись его лица, руки не тронули его рук. Румяна на её щеках потрескались. Ослепительная причёска была париком. Она чуть повернула голову к Амальрику, который стоял теперь прямо за её креслом. — Друг мой, погляди, король поправляется.

Бодуэн сидел неподвижно. Силы его иссякли; руки и ноги весь день мёрзли, он не чувствовал их, и потому порой ему казалось, что он исчезает, дюйм за дюймом растворяется в чёрной бездне. Кругом его кресла собирались придворные, они придвигались всё ближе, стремясь быть замеченными, и очень скоро ему, ничего не поделаешь, придётся замечать их, позволять им подходить и высказывать ему свои незначительные желания... На миг он прикрыл глаза. Ему не хотелось этого.

— Сир... — пробормотал Амальрик, и юный Бодуэн, открыв глаза, принял у него кубок с горячим вином, пахнущим гвоздикой и кардамоном.

— У меня к тебе просьба, мой мальчик, — тихо сказала Агнес.

Когда их у неё не было?

— Да, матушка.

Он выслушал её обходительную просьбу о предоставлении при дворе местечка другу друзей её друзей.

В толпе, что клубилась перед ним, появился Раймонд Триполитанский. Граф Триполи всегда напоминал Бодуэну газель, проворную и лёгкую, с умными, чуть навыкате глазами. Он был регентом в младенчестве Бодуэна и всё ещё считал себя истинным королём Иерусалима. Граф был слишком важным человеком, чтобы притвориться, будто не замечаешь его, и Бодуэн, обратив к нему взгляд, улыбнулся и кивнул.

Граф Триполи тотчас шагнул вперёд.

— Сир, да благословит тебя Бог за великую твою победу! Ты прекрасно выглядишь.

Он поклонился, словно лишь сейчас вспомнил об этом. Его тёмные глаза быстро шарили по лицу Бодуэна, отмечая знаки болезни; он размышлял, когда же этот юноша умрёт и перестанет стоять у него на пути.

— В самом деле прекрасно.

Бодуэн отпил вина — вкус показался ему металлическим.

— Благодарю, кузен.

— Милорд граф, — окликнула Агнес. — Я слышала, у твоей супруги чудесный новый арфист. Вели ей прислать его мне.

Раймонд одарил её быстрым поклоном и светской, ничего не значащей улыбкой и снова повернулся к королю.

— Сир, вопрос о тридцати тысячах динаров всё ещё не решён.

Бодуэн одолжил эти деньги у Раймонда давным-давно и отдавать их не собирался. В толпе, что теснилась вокруг его кресла, где каждый старался оказаться на виду, он высмотрел отличный противовес графу Триполитанскому.

— Милорд маршал. — Он улыбнулся и кивнул. — Подойди, я желаю поздравить тебя с удачей на выборах.

Новый маршал Иерусалимского Храма шагнул вперёд, пред очи короля, словно полководец, отвоёвывающий себе плацдарм. Он был полной противоположностью Раймонду Триполитанскому: плотный, крепко сбитый, с удивительно горделивой осанкой. Строгие орденские одежды придавали ему весьма представительный вид: просторный чёрный плащ и белая котта с алым крестом подчёркивали разворот плеч и широкую грудь.

— Сир, — проговорил он, — я трепещу от чести беседовать с победителем при Рамлехе.

— Ну да. — Глаза Раймонда остро блеснули. — Великая битва — и выиграна без тамплиеров.

— Отчего же, — ровно заметил король. — Кое-кто из них был там.

Маршал в упор взглянул в лицо Раймонду, его песочного цвета борода встопорщилась; волосы у него были длинные и гладкие — слишком длинные для члена Ордена, чей устав требовал короткой стрижки.

— Возможно, будь там ты, милорд граф, — сказал он, — нас вообще поджидала бы не победа, а одно из обычных для тебя разочарований.

Триполи не ответил на эту реплику, однако скрипнул зубами, и кожа на его скулах натянулась. Бодуэн откинулся на спинку кресла. Пусть себе пререкаются. Попав на свою излюбленную почву, они перестали обращать на него внимание. Он чувствовал, что силы его иссякают, что сам он распадается и умирает.

Тут у дверей толпа заволновалась, зашумела, послышались смех и приветствия, и Бодуэн понял, что пришла Сибилла.

Он поднял голову, на сердце вдруг стало легко. Он не видел сестру почти год. Король различил её в толпе даже издалека. Так мог бы выглядеть он сам, не будь он болен: обаятельная, гибкая, с лёгкой походкой и тяжёлыми светлыми волосами, с красивым, озарённым смехом лицом.

— Ей бы надо прикрывать голову, — сказала мать. — Вдова ведь, не девица, и о чём она только думает?

Сестра и вправду распустила волосы по плечам, подвязав их только лентой. Она сбросила траурные одежды сразу после паломничества, словно вместе с младенцем избавилась и от данных при венчании клятв, а потом бежала к блестящему, неистовому двору своей кузины, Стефании Керакской, которая вдовела уже второй раз и знала, как развеять грусть, сопутствующую этому положению.

Вскинув голову и глядя перед собой, Сибилла прошла через зал к юному королю вместе со своей любимой подругой и кузиной, Алис Беершебской, и паж её шёл за ней, не умеряя шага. Триполи отошёл; маршал поспешно шагнул в сторону.

Вдруг Бодуэн вспомнил, что сестра тоже долгое время не видела его. Он постарался взять себя в руки. Она подходила всё ближе и, когда ясно увидела его лицо, остановилась, глаза расширились от потрясения.

— Бати! Боже милосердный, ты ужасно выглядишь.

Бодуэн готовился к этому и всё же отшатнулся.

— О нет, нет! — выдохнула мать, а придворные протестующе зароптали.

— Били, ты всё та же. Ничуть не изменилась. — Бодуэн протянул к ней затянутую в перчатку руку. Сказал злорадно: — Иди же, нежная моя сестричка, поцелуй меня.

— Нет, — сказала Сибилла, отступая и по-детски пряча руку за спину. — Ни за что. Тебе больно? Прости. Я молилась за тебя каждый день, Бати, иногда и дважды в день.

— Сир, ты всегда в наших думах, — сказала из-за её спины леди Алис. Алис была полной, пухленькой, а платья носила такие тесные, что её плоть переполняла их до последней складочки. Она присела перед королём в почтительном реверансе. — Бог да спасёт тебя, сир.

— Благодарю, леди Алис.

Сестра подошла к креслу матери; женщины склонились друг к другу, прижались щекой к щеке в неискренних поцелуях и едва одновременно не замурлыкали, изображая удовольствие. Сибилла выпрямилась, холодно глядя мимо короля.

— Милорд мой кузен Триполи.

— Да благословит тебя Бог, принцесса, — проговорил граф.

— Били, — вмешался король, — позволь представить тебе нового маршала Иерусалимского Храма, Жерара де Ридфора.

К его удивлению, сестра заинтересовалась этим знакомством. Она повернулась спиной к матери, взгляд больших голубых глаз обратился на чёрно-белого рыцаря, стоявшего по левую руку от Бодуэна.

— Милорд маршал.

Жерар де Ридфор склонил голову. Он чувствовал себя легко с женщинами, ибо стал монахом недавно, и по своей, а не по Божией воле.

— Жизнь моя к услугам принцессы Иерусалимской, — улыбаясь, сказал он.

Сибилла протянула руку для поцелуя.

— Видит Бог, сэр, как рада я видеть, что не все члены твоего Ордена — мужланы.

Бодуэн моргнул. С самого раннего детства он играл с Сибиллой в шахматы и не мог не заметить расставленной ловушки. Маршал же по неведению попался в неё.

— Мужланы, госпожа? — Он склонился к унизанным перстнями пальцам с изысканностью опытного царедворца, губы его прошли в нескольких дюймах над костяшками. — Бог свидетель, мы не заслужили подобной репутации.

— Месяц назад, перед великой победой моего брата при Рамлехе, я встретилась на дороге с тамплиером. Он был очень груб со мной.

Маршал отступил. Алый крест горел на его обтянутой белым груди, на лице играла улыбка.

— Назови же его, леди! Я позабочусь, чтобы он понёс должное наказание.

— Разумеется. Вот только я не уверена, знаю ли его имя. Бывший с ним воин назвал его Святым. Довольно приметное прозвище.

При этом слове маршал вздрогнул.

— Раннульф Фицвильям, — сказал он, и губы его сжались; он отвернулся, поднеся руку к лицу.

— Ну конечно, — сказал Бодуэн и взглянул на сестру. — Как именно он нагрубил тебе, Били?

— Он пристал к нам по дороге и отобрал коней, — пожала она плечами. — Я не укоряю его за это, потому что отдала коней охотно и по доброй воле, но и после этого он вёл себя непозволительно грубо.

— Он не выказал ни малейшего почтения ни к одной из нас, сир, — добавила Алис.

Маршал де Ридфор шагнул назад к трону. Голос его зазвенел.

— Принцесса, я знаю этого человека. Ты назвала его мужланом — и справедливо. Он недостоин преклонить колени у твоих ног, и я сурово распеку его за попытку приблизиться к тебе.

— Распеки. Мне это нравится. Я хочу быть этому свидетельницей. Вели ему прийти сюда — и немедля. Я послушаю, как ты будешь его распекать — и как он будет извиняться.

Де Ридфор упёрся кулаками в бока.

— Возможно, ты не знаешь этого, леди, но мы в Храме считаем подобные случаи личным делом.

— Вот как?

Сибилла отступила на шаг, придерживая кончиками пальцев юбку. Бодуэн мельком заметил, что у неё шёлковые голубые подвязки. Лениво, оценивающе она оглядела рыцаря.

— Но я хочу, чтобы его призвали сюда. Он что, и вправду Святой? Это, должно быть, шутка; ты сделаешь этот случай и моим личным делом. Как, ты говоришь, его зовут?

— Сэр маршал, — довольно пропела Агнес де Куртенэ, — вам лучше сдаться. Она всё равно получит то, что хочет.

— Его зовут Раннульф Фицвильям, — сказал сестре Бодуэн. — Он служил прекрасно — до битвы и во время неё, а после, так уж вышло, нагрубил и мне.

— Ну так ведите его сюда, — сказала принцесса, — и тогда его можно будет распечь дважды. — Она произносила это слово с наслаждением, смакуя его, точно ломтик яблока.

Де Ридфор вновь поклонился, сдаваясь.

— Я сделаю всё, что ни велит мне принцесса. — Он поманил к себе сержанта-храмовника, стоявшего у стены в ожидании приказа.

В это время паж Сибиллы принёс табурет, и она уселась у ног брата, сомкнув руки на коленях. Волосы мягкими волнами лежали на её плечах. Она подняла на Бодуэна хмурый взгляд.

— Зачем ты призвал меня из Керака? Мне там было весело. А теперь я сижу здесь, день за днём, со всеми этими франками из Франции, которые почитают себя лучше нас.

— Они скоро отправятся домой, — проговорил король, — и ты освободишься от них. Но не от меня. Ты моя наследница, Били. Я едва не умер — за месяц до Рамлеха. Подхватил лихорадку и чувствовал уже на себе длань Божию. И в любом случае, как ты заметила, лучше мне не становится. Когда я умру, ты должна быть готова к правлению, Били. Я должен научить тебя править.

— Зубы Господни[12], — вмешалась мать. — Ты только зря тратишь время, сир. Она просто снова выйдет замуж.

— Я не собираюсь замуж, — возразила Сибилла. Она подозвала пажа с кубком вина и подносом сластей. — И я буду королевой Иерусалимской.

Мать глумливо засмеялась:

— Будешь королевой амазонок?

Триполи наблюдал за ними — всего с нескольких шагов — и маршал, и дюжина других.

— Матушка, потише, — сказал король. — Били, ты легкомысленна. Королевство будет твоим, но ему нужен король. Женщины не ведут войн. А Саладин...

— Ты разбил Саладина, — резко, почти ворчливо сказала Сибилла — таким тоном, словно он не выучил урока. — Великая победа Креста: сотня рыцарей против пятидесяти тысяч сарацин. Ты побьёшь его ещё и ещё раз. Мы всегда будем бить их. Бог на нашей стороне. Ты не веришь в это? За что же ты бился, как не за это?

Она говорила всё громче, голос её звенел так, что люди вокруг начали прислушиваться и даже слегка оживились. Король смотрел на неё в упор. Кожа у неё была гладкой, высокий лоб — чистым, как Небеса, глаза полны мужества неопытного новичка.

— Мы должны побеждать раз за разом — снова и снова. Но ему достаточно победить только раз.

— Бог не допустит твоего поражения, — возразила Сибилла.

Бодуэн оставил попытки замутить эту упрямую чистоту.

— Ты останешься здесь, в Иерусалиме, пока мы не подыщем тебе подходящего супруга, — проговорил он и вдруг почувствовал себя стариком. Он никогда не обнимет женщину, никогда не женится, ему не дано зачать дитя. — Я позабочусь, чтобы тебя хорошо развлекали.

Тут она скорчила рожицу, показывая ему, как мало он знает о развлечениях, и плохих и хороших. А потом подняла на него смеющиеся глаза:

— Во всяком случае, Бати, мы больше будем вместе. Ты сказал, что будешь учить меня. Мне это нравится.

— Вот и хорошо, — сказал он и потянулся взять её за руку. Но прежде, чем она заметила это и отшатнулась, отдёрнул ладонь, — Расскажи, как тебе жилось в Кераке, — попросил он.

Сибилла расхохоталась и начала со сплетен и слухов, большей частью фривольных и скандальных. Триполи приблизился к трону, взгляд его стал внимательней. Лорд Керака был одним из его многочисленных врагов. Пока сестра болтала, Бодуэн откинулся в кресле, оглядывая придворных, и увидел, как в зал входит тамплиер из Рамлеха.

Герольд не объявлял о нём. Его сопровождал другой тамплиер. Храмовники всюду ходили если не компаниями, то по двое. Эта пара плечом к плечу пересекла зал, целеустремлённо, как псы, идущие по следу, пролагая себе путь через изнеженную толпу придворных. Тот, кто шёл слева, и был рыцарь, прозванный Святым. Его длинная куртка была серой от грязи, дырявой, лопнувшей по швам; рукава закатаны по локоть. Его можно было бы счесть деревенским пахарем — если бы не меч у пояса и не тяжёлые сапоги со шпорами. При его приближении лицо маршала стало замкнутым, напряжённым; он более не улыбался.

И внезапно короля осенило — не его сестра использовала маршала, а он использовал Сибиллу, начиная здесь новую битву в давней распре. Двое рыцарей остановились перед ним, не обращая внимания ни на кого больше.

Де Ридфор сказал:

— Раннульф, принцесса Сибилла обвиняет тебя в неуважении к ней. Ты дурно вёл себя на тракте к югу от Рамлеха. Ты должен извиниться.

Рыцарь положил руки на пояс. Голосом, прерывистым от гнева, он осведомился:

— И ты заставил меня проделать весь этот путь только ради этого?

Глаза маршала сузились.

— Я отдал тебе приказ.

Мгновение они жгли друг друга взглядом в упор. Потом Раннульф Фицвильям бросил взгляд по сторонам, словно лишь сейчас заметил людей, стоящих вокруг. Глаза его встретились с глазами короля, и он замер. Раннульф сказал:

— Я сделал то, что было необходимо. Если я причинил принцессе неудобство, то прошу за это прощения. — Его внимание вернулось к де Ридфору. — Могу я теперь идти? — В голосе тамплиера звенело открытое презрение.

— Ты свинья, Раннульф, — сказал де Ридфор. — Ты воняешь.

Он с поклоном повернулся к Сибилле:

— Принцесса, удовлетворена ли ты?

Замерев на табурете, она подняла брови. Её использовали в чужой игре, и она это поняла. Ответ её был холоден:

— Я совершенно удовлетворена, милорд.

Маршал выпрямился, обратясь к королю:

— А ты, сир?

Бодуэн подался вперёд, воспользовавшись лазейкой. Он обращался прямо к оборванному тамплиеру, стоявшему перед ним.

— Так ты встретил мою сестру на тракте?

Де Ридфор шагнул было вперёд, чтобы вмешаться, но король жестом велел ему оставаться в стороне.

Раннульф Фицвильям стоял, опустив голову и держа руки за спиной.

— Мы как раз потеряли коней. Мы наткнулись на принцессу и её эскорт и одолжили коней у них. — Он метнул яростный взгляд на стоявшего сбоку де Ридфора. — Я не хотел оскорбить её.

Бодуэн коротко хохотнул:

— Клянусь Богом, Святой, ты, по-моему, не уважаешь никого из нас.

Рыцарь выпрямился, снова встретясь с ним взглядом.

— Я уважаю тебя, сир.

Слова эти так обрадовали Бодуэна, что он не сразу смог ответить. Наконец он сказал:

— Я постараюсь быть достойным этого. В Рамлехе и на пути туда ты был защитником Иисуса Христа и моего дела, и я не вижу причин, по которым ты должен извиняться. Ни передо мной, ни перед моей сестрой.

Казалось, рыцарь вдруг стал выше. Голова его вздёрнулась.

— Спасибо, милорд.

— Король благороден и милостив, — вмешался де Ридфор резким от неприкрытой злобы голосом; дело оборачивалось совсем не так, как ему бы хотелось. — Я тоже оскорблён и не склонен прощать так легко. Убирайся отсюда, Раннульф, вместе со своей ханжеской вонью. Я ещё разберусь с тобой в Храме — попозже.

— Сюда меня позвал ты, — сказал Раннульф. Он повернулся и вместе с другим рыцарем пошёл к выходу из зала.

Де Ридфор сказал:

— Я вынужден извиниться перед вами за этого рыцаря. У нас в Храме таких не много. Орден для них — последнее прибежище.

Граф Триполитанский приблизился к трону.

— Ба! — сказал он. — Все вы таковы, только кое-кто больше вылощен. Ваши обеты — нищета, воздержание и убийство, и исполняете вы свою, а не Господню волю. — Он махнул пажу, и тот поднёс ему вина.

— Убийство, — повторил де Ридфор. — Разумеется, милорд, ведь никто не разбирается в этом лучше тебя, не так ли?

Триполи повернулся к нему со словами очередного оскорбления. Бодуэн с усталым вздохом откинулся в кресле. Он думал об ужине, глотке крепкого вина и постели. Мать подалась вперёд в своём кресле, заговорила громче, вступая в словесную перепалку двух царедворцев.

Голоса вились вокруг короля; он чувствовал, что тонет в этих мелких ссорах, незначимых личных дрязгах. Сестра у его ног повернулась на табурете, подняла к нему лицо. Она протянула ему руку, он протянул свою, и их ладони соприкоснулись... У неё храброе сердце, у его сестрёнки, и он будет учить её. Он найдёт, как это сделать. Бодуэн расслабился в кресле, ожидая удобного момента, чтобы уйти.