Исцеляющий миры. На расколе миров. Часть 1

Глава 7. Оливия

15 июня 2016 года, 8:20 утра:

Профессор Нортон встречал очередное утро среди сонной молодежи и симпатичных официанток в белых фартуках в кафе на окраине города. Он любил это место по понедельникам, потому что кофе здесь было такое же крепкое и горькое, как и этот день недели, но достаточно бодрящее, чтобы устоять на ногах. Профессор вышел на пенсию, но ненависть к понедельникам отложилась у него в костях, словно толстый сталактит. Хотя если бы вы спросили, работает ли он, старик бы не задумываясь ответил: «Да, больше, чем когда-либо. Каждый день видеть лица людей и выслушивать чужие проблемы — адский труд».

Профессору наконец принесли кофе. Он сделал глоток и поморщился — и правда, вкус, как у понедельника.

— Простите… — обратился к нему мужской голос.

Профессор Нортон задрал подбородок, жеманно поправил очки и встретился взглядом с молодым человеком. Узкие, почти острые линии губ, острый нос, острый подбородок без намека на щетину… Даже брови его имели угрожающе острый изгиб, в котором опытный физиогномист прочел бы скрытность, грубость и излишнюю вспыльчивость. Незнакомец был высок, строен и весьма приятен наружностью, но его походка! Так двигаются посредственные актеры театра и кино, которым жмет полученная роль. Что за человек! Он не удосужился сдвинуть ради приличия на затылок солнцезащитные очки, как это проделывали перед стариком молодые люди в знак того, что они открыты для беседы. Трудно строить первое впечатление о собеседнике, если не можешь установить с ним зрительный контакт.

Иссиня-черные тонкие волосы незнакомца небрежно спадали на лоб, а длинное пальто чуть не протирало пол. Мужчина брезгливо перешагнул пятно от пролитого кем-то сладкого чая, сверкнув носами туго шнурованных ботинок с тяжёлой подошвой. «Какой чудак», — подумал профессор, не имея ничего против компании чудаков.

— Доброе утро!

— Доброе, — как-то приглушенно отозвался незнакомец. — Простите, что прерываю ваш завтрак… Вы ведь профессор Нортон? — обнажил он белые зубы.

— Я, как вижу, вы пришли за советом? — догадался старик, восседая на пластмассовом троне с видом бессмертного мудреца. «Паренек явно не здешний», — подметил он, не припоминая его лица среди станвеллских жителей.

— Да, за советом. Точнее… за просьбой, — скромно поправил тот. — Меня зовут Гордон Уильямс. Дело в том… Видите ли… это весьма личное… Мы могли бы поговорить наедине? Здесь как-то многолюдно сегодня.

Профессор охнул. На секунду он поверил, что его ожидает чудесная история, возможно, сверхъестественная, что-нибудь про инопланетян или «Бога бездомных». Мир просто кишит событиями, но отчего-то все продолжают искать у него советов лишь в любовных делах. Даже Габриэль молчит. Интересно, разобралась ли она с Великой Утренней Случайностью? Нашла ли пришельцев?

Они направились к машине Говарда Уильямса. Это был «Мерседес» абсолютно не сочетающегося с мрачным образом водителя солнечного желтого цвета. Вмятины на капоте казались свежими синяками.

— Я разыскиваю одну девушку, — заявил Гордон Уильямс, как только дверца автомобиля захлопнулась. — Ходят слухи, что вы знаете всех в этом городе, это правда?

— Любые слухи преувеличены, мальчик мой.

— Вы поможете мне, профессор?

— Чем смогу, — устало рассмеялся тот. — Что именно вы хотите от меня услышать?

— Найдите ее.

Старик пришел в ярость от такой наглости:

— Ну и задачка! Я помогаю советами, мистер Уильямс! Слишком уж я стар, чтобы заниматься поисками. Да и был бы молод — не сдвинулся бы с места. Обратитесь к частному сыщику!

— Это будет не сложно, — упрямился Говард. И на его белом, как мел, лице, сверкнула издевательская ухмылка. — Вы знаете ее. Очень и очень хорошо. Девушка по имени Габриэль. Габриэль Остин Феннис.

— Ох, что ж, тогда сочувствую. Она мужловата и упряма. Если ее что-то не устраивает, она разворачивается и хлопает дверью, при этом позаботившись о том, чтобы на двери висело как минимум с десяток замков. Вот вам мой совет, — серьезно произнес профессор Нортон, — забудьте о ней!

Говард Уильямс неприятно расхохотался, и в голосе его доселе бархатистом прорезалась строптивая хрипотца.

— Вы сделаете, что я говорю.

— С чего бы это?

— У вас нет выбора.

Старик разнервничался, это было заметно по жилке у него на лбу, что вздулась и запульсировала, будто умирающий червь. Он осознавал, что незнакомец неадекватен и может представлять опасность как для него самого, так и для Габриэль.

— Извините, но я не стану вам помогать, — отрезал профессор своим самым суровым тоном. Он рванул рычажок дверцы — заблокировано!

Гордон Уильямс ленно стягивал чёрные кожаные перчатки: сначала с одной руки, затем с другой, и в этом ритуале было больше зловещности, чем если бы он прибегнул в своих угрозах к ножу или пистолету. Мужчина заботливо складировал перчатки на бардачок машины, в то время как профессор Нортон боролся с дверцей. Старик чувствовал, что Гордон Уильямс достал что-то из рукава. Отчего-то рука мужчины всё ещё была чёрная и лоснилась, несмотря на отсутствие перчаток.

Профессор Нортон оцепенел от ужаса. Звериные пальцы Говарда Уильямса впились ему в шею, а возле его уха прошипели слова:

— Я вас еще не отпускал, профессор!

***

Солнце бойко отгоняло от себя последние тучи, щедро одаривая просветлевшие после ночного ливня небеса. Мокрый асфальт нагрелся в утренних лучах, и в воздухе витал влажный аромат жаркого лета. Каштаны в цвету тоже подсыхали, пока ластились ветвями о стекло гостиной заднего двора двухэтажного дома с облезшей побелкой на стенах. Дом на Гарденфилд-стрит, 21 давно должно было снести, он стоял уже почти век и, можно сказать, был станвеллским ветераном: полы его скрипели, как суставы доживающего последние дни старика, крыша протекала, словно дом сам уже плакал по своей кончине.

Ветер трепыхнул занавески в спальне и разбудил Габриэль.

Девушка проснулась с чувством, будто всё случившееся с ней было сном. В ушах убаюкивающе пело фортепиано. Габриэль лежала с закрытыми глазами и слушала, не шевелясь, чтобы сберечь остатки сна.

Когда ее родители купили дом, фортепиано уже было там и уже было старым, с облезшей лакировкой. Одна клавиша всегда заедала, а на верхнюю часть корпуса въелись царапины из-за того, что музыкальный инструмент не одно поколение эксплуатировало как тумбу для разного рода безделиц. В той, другой, реальности на нём до сих пор стоит кружка с кофе. Наверняка, прилипла, и теперь будет след. Габриэль поставила ее туда и забыла, отвлеченная звонком из больницы в день, когда тётю Мэй госпитализировали. И звук у фортепиано такой пыльный. Ну а как же иначе? Его так давно не использовали по назначению.

От мелодии веяло какой-то детской ностальгией, унося девушку в те времена, когда сестра учила её игре, когда они обе были ещё достаточно малы и наивны, чтобы верить в «дружбу на века».

— У тебя отлично получается, Габ! — хлопала в ладоши Оливия, радуясь успехам сестры.

Краснея от усилия, семилетняя Габриэль выстукивала одним пальцем что-то отдалённо напоминающее «Собачий вальс».

— Опять я сбилась, — насупилась девочка, сдувая залезшую на глаза чёлку. — Я никогда не смогу играть также, как ты, Оливия!

Оливия мило хихикнула в кулачок и взяла руки сестры в свои:

— Ещё как сможешь! Гляди! — И старшая девочка принялась виртуозно наигрывать сложную мелодию, управляя пальцами Габриэль.

Точно. Оливия? Что с ней в этом мире? Габриэль вскочила с кровати и вбежала в на первом этаже гостиную. Сон и не думал уходить, он сидел за инструментом и играл любимую песню Оливии.

— Ты? — Голос Габриэль звучал сипло ото сна.

Девочка в плаще профессионально орудовала по черно-белым клавишам худыми узловатыми пальцами с обломанными и посиневшими ногтями, прикрыв глаза в сладострастной поэзии звуков.

— Что ты… В смысле… как я… как я попала домой? Ничего не помню!

Девочка не выказала реакции, будто клеймо незваной гостьи её не смущало.

— А, наручники! Куда они делись? Мне же не привиделось? — Габриэль присела на диван, изучая красные следы на запястьях. Ноги гудели от долгой ходьбы и беготни по лесу, ладони и подбородок зудели там, где была разодрана кожа — травмы, полученные при ударе об пол космического судна. На одежде засохла грязь, и теперь она охотно отваливалась от подошв кед. — Не приснилось, — ответила она сама себе, почесав затылок (кажется, в волосах кто-то поселился). — Это ты помогла мне?

— Я помню, что бежала в лесу… — Габриэль вскрикнула. — Адам! Он… Ты не знаешь, что с ним? О, ну почему ты такая неразговорчивая?

Габриэль поднялась и приблизилась на шаг к странной девочке — очень осторожно, чтобы не спугнуть. На вид девочке можно было дать не больше тринадцати или четырнадцати лет. Волосы станут оттенком светлее, если их хорошенько вымыть с шампунем. По запекшейся крови над правой бровью и зашелушеваниям грязи на щеке можно заключить, что девочка видела не много положительных моментов в жизни, её черезмерная худоба и неопрятный вид только подтверждали это предположение.

Габриэль сделала шаг, затем еще один. Внутри нее роилось столько вопросов, что терпеть игнор было невмоготу.

Ноты развалились, гневно взревели, когда руки девочки ударили по клавишам. Она отпрянула от Габриэль, словно ей грозил смертельный выстрел, а не человеческое прикосновение. В мгновение ока девочка очутилась у стеклянных дверей.

— Ты должна вспомнить, — двойным голосом сказала она.

— Что вспомнить? — опешила Габриэль, в глубине души радуясь, что вырвала из девочки хоть какие-то слова.

— Я не могу тебе ответить. Ты должна прийти к этому сама.

— И что будет, если я не вспомню? Что такого важного я могла забыть, чтобы меня преследовало существо вроде тебя? Спасибо, конечно, что спасла. Дважды спасибо, — припомнила Габриэль стычку с бандой сектантов. — Но ты — уж не обижайся — пугаешь меня, до чертовски пугаешь! Это…

От природы болтливая Габриэль переживает любой эмоциональный подъем необычным даже для неё обилием речи. Если её очень напугать, то вместо того, чтобы свалиться в обмороке или убежать, она просто откроет рот и не закроет его до той поры, пока не задохнётся. Мало кто в этом мире осмеливался дослушать до конца не поддающиеся контролю изречения Габриэль, вот и девочка в плаще вытворила, что умела, лишь бы пресечь бессмысленный лепет. Все во благо тишины.

Габриэль опрокинулась на спину, перед глазами будто опустился и заново поднялся занавес. Она погрузилась в поток воспоминаний, которые, однако, никогда не переживала. Яркие картинки небывалой реальности атаковали ее сознание, они выскакивали в памяти урывками, как сцены наспех склеенной киноленты.

В видениях Габриэль узнала Адама и профессора Нортона, но с ними были ещё несколько новых лиц: молоденькая девушка и взрослая женщина, одинаковые в чертах, и два совершенно непохожих молодых человека, один из которых, если она не ошиблась, был тем самым пришельцем, ранее стрелявшим в неё из бластера.

Крайнем видением Габриэль наблюдала рассыпающихся в пепел людей, безуспешно убегающих от сгущающейся тьмы, лавиной обрушившейся на Станвелл и пожирающей всё живое на своём пути. А в центре этого хаоса стояла она — одинокая и обезумевшая от горя.

Габриэль закричала: сначала в видении, а потом и в реальности. И крик её совпал со звоном бьющегося стекла. Она окончательно пришла в себя, когда услышала сопереживающий голос Адама. Адам звал её по имени и тормошил за плечи, верно, рассудив, что с ней стался какой-то припадок.

Габриэль села так резко, что чуть не разбила Адаму лоб. Ум протрезвел. Выкатив глаза, она осматривалась вокруг себя, негодуя:

— Что это была за чертовщина?

— Не знаю, но теперь всё хорошо, — с долей оптимизма выдохнул пришелец. — Я сперва решил, что тебя отравили.

— Отравили? — Не без помощи, Габриэль поднялась с пола, чтобы грохнуться на диван. — Нет! Это всё та странная девочка в плаще!

— Какая девочка? — Адам посмотрел на подругу глазами полными жалости. — С тобой точно всё хорошо? Выглядишь… безумно.

— Стоп. Адам? А ты что здесь делаешь? Как… — Габриэль с трудом отвела взгляд от пришельца к осколкам стеклянной двери. По правде говоря, она не была удивлена его воскрешению настолько, насколько могла бы, потому что первенство в этом деле одержала тётушка Мэй.

— А, это… — Адам смущенно пристроился рядом с Габриэль на диване. — Это все «Терра». Они включили в мой набор функцию «внутренний анабиоз» на случай, если нужно будет временно умереть. Я посылаю искусственный сигнал центральной нервной системе о том, что я умер, а рега-боты замораживают все мои внутренние органы, чтобы они не омертвели. Главное не забыть установить таймер. — И Адам продемонстрировал запястье с «часами».

Габриэль соскочила с дивана, точно ужаленная. Из-за стремительной смены положения в пространстве голова закружилась, но девушка справилась со слабостью, не разрешив себе снова садиться.

— Опоссум! — подавилась она возмущением. — Ты — грёбаный опоссум! Нет, ты хуже опоссума! Почему ты не сказал, что так умеешь?

— Я же предупредил, что собираюсь притвориться мертвым, помнишь?

Габриэль вышагивала по гостиной, исступленно жестикулируя. Её уши и щеки горели, как цветы бальзамина, которые стояли в маленьких темных горшках по периметру входной арки, крича своим увядающим видом о нужде в пересадке.

— Притвориться мертвым и умереть по-настоящему — это две разные вещи, Адам! Может, для тебя это обыденность, но у нас на Земле всё не так работает!

— Прости. Ты права. Я не подумал.

Габриэль скрежетнула зубами, перебарывая гнев внутри себя. Судя по тому, как смягчился её тон, у неё это получилось:

— С какой ты планеты? — спросила она.

Адам Дэвисон поднял на девушку странно-сиреневые глаза, не спеша с ответом:

— Ты всё равное не знаешь, где это.

— Я и не спрашивала, где это! Я спросила, как называется твоя чёртова планета?!

— Ксион.

— Ксион, — кивнула Габриэль. — Понятно. Ксион, наверное, не сильно отличается от Земли, раз мы выглядим как один вид. А ещё твоя организация — «Терра». С земной латыни это можно перевести как «Земля».

— Основателем «Терра» был человек со Старой Земли. Это своего рода дань уважения вашей планете и павшим сотни лет назад цивилизациям.

— Ты про древние цивилизации, типа Атлантиды?

— Да, в том числе.

— Ладно, — перевела дух Габриэль. — У меня к тебе куча вопросов, пришелец с планеты Ксион. Я искала инопланетян в надежде, что они мне помогут. И поскольку ты, фактически, один из них, я обращусь к тебе, ты не против?

Не успел Адам открыть рот, как Габриэль уже сидела возле него, охваченная неудержимым любопытством:

— Как считаешь, мир может измениться?

— Мир? Измениться? — Адам философски соединил пальцы. — Конечно. Одни звезды рождаются, другие — гаснут. Среди бесконечного безрассудства Вселенной — это самое нормальное, что может произойти с миром.

— Вау, чень поэтично. Правда! Но я не об этом. — Габриэль схватила Адам за предплечье и повлекла вверх по ступенькам.

— Я сказал что-то не то? — Пришелец едва успевал перебирать ногами.

Габриэль была слишком взбудоражена возможностью разделить свои самобытные страхи с кем-то таким же эксцентричным и инопланетным, чтобы расслышать что-то или кого-то, кроме себя. Распахнув дверь в спальню, девушка затолкала Адама внутрь и буквально поставила его напротив стены с обоями, завешанной карандашными рисунками природы и архитектуры, среди которых узнавались здания университета Ланкастера с разных ракурсов и Уильямсон-Парк. В редких просветах между рисунками просвечивались обои, имитирующие тёмно-коричневую кирпичную кладку.

Габриэль срывала рисованные пейзажи по какому-то известному только ей принципу. Когда у неё набралось их целая копна, она застыла:

— Как думаешь, что это? — вперила она безумный взгляд на Адама, который всем своим существом выражал непонимание.

— Э, рисунки. Твои рисунки, смею предположить. — С дозволения девушки он взял одну из работ в руки. — Очень красиво. У тебя талант.

— Да это мои рисунки. Но я их. Никогда. Не рисовала. — Габриэль разорвала листы вклочья и подлетела к плотяному шкафу, приткнутому в угол с противоположной от «стены творчества» стороны. После короткой возни в кучах одежд, девушка напялила себе на макушку радужную вязаную шапку с веревочками, на конце которых мотылялись пушистые бумбончики. — А это?

Адаму игры Габриэль далась тяжело, он не знал, что сказать и разводил руками:

— Эм, забавная разноцветная шапка?..

— Ага, — улыбнулась Габриэль. — Но у меня её никогда не было! — И девушка агрессивно швырнула шапку в Адама.

Она сменила локацию и теперь копошилась в шкафчиках и тумбочках, в которых по большей части был рассован всякий хлам. На это у неё ушло порядком времени, и Адам даже заскучал.

— Нашла!

Адама будто разбудил будильник. Он подошёл к Габриэль, которая раскладывала на неряшливо заправленной постели фотографии из фамильных фотоальбомов, и пошутил на злобу дня:

— Что на этот раз? Твои фотографии, которые не твои?

Но Габриэль не оценила его шутку. Она поднесла к глазам выцветшее семейное фото и, стоя перед кроватью на коленях, как перед алтарём, проронила с нескрываемой болью:

— Оливия.

— Кто такая Оливия?

— Моя старшая сестра.

Адам перенял выпадающий из рук Габриэль фотопортрет. На нём были запечатлены три человека: молодая улыбчивая женщина в прямом лимонном платье, высокий мужчина с ржавыми усами и короткой бородой и маленькая непоседливая девочка с волосами медовых оттенков, которые словно жили своей жизнью: ситуацию не спасали ни тугие косы, ни множественные заколки.

— Вы с сестрой очень похожи, — объявил он, возвращая Габриэль фотографию.

— Здесь нет моей сестры, Адам. Понимаешь, это наше лучшее семейное фото, и Оливии на нем нет.

У Габриэль разнылись коленки, и она переместилась на кровать, безжалостно раздавив собой часть фотографий.

— Я не понимаю, — честно сказал Адам. — Что ты хочешь до меня донести?

Габриэль мяла портрет с родителями в руках, воображая, как взрослела эта маленькая она без старшей сестры:

— Мир изменился, Адам. Три дня назад. В день, когда упало НЛО, когда мы встретились с тобой. Ты, — ударила она пришельца в грудь, — центр всего этого, и если я не получу от тебя дельный совет или решение, то целым и невредимым из этой комнаты ты, уж поверь мне, точно не выберешься! Поэтому слушай внимательно и молчи. Уж в этом ты профи, ксионец.