Исчезнувший оазис

Каир, Египетский музей

— Это ведь тот самый музей, верно? — спросила Фрея, едва они миновали пост охранника в проеме дверей. От возбуждения кровь все еще стучала в висках. — Египетский?

Ответ был очевиден, учитывая обилие статуй и саркофагов, расставленных внутри, поэтому Флин кивнул и повел ее дальше, внутрь ротонды с высоким куполом. Оттуда вправо и влево тянулись два коридора, а впереди, за лестничным пролетом, простиралось гигантское фойе под стеклянной крышей. В его дальнем конце восседали два колосса — мужской и женский, — глядя перед собой каменными глазами.

— Мы здесь ненадолго затеряемся, а потом возьмем такси до посольства, — сказал Флин. — Только, чур, кто-то другой сядет за руль.

Он оглянулся на Фрею и свернул налево.

— Заодно и пленки проявим, — напомнила она.

Флин остановился.

— Вы сказали, у вас друг здесь работает, в фотоотделе. — Фрея тряхнула рюкзаком. — Ну, так как насчет пленок?

Она ждала возражений, однако Броди, поразмыслив, кивнул и повлек ее в обратном направлении, в правое крыло.

— Ну да, все лучше, чем неолитические рыболовные крючки разглядывать.

Они обошли череду гигантских саркофагов из гранита и черного базальта, покрытых стройными рядами иероглифов. Рядом с саркофагами сидели школьники, что-то зарисовывая.

— Это все Новое царство и греко-римский период, — объяснил Флин, обводя рукой зал, как экскурсовод. — Весьма посредственное качество.

— С ума сойти, — буркнула Фрея.

В конце галереи стоял стол охранника с рамой металлодетектора. Флин что-то сказал по-арабски, помахал какой-то карточкой и провел Фрею сквозь раму в коридор покороче. Здесь заканчивалась экспозиционная часть и начиналась административная, с кабинетами, столами и картотеками. За ней открывался выход на спиральную лестницу, а та, в свою очередь, вела в одно большое помещение. Сквозь грязные окна падал свет на высокие стеллажи полок, заполненных рядами коробок с этикетками.

— «Папирусы», «Раковины», «Вазы», «Погребальное», — выборочно прочитала Фрея, прежде чем отправиться дальше. Еще там было с полдюжины картотечных шкафов, кое-что из мебели — все старое, рассохшееся, — ржавый бумажный резак и уйма фотопринадлежностей. Они лежали внавалку по углам, на полках, под столами, большей частью устаревшие, потрепанные, пыльные. Лайтбоксы, вспышки, увеличители, неровные кипы черно-белой фотобумаги… Все это больше походило на гигантскую барахолку, чем на фотостудию.

За столом в дальнем конце помещения сидел человек — кудрявый толстяк в круглых очках и цветастой рубашке. Он разговаривал по телефону и, похоже, прерываться не собирался, несмотря на появление гостей. Флин выждал минуту и кашлянул. Его знакомый поднял глаза, заметил их и расплылся в улыбке. Тут уж он быстро попрощался, повесил трубку и вскочил на ноги.

— Профессор Флин! — воскликнул египтянин, спеша навстречу. — Как ты, дружище?

— Спасибо, хорошо, приятель! — ответил Флин, целуя его в обе щеки. — Фрея — Мажди Расул. Лучший фотограф древностей во всем Египте.

Фрея и Мажди пожали руки.

— Берегись его, — с улыбкой предупредил египтянин. — Он страшный сердцеед!

Фрея потупилась и сказала, что постарается это учесть.

Они вежливо порасспрашивали друг друга о делах; Мажди принялся с восторгом описывать, как недавно нашел коробку неизвестных доселе негативов Антонио Беато («Сто пятьдесят лет пролежали, и никто их не видел! Это же сущий клад!»), перед тем как Флин направил разговор непосредственно к цели визита.

— У меня к тебе просьба, — сказал он. — Надо обработать пару пленок. Чем скорее, тем лучше. Сумеешь?

— Надеюсь, — отозвался хозяин, протягивая руку. — Здесь же как-никак фотостудия.

Флин кивнул Фрее, та открыла рюкзак и передала ему кассету вместе с фотоаппаратом.

— Их нашли в пустыне, — пояснил Флин. — Возможно, пролежали там несколько лет, так что на многое я не рассчитываю.

— Смотря что понимать под пустыней, — сказал Мажди, крутя вещи в руках. Первым делом он осмотрел «лейку», затем — кассету: открыл крышечку, вытряхнул на ладонь рулончик пленки. — Если они валялись на солнцепеке — тогда да, пленка поджарилась и ничего уже на ней не увидишь. А если в тени, то…

— Они были в брезентовой сумке, — вставила Фрея.

— В таком случае кое-что получится. Сначала я займусь пленкой. С той, что в камере, может быть больше сложностей. Закажем срочную проявку?

Флин улыбнулся:

— Было бы здорово.

— А обслуживание по классу люкс с чаепитием?

— Еще лучше!

Мажди прокричал что-то через лестницу и, оставив «лейку» на столе, подошел к двери в дальнем конце коридора. Внутри оказалась фотолаборатория: раковина, кюветы, сушильный шкаф, фонарь и полка с емкостями реактивов.

— Дайте двадцать минут, — сказал он, подбросил в руке рулончик пленки, подмигнул гостям и пропал в темноте лаборатории, закрыв за собой дверь. — Только, чур, не обниматься на моем диване! — раздался его приглушенный голос.

Флин и Фрея молчали, смущенные словами египтянина. Фрея уже отошла после погони, ее пульс стал ровнее.

— Вы как, ничего? — спросил Флин.

Она кивнула.

— Точно?

Опять кивнула.

— А вы?

Он развел руками.

— Мы же в музее. Лучше некуда.

Фрея улыбнулась — скорее не самой шутке, а попытке пошутить. Они переглянулись, не зная, что сказать друг другу, как выразить потрясение от пережитого.

— Вы знаете этих людей? — спросила Фрея после некоторого молчания.

Флин покачал головой:

— Нет, но они точно не братья Маркс.

В этот раз девушка не улыбнулась. Флин взял ее за руку, ободряюще сжал в своей.

— Все будет хорошо, поверьте, — сказал он. — Мы выберемся.

Они застыли, глядя друг другу в глаза, и через миг разошлись, словно обоим стало неловко от этой секунды сближения. Фрея уселась в кожаное кресло и начала листать книжку с аэрофотоснимками гигантских статуй и пирамид, Флин подошел к стеллажу с коробками у стены, провел пальцем по облетающим, желтым от времени этикеткам, вытащил одну коробку наугад — «Барельефы» — и стал рассеянно просматривать содержимое.

Вскоре появился какой-то старик с двумя стаканами чая, насыпал туда сахара и зашаркал прочь. В окно влетел воробей, посидел на лопасти вентилятора и выпорхнул обратно. Прошло двадцать минут, двадцать пять, тридцать. Через три четверти часа в дверях лаборатории возникла голова Мажди.

— Ну как, вышло что-нибудь? — спросил Флин, направляясь к нему.

Египтянин хмурился. Его радушия определенно поубавилось.

— Пленки-то я проявил, если ты об этом, хотя, надо заметить… Не хочу показаться ханжой, но… — Он покачал головой и жестом пригласил зайти. — В общем, сам посмотри.

Флин с Фреей переглянулись и пошли за ним в комнату. Теперь там горел свет — одна-единственная лампочка на шнуре.

Мажди вынул из сушильного шкафа длинную полосу негативов, положил ее на короб с подсветкой и выключил лампочку. Сквозь матовую поверхность короба просочился неоновый свет, кадры на пленке стали контрастными.

— В смысле, я все понимаю, — проворчал фотограф, освобождая место, — но, право слово… Здесь музей, а не секс-клуб.

Флин и Фрея нагнулись над кубом — разглядеть негативы. До них не сразу дошло, что там изображено, а когда это случилось, оба вытаращили глаза, не зная, то ли смеяться, толи плакать.

— Бог ты мой, — пробормотал Флин.

На черно-белых снимках красовалась крупная, не лишенная привлекательности бабенка, на которой из одежды были только чулки с поясом, стринги и лифчик, причем в процессе съемки исчезали и они, обнажая грудь, обильно заросший лобок и внушительный зад — ему было посвящено три четверти кадров. Снимали, судя по всему, в номере отеля, на кровати. «Модель» местами лежала на спине, разведя ноги, как гимнастка, но чаше стояла на корточках спиной к камере с просунутым между ног огромным бананом.

— Чтобы я еще хоть раз заказал банановый пирог… — мрачно произнес Мажди, поправляя очки. — И что тебя дернуло это снять?..

— Да не я это, черт подери! — вскипел Флин. — Неужели ты решил…

Он замолчал, сокрушенно качая головой.

— Мы не знаем, кто их снял, — вмешалась Фрея. Ее, похоже, увиденное потрясло куда меньше. — Камеру нашли в пустыне. Мы надеялись, что снимки расскажут нам о владельце — откуда он взялся, что делал.

— Познавательно, нечего сказать, — заметил Мажди и повернул голову набок, рассматривая одну особенно пикантную позу. — Нет, ну как только ей удалось…

— Не надо, — оборвал его Флин. — Ни слова больше.

Они просмотрели все тридцать шесть кадров. На середине Фрея решила, что это бесполезная трата времени, и вышла подождать снаружи. Флин остался. Мажди ходил взад-вперед у него за спиной, пока археолог, сгорбившись над столом, методично исследовал пленку, тщетно разглядывая каждый снимок ради малейшей полезной детали. Однако к концу пленки Броди пришлось признать, что игра не стоила свеч. Он уже было выпрямился, как вдруг его что-то насторожило и заставило склониться к самой поверхности стола.

— Что она теперь вытворяет? — спросил подошедший Мажди, заметив его любопытство.

Флин пропустил вопрос мимо ушей.

— Это нужно напечатать, — сказал он, показывая на последний кадр пленки. Его голос вдруг стал взволнованным, тон — настойчивым.

— Флин, мыс тобой друзья с давних пор, но здесь не место…

— Мажди, обещаю: никаких бананов.

Египтянин устало вздохнул:

— Ладно, ладно.

Он выдернул из стопки на полке лист фотобумаги, вытолкал друга за дверь и закрыл ее за собой.

— Нашли что-нибудь? — спросила Фрея.

— Может, да, а может, и нет, — ответил Флин. — Сейчас Мажди напечатает — посмотрим.

— А что там?

— Дождемся фотографии.

Она принялась допытываться, но он только отмахивался от ее вопросов, меряя шагами комнату.

— Не готово еще? — Флин постучал в дверь лаборатории.

— Дай спокойно закончить! — раздалось из-за нее.

— Долго еще ждать?

— Десять минут.

Флин продолжил хождения — взад-вперед, взад-вперед, поминутно сверяясь с настенными часами и нетерпеливо похлопывая себя по бедру. Наконец дверь открылась, вышел Мажди с увеличенной фотографией в руке. Флин бросился к нему и практически выхватил снимок. Фрея заглянула археологу через плечо.

Она сама не знала, что ожидала увидеть, — может, какой-нибудь пустынный пейзаж или портрет Руди Шмидта — в общем, намек на причину, по которой убили ее сестру; однако на фотографии не было ни того ни другого. Ее, похоже, вообще снимали не в пустыне. В кадре виднелась огромная каменная арка или проем ворот, покрытых буйной растительностью, как будто здание давно забросили. Фрея наклонилась ниже, вникая в смысл картины, собирая воедино детали: высокие деревянные двери, силуэт птицы на поперечине, трапециевидные башни по обе стороны ворот. Она пригляделась и указала на рельефный узор башен: обелиск со странным символом в виде креста с полупетлей.

— Я уже это видела, — сказала она. — На глиняном обелиске из сумки Руди Шмидта — той, про которую рассказывала.

Флин не ответил. Фотография слегка дрожала в его руках.

— Город Зерзура подобен белому голубю, — прошептал он. — И птица на вратах его.

— Что это значит?

Броди помолчал, словно слишком глубоко задумался, но через несколько секунд оторвался от фотографии, схватил со стола фотоаппарат и протянул Мажди.

— Эту пленку надо проявить, — выпалил Флин. — Извлечь из камеры и проявить.

— Флин, я бы рад, но у меня и другие дела…

— Я должен увидеть, что на ней. Должен. Прошу тебя, Мажди. Пожалуйста.

Фотограф заморгал, оторопев от такой настойчивости, но кивнул и взял камеру.

— Ну если это так важно…

— Очень важно. Поверь мне.

Мажди покрутил фотоаппарат в руках.

— Времени может уйти больше. Перемотка сдохла, под кожухом, наверное, полно песка и пыли — «лейки» этому особенно подвержены. Я даже не знаю, удастся ли вытащить пленку… — Мажди пожал плечами. — Что ж, попытаюсь. Дай мне сорок минут. К тому времени я по крайней мере пойму, можно ее спасти или нет.

Он направился в лабораторию. Флин крикнул ему вслед:

— Спасибо, сахиби! — И добавил после паузы: — Прости, что вел себя по-свински.

Мажди махнул рукой:

— Ты же египтолог. У вас это профессиональное.

Он обернулся, подмигнул и скрылся за дверью, оставив Флина и Фрею наедине.

— Так вы мне расскажете, что происходит? — спросила Фрея. — Что это за место на снимке?

Флин еще раз посмотрел на фотографию и слегка помотал головой — как будто не мог поверить глазам. На губах его играла едва заметная улыбка. Повисла долгая пауза.

— Не могу сказать наверняка, — проронил он наконец. — Пока не увижу, что на второй пленке.

— Но для себя вы уже все решили.

— Да, — помолчав, ответил он. — Да, уже решил.

Броди посмотрел на Фрею. Вид у него был изможденный, а лицо — бледное, но глаза ярко сияли, и в целом он, как ни странно, стал еще привлекательнее.

— По-моему, это место называется Зерзура.

— И где оно находится?

К ее досаде, Флин не ответил. Вместо этого он снова посмотрел на фото, потом на часы. Через секунду-другую его, видимо, посетила какая-то мысль: он достал из кармана джинсов телефон, набрал номер и удалился в дальний угол помещения — для разговора. Фрея всплеснула руками в немом возмущении, а Флин только поднял ладонь — не мешай, мол, и быстро заговорил в трубку. Окончив разговор, он спрятал мобильный, вернулся и взял ее за руку.

— Что вы знаете о Древнем Египте? — спросил Флин, подводя Фрею к спиральной лестнице.

— Немногим больше, чем о физике квантов, — ответила она.

— Значит, пришла пора для краткого экскурса.

У Ясмин Малуф была тайна, о которой не знали ни родители, ни братья-сестры, ни муж Хосни, ни начальник-американец. Она курила. Тайна, как водится, не такая уж страшная, но, по ее мнению, постыдного для женщины сорта. Хосни, может, и не стал бы возмущаться, если б узнал, зато семья точно этого не одобрила бы. Ко всему, мистер Энглтон сразу дал понять, что не потерпит перекуров на работе. Все остальное — пожалуйста («Можете работать хоть голышом, если вам так легче сосредоточиться», — сказал он), но сигареты с «этой отвратной вонью из пепельницы» были под строгим запретом.

Она, конечно, не дымила как паровоз — всего три «Клеопатры-лайт» вдень, да и от них было нетрудно удержаться во время прослушивания; только ближе к вечеру тяга делалась нестерпимой. Тогда Ясмин закрывала комнату, спускалась этажом ниже и, устроившись перед окном в конце коридора, доставала сигарету.

Сегодня — кто знает, отчего — курить хотелось сильнее, чем обычно. Прикончив одну, она тут же зажгла вторую, и в результате пятиминутный перерыв растянулся вдвое дольше. Потом Ясмин обнаружила, что у нее кончились мятные леденцы. Пришлось спуститься в магазин на первом этаже и пополнить запас. Когда она наконец вернулась в номер, дыхание у нее было свежим, платье — чистым, без следа пепла, а стрелки часов пробежали почти двадцать минут. И все бы ничего, если бы за время ее отсутствия не пришел звонок на мобильный Молли Кирнан, — на записывающем устройстве гневно мигала красная лампочка.

Если бы звонили на другой номер, она и глазом не моргнула бы, но мистер Энглтон еще в обед особо напомнил, чтобы его немедленно извещали обо всех входящих на телефон Молли Кирнан. Ясмин захлопнула дверь, швырнула сумочку на кровать и бросилась к магнитофону. Она схватила ручку с блокнотом и нажала кнопку воспроизведения, готовясь стенографировать. Раздалось статическое шипение, а вслед за тем — мужской голос, тихий, настойчивый:

— Молли, это Флин. Я в Египетском музее. Со мной Фрея Хэннен. Сейчас проявим кое-какие фото — позже объясню — и поедем в американское посольство. Можем там встретиться? Это срочно, Молли, очень срочно. Спасибо. Буду ждать.

На этом связь закончилась.

Ясмин еще несколько раз проиграла сообщение — убедиться, что все записала правильно, нигде не ослышалась. Потом, подняв трубку особого телефона, который Энглтон установил в комнате, набрала номер начальника. Через два гудка тот ответил.

— Мистер Энглтон, это Ясмин Малуф. Был звонок на сотовый Кирнан. Сейчас зачитаю…

Она поднесла блокнот к глазам и начала диктовать.

— Думаете, опасность миновала? — спросила Фрея, когда Флин повел ее обратно в музей. Образ преследователей был еще слишком свеж в ее памяти, а в огромной толпе она вдруг почувствовала себя на виду — не то что в укромной фотолаборатории. — А что, если нас до сих пор ищут?

— Прошло больше часа, — возразил Флин, останавливаясь у огромного каменного саркофага и пристально глядя перед собой. — Сдается мне, если они догадались сюда зайти, то уже это сделали и ушли восвояси. Правда, гарантий дать не могу, так что будьте начеку. Если заметите неладное…

— То что?

Он пожал плечами:

— Бегите.

Броди еще несколько секунд озирал окрестности, после чего пустился вдоль по галерее с фотографией в руке. Фрея отправилась следом. Флин хотя и не расслабился, но стал гораздо спокойнее и увереннее, словно соседство с предметами древности как-то сгладило ощущение опасности, в которой они оказались. На середине огромного гулкого зала, где множились отзвуки голосов и шагов, археолог вдруг заговорил.

— Зерзура — это затерянный в Сахаре оазис, — пояснил он и посторонился, пропуская ораву школьников в синей форме, ведомых ошалевшей учительницей. — У меня на эту тему есть хорошая слайдовая презентация, но в нынешних обстоятельствах, боюсь, придется обойтись урезанной версией.

— Ничего, обойдусь, — сказала Фрея, опасливо глядя по сторонам — как будто из-за статуй могли вот-вот выскочить близнецы.

— Его название происходит от арабского «зарзар», — продолжил Флин, переходя к излюбленной теме. — Это значит «скворец», «воробей» или просто «пичужка». Об оазисе мало что известно, кроме упоминания в средневековом трактате «Китаб аль-Кануш», «Книге сокровенных жемчужин». Предположительно оазис находится где-то в окрестностях Гильф-эль-Кебира, хотя Деланси Форт помещал его в Великом песчаном море, а Ньюбольд… — Флин понял, что Фрея не поспевает за мыслью, и осекся. — Прости, загрузил. Когда всю жизнь в этом возишься, забываешь, как говорить простыми словами. Общая беда нашего брата. В общем, оазис затерян где-то в пустыне, и ни один из великих исследователей двадцатого века — ни Болл, ни Кемаль ад-Дин, ни Бэгнольд, ни Алмаши, ни Клейтон — не смог его отыскать. На самом деле большая часть исследований Сахары начиналась как поиски Зерзуры.

Они подошли к ротонде у выхода из музея и направились дальше, в зал с отметкой «Старое царство», где по периметру выстроились статуи и рельефные плиты.

— Многие утверждают, что оазиса никогда было, что он — только легенда. — Флин, казалось, был настолько поглощен своим рассказом, что перестал смотреть по сторонам в отличие от Фреи, которая то и дело нервно озиралась. — Как Эльдорадо, Атлантида или Шангри-ла — манящие фантазии, навеянные природой диких краев вроде Сахары. Я всегда верил, что оазис существует, а Зерзура — лишь одно из более поздних названий места, которое древние египтяне знали как «уэхат сештат», Тайный оазис.

Он оглянулся — успевает ли Фрея за мыслью? Она кивнула в знак понимания.

— К несчастью, о нем мы тоже очень многого не знаем, — произнес Флин и слегка нахмурился, словно нехватка сведений его опечалила. — За исключением одного источника, оазис крайне редко где-либо упоминается: на нескольких фрагментах папируса, в полустертых наскальных надписях и «Истории Египта» Манефона; впрочем, даже эти упоминания трудно разобрать. Я не буду вас мучить цитатами. Что мы из них узнали — так это то, что в древние времена, когда Сахара даже не была пустыней, на восточном склоне Гильф-эль-Кебира сформировалось глубокое ущелье, или вади, — каньон в русле пересыхающей реки…

— Это сколько же тысяч лет прошло? — перебила Фрея. Ее начинала увлекать эта история, несмотря на волнение.

— Точно сказать тяжело, — ответил польщенный ее интересом Флин, — но не меньше десяти — двадцати до Рождества Христова, может даже, со среднего палеолита.

Фрее это ни о чем не сказало, но она не призналась — не хотела задерживать рассказ.

— В любом случае все началось в туманные доисторические времена, — нащупал тему Флин. — Даже тогда это ущелье считалось исключительным в культовом плане местом, а его положение держалось в строжайшей тайне. Откуда это повелось, неизвестно, но его статус святыни определился еще в Старом царстве. Около двух тысяч лет назад. С тех пор все сведения о расположении оазиса были утеряны, словно его вычеркнули из истории.

Они прошли галерею насквозь и начали подниматься по лестнице. Толпы туристов редели — второй этаж пользовался меньшей популярностью. Там было тише и спокойнее, чем внизу. Флин повел Фрею обратным путем, в сторону ротонды, и попутно свернул в безлюдный боковой зал, где на витринах под стеклом лежали незамысловатые находки из камня и глины, явно более древние, нежели то, что им попадалось до сих пор. Перед одной такой витриной Флин остановился. Между парой костяных гребней и большой глиняной миской лежали три знакомых Фрее предмета: маленькие глиняные обелиски высотой в палец. И на каждом был тот же символ, что и на «сувенире» из сумки Руди Шмидта. Фрея прочла пояснительную табличку:

— «Вотивные фигурки Бен-бена, додинастический период (ок. 3000 гг. до н. э.), Иераконполь». А кто такой этот Бен-бен? — спросила она, уже почти забыв о преследователях.

— Не кто, а что, — поправил Флин, наклоняясь к стеклу рядом с ней — они чуть не соприкоснулись локтями. — Боюсь, здесь нам придется сделать крюк и ненадолго углубиться в дебри древнеегипетской космологии. Знаю, для вас это не самая интересная тема, но потерпите немного, это важно. Постараюсь объяснить попроще.

— Поехали, — сказала Фрея.

В зал забрела молодая пара, подошла к витрине, без особого любопытства осмотрела содержимое и отправилась дальше. Флин подождал, пока они уйдут из зоны слышимости, и продолжил рассказ:

— Бен-бен — это во многих смыслах центральный элемент древнеегипетской религии и мифологии. Символически он представлял собой первозданный холм, бугорок суши, который возник из Нуна, океана хаоса во время сотворения мира. Согласно «Текстам пирамид», древнейшему памятнику религиозной литературы египтян, бог-творец Ра-Атум летел над бескрайней чернотой Нуна в ипостаси птицы Бену… — он постучал по фотографии, где над притолокой двери была вырезана длиннохвостая птица, — и приземлился на камень Бен-бен. Потом он запел, и от его песни впервые взошло солнце. Сам камень, таким образом, получил название от древнеегипетского «уэбен» — «восходить в сиянии».

Влюбленная пара еще раз прошла мимо них: девушка разговаривала по сотовому. Флин дождался их ухода и продолжил:

— Однако Бен-бен — это больше чем символ… — Он навис над самым стеклом, локтем касаясь Фреи. — Из древних текстов и надписей известно, что он существовал как реальный объект: камень или кусок скалы в виде конуса или обелиска. Есть предположение, что он был метеоритом или частью такового, хотя источники не дают однозначного толкования. Точно известно одно: Бен-бен располагался в святая святых гелиопольского храма солнца и, по всей видимости, обладал таинственной, сверхъестественной мощью.

Фрея фыркнула.

— Знаю, знаю, похоже на «Индиану Джонса», но несколько независимых источников — включая архив одного шумерского царя — поразительно единогласны на этот счет. Там сказано, как Бен-бен вывозили на поле битвы во главе войск фараона, где он издавал странный грохот и испускал ослепительный свет, полностью сокрушая вражеские войска. Этим, возможно, объясняются два его прозвища: «херу-эн-Сехмет», «Глас Сехмет», богини войны, и «инер-эн-седжет», «огненный камень». Кстати, символ тоже на это указывает… — Он провел пальцем над глиняной пирамидкой. — Седжет, иероглиф огня. Крестообразное основание обозначает жаровню, над которой поднимается… — Флин умолк. — Опять я отвлекся. Общий смысл таков: Бен-бен и «уэхатсештат» — Тайный оазис — исторически неразрывно связаны. Начнешь рассказывать об одном, поневоле вспомнишь другой. Судя по всему, камень первоначально хранился в храме на территории оазиса — как я говорил, за десять или больше тысяч лет до Рождества Христова: долина Нила даже не была заселена. И хотя полной уверенности нет, есть основания предполагать, что оазис считался священным именно потому, что там был найден Бен-бен. Они — две части одного мифа. В связи с этим оазис также называется в хрониках как «инет бенбен», «Долина Бен-бена».

Он поднял голову, испугавшись, что снова завалил Фрею информацией, но она только кивнула и показала большие пальцы — мол, все отлично. Флин еще раз взглянул на витрину и поманил девушку за собой, прочь из зала. Они снова прошли ротонду насквозь — теперь уже по крытому переходу над фойе.

— Есть еще одно свидетельство тому, что Бен-бен связан с нашей историей, — сказал Флин, поднося к глазам фотографию. — Кстати, в нем наиболее ясно и подробно описывается Тайный оазис, хотя посвящено оно исключительно камню. Его можно увидеть здесь.

Они свернули по коридору направо, в другой — тоже пустынный — зал, где выставлялись разнообразные папирусы, сплошь покрытые иероглифами. У дальней стены зала стояла длинная, почти во всю ее ширину, витрина. Флин остановился перед ней и посмотрел сверху вниз сквозь стекло, чуть заметно улыбаясь каким-то своим мыслям.

Внутри лежал развернутый свиток папируса, целиком исписанный неровными колонками символов. В отличие от остальных экспонатов — красочных, богато иллюстрированных — этот казался каким-то неряшливым, серым. Иероглифы на нем чуть не наползали один на другой и написаны были коряво, под наклоном, словно автор спешил. Они больше походили на арабскую вязь, чем на традиционные древние пиктограммы. Фрея подалась вперед, читая пояснительную табличку на стене: «Папирус Имти-Хентики. Гробница Имти-Хентики, Верховного жреца Иуну/Гелиополя, 6-я династия, правление Пепи II (ок. 2246–2152 до н. э.)».

— По виду не скажешь, но это, наверное, самый важный документ из выставленных, — сказал Флин и кивнул на свиток. — Да, пожалуй, и среди всех египетских папирусов после Туринского и Оксиринхских. — Он коснулся стеклянной поверхности витрины, с благоговением разглядывая содержимое. — Сорок лет назад, — произнес Броди после долгого молчания и погладил стекло, словно редкого зверя, — этот свиток обнаружил Хассан Фадави, один из величайших египетских археологов и мой старинный… коллега.

Фрее показалось, будто бы Флин хотел сказать «друг», но в последний момент сдержался.

— История вышла невероятная, почти как с Картером и Тутанхамоном. Фадави тогда было всего двадцать, он только-только окончил университет и занимался обычной расчисткой в «Некрополе пророков» — погребении верховных жрецов Иуну, как вдруг совершенно случайно наткнулся на гробницу Имти-Хентики. Дверные печати сохранились в целости, а значит, погребение не было разграблено и осталось таким, каким его замуровали четыре тысячи лет назад. Важность этой находки просто нельзя преувеличить — целых гробниц было найдено всего ничего, а эта на тысячу лет старше Тутанхамоновой.

Флин говорил с мальчишеским восторгом, хотя наверняка видел папирус много раз и знал историю его находки наизусть. Даже Фрея загорелась к ней интересом и мгновенно забыла свои страхи, словно все плохое случилось с кем-то еще.

— И что же там было? — спросила она, выжидательно глядя на Флина. — Что он нашел?

Флин помолчал, словно готовясь изречь откровение.

— Ничего, — внезапно ответил он с озорным блеском в глазах.

— Ничего?

— Когда Фадави вломился в гробницу, та оказалась пустой: ни фресок, ни надписей, ни культовых предметов, ни саркофага — ничего. Только ларчик, в котором лежал… — Он постучал по раме витрины. — Был большой переполох. Пресса собралась запечатлеть сенсацию, президент Насер приехал, а тут… В общем, Фадави собрал все помидоры. А потом расшифровал папирус и сразу понял, что его находка стоит больше самой раззолоченной усыпальницы.

Флин сказал это таким тоном, что Фрея поежилась. «Любопытно, — подумала она, — после всего случившегося я так увлеклась лекцией по истории».

— И что же в нем особенного? — спросила она.

— Ну, это очень сложный документ. Писался, очевидно, в спешке, иератическим письмом — это вроде древнеегипетского курсива. До сих пор ведутся споры о том, как интерпретировать те или иные куски, но уже известно наверняка, что это повесть о жизни Имти-Хен-тики и рассказ о нравах того времени, своего рода автобиография, а также записка, объясняющая, почему его тела не было в гробнице, которую он для себя приготовил. Я не возьмусь переводить ее с начала до конца, так как первая часть… — Броди повел рукой налево, — не слишком важна. Там идет перечень его титулов, обязанностей верховного жреца и так далее. Вот отсюда… — Флин тронул крышку витрины там, где стоял, почти над серединой папируса, — начинается часть поинтереснее. Ни с того ни с сего Имти пускается долго и путано описывать современную ему политическую ситуацию — кстати, мало-мальски подробного отчета о последних годах Старого царства и начале междоусобиц Первого переходного периода раньше не находили.

Фрея понятия не имела, о чем он говорит, но перебивать не стала.

— Все это очень запутанно, — продолжил Броди, — и я еще сильно перефразирую, но, по существу, Имти объясняет, что государство Египта пришло в упадок. Фараон Пепи Второй постарел и выжил из ума, и немудрено — он просидел на троне девяносто три года (в истории человечества это самое долгое царствование). Верховная власть в стране пошатнулась. Пришли времена голода, гражданских войн, иноземных вторжений, беззакония. Как выразился Имти, Маат, богиня порядка и справедливости, была свергнута Сетом, владыкой пустыни, хаоса, зла и раздора.

Флин пошел вдоль витрины, следуя за повествованием на папирусе.

— Перед лицом кризиса правители страны собрались на тайный совет и приняли стратегическое решение: чтобы камень Бен-бен не попал в руки «лиходеев» и сохранился в целости, было условлено вывезти его из храма Иуну и под надзором Имти-Хентики отправить через пустыню в… — тут он замолк, нагнулся к самому стеклу и начал читать неожиданно низким и раскатистым голосом, который, казалось, шел из глубины веков: — «…сет итю-эн уэхат сештат инет-джесерет мехет уаджет эр-име-нет эр-джеру та эм-хет сехет-ша эм инеб-аа эн Сете-кех» — «Край наших прародителей, Тайный оазис, Священную долину свежей зелени, что далеко на западе, у края земли, за полями песка, в недрах Стены Сета». — Броди смущенно взглянул на Фрею. — Удивительно, не находите? Я же говорил — самое точное и подробное описание дороги к оазису.

— Это — «точное»?

— По древнеегипетским меркам — точнейшее. «Поля песка» — это Великое песчаное море, «Стена Сета» — восточный склон Гильф-эль-Кебира. Сет, кстати, был и богом пустыни. За неимением почтового индекса самое четкое описание. К тому же это не все. — Флин снова отправился вдоль папируса. — Дальше Имти переходит к описанию самой экспедиции — довольно интересному, учитывая, что все это писалось заблаговременно, то есть до ее начала. Я не буду читать все подряд, остановлюсь на последней части.

Он прошел к самому краю папируса, снова ссутулился над стеклом и начал переводить в том же звучном, низком тембре:

— «Итак, мы достигли самого края света, Западной стены, и Око Хепри было открыто. Мы миновали Уста Осириса, проникли в инет Бен-бен и очутились перед хут аат, главным храмом. Вот он — твой дом, о Камень Огня, где возник ты прежде всех вещей и куда вернулся. Вот он, конец. Врата закрыты, заклинания сокровенности произнесены, два проклятия наложены — да сокрушит лиходеев пасть Себека и да поглотит утроба змея Апопа! Я, Имти-Хентика, Величайший провидец, не вернусь из этой долины, ибо богам было угодно, чтобы моя усыпальница осталась пустой на века. Да пройду я путем праведных, да пересеку небесную твердь, да взойду к Всевышнему и воссяду за трапезой рядом с Осирисом. Восславим Ра-Атума!»

Он замолчал и выпрямился. Фрея ждала продолжения, но его не последовало.

— И это все?

Она не могла скрыть разочарования. После такого многообещающего начала, как ей казалось, впору было бы не то чтобы поражать откровениями, но хотя бы объяснить, намекнуть, что происходит и почему. А вместо этого ее еще больше запутали. Око Хепри, чьи-то там уста, змеи, проклятия… Она почувствовала себя так, словно долго шла по лабиринту, а очутилась на прежнем месте, ничуть не приблизившись к выходу.

— И это все? — повторила Фрея.

Флин пожал плечами в знак оправдания:

— Я же не обещал полную картину. Зато теперь вы знаете не меньше меня.

В зал ввалилась орава туристов под предводительством экскурсоводши со сложенным зонтиком. Они прошли через зал, даже не взглянув на экспонаты. Фрея посмотрела сквозь витрину и взяла у Флина фотографию.

— Если этот оазис так трудно найти…

— Как Руди Шмидт там оказался? — договорил за нее Флин. — Да, это вопрос финального раунда. Не последнее, что вызывает удивление во всей этой истории с оазисом, — как люди ухитряются туда попадать, если он «тайный»? — Он изобразил кавычки. — Руди Шмидт — только один из них. Да и прежде ходили слухи о том, что какие-то из бедуинских племен знают его расположение, хотя лично я так и не смог это подтвердить.

— Как же они его нашли? — спросила Фрея.

Флин развел руками:

— Бог их знает. В Сахаре порой случается удивительное. Чудаки вроде меня тратят всю жизнь, чтобы найти оазис, а потом кто-то забредает туда по ошибке. Как это объяснить? Хочешь — верь, хочешь — нет, но первое толковое слово по этому поводу я слышал от одной гадалки в Асуане. Она заявляла, что в прошлой жизни была женой Пепи Второго, царицей Нейт. Она мне сказала, что на оазисе лежат заклятия невидимости, и чем сильнее хочешь его найти, тем труднее это сделать, а те, кто не ищет, сами на него натыкаются. Этот перл мудрости стоил мне пятидесяти фунтов. — Он невесело хмыкнул и посмотрел на часы: — Пожалуй, нам пора.

Они бросили прощальный взгляд на исписанный папирус и направились к выходу. Где-то прозвенел звонок, возвещающий скорое закрытие музея.

— Алекс обо всем этом знала? — спросила Фрея, спускаясь на первый этаж. — Про оазис и камень?

Флин кивнул.

— Мы работали вместе у склона Гильф-эль-Кебира, и я временами читал ей лекции, сидя у костра. Справедливости ради, она не осталась в долгу. Так что если мне больше не доведется услышать про осадочные породы озерного происхождения, я не обижусь.

Они прошли лестницу и снова очутились в зале Старого царства. Толпы посетителей текли к главному выходу, погоняемые охранниками.

— Насколько ценен этот оазис? — спросила Фрея. — То бишь есть ли там…

— Золото и бриллианты? — Флин улыбнулся. — Очень сомневаюсь. Правда, «Китаб аль-Кануш» утверждает, что там сокрыты несметные богатства, но это почти наверняка преувеличение. Пара деревьев и много древних руин — вот и все, что скорее всего там можно найти. Очень ценных — с научной точки зрения, но для простого человека… — он пожал плечами, — ничего особенного.

— А камень Бен-бен?

— Опять-таки, яйцеголовые вроде меня сочли бы его находкой века: священный символ древних египтян… Мечта археолога. Однако если не брать историю в расчет, это просто камень, хотя и единственный в своем роде. Он не отлит из золота. С точки зрения коммерции существуют более ценные артефакты.

Флин и Фрея прошли под ротондой и теперь пересекали второй зал с гигантскими саркофагами. Фрея остановилась, поднесла к глазам снимок таинственной арки и задала вопрос, который мучил ее с тех пор, как она впервые увидела фотографию:

— Так почему, черт побери, мою сестру убили ради этого?

Флин посмотрел на нее и отвернулся. Заговорил он не сразу.

— Не знаю. Простите, Фрея. Я правда не знаю.

Они вернулись в административную секцию и поднялись по спиральной лестнице в фотографический отдел. Дверь лаборатории все так же была закрыта.

— Как дела, Мажди? — Флин постучал.

Ответа не было.

— Мажди! Ты там?

Никто по-прежнему не отвечал. Флин еще раз стукнул, потом взялся за ручку и рванул на себя. Несколько секунд, пока глаза привыкали к темноте, он стоял молча, но потом…

— Боже! Нет, не может быть!

Фрея стояла сзади, поэтому ничего не разглядела за его спиной, а когда просочилась сбоку и увидела, на что он смотрит, протяжно охнула и зажала себе рот.

Мажди в нелепой позе лежал на полу с раскрытыми глазами, а его горло было рассечено от уха до уха. Кругом густой черной лужей разлилась кровь, покрывая все вокруг — лицо египтянина, его рубашку, руки…

— О-о, Мажди, — простонал Флин и врезал по дверному косяку. — Дружище, что я наделал…

— Салям.

Флин и Фрея обернулись. На диване у дальней стены сидели близнецы. Один держал в руках полосу проявленной пленки, другой — окровавленный нож. У обоих были совершенно непроницаемые лица, словно зрелище в лаборатории было для них не страшнее сцены чаепития. С лестницы донесся топот, и на площадке появились еще четверо бандитов, отрезая путь к бегству. У одного был фингал под глазом, нелепо распухшие нос и губа — это его Флин вырубил в лифте Американского университета. Он прокричал что-то близнецам — те кивнули в ответ, — ухмыляясь, подошел к Флину и обрушил удар ручищ ему на плечи, одновременно с силой поддав в пах коленом.

— Отсоси, сукин сын! — прорычал он по-арабски, глядя, как англичанин в корчах сползает на пол. Фрея совершенно растерялась, но уже через миг бросилась на громилу. Ее кулак, правда, не достиг цели — кто-то сзади схватил ее руку и заломил за спину. Фотография досталась нападавшему. Фрея брыкалась и кляла бандитов на все лады, но они были слишком сильны. Когда же ей к виску приставили пистолет, она поняла, что сопротивляться бесполезно, и утихла. Стонущего Флина рывком подняли и обыскали. Его мобильный хрустнул у кого-то под ногой. Затем их с Фреей вытолкали на лестницу, а близнецы задержались сзади. Один из них обтер носовым платком кровь на ноже. Фрея, шагая вниз по ступенькам, вытянула шею и оглянулась на окровавленное тело Мажди, потом — на Флина.

— Простите, — сказала она севшим голосом. Лицо ее совсем посерело от потрясения. — Я не должна была вас в это впутывать.

Флин тряхнул головой.

— Это вы простите, — еле выдавил он. — Зря я втянул вас…

Фрея так и не узнала, что он имел в виду: один громила прорычал что-то на арабском и сильнее вдавил дуло ей в шею, заставляя смотреть вперед. После этого они шли молча — тишину нарушали только стук шагов и болезненные хрипы Флина.

Сай Энглтон, сидя на постаменте в тени парка Египетского музея, наблюдал, как Флина и Фрею выводят через боковую дверь. Броди, правда, еле шевелил ногами, а окружавшие его люди держались теснее, чем следовало бы, но признаков сопротивления Флин не оказывал. Ни туристы, ни полицейские-часовые, расставленные по периметру, не обратили на них внимания.

Один Энглтон не спускал глаз с этой компании. Бандиты и их пленники прошли через парк и скрылись за воротами. Через полминуты Сай встал и отправился следом, направо по пешеходной улице, что тянулась вдоль музея, удаляясь от площади Мидан-Тахрир. К нему тут же слетелись зазывалы и уличные торговцы, засуетились вокруг, всучивая открытки, сувениры, наперебой галдя про «особую экскурсию до пирамид и папирусной фабрики». Энглтон отмахнулся и проследовал за Броди и Фреей мимо отеля «Хилтон» к нильской набережной, где стояли, пыхтя моторами, черный «БМВ» и японский серебряный мини-фургон. Близнецы забрались в «БМВ», а англичанина с девушкой затолкали в фургон. Броди случайно повернул голову и тут же заметил Энглтона. В следующий миг дверь за ними закрылась. Машины влились в вечерний транспортный поток.

— Ищете древности, мистер?

Рядом с американцем возник мальчуган лет шести-семи, протягивая грубую статуэтку кошки — сразу видно было, подделку.

— Двадцать египетских фунтов, — сказал он. — Очень древняя. Хотите?

Энглтон молча провожал взглядом машины, которые уже уносились по набережной.

— Десять фунтов. Очень хороший резьба. Хотите, мистер?

— Чего я хочу, — буркнул Энглтон, — так это понять, что, черт возьми, происходит.

Он дождался, пока машины скрылись из виду, после чего залез в карман, вытащил пачку банкнот и всучил мальчишке, а сам развернулся и зашагал обратно к музею.

— Хотите смотреть пирамиды, мистер? Хотите лавка с духами? Настоящие египетские духи! Очень дешевый! Для жена очень хорошо!

Энглтон не ответил и не обернулся — только, уходя, махнул рукой.

Молли Кирнан мерила шагами фойе посольства. Ее пропуск-карточка позвякивала на цепочке, взгляд перебегал от мобильного телефона к проходной и обратно. То и дело дверь открывалась, пропуская кого-либо из персонала или посетителей, и Кирнан всякий раз замирала, с нетерпением покачивала головой и отправлялась дальше, похлопывая себя по ноге телефоном. Он дважды начинал звонить, и Молли тут же нажимала кнопку. Однако на другом конце провода оказывались не те люди, и она вежливо, но твердо обрывала разговор.

— Давай, давай же, — шептала Кирнан. — Что там у вас? Где ты? Ответь!