Исчезнувший оазис

Дахла

У Захира Сабри было жилье с кухней, ванной и тремя участками земли — двумя под огород и одним под клевер для скота, — и все же настоящим домом он считал пустыню. Именно туда он отправлялся, когда у него было тяжело на сердце. Как этой ночью.

Далеко он не заезжал — на километр-другой, не больше. Его внедорожник скакал по верхушкам дюн, как челнок в волнах, единственная фара озаряла бледным светом пески. Все вокруг сливалось в темноте — ни дать ни взять смутный коллаж из дюн, камней и лунного света, однако же Захир как будто знал, куда ехать. Он прокладывал себе путь в этом невнятном пейзаже, пробирался от склона к оврагу, от каменистой площадки к полю валунов, точно по улицам ездил. Наконец, свернув в расселину между высокими дюнами, бедуин остановился перед одиноким чахлым кустом абаля.

Захир достал из машины солому и дрова, развел костер. Хворост вспыхнул, чуть только он поднес к нему спичку, — будто оранжевый цветок раскрылся с первым теплом солнца. Бедуин заварил чай в старом закоптелом чайнике, раскурил кальян. Завернувшись в теплую накидку от вечерней стужи, он смотрел на пламя, потягивал Дым из мундштука под басовитый треск костра и печальное тявканье пустынной лисы где-то вдалеке, среди тишины.

Бывало, Захир приезжал сюда с братом Саидом или сынишкой Мухсеном, своим наследником, светочем жизни. Они вместе сидели под звездами, пели старинные кочевничьи песни и пересказывали историю рода — как он пришел в Египет из аравийских земель Рашайда много веков назад. Многое изменилось с тех пор. Многое было утрачено. На месте палаток выросли дома из кирпича и бетона, верблюды уступили дорогу джипам, свободу подменили налогами, справками, паспортами и прочей бюрократической шелухой. В душе бедуины остались такими, как их предки, пустынные жители и кочевники, но возвращались к этой жизни лишь на несколько часов — чтобы напомнить себе, кто они, хоть ненадолго обратиться к своим прославленным корням.

Так и Захир, полулежа под звездами и попыхивая трубкой, мыслями обращался к истории. Особенно вспоминал он своего прародителя, Мухаммеда Вальд Юсуфа Сабри аль-Рашайда, величайшего из бедуинов, отца его племени, который на верблюдах исходил всю Сахару вдоль и поперек, пока не осталось для него ни единого незнакомого уголка, ни единой песчинки, на какую бы он не ступал.

А сколько было чудесных историй о старике Мухаммеде, сколько легенд и сказок, переживших многие колена! Только одну Захир ставил превыше других. В ней соединилось все наидостойнейшее, что он знал за своим народом и семьей. Легенда эта гласила: однажды, уйдя в самую глубь Сахары, на двести с лишним километров от ближайшего оазиса, старик Мухаммед встретил путника. Тот ковылял по песку без пищи, воды и верблюда, и только грифы безмолвно кружили над ним в ожидании его неминуемой смерти.

Путник, как оказалось, принадлежал к бедуинам Куфры, племени бану салим — кровным врагам аль-Рашайда. Родной брат Мухаммеда погиб при набеге бану, так что старик вправе был перерезать путнику глотку тем самым ножом, что висел у Захира на стене гостиной. Вместо этого же он дал ему напиться из собственного полупустого бурдюка, посадил на верблюда и семь дней вез туда, где обоих, едва живых, ждало спасение.

— Зачем ты это сделал? — спросил бедуин Куфры, завидев селение впереди. — Зачем спас меня? Ведь между нашими племенами вражда! Ведь мы причинили друг другу столько непоправимого горя!

Мухаммед же ответил:

— Для бедуина Рашайда нет долга священнее, чем забота о том, кто оказался в нужде, кем бы они ни был.

Когда-то эта история была для Захира источником радости и гордости. Сколько раз он пересказывал ее сыну и заповедовал жить, как старик Мухаммед, с тем же достоинством, человечностью и состраданием к людям! А сегодня, после того, что случилось, ему уже не было радостно. Наоборот, он чувствовал горечь и стыд.

Ибо у бедуинов Рашайда нет долга священнее, чем забота о тех, кто оказался в нужде.

Захир пошарил в кармане и вытащил старинный компас, открыл его и задержал взгляд на инициалах под крышкой — «А.Х.». Его черные глаза сверкнули в свете костра, в памяти, бередя душу, зазвучали слова предка. Что толку знать пустыню как свои пять пальцев, хранить старинные песни и предания, если не можешь исполнить главную заповедь бедуина? Ему доверили задание, а он не справился. Осознание вины давило тяжким грузом. Здесь, в безлюдной глуши, куда Захир приезжал ощутить себя наследником великих аль-Рашайда, все теперь говорило ему, что он их недостоин.

Ибо у бедуинов Рашайды нет долга священнее, чем забота о тех, кто оказался в нужде.

Захир допил чай и еще долго сидел с трубкой во рту. Не в силах вернуть душевный покой, который он так ценил, бедуин засыпал костер песком, побросал вещи в машину и отправился домой. Дюны вздымались и опадали вокруг него, словно пустыня сокрушенно качала головой.