Испытательный срок

LIII. Пламя во тьме

Дни тянулись за днями. Очень быстро стало ясно, что в пять суток уложиться не выйдет: то и дело приходилось закладывать крюки, огибая разбитый в поле воинский лагерь или какую-нибудь недостаточно благонадёжную деревеньку. Часть вины за промедление лежала на Ире. Не привыкшая к изнурительным физическим нагрузкам, она окончательно выбилась из сил уже к концу второго дня пути; вернее, дарёных сил как раз хватало, но чем дальше, тем неохотнее поддавалась целебным чарам мышечная боль. Из-за этой хронической усталости, а ещё из-за зачастивших кошмаров постоянно не получалось выспаться, хотя Ярослав и не будил её, позволяя подольше отдохнуть на привалах. Он не упрекал спутницу и вообще вёл себя подчёркнуто вежливо. Как и подобает профессионалу, которому в нагрузку к заданию приходится вполглаза присматривать за путающимся под ногами гражданским населением.

Ира потеряла счёт ночам, проведённым у костра, под тёплым шерстяным плащом — в лесу или в поле, смотря где застигали их сумерки. Зарецкий позволил себе ночной сон лишь однажды; в тот раз они углубились в непролазные лесные дебри, а пламя костра, полыхавшего до самого рассвета, было не обычным, жёлто-рыжим, но бледно-золотым, словно сгустившийся солнечный свет. Нежить его боялась. Проснувшись в очередной раз от дурного сна, Ира различила в ночной тьме недобрые фосфоресцирующие огоньки; лесные твари бродили вокруг, но к очерченной светом границе не приближались. Ира перебралась тогда поближе к костру; рядом с весело танцующим пламенем она чувствовала себя защищённой.

Очередной закат застал их посреди заброшенного поля. Здесь росли лишь сорные травы, но земля эта помнила ещё руки пахаря: ровная, рыхлая почва, густо перемешанная с золой, податливо проминалась под ногами. Наверное, ещё год-другой тому назад здесь колосилась рожь, которой так много было в окрестных полях, пока не тронутых запустением. Ярослав, как всегда, исчез на несколько минут и вернулся, нагруженный топливом для костра. Пространственные прыжки давались ему играючи; не будь балласта в Ирином лице — давно бы уже добрался до любого разлома на свой выбор.

— Хлеб кончается, — сказала Ира, заглянув в сумку. — Но есть ещё немного сыра.

— Значит, завтра заглянем в какую-нибудь деревню, — Зарецкий щёлкнул пальцами, поджигая аккуратно сложенный хворост. — Ешь, я пока не хочу.

Он часто так говорил. Сколько в этом было правды, Ира не знала, но трапезу он с ней разделял, только если точно знал, что запасов хватит на завтра. Сейчас было не так. Устроив предпоследний кусок остро пахнущего сыра на подсохшей лепёшке, Ира вгрызлась в нехитрое угощение. Хорошо, когда не нужно думать о пропитании… Когда на кухне благонадёжно гудит холодильник, а в первом этаже дома сияет витринами круглосуточный супермаркет. Когда не нужно продавать свою удачу за горстку монет, которые так стремительно уходят на скудную, пресную еду…

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Зарецкий. — Холодно?

— Нет, тепло, — Ира встрепенулась и сморгнула навернувшиеся на глаза стыдные слёзы. — Просто… Задумалась чего-то… Домой хочу.

— Знаю, — Ярослав оперся локтем о колено и сдержанно вздохнул. — Мы почти половину прошли. На юге будет проще, там дороги лучше…

Ира грустно улыбнулась завёрнутым в лепёшку крошкам сыра.

— Я даже не знаю, где юг.

— Это несложно, — Зарецкий вскинул руку, указывая куда-то в безоблачное ночное небо. — Вон там — местная Полярная звезда, она же Ариново Око. Если вот так провести через неё линию, получится направление на север, соответственно, юг — в противоположной стороне. А днём видно по солнцу…

— Я мало понимаю в астрономии, — призналась Ира, разглядывая крохотную серебряную искорку, блёклую среди других, крупных и ярких. — Хотя некоторые ведьмы гадают по звёздам. Ну, знаешь, по дню рождения…

— Это ерунда, — категорично отрезал Ярослав. — И гадания вообще-то не поощряются.

— Да, я в курсе, — быстро сказала Ира, отводя взгляд. Знает или нет?.. Какое ему сейчас дело до их с Олькой невинных шалостей! Хотя с Зарецкого станется припомнить потом, когда всё уляжется, и впаять незадачливым ведьмам административный штраф. — Но ведь вы тоже по звёздам следите за всякими там… циклами активности…

— Именно что следим, — Ярослав лениво протянул руку к костру; тонкие язычки пламени, повинуясь движению его пальцев, затанцевали в прозрачном воздухе. — Как по часам. Замеряем большие и сложные промежутки времени, потому что это удобно — только и всего.

— Это можно назвать судьбой, — задумчиво сказала Ира, любуясь игрой пламени. — Разве нет? Если вы точно знаете, что в такое-то время случится то-то и то-то…

— Нет никакой судьбы, — Зарецкий упрямо покачал головой. — Есть закономерности, случайности… и выбор. Глупо от него отказываться.

— Иногда его нет, — Ира поёжилась, вспомнив колкие светлые глаза Георгия Ивановича. — Вот хоть клятвы…

— А что клятвы? — Ярослав пожал плечами. Иру пугало порой, как просто он относится к вещам чудовищно важным или даже страшным. — Всегда можно решить, соблюдать их, нарушить или не давать вовсе. Вопрос в цене.

Её подмывало спросить, был ли выбор у него, но вопрос этот казался слишком уж личным. Всё равно не ответит. Порывшись на ощупь в сумке, Ира нашла одну из двух фляг, наполненных сегодня днём из лесного родника, и протянула спутнику. Воды было много; Ярослав не стал отказываться.

— Как тебе спится? — вдруг спросил он, возвращая ей флягу. — Кошмары не мучают?

— Н-нет, — соврала Ира, прежде чем успела подумать, зачем. — А что?

— Очень распространённый симптом. Головная боль, озноб, плохие сны, подавленное состояние… — Зарецкий вздохнул. — Тени очень паршиво действуют на нервную систему. Это проходит, но не быстро. Если вдруг приснится какая-нибудь ерунда, лучше не молчи, хорошо?

Ира пристыжённо кивнула. Признаваться теперь во лжи как-то глупо; она просто скажет в следующий раз, вот и всё.

С приватностью в лесу было проще. В полях, чтобы сменить пропахшую потом рубашку или ещё за какой надобностью, приходилось порядочно отходить от костра. С другой стороны, по пути назад можно было не спешить и урвать пару лишних минут одиночества. В обществе Зарецкого не расслабишься; всё время страшно сделать что-нибудь не так, а просто поболтать по душам, как с Максом, — это точно не про него. Макс… Странно, наверное, что Ира только сейчас впервые за последние дни о нём вспомнила. Даже совестно. Хотя чего уж тут стыдиться, после таких-то потрясений… Он, наверное, даже поверит не сразу, когда она всё ему расскажет. Счастливец.

Прохладное дуновение хлестнуло её по щеке. Ночной мрак слегка побледнел перед глазами; Ира, струхнув, отпрянула, но почти сразу успокоилась. Характерный белёсый дымок означал всего лишь присутствие слабенького, неоформившегося призрака. Таких полно повсюду, в Москве надзор их постоянно вылавливает, а контроль если и обращает внимание, то разве что со скуки. Старов, азартный спорщик, как-то предлагал Зарецкому на них поохотиться; Ярослав тогда ответил ему в обычной своей манере — кажется, спросил, не кончились ли в детском парке билеты на аттракционы пострашнее…

— Ирина, — прошелестело в ушах. Бесстрастный голос исходил, вне всяких сомнений, от зависшего в ночном воздухе серебристого облачка. — Вы повели себя неразумно. Следуйте за посланцем. Одна. Мы будем ждать вас сутки, затем примем подобающие меры. Залогом вашего благоразумия послужат жизнь и здоровье вашей сестры.

Сердце пропустило удар. Призрак говорил голосом её пленителя. Ира как наяву увидела суровое, будто из камня высеченное лицо, гриву тёмных с проседью волос, льдисто-серые внимательные глаза. Человек, называвший себя Георгием Ивановичем, глядел на неё в упор и повторял медленно, очень терпеливо, очень доходчиво:

— Следуйте за посланцем. Одна…

Он знает, что ей помогли. Знает, что у него есть опасный враг. Ему не нужны трудности — ему нужен послушный курьер…

— Залогом вашего благоразумия… послужат жизнь и здоровье вашей сестры.

Как они добрались до Оли?.. Да какая разница! Она у них в руках, может, даже где-то здесь… Ничего не понимает и знает только, что её убьют, если не явится её непутёвая сестра… Или не знает даже этого. В запястьях проснулась позабытая было боль; шрамы, оставленные верёвками, не исцелились, они вообще никуда не делись — только ушли под кожу…

— Вы повели себя неразумно…

— Куда? — спросила она, нетвёрдо шагая вперёд. — Куда идти?

Призрак, не смолкая, вытянулся в воздухе, заскользил меж тяжёлых исполинских зонтиков, увенчанных мелкими белыми соцветиями. Он спешил, он не собирался её ждать! Хрустнул под ногой ломкий стебель, колючий лист уцепился за подол и тут же отстал. Так некстати разболелись икры, а ведь в запасе всего сутки…

Сердитая золотая искра чиркнула в прохладном воздухе. Ира поняла, что это такое, за миг до того, как серая дымка схватилась бледным огнём.

— Сутки… — коснулось слуха, а в следующий миг призрак перестал существовать. Вместе с надеждой.

— Что ты… — выдохнула Ира, теряя слова. — Они… Я должна… Оля…

Зарецкий смерил её равнодушным взглядом.

— В этом нет смысла.

В ночи будто разом не стало воздуха. Ира отшатнулась, неверяще глядя в издевательски спокойное лицо. По-настоящему ненавистное.

— Это для тебя… нет смысла, — с трудом выговорила она, до боли стискивая кулаки. — Для тебя! Тебе на всех плевать, потому что у тебя нет никого… Никого и ничего, кроме работы твоей проклятой… А у меня есть, слышишь ты? У меня сестра есть! А через сутки не будет! Из-за тебя!

Ринулась навстречу ночная прохлада. Внезапная, резкая боль обожгла запястья. Совсем рядом — бесстрастное, словно окаменевшее лицо. Непроницаемая тьма в глазах. О нет, он не даст просто так до себя добраться…

— В этих угрозах нет смысла, — медленно и раздельно, словно для умалишённой, повторяет монотонный голос. — Это блеф. Уловка.

— Откуда ты…

Она болезненно рванулась, пытаясь не то высвободиться, не то дотянуться до своего мучителя. Ударить, сделать больно, выжать из него хоть какое-нибудь человеческое чувство. Тщетно.

— Призраки умеют подражать голосам, — скучным тоном институтского лектора проговорил Зарецкий. — Будь всё взаправду, тебе дали бы услышать сестру.

Ира замерла, ошеломлённая этой мыслью. Слишком неочевидной всего пару мгновений назад, странно простой теперь. Призрак раз за разом повторял слова того, кто его послал, с точностью диктофона. Что ему стоило изобразить умоляющий, захлёбывающийся рыданиями Олин голос?

— Можешь убедиться, если хочешь, — Зарецкий отпустил наконец её руки, утратившие разом всю злую силу. — Ты ведь умеешь делать «водяное зеркало»? Если не ошибаюсь, это девятая категория…

Вода — из не растраченного за день запаса, вместо тарелки — аккуратно свёрнутый и утопленный в рыхлую почву лист лопуха. Это тоже предложил Зарецкий; Ира бы не додумалась, даже если бы обрывочные мысли не кружили в голове беспорядочным вихрем. По счастью, для колдовства не нужно кристальной сосредоточенности; она, наоборот, только мешает…

Круглое Олино личико проступило на поверхности воды. Сестра улыбается — и, кажется, искренне. Незнакомая уютная кухонька, кружка с чаем в загорелых ладонях. Рядом возник Макс — неторопливо, будто в замедленной съёмке; он не выглядит счастливым, но и напуганным — тоже. Ира жадно вглядывалась в сестрино лицо, пока вся вода не сбежала из ненадёжной посудины в землю, нагретую жаром костра; ледяной узел в груди понемногу сошёл на нет. На смену ему явился жгучий стыд.

— Ну? — неприветливо буркнул Зарецкий, поймав на себе её растерянный взгляд. Он не пытался смотреть в «зеркало», подчёркнуто тактично устроившись по другую сторону костра.

— Всё хорошо, — через силу выдавила Ира. Надо извиняться, как бы тяжко ни было в очередной раз признавать его правоту. — С-слава… Прости, пожалуйста. Я сглупила. И… и наговорила лишнего…

— Почему? Ты всё верно сказала, — Зарецкий ядовито усмехнулся. — У меня действительно никого нет. И почти ничего, кроме работы. Между прочим, сейчас тебе это на руку.

Ира отвела взгляд. Сухой хворост весело потрескивал в пламени; весь остальной мир хранил молчание. Какой-то десяток минут тому назад она всей душой жаждала хоть как-нибудь задеть невозмутимого контролёра, а теперь мучительно хотелось взять назад вырвавшиеся в запале слова. Как клятву. Но клятву-то можно…

— Я не хотела… — начала Ира и запнулась. Чего не хотела-то, когда хотела?

— Ты меня очень обяжешь, если будешь соблюдать технику безопасности, — резко бросил Зарецкий. — То, что на тебя не действует менталка, не значит, что надо лезть обниматься с нежитью.

— Но… Ты же сам…

— Я, чёрт возьми, учился полжизни! — рявкнул Ярослав. Пламя костра пугливо дрогнуло. — И немного умею шевелить мозгами. Полезно иногда, знаешь ли!

Он сердито отвернулся. Ира сочла за благо промолчать. У него были все причины злиться: если бы она не бросилась, как оглашенная, за призраком, он сумел бы выследить засевшего где-то поблизости Георгия Ивановича — или кого-нибудь из подручных, что тоже немало… В конце концов, это важнее, чем жизнь и здоровье одной взбалмошной девицы. Но куда денешься от служебной присяги, во главу угла ставящей благополучие граждан…

Шерстяной плащ, служивший Ире и простынкой, и одеялом, невыносимо колол ей шею. Сон не шёл; земля под примятой травой казалась то слишком твёрдой, то слишком холодной. Дрёма, пару раз неохотно нападавшая на Иру, была столь ничтожной, что на неё не польстились даже ночные кошмары. Сперва приснилось что-то суетливое и бессмысленное, проскользнувшее мимо памяти; потом почему-то привиделся бабушкин Афанасий, с преувеличенным усердием перебиравший яблоки в огромной корзине. Порченые он отбрасывал в сторону, и размякшие плоды глухо шлёпались оземь, растекаясь буроватой кашицей. Раз, два, плюх… Раз, два, плюх…

— Прекрати. Надоел.

— Прощеньица прошу, мудрый господин! Ить задумался, закручинился…

— Тише ты.

Сутуловатая тщедушная фигурка горбится нарочито обиженно. Тихону вздумалось повидаться. Когда он впервые вот так запросто заявился поболтать среди ночи, Ира от страха тряслась, как осиновый лист; сейчас успела уже привыкнуть. Она научилась быстро принимать любую несусветную дикость, которыми полны были теперь её дни. Сквозь едва приоткрытые веки она видела, как сидящее у самого огня лихо пристально разглядывает единственным глазом собственную ладонь, только что праздно хлопавшую по земле.

— Как тут не кручиниться, — негромко пожаловалась нежить. — Ить память-то — она иной раз хуже дикого зверя гложет. Добрый был волхв Драган. Жаль, помер ни за что…

Зарецкий промолчал. В неверных отсветах пламени его профиль казался почти незнакомым. Тихон выжидательно заглянул ему в лицо, не добился внимания и тяжко вздохнул.

— Говорят, чуть ли не первым убили, — вкрадчиво прошептало лихо. — Головорезы-то Агирлановы. Тогдашние — они нынешним не чета были, э-хе… Сколько народу нашего примучили, подумать страшно…

— Вот и не думай.

— А оно не выходит, Яр, не выходит, — закудахтал Тихон. В его дребезжащем голосе прорезалась тоска. — Как тогда было-то? Кто потрусливей, те ж ноги в руки — и дёру. А лучшие — они, вишь, туточки все, по ветрам ильгодским развеяны… Драган ить упрямый был, что твой осёл, не хотел уходить. Ан нашёл-таки себе силу! Хорошей смертью помер, чистой…

— Не завидуй.

— Э-хе! Смотри, как бы самому не пришлось, — строго сказало лихо, пристально щурясь на немногословного собеседника. — Знаешь, небось, про себя? Так и жить-то несладко, а уж помирать…

— Знаю я всё, — огрызнулся Зарецкий, впервые оторвав взгляд от пляшущего над угольями огня.

— И что ж теперь делать станешь?

— Что, что… — Ярослав пренебрежительно покосился на докучливое лихо и произнёс с горькой насмешкой, почти нараспев, явно что-то цитируя: — Пламя, в сердце моём горящее, земною тропой пронесу и отдам его вечности.

— Уж не Ар-Ассан ли? — оживился Тихон. — Ох и умный был мужик! И волхв первостепенный, и слова как ловко в песни складывал — теперь таких, как он, разве встретишь, э-хе!.. А по-ихнему знаешь? Как написано было?

— Нет. Языки — не моё.

— Вот и зря, — заявило лихо. — Послушай-ка, каково…

Надтреснутый, хрипловатый голос затянул что-то певучее, гортанное, ни на что не похожее. Зарецкий позволил Тихону договорить до конца — а может, попросту не слушал. Лихо, не дождавшись отклика, недовольно заворчало. Совсем по-человечески.

— Оно невесело, Яр, — мрачно проронил Тихон, устав от чужого молчания. — Я ить помню… Помню, какая она, жизнь-то. Как нахлынет иной раз, так от себя самого, нонешнего, с души воротит. И рад бы уйти, а куда уйдёшь — всё здесь держит… Жизнь вся здесь. Как от неё откажешься?

— Я б тебе помог, — зло перебил Зарецкий. — Прямо сразу, при встрече. Если б ты язык свой трепливый не протянул.

— А мне уж и не поможешь, — лихо зашелестело недобным смехом. — О себе бы лучше подумал.

— Мне о других думать положено.

— Неужто Драган тебе такое сказал? — лукаво спросил Тихон, щуря желтоватый глаз. — Смотри, парень… Свою-то звезду зажечь — дело немудрёное. Ты попробуй чужую зажги…

— Пошёл вон, — раздражённо бросил Зарецкий.

Тихон, на удивление, послушался. Подскочил с насиженного места, всколыхнув высокие травы, и растаял в воздухе несвежей дымкой. Неужели он и впрямь был когда-то живым? Даже больше, чем живым… Что же с ним стало? От чего он предостерегал? Ира, может, и осмелилась бы спросить, если бы не полученная чуть раньше отповедь. Обниматься с нежитью, значит, нельзя, а задушевные беседы вести можно? Хотя какие уж они задушевные…

За всё утро Зарецкий едва ли произнёс больше десятка слов. Ира тоже помалкивала; она в очередной раз не выспалась и с трудом понимала, на каком она свете. Странный ночной разговор, может быть, вовсе ей привиделся; поди пойми на больную усталую голову. А если и нет, какое ей дело до чужих бед? Своих хватает!

Из ярко-жёлтого моря поспевающих колосьев выглядывали синие пятнышки васильков. Полуденная жара начинала действовать на нервы; прикрыть от солнца голову было нечем, и Ире казалось, что мысли в голове плавятся вместе с мозгами. От пережитых ли потрясений, от бесконечной ли спешки, от дурного ли сна — что-то творилось с её способностью здраво соображать. Стало бы проще, если бы мироздание вернулось в привычные рамки, но оно лишь шаталось с каждым днём всё опаснее. Не менялся лишь неутомимо шагающий рядом Зарецкий. Даже хорошо, пожалуй, что он всё тот же угрюмый нахал, к которому она привыкла в Москве; вздумай он вдруг искренне, не в угоду клятвам и служебному долгу, переживать за Ирину жизнь — это означало бы, что мир окончательно сошёл с ума.

Сперва показалось, что далёкий тоненький вскрик ей почудился. Ярослав замер и прислушался, а спустя миг, не говоря ни слова, сорвался с места и сквозь беспокойное травяное море помчался на голос. Ира бросилась следом и лишь спустя десяток шагов задумалась, зачем. У неё не получалось бежать так легко; жёсткие колосья хлестали по ногам и цеплялись за подол тонкими усами, земля предательски раздавалась под башмаками, а дыхание быстро сбилось с ритма и остро обжигало лёгкие. Она могла, наверное, остаться на дороге. Если бы что-нибудь случилось, достаточно было бы дотянуться до висящей на шее цепочки…

— Ма-а-атерь… — истошный перепуганный писк ужалил слух; вряд ли кричавшая намного старше Иры, скорее уж наоборот. — Сми-и-илуйся, Ма-а-атерь… Помоги-и-и…

Вон она, съёжилась посреди поля, заслонилась от беды отчаянно вскинутыми руками. В кулачке — грубо сработанный серп, годный срезать колосья, но не угрожать грациозной золотоволосой красавице, тянущей к девчонке бледные ладони. Трепещет на ветерке невесомое белое одеяние, синие васильки в тяжёлом венке — того же цвета, что и холодные смеющиеся глаза. Ира читала когда-то про полудниц, но вживую увидела впервые. Вживую… Придёт же в голову…

— Что ж ты, девонька? Спляшем…

Дальше, у близкой кромки перелеска, толпятся кучкой люди — женщины, мужчины, по большей части молодые и крепкие. Никто не смеет переступить невидимую границу владений полудницы. Девчонка, маленькая, тщедушная, должно быть, попросту не успела до спасительной черты.

— Матерь!.. Арин-заступник!.. Стри-и-идар!.. Помощи-и-и…

Стоявшие под лесной сенью, как по команде, отшатнулись; вразнобой взметнулись руки, вычерчивающие в воздухе замысловатые знаки. Полудница не спеша обернулась, потянула носом; прекрасное бледное лицо исказила злоба. Из-под ярко-алых губ показались желтоватые заострённые зубки.

— Пош-ш-шёл прочь, — свистящий шёпот тише шелеста колосьев на ветру, громче грозовых раскатов. — Прокляну…

— Давай.

Зарецкий небрежно отбросил мешавшую сумку. Травы пугливо пригнулись, будто от порыва ветра; тонкая, почти невидимая в солнечном свете стена огня потянулась от земли к безоблачному небу. По одну сторону — тощая девчонка, в слезах, но живая; по другую — разъярённая полудница, спокойный, как скала, волхв и Ира. Зачем она сюда полезла? Ноги сами собой пятятся прочь, на безопасное расстояние, за спину единственного защитника, которого впору бояться едва ли не больше, чем нежити. Гортанный визг бьёт по ушам: полуднице не по нраву направленные против неё чары.

Рот на замок — и молчать, молчать! Не давать нежити права на свою жизнь, не связывать Зарецкому руки, и без того крепко схваченные клятвами… Красивое девичье лицо хищно скалится; грациозно, словно в танце, полудница ускользает от преследующей её гибели. Сильная нежить, ловкая и наглая; таких надзор ловит целыми боевыми отрядами — или зовёт на помощь контроль. Твари не нравится быть уязвимой; она взмывает в чудовищном прыжке, бросается на врага, тянет длинные когти к ненавистному лицу. Ненавистному… Каких-то несколько часов назад Ира наивно примеряла ненависть на себя, не подозревая, что может быть вот так.

— В муках сдохнеш-ш-шь, — когти проскальзывают мимо распластавшегося в воздухе языка пламени, полосуют ткань рубашки и кожу под ней; на золотых рыльцах колосьев зажигаются искристые алые капли. — Сроку тебе — одна луна, да ещё одна тень лунная… Сгинеш-ш-шь, Стридарово отродье, ни землицы тебе, ни воды, ни ветра вольного…

Ира никогда прежде не слышала проклятий. Зарецкий поймал нежить за тонкое предплечье, толкнул прочь от себя, сумел опрокинуть — следом рухнул сам, не успев избавиться от цепкой хватки. Полуднице выгодно драться врукопашную, ведь её прикосновение губительно, а пытаться сжечь её — гарантированно пострадать самому… Мысли слишком медленно ворочаются в гудящей голове. Пока до Иры доходило, что надо что-нибудь сделать, нежить десять раз могла бы убить обычного мага. Даже самой высокой категории…

Но она ведь ничего не умеет!

Впрочем, чтобы ухватиться как следует за узкие плечи и рвануть что есть сил, много уметь не надо. Плоть под ладонями мертвенно холодна; дух перехватывает от страха и отвращения. Полудница сердито зарычала, вырвалась одним мощным движением, вхолостую царапнула когтями воздух там, где только что была Ирина шея. Всего пара мгновений — но Ярославу хватило. Он брезгливо отшвырнул нежить прочь и, не полагаясь на везение, ударил наверняка; злой огонь загудел низко и возмущённо, перекрывая мерзкий нечеловеческий визг.

— Досталось? — коротко спросил Зарецкий, небрежно смахивая с ключицы алые капли. Раны, видневшиеся сквозь прорванную когтями рубашку, закрывались медленно и неохотно; Ира знала, что бывает быстрее.

— Н-нет, — она отвернулась от корчившейся в пламени полудницы. Смотреть, как гибнет существо, почти неотличимое от человека, было тяжко. Не больно, но как-то стыдно.

— Сильно?

— Нет, правда…

Ира попыталась увильнуть от властного прикосновения. Она и впрямь относительно неплохо себя чувствовала, а Зарецкому пригодилась бы сейчас каждая капелька жизненных сил. Жадное пламя, поглотив полудницу без остатка, истаяло в солнечных лучах; стало видно пугливо сжавшуюся в комок девушку и её соплеменников, неохотно бредущих от лесной кромки. Храбрецы, ничего не скажешь…

— Ярослав, — предупреждающе окликнула Ира, указывая взглядом на приближающихся людей.

Зарецкий обеспокоенно обернулся.

— Аккуратней при них. Здесь меня зовут Яр.

— А меня? — спросила Ира шёпотом. За столько дней она даже не удосужилась попросить спутника подобрать ей подходящее местное имя! Зарецкий тоже занервничал; наверное, до сих пор не рассчитывал на серьёзные контакты со здешним населением.

— А ты — иностранка, — торопливо сказал он. — Эти дальше Лисавы никогда не были, с ними прокатит…

Ира тихонько перевела дух. Актриса из неё никакущая, да ещё с её-то знанием местных порядков… Иностранка — это удобно, это лучше, чем немая девица из близлежащей деревни. Ярослав отлично знал, как обвести вокруг пальца хоть городскую стражу, хоть недалёких селян. Когда вся твоя жизнь — сплошной обман, волей-неволей учишься быстро соображать и примерять любые маски…

— Поклон тебе, добрый человек, — осторожно произнёс чернобородый коренастый мужчина. На Зарецкого он смотрел одновременно с почтением и недоверием, Иру лишь царапнул равнодушным взглядом. — Ты из храмовых ли будешь? Знака ить не видать…

— Не из храмовых. Странствую, — туманно ответил Ярослав.

Эта фраза что-то объяснила чернобородому и его соплеменникам; люди расслабились, принялись значительно переглядываться и кивать друг другу. Почти все они столпились перед непрошеными гостями, лишь одна женщина, ещё не старая, но согбенная от тяжёлых трудов, помогала подняться трясущейся девчонке, попутно браня вполголоса. Та, бледная как мел, отчаянно мотала головой; длинная, до пояса, светлая коса металась из стороны в сторону, мельтешила цветной лентой.

— Добро, — протянул чернобородый и оглянулся на напуганную девицу. — Ты уж дурёху нашу прости. То она крамольца окаянного не от ума звала…

— Лишь бы жива-здорова была, — вставил мужчина помоложе, курносый и нескладный. — А уму-разуму научим, чтоб неповадно было…

— Научите, — Ярослав едва заметно поморщился; может, и впрямь от боли, а не от неприязни. — Дайте-ка посмотрю.

Селяне боязливо расступились, пропуская его к девушке. Ире уже знакомы были эти жесты: Зарецкий коснулся поочерёдно лба, виска, шеи и запястья пострадавшей, застывшей перед ним, как суслик перед хищной птицей. Один раз, больше не стал; то ли не было нужно, то ли не хватило сил. Матрона, которую без церемоний отогнали от подопечной, зорко за ним наблюдала.

— Слышь, сокол, — неуверенно окликнул чернобородый; он, похоже, тут или за главного, или за самого умного. — Того… в дар-то чего хочешь? Мёду, может, али мехов куньих? Или вон, хошь, Цветанку забирай, ежли приглянулась…

— Не надо, — Зарецкий отступил на пару шагов от спасённой дамы; она, кажется, была слегка разочарована. — Скажите лучше, цел ли паром через Брай?

— А что ж ему не быть целу? — искренне изумился невысокий тощий мужичок.

— Только до Вельгоровой ночки переправы нету, — вставил курносый.

— Оно так…

— Княжеское веление…

— И нигде нету…

Они ещё квохтали, а Ира уже поняла, что тучи сгущаются. Она понятия не имела, насколько широк неведомый Брай, обязательно ли через него переправляться и когда наступит эта Вельгорова ночка; скорее всего, ответы на эти вопросы её не обрадуют. Опять вероятностные чары или чья-то злая воля? Хотя, наверное, это не имеет значения; итог всё равно один…

— Хошь — к себе покуда пустим переждать, — предложил чернобородый; по его тону не понять было, надеется ли он на согласие или на отказ. — Чего тут осталось-то, седьмица да ещё денёк…

Ире не хотелось, чтобы Зарецкий соглашался. Пусть даже это разумный выход — пожить хотя бы под крышей, не беспокоясь о хлебе насущном, вместо того, чтобы неделю скитаться бесцельно в нескончаемых полях… Но ведь там люди! Чёрт знает сколько внимательных глаз, перед которыми надо ежесекундно разыгрывать из себя жительницу каких-то неведомых стран…

— Добро, — решил Зарецкий, как всегда, не заботясь Ириным мнением. — До Вельгоровой ночи найдите нам местечко.

Под впервые открыто обратившимися к ней любопытными взглядами Ире немедленно захотелось сбежать.