Испытательный срок

LXIV. Начистоту

— В сто двенадцатую. У тебя пятнадцать минут.

Мишка недоумённо воззрился на погасший экран телефона. Ещё даже не успел сработать будильник. До начала рабочего дня три часа, какая, к чертям, сто двенадцатая? До Управы ехать по пробкам леший знает сколько… Старов сполз с дивана и выругал себя за тугодумство. Маг он, в конце концов, или где?

В спешке он всё-таки промахнулся и вместо коридора безопасников очутился в тёмном вестибюле. На ходу приглаживая волосы, расчесать которые времени уже не было, Мишка бегом рванул к сто двенадцатой и едва не налетел на шефа, торопливо шагающего по коридору в том же направлении. Верховский, в отличие от встрёпанного подчинённого, выглядел идеально, от лаково блестящих ботинок до зажима на галстуке.

— Доброе утро, — мрачно сказал начальник, неодобрительно оглядывая Мишку. — Заправь рубашку, будь добр.

Старов, воровато оглядевшись, последовал совету.

— Что опять случилось?

— Евгений Валерьевич пообещал содержательный разговор, — туманно отозвался шеф и сверился с часами. — Я думаю, он уже там. Пойдём, нехорошо заставлять людей ждать.

Викентьев действительно обретался на том же месте, что и вчера, в компании того же нервного протоколиста. Выглядел он бодрым и довольным, хоть и заметно взволнованным. Безопасник поднялся навстречу Верховскому, сердечно пожал протянутую начальником руку, затем крепко встряхнул и Мишкину ладонь.

— Александр Михайлович, Миша, добрый день, — Викентьев вежливо сверкнул зубами. — Похоже, мы сегодня весь день проведём бок о бок.

— Надеюсь, что нет. У меня ещё есть несколько важных дел, — холодно улыбнулся Верховский. — Небольшую вводную, будьте любезны.

— Я, честно говоря, хотел вас попросить о том же самом, — Викентьев нехорошо сощурился. — Сегодня трудный день, не будем терять времени. Дайте сигнал.

Протоколист подскочил на месте, точно ужаленный, схватился за рацию и буркнул что-то командное. Мишка выдвинул из-под стола ближайший стул и уселся подальше от Викентьева. За последние дни безопасник ему осточертел.

— Александр Михайлович, заметьте, пожалуйста, что я действую строго в рамках закона, — зачем-то сказал Викентьев.

— Как и всегда, Евгений Валерьевич.

Электрозамки зажужжали, выпуская из захвата тяжёлую дверь, и Мишке показалось, что он не вполне продрал глаза в ранний утренний час. Зарецкий по-хозяйски шагнул в комнату, не дожидаясь понуканий, сам уселся напротив Викентьева, положил руки на стол. Серебро наручников издевательски сверкнуло в холодном свете люминесцентных ламп. Безопасник завёл протокольную шарманку; двое конвоиров в полном боевом облачении замерли по обе стороны от двери. Мишка, как дурак, изумлённо пялился на коллегу. Ярослав выглядел осунувшимся и каким-то запущенным: всегда аккуратная бородка превратилась в сплошную тёмную поросль, лицо казалось обветренным, как после долгого и трудного похода. Неизменным остался бесстрастный взгляд и изрядно подбешивающее Викентьева спокойствие.

— Назовите ваше имя, — выплюнул безопасник. Он, похоже, находил спасение от абсурдности происходящего в незыблемом порядке протоколов.

Зарецкий откинулся на спинку стула и склонил голову к плечу. Если бы не наручники, не понять, кто кого допрашивает.

— Моё досье вам доступно, — насмешливо сказал Ярослав.

Лицо у Викентьева пошло багровыми пятнами.

— Не нарушайте протокол! — тявкнул он зло и как-то глупо. Но раз уж сел на бюрократическую лошадку, придётся ехать до конца; безопасник перевёл дух и напористо повторил: — Имя, род способностей, категория!

— Зарецкий Ярослав Владимирович, — снисходительно бросил коллега, разглядывая Викентьева, как какую-нибудь редкую нежить. Неопасную. — Волхв. Не категоризируется.

Викентьев хищно улыбнулся и демонстративно кивнул протоколисту.

— Александр Михайлович, мы вышлем вам копию записи беседы, — ни к селу ни к городу пообещал безопасник. Должно быть, считал, что шеф полностью деморализован.

— Сомневаюсь, — вдруг сказал Зарецкий. Он тоже смотрел на усердно перебирающего клавиши протоколиста. — Александр Михайлович, позволите?

— Да, разумеется, — ответил шеф быстрее, чем Викентьев успел открыть рот, а Мишка — сообразить, что к чему.

— Майор, — отрывисто позвал Ярослав, глядя на протоколиста. Тот настороженно вскинул голову; выглядел безопасник совсем неважно. Не спал, что ли, сутки? — Можете больше не выполнять данные вам указания, какими бы они ни были.

— Что вы себе… — начал было Викентьев и заткнулся на полуслове.

Протоколист шумно выдохнул, поднёс к лицу дрожащие ладони. Мишка запоздало сощурился и успел увидеть, как тают остатки ментальных чар.

— Говорите, пока не сработала присяга, — посоветовал Зарецкий.

Майор заговорил. Жадно хватая ртом воздух, будто после нырка на большую глубину, он уверял начальника, что ни в чём не виноват и его заставили. Шерстить выборки для ежегодных исследований в поисках особых признаков. Передать с рук на руки Тришиной беглого нелегала. Подменить приказ об уничтожении опасной нежити. Проделать дыру в защитных чарах вивария… Викентьев мрачно слушал подчинённого. Его легко понять: доверенный протоколист, не в последнем звании, наверняка с высоким уровнем допуска — и тут вдруг такое!

— Я был вынужден, — задыхаясь, выдавил майор, просительно глядя на начальника. — Это… угроза… жизни… Я бы никогда не нарушил… Я не знал, зачем я это всё делаю!

— Это, скорее всего, правда, — негромко сказал Ярослав. — Вам не в чем винить коллегу. Без должной подготовки противостоять ментальной магии почти невозможно.

— Это… это не входит в рамки… рассматриваемого дела, — выдавил Викентьев. — Мы… мы проведём служебное расследование. Барков, уведите, пожалуйста… коллегу…

Поднялась мрачная суета. Пока выводили протоколиста, никто не проронил ни слова; Викентьев нерешительно подвинул к себе осиротевший ноутбук. Мишка позволил себе перевести дух, только когда дверь вновь закрылась.

— Он вчера был на допросе, — припомнил Старов. — Всё слышал.

— В таком случае нам придётся работать в более сложных условиях, — подхватил шеф. — Давайте по существу. Времени очень мало.

— Хорошо, — Зарецкий серьёзно кивнул. — Я начну, вы закончите. Евгений Валерьевич, я напоминаю, что принёс следственную присягу. Вам придётся мне верить.

Викентьев зыркнул на него откровенно враждебно, но ничего не сказал.

— Итак, что касается тульского дела, — Ярослав сцепил пальцы, не обращая внимания на звякнувшие о стол наручники. — Люди, осуждённые по нему, в большинстве своём беженцы. Политические, если угодно. Это были разного рода одарённые, вынужденные искать здесь спасения от преследований со стороны… скажем так, радикально настроенных иноземных завоевателей. Среди них нашлись те, кто способен преодолевать разлом почти без вреда для здоровья и проводить с собой других. Массовый переход этих людей через границу не был актом агрессии, скорее наоборот. К несчастью, такое огромное скопление одарённых почуяла местная нежить. Дальнейшее вам известно. Громкие процессы, возмущение в сообществе, опасные темы, которые очень быстро засекретили вместе с самим делом. Смерти. По приговору и от других причин.

— По приговору казнили только наиболее агрессивных, — встрял Викентьев.

— И тех, кто честно отказался делиться со следствием чересчур опасными сведениями, — прибавил Зарецкий.

— Остальных ведь тоже убили? — напрямик спросил Мишка. — Ты говорил…

— Говорил, — кивнул Ярослав. — И сейчас повторю: какой-то процент смертей приходится на естественные причины, вроде стресса или незнакомых инфекций, но большая часть очень напоминает последствия проклятий. Людей убирали. Одних — физически, других — из материалов дела. В зависимости от того, кто отказывался сотрудничать, а кто соглашался.

— С кем сотрудничать? — гавкнул Викентьев.

— Подозреваю, что с теми же людьми, которые принялись развивать активность этой весной, — Зарецкий внимательно смотрел на безопасника, словно надеялся увидеть искру озарения на хмуром лице. — Очевидно, из закромов достали всех, кто только мог принести пользу. Не последний среди них — некий Георгий Иванович Ельцов, он же Ергол, волхв и беженец. Полагаю, что он стал в «Цепи» основной движущей силой… и что мы с офицером Некрасовым могли бы его встретить в метро, если бы заглянули в тайник в другое время.

— Бомж с моровой язвой? — вякнул Мишка.

— Он самый. Полагаю, он подкармливал нежить собственной силой, чтобы та сидела смирно, не искала приключений и поддерживала морок. Далее, некто Дмитрий Кузнецов, он же Митар. Волхв, утративший дар, — Зарецкий на миг замолчал, будто обдумывая им же произнесённые слова. — Сам по себе почти ничего не может, но, видимо, весьма полезен в качестве подручного. Ослякова, я надеюсь, вы уже знаете.

— Его допрашивали вчера, — сухо сообщил шеф. — Мы задолжали тебе благодарность.

Ярик криво усмехнулся.

— Потом рассчитаемся.

— Осляков тоже из… мигрантов?

— Нет, вряд ли, — Зарецкий, подумав, качнул головой. — И совершенно точно никогда не был волхвом. Парень психически нестабилен, таких не берут в обучение. Ради их же блага.

— Его, видимо, обнаружили по предварительным выборкам для исследований, — Верховский не отказал себе в удовольствии выразительно улыбнуться Викентьеву. — Сами пробы, разумеется, потом пришлось уничтожать, чтобы товарищ не попался на глаза уже нам. Действительно странный тип, особенно если принять во внимание историю с русалкой…

— Как бы то ни было, — Ярослав нетерпеливо нахмурился, — это те, о ком я могу говорить с уверенностью. И с очень большой долей вероятности могу предполагать, что они делали и зачем. Целью трудов Ельцова была война по другую сторону границы. Так сказать, реванш за прошлые обиды. Агитацию власть имущих с применением запрещённых средств, — он многозначительно хмыкнул, — он вёл вовсю. И население тоже активно настраивал против захватчика. Нашествие голодных туманниц на деревню — очень убедительный аргумент в пользу прежних порядков…

— Они специально нежить разводили, что ли? — охнул Мишка. — Чтоб с поводка спустить?

— Точно. Мы один такой загон разворошили в мае.

— А в «Лесной сказке», значит, не уследили, — подавленно проговорил Старов. Ярослав при этих словах заметно помрачнел.

— О таком я не знаю, — глухо сказал он, глядя в сторону. — Но это всё так, политическая пропаганда. Основной ударный отряд, который должен был быстро и без особых хлопот выгнать иноземцев обратно в Саборан, а заодно и при необходимости дать отпор Управе, готовили в «Восходе» из наиболее подверженных влиянию прихожан. Людей, склонных к вере больше, чем к сомнению, проще подчинить при помощи ментальной магии. Господин Осляков должен был кое-что вам поведать на этот счёт.

— Поведал, — Верховский рассеянно забарабанил пальцами по столу. — Не сказал только, кому понадобилось всё это финансировать и зачем.

— Вот, — Зарецкий торжественно кивнул шефу. — Должна быть выгода. Такая, которую кто-то мог углядеть шестнадцать лет тому назад, изучая материалы тульского дела.

— Есть такая, — мрачно проговорил Мишка. — Полезные ископаемые. Там… там ведь есть серебро? Железо, медь, золото? Нефть?

— Да, конечно. Всё примерно то же, что и здесь, — Ярик задумчиво склонил голову к плечу. — Ресурсы и рынки сбыта… Я думал об этом. Тогда за «Цепью» должны стоять весьма влиятельные силы. Горнодобывающее оборудование через разлом тайком не потаскаешь.

— Мы пришли к похожим выводам, — шеф внимательно взглянул на развесившего уши Викентьева. — Душа и моторы заговора — где-то в наших верхах.

— И они в курсе, что я в курсе, — невесело усмехнулся Зарецкий. — Постарайтесь сохранить в секрете хотя бы свою осведомлённость.

Викентьев сидел пришибленный. Так-то! Каково ощущать себя инструментом в руках злодея? Жаль, Терехов всё это не слышал…

— Подумайте ещё вот о чём, — Ярослав бросил любоваться обескураженным врагом и перевёл взгляд на Верховского. — «Цепь» мы выкорчуем, сейчас обсудим, как именно. Проблема в другом. То, что она так глубоко проросла в сообщество — это симптом. Не все, кто крутил эти шестерни, попали под ментальные чары. Кому-то понравилась идея устроить себе колонию в соседнем мире. Кто-то ради денег или просто по слабости характера потащил через границу отряд убийц. Кто-то молчаливо всё это одобрит, если ему перепадут какие-нибудь крохи от общей делёжки. Мы сами дали власть этим людям. Мы поддерживаем систему, в которой «Цепь» смогла зародиться, вырасти и окрепнуть.

— Вы сейчас заново наговорите себе на статью за угрозу сообществу, — сухо сказал Викентьев.

— Спасибо, что напомнили, — ядовито бросил шеф. — Надо думать, эти бредовые обвинения мы снимаем?

— Остаётся третья статья, — упрямо рыкнул Викентьев. — И, я не знаю, как, но нарушение государственной присяги. Видимо, тоже помогли ваши… выдающиеся таланты?

— Если способность думать к таковым относится, — холодно отозвался Зарецкий. — Присяга — это клятва, Евгений Валерьевич. Её нарушение безусловно влечёт смерть — или, для меня, на первый раз утрату дара. В том, что я всё ещё на что-то способен, вы недавно убедились. Сможете самостоятельно сделать дальнейшие выводы?

— Превосходно, — окрысился Викентьев. — Может, тогда так же играючи опровергнете умышленное сокрытие общественно опасных способностей и сведений? Что вам помешало подать прошение о легализации?

Верховский смерил развоевавшегося безопасника тяжёлым взглядом. У Мишки кулаки чесались съездить разок-другой по наглой карьеристской морде. Возразить было нечего.

— Я не могу, — медленно, с расстановкой проговорил Зарецкий, в упор глядя на вошедшего в раж Викентьева, — ничего сказать в свою защиту.

Мишка возмущённо повернулся к нему. Вот так просто сдаться, когда дожать Викентьева — наверняка раз плюнуть?! И шеф почему-то молчит, хотя уж он-то мог бы ходатайствовать, просить принять во внимание обстоятельства, лично поручиться… Что он, общественного мнения боится? Размолвки с Тереховым перед важной операцией? Да ну, сумели бы как-нибудь договориться! Может, шеф постарел и попросту опасается рисковать?

— К делу, — отрезал Ярослав. — Есть уже какие-нибудь наработки?

— Мы можем хотя бы переместиться в мой кабинет? — брюзгливо спросил шеф, буравя Викентьева презрительным взглядом. — Видите ли, в душных замкнутых помещениях голова плохо работает.

— Я не собираюсь отпускать конвой, — фыркнул безопасник. — И наши договорённости остаются в силе. По завершении операции приговор будет приведён в исполнение.

— Как решит правосудие, — насмешливо бросил Зарецкий.

Мишка лишь угрюмо поскрёб ногтями зудящие костяшки пальцев.