Из бездны с любовью

Глава 12. Дом на Казначейской

Перемена декораций в городе за триста лет его существования происходила много раз. Дома надстраивались и перестраивались, улицы расширялись и сужались. Менялись их названия, менялись хозяева домов. Марк Островский всю жизнь прожил на улице Казначейской, бывшей Малой Мещанской, бывшей пятой линии Переведенской слободы. Улица эта начинается от канала Грибоедова, Екатерининской канавы, и кончается на ней же, так как Канава в этом месте круто поворачивает и течет почти обратно – русло как будто повторяет силуэт древней пирамиды. Мощенный досками горбатый мостик отделяет тихий квартал от шумной Сенной площади.

Островским принадлежал весь подъезд. На первом этаже жила прислуга – пожилой ингерманландец Симо с женой Хенной. Они покупали продукты, готовили еду и делали всю работу по дому. Остальные квартиры в подъезде были соединены в одну. Широкую лестницу со сводчатыми окнами отделали дубом и восстановили витые чугунные балясины. Бронзовые светильники с темно-синими фарфоровыми абажурами и разноцветные стекла окон наполняли пространство лестницы странными бликами, синевато-серебряным отсветом, как будто тут всегда царил сумрак предрассветного леса. Бо`льшую часть второго этажа занимала парадная гостиная с белым японским роялем, итальянскими диванами и иранскими коврами, на другой стороне – кабинет Марка, увешанный афишами и фотографиями его спектаклей. Старое пианино с подсвечниками, память о матери, стояло там вместе с диванчиком, на котором когда-то спал отец.

На третьем этаже слева разместились детская, комната гувернантки и напротив – просторная кухня-столовая. Двери в комнаты слева были всегда плотно закрыты. Хенна раз в месяц осторожно вытирала там пыль, не поднимая с пола игрушки и не сдвигая ни одного предмета. Марк и Лиза не заходили сюда. Лиза, проходя на кухню, старалась не смотреть на дверь комнаты, где когда-то прожила несколько месяцев. Они завтракали и ужинали в своих спальнях, иногда вместе, иногда в одиночестве, а обедал каждый у себя на работе, и только когда приходили гости, накрывался огромный стол внизу, в гостиной.

Многочисленные гости восхищались необычным домом, а за глаза удивлялись, зачем было тратить столько денег на ремонт допотопного здания, да еще в непрестижном районе. Дешевле было бы купить апартаменты в элитном жилом комплексе на Крестовском острове, где тишина, свежий воздух и виды на зелень парков и гладь залива. Известному режиссеру приличнее жить в окружении изысканного дизайна и технического комфорта, а на Казначейской нет даже элементарного подземного паркинга. Гостям приходится оставлять машины на соседней улице и потом пробираться по выщербленным тротуарам, брезгливо обходя пьяных и обтрепанных аборигенов Сенной. Но времена менялись, пьяных становилось все меньше, тротуары починили, дворы привели в порядок. На первых этажах открылись приличные кафе, нотариальные конторы и книжные лавки. Коммуналки расселялись быстро, новые хозяева сразу делали дорогие ремонты, меняли проводку и трубы. Под окнами появились красивые машины. Только один странноватый магазинчик на углу все еще торговал пивом и консервами.

На верхний этаж Островские никого не приглашали, и все могли только гадать, что там находится. Впрочем, догадаться было нетрудно. На последнем этаже располагались спальни хозяев. Марк с родителями жили когда-то именно здесь, и теперь его величественная спальня занимала всю прежнюю коммунальную квартиру. По стенам, от пола до потолка, возвышались книжные шкафы из сикомора и фисташкового дерева, украшенные резной вязью, с башенками, карнизами, стрелами и колоннами. Бархатные шторы спадали тяжелыми сиреневыми волнами на темные дубовые доски пола. Массивный письменный стол был покрыт ажурной резьбой, высокая черная кровать под балдахином и точеная церковная скамейка дополняли картину – казалось, что это не комната современного режиссера, а покои средневекового кардинала.

Спальня Лизы и ее кабинет были устроены на другой стороне лестницы, там, где раньше была квартира соседей, немцев Бургартов. Их квартиру Марк купил первой, как только появились деньги. Бургарты уезжали на историческую родину, были рады покупателю и не торговались. Родительскую коммуналку приобрести было труднее – соседи артачились, требовали непомерное, он влез в долги… После грандиозного успеха его «Ревизора», в котором актеры катались на роликах и бросали в зал живых котят, дела пошли вверх. Ему стали заказывать сценарии городских праздников, он познакомился с чиновниками – отцами города. Ольга снялась в нескольких сериалах. Неожиданно ему предложили стать главрежем одного из лучших театров. Ольга не удивилась, когда узнала, спокойно улыбалась, он хотел спросить, не ее ли это заслуга – может, поговорила с кем-то из своих правительственных поклонников, присылавших ей корзины роз. Но не спросил. Приятнее было думать, что он получил высокую должность за свой талант. Денег становилось все больше. После смерти Ольгиной матери им досталась огромная квартира на Петроградке. Они продали ее, постепенно выкупили остальные шесть квартир в парадной на Казначейской и устроили настоящее театральное гнездышко – декорации восточного дворца и средневекового замка на петербургской сцене.

Комната Лизы тоже была темной и большой, скорее холл, чем спальня. С одной стороны окна выходили на узкую улицу, с другой – на глухую стену соседнего дома. Если бы Альфред Степанович был удостоен чести войти сюда, он ни за что не поверил бы, что этот мрачный синеватый зал может принадлежать его благоразумной подчиненной. Мебели было мало. Вместо паркета – мозаика из окрашенной в голубой цвет терракоты и разноцветных ракушек. Голубые стены из глазурованного кирпича украшены золотистыми барельефами – изображениями драконов, львов и крылатых быков с человеческими головами. Палисандровая кровать с изогнутой спинкой похожа на ладью. В углу стояла точная копия Марка, изготовленная модным скульптором-портретистом. Тело из розоватой глины прикрыто короткой накидкой. Скульптор приклеил кукле парик из темных человеческих волос. Глаза, искусно изготовленные протезных дел мастером, почти неотличимы от настоящих. «Портретную куклу» заказала на сорокалетие Марка его первая жена, Ольга. В то время такие куклы как раз вошли в моду и стоили дорого, их рекламировали как «вип-подарок для тех, у кого все есть». Марк называл скульптуру «вип-идолом» и много раз порывался ее разбить и выбросить, но Лиза не разрешала. Сходство было поразительным, художник превзошел себя. Казалось, что изваяние в бело-золотой тунике вот-вот улыбнется и заговорит.

Да, Альфред Степанович был бы изумлен и решил бы, что Лизу заключили сюда насильно, против ее воли. Но Лиза любила этот мрачный будуар, задуманный другой женщиной – актрисой Ольгой Островской, первой женой Марка, погибшей вместе с их единственным сыном три года тому назад.

За месяц до этого страшного события Лиза пришла сюда в первый раз. В то время она еще плохо знала город и долго бродила по улицам. Ноги промокли в раскисшем снегу, руки окоченели. Она никогда раньше не бывала в этом районе. Узкие улицы, замерзший канал, грязные пустые магазинчики и забегаловки. Из подворотни выбежала крыса, большая, похожая на собаку, и тут же нырнула куда-то в подвал. На углу пьяная девчонка, в джинсах и короткой курточке, с непокрытой головой, пыталась разжечь сигарету, но замерзшие пальцы не слушались, и девчонка негромко ругалась плохими словами. Где-то хлопнула форточка, и визгливый голос прорезал тишину:

– Гулька, дрянь этакая! Живо домой!

Начиналась метель. Снег летел все гуще, кружился, вихрился, словно кто-то бросал его горстями прямо в лицо. В рваном свете качающегося фонаря Лиза сверилась с адресом на визитной карточке. На истертой деревянной двери не было ни звонка, ни ручки. Она нерешительно постучала, и дверь сразу открылась, и за ней, за этой старой, изъеденной временем дверью, открылся диковинный мир. Как в ее любимой сказке о карлике, ставшем поваром у ведьмы. Она шагнула за порог и перенеслась в другую страну, в другое время. Ковры и зеркала, темное дерево, запахи воска и лаванды. Было тепло, почти жарко. Худощавый старик в вязаной безрукавке, неодобрительно поджав губы и косо поглядывая из-под лохматых седых бровей на ее грязные сапоги, позвонил по старинного вида телефону, висящему на стене.

– Ольга Львовна, из больницы явились.

Он повел Лизу по дубовой лестнице наверх. В каждом пролете было высокое окно с цветными витражами. В сумрачном зале с голубыми стенами она не сразу разглядела женщину, лежащую на низком диване под черным пуховым пледом. Длинная коса золотистых волос извивалась рядом с ней, как змея. Красивое, очень знакомое лицо. Устало прикрыты глаза, капризно изогнуты узкие губы.

– Вы опоздали.

– Простите, я никак не могла найти…

– Принесли документы? Диплом? Дайте сюда… Главный врач сказал, что у вас большой опыт работы с детьми. Но вы так молоды…

– Я работала в детском доме все пять лет, пока училась…

– Говорите тише, у меня болит голова.

Свежий ветер ворвался в комнату. Лиза обернулась. Бородатый мужчина шел к ним от двери, черное пальто и черная шляпа блестели от измороси.

– Ну наконец-то. – Ольга Львовна протянула ему веснушчатую руку с длинными алыми ногтями. – Почему так поздно?

– Здравствуй, Леля. – Он обнял ее и поцеловал в лоб.

– Фу, холодный, разделся бы сначала… Это гувернантка… то есть психолог, для Саши. Ее рекомендовал Альфред Степанович.

Мужчина повернулся к Лизе, снял шляпу с темных курчавых волос и, улыбаясь, взглянул Лизе прямо в глаза.

– Я рад. Меня зовут Марк.

– Марк Борисович, – сухо уточнила Ольга Львовна.

– Где вы живете?

Сердце колотилось так сильно, что Лиза боялась упасть. Но она смогла ответить:

– В общежитии… при больнице.

– В общежитии? – Ольга Львовна еще больше скривила нервный рот. – Вы что, не ленинградка?

– Подожди, Леля. Не смущай девушку лишними вопросами. Это же очень далеко. Я буду посылать за вами машину…

– Марк, она будет жить здесь, в комнате рядом с детской. Я предупредила, что работа будет шесть дней в неделю.

– Ну и славно! Но что с вами? Вам нехорошо? Симо принесет вам сейчас горячего чаю… и рому!

– Мне хорошо, – сказала Лиза. – Какой красивый у вас дом!