Из бездны с любовью

Глава 21. Грабитель

Виктора Ивановича Доскина – вора-рецидивиста Виндоса – ввели в комнату для свиданий со стороны тюремного коридора, а Марка впустили в ту же комнату со двора. Они вошли одновременно, после того как молодой равнодушный полицейский оглядел помещение. Проверять было, собственно, нечего, так как из мебели в комнате стоял только стул с «гостевой» стороны. Комната перегорожена крупной, как в зоопарке, решеткой с небольшим окошком посередине. Со стороны заключенного к решетке приделан узкий подоконничек, на котором при необходимости удается что-то написать. Лиза как-то рассказывала, что такие комнаты используются и для обследований во время судебной экспертизы. Психолог дает убийцам детские задания с кубиками и карандашами. Вместо того, чтобы всадить им пулю в лоб…

Виндос вошел, быстро остро оглядываясь, потягивая носом, как пес. Бритая голова в шишках и ссадинах, лицо с нечистой желтовато-серой кожей и длинные пальцы с черными ногтями – Марк сразу разглядел все. Сначала он смотрел на руки в наручниках, сложенные впереди на животе, на грязной куртке, потом взглянул прямо в узкие гноящиеся глаза. Виндос дернулся назад, подальше от решетки. Полицейский снял с него наручники, и он зашевелил пальцами, как щупальцами. Марк выглядел спокойным, только брови казались еще темнее на побледневшем лице. Во рту пересохло, он глотнул, шагнул вперед.

– Ты… признал участие в… убийстве в Зеленогорске… Я хочу знать…

– Чего еще, ничего не признавал, – злобно и быстро засипел Виндос. – В ограблении – да, участвовал. А убивал Шах.

– Что они… что говорили женщина и ребенок? Ты помнишь их?

– Шах – волк, не человек. Просил его: брось, пусть живут. – Виндос высунул кончик серого языка, облизал потрескавшиеся губы. – Пацана помню хорошо, мелкий совсем…

– Как он… убил их?..

– Да как – просто. Дал раза пером, сначала бабе той сытной, потом шкету. Они и осели. Шах с раза любого уложит.

Марк вздохнул. Что-то отпустило внутри. Все эти годы десятки сцен убийства являлись ему в кошмарах. Иногда, во сне, он видел детскую руку, машущую ему из пламени… Теперь он знал, что они умерли сразу. Умерли легко. Виндос осмелел, подошел ближе к решетке, оперся о подоконник.

– Говорил ему: не трогай шкета. Жаль пацаненка… на братана моего, мелкого, похож. Братан у меня в Можге, с матерью живет. Как тот – черный, как сажа… Чистый цыганенок.

Марк устало поднял голову. Что он говорит, этот урод?

– Ты путаешь. Мальчик был светловолосый…

Вор усмехнулся презрительно, оскалил желтые зубы.

– Ты меня за фуфло не держи. Братва меня Виндосом зовет – в честь компа. Я в цирке выступать могу – числа запоминать. Говорю тебе: черный как галка, патлатый, кудрявый. На тебя похож. Как щас перед глазами…

Рука Марка мелькнула в окошке, вор прыгнул назад, испуганно замигал щелочками гноящихся глаз.

– Ты, мразь… – Марк задыхался. – Так ты выдумал всю историю? Потешиться захотел?

Виндос обиженно моргал, перебирая щупальцами-пальцами.

– Я тебе всю правду… че ты на меня наезжаешь?

– Он был рыжим! Рыжим!

– Черный тот пацан был! Баба – да. Блондинка. Красивая. А шкет – как галка. – Виндос шмыгнул носом, поскреб в голове. – В шкафу его Шах нашел, прятался он там. Шах его за патлы черные вытащил.

Из колонии Марк сразу поехал обратно в аэропорт. Он не спал уже сутки, но и в самолете не смог заснуть. Дома прошел сразу в свою комнату, не заглянув к Лизе. У нее было темно.

Утром он сидел в кабинете Говорова и читал протокол допроса. Доскин подробно и точно описывал обстановку дачи, дорогу, по которой они подъехали к дому, озеро с водой цвета темного пива, бурые доски развалившегося финского дома на берегу. Он помнил Ольгино домашнее платье из плотного бархата, помнил, как снимал с нее, мертвой, серьги с красновато-золотистыми камнями. Роскошный белый ковер с красными розами – «взял бы в машину, да Шах не разрешил». Но он упорно повторял, что волосы у ребенка были черные, кудрявые и жесткие, «как у негритенка или цыганенка».

– Бывают такие провалы в памяти, – задумчиво сказал начальник, постукивая трубкой по пепельнице.

Марк молчал. Дикая невозможная мысль всплывала, словно призрачное лицо из воды, и он отворачивался, не в силах взглянуть – мертвое это лицо или…

Говоров встал, положил руку ему на плечо.

– Вот что. Не хочу тебе давать никакой надежды. Но проверить надо.

Он снял трубку, набрал номер.

– Лугин? Это ты сейчас занимаешься ребенком с Дворцовой? Подбери-ка мне все дела о пропажах детей летом 20… года. Да, три года тому назад. В области и городе. Уже? Молодец! Проверь, не пропадал ли тогда где угодно, может, и в другой области, мальчик лет пяти-шести, черноволосый, кудрявый… Что?! Какого? Восьмого июля?! Отец из Ирака? Где точно? В Зеленогорске…

Марк вдруг перестал видеть. Перед глазами замерцала серебряная паутина. Зазвенело, засвистело в ушах. Кто-то поднес к его губам стакан с водой…

Весь вечер Марк ждал звонка. Он не мог ни читать, ни думать. Лиза дала ему таблетку снотворного, и после полуночи он наконец заснул. Как ни странно, он спал хорошо, и под утро вдруг засмеялся во сне, и проснулся с улыбкой. Ему снилось, что он в пустой сумрачной комнате, стены обиты чем-то сиреневым, то ли бархатом, то ли шелком. Там было две двери – в правом и левом конце, а Марк стоял посередине, и из правой двери через всю комнату лился мерцающий поток тумана, похожий на луч огромного прожектора. Он вгляделся и увидел, что в этом потоке несутся мириады светящихся точек. Шагнул ближе, еще ближе и оказался в горящей живой реке. Бесчисленное множество крошечных существ переливалось, кружилось, танцевало вокруг него. Они тихо смеялись, говорили и пели, как будто приближался и удалялся хрустальный прибой. Марк испугался, что они сметут его или что он утонет в них, но тут же и сам сделался алмазной пылинкой, и полетел вместе со всеми, и тоже начал кружиться внутри искрящегося роя… Кружиться и петь… Комната исчезла, вокруг было только небо, и мириады существ, сверкающих, как звездочки, летели все дальше и дальше, свиваясь в Млечный Путь, великий прожектор памяти, уносящий к краям Вселенной каждое мгновение из миллионов прошедших лет…

Он сел на кровати, и тут позвонил Говоров. Замерло в груди. Скорее бы сказал что-то, секунды тянутся бесконечно.

– Я тут, внизу.

– Внизу?.. Поднимайся!

– Нет, ты спустись. Поговорим в машине.

– Иду.

Одним движением натянул брюки, сунул ноги в ботинки, рубашку застегивал уже на лестнице. Машина стояла перед дверью. Говоров, как обычно, был чисто выбрит, благоухал резким одеколоном, смотрел спокойно, по-домашнему.

– Эксгумацию закончили в пять утра, анализы взяты. Едем сейчас в лабораторию, возьмут у тебя пробу из-под языка. Результат будет быстро, после обеда.

– А если?..

– Подожди, Марк. Давай решать проблемы по мере поступления. Пока у нас только показания Доскина, а он трепло, фуфлыжник, рецидивист. И напуган. Шах предателей не прощает.

– Ты думаешь, вы его найдете?

– Он в розыске два года. Мог поменять внешность, хотя не думаю. Красавчик, бабы от него без ума. В последний срок в него влюбилась адвокатша, кандидат наук. Замуж за него собралась, дура… Перед свадьбой он ей нос сломал. Психопат. Не очень умен, даже не хитер, но бесстрашен – и невероятно удачлив. – Говоров усмехнулся. – Как сказала бы моя мать: черт своим помогает.

– Может, у какой-то подруги живет?

– Само собой, всех его бывших шмар проверим еще раз. Но он никогда не возвращается к тем, кого оставил. Может быть и так, что убил все же Доскин или кто-то, кто был с ним. Возможно, Шаха уже нет в живых, так что можно свалить на него все. В любом случае показаний Доскина будет недостаточно для его осуждения. Если его никто больше не видел. – Говоров повернулся, внимательно посмотрел Марку в глаза. – Держись, друг. Сделаю все, что только возможно.

– Спасибо тебе.

– Не за что. Надеяться мало на что. Ты же знаешь, тела почти полностью сгорели. Попробуют по… Ладно, детали лучше тебе не знать.