— Ты ее не любишь…
— Вот это обвинение, — Валерий в негодовании приподнимает брови. — И с чего такие умозаключения?
— А ты хочешь сказать, что это не так?
— А давай мы с тобой поскандалим не в присутствии Сони, м?
— А я разве скандалю? — тихо удивляюсь я. — Я даже голос не повысила. Я вообще шепотом говорю.
— Шепотом будем скандалить? — Валерий делает ко мне шаг.
Меня напрягают его голые руки, грудь и живот. И не передо мной ему красоваться всеми своими мышцами, потому что у меня нарастает желание воткнуть вилку в его пресс возле пупка.
В столовую возвращается Мария, на цыпочках пробегает мимо и подхватывает Соню на руки:
— Я все же ее заберу. Надо ее переодеть к прогулке.
— Я сама это сделаю…
— Сиди, — шипит Валерий, и Мария спешно ретируется, прижав к себе всхлипнувшую Соню.
Скрещиваю руки на груди и поднимаю взгляд:
— Тебе стоило остаться там, где ты задержался до глубокой ночи. Там бы и позавтракал. Там бы твоему торсу были бы рады.
— Сомневаюсь, что уставшие инженера и злые проект-менеджеры бы заценили мой торс, Вика. И в их обязанности не входит кормить меня завтраком.
— Очень интересно, а теперь ты можешь оставить меня в покое? — медленно выдыхаю через нос.
— Я подозреваю, что ты начнешь настраивать дочь против меня, — Валерий раздраженно оглядывает меня.
— Знаешь, ситуация может развернуться так, что ты будешь отцом-молодцом, а я матерью-мегерой, которая зря катит бочку на идеального папулю.
— Так ты не кати на него бочку.
— А я не качу, — встаю и хлопаю ладонью по столу, — дай мне позавтракать! Что ты ко мне прицепился?
— Прекрати меня обвинять, что я не люблю дочь.
— А ты ее любишь? — подхожу вплотную и поднимаю лицо, заглядывая в его глаза. — Песенку спел, потискал и уже отец года? Чего ты добиваешься? Слушай, давай вернем то время, когда мы с тобой друг друга вежливо игнорировали на завтраках и ужинах? И Соне было достаточно того, что ты ее мимоходом чмокал и уходил. Этого достаточно от тебя, Валер! Это не так работает, что у тебя с любовницей проблемы, и ты переключаешься на дочь, которую даже на руки не хотел брать!
— Она не твоя собственность, Вика, — чеканит каждое слово.
— Это я ее родила и чуть не сдохла от потери крови и разрывов, — цежу в его лицо. — Это не тебя зашивали, не ты терял сознание… Да, господи, тебя не было в роддоме в этот момент! Ты явился только на следующий день! И когда у меня были схватки, тебя тоже не было рядом! Меня в роддом отвез твой водитель и он уговаривал меня дышать! Чужой мужик меня успокаивал! Не ты! Не ты! — толкаю его в грудь. — Из меня лезла твоя дочь, которую ты якобы любишь, а тебя не было рядом! Ты не касался моего живота, когда она толкалась, потому что тебе было насрать на нее, ведь ее вынашиваю я! А теперь ты говоришь, что ты ее любишь?! Песенки поешь?!
Отступает, а я пру на него с криками и толкаю:
— Мы с ней были одни все девять месяцев моей беременности! И мне было так страшно тогда, когда ее положили мне на грудь, что я сейчас сдохну, а она останется одна с вами! Страшно! А у вас у всех разочарование! Не мальчик! А сейчас ее все любят, потому что она ведь такая милая, всем улыбается и всем радуется!
— Вика, успокойся…
— Не хочу успокаиваться! — рявкаю я и бью его кулаками по груди.
Перехватывает мои руки за запястья:
— Тихо!
— Что нечего сказать в свое оправдание? — цежу в его лицо.
— Нет, — сильнее сжимает мои запястья, — нечего.
А затем он меня целует. С каким-то отчаянием, злобой и голодом, но я его кусаю. Кусаю до крови и отталкиваю. Прижимает пальцы к окровавленной губе, а я пячусь.
— Не прикасайся ко мне.
— Ты моя жена, — глухо рычит и делает ко мне шаг.