Измена. Закрывая гештальты

Глава 31 Хорошо забытое старое. Или не хорошо? Или не забытое?

'Для отрока, в ночи глядящего эстампы,

За каждым валом — даль, за каждой далью — вал.

Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!

Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!'

Шарль Бодлер «Цветы зла»

А по ступеням парадной лестницы в модном деловом костюме и белоснежной рубашке спускалось мое далекое и до сих пор режущее до крика и слез больное прошлое.

«Ой, Серега, Серега, ты не стой у порога…» — вот если бы все было так просто, как у «Комбинации».

Но нет же, не с моим счастьем.

Человек, жестоко растоптавший мою любовь. Посмеявшийся надо мной и первым сильным, искренним и глубоким чувством. Поманивший взаимностью и обманувший так легко, больно и жестоко.

Ах он, гад.

Все еще такой же лощеный красавчик, как тысячу лет назад, и я — мокрая курица, заезжая звезда, мама-дорогая.

Ну, супер, что?

Валить отсюда надо.

И быстро.

На фиг мне эти приветы из детства.

Я столько сделала, чтобы как страшный сон забыть разочарование, боль и крах последних двадцати лет своей жизни, а надо, видимо, двадцать пять забывать, а то и тридцать.

Дура, так радовалась переезду.

Верила, что это настоящее счастливое событие.

Во-первых, мы с детьми выкинули огромное количество хлама. Избавились от старой одежды, разномастной посуды, полуистёртого постельного белья и древних сумок, а также прочего «нажитого непосильным трудом».

Во-вторых, по дороге из Петербурга я будто бы возвращалась в то время, когда все было хорошо: и трава зеленее, и небо голубее, и я счастливее.

Как на машине времени, словно бы возвращалась в детство. Упустив, что в нем была такая «черная дыра».

Ну, мне внезапно напомнили.

Резко. Сильно.

И это оказалось неприятным открытием — до сих пор больно.

Я справлюсь, конечно, но необходимо время и место для маневра.

Не сейчас.

Не готова.

Выдыхаю, а дальше все происходит одновременно.

Арсений, сжав кулаки, шагает к Сергею со словами:

— Я тебе все давно сказал!

В этот момент я быстро разворачиваюсь спиной к лестнице и киваю Валерии на выход. Сильно пламенея ушами и щеками, дочь моя со щебетанием:

— Ой, мамочка приехала, — рысит ко мне.

И мы вместе сваливаем из этой чертовой обители на всех парах.

— Что это было, Валерия Романовна? — вопрошаю очень тихим голосом, ибо до сих пор им не владею в полной мере от шока.

А тут выясняется, что в наших рядах завелся профессиональный партизан. Лера молчит. Просто сидит, смотрит вперед. И молчит.

Никаких сил выковыривать из ребенка информацию нет.

Еще свежи впечатления от аварии, дождь по-прежнему намекает: «Уважаемые граждане, будьте бдительны!», встреча с Сергеем разбередила в душе все то болото, что уже столько лет не колыхалось и было покрыто ряской.

Мне тяжело. Мутно. Нервно.

Поэтому я решаю для себя, что если секрет образовался, он обязательно всплывет.

Я помню, и про: «мама все знает», и про: «все тайное становится явным». Беспокоюсь лишь о том, как бы ни было поздно.

Но здесь уж как пойдет.

Возвращаемся домой в тишине и, едва зайдя в квартиру, дочь тут же скрывается в спальне.

— Мам, а чего стряслось? — изумляется Костя.

Прислонившись к косяку входной двери, сбросив мокрую куртку и кроссовки, тяжело вздыхаю:

— У твоей сестры появились тайны. Ты знал про Арсения?

Смотрю на сына внимательно, но он не волнуется и взгляд не отводит:

— Кого?

— Есть некто Арсений, учится или преподает в Университете, куда желает поступить Лера. Отношения у них в той стадии, когда она его трогает, а он ее обнимает.

— Фу, мам, избавь от подробностей… — ребенок демонстративно морщится и машет рукой.

— Ладно, пойду сушиться, — ухожу в ванную комнату и даже решаю поваляться в горячей ароматной пене.

Может, хоть чуть-чуть отпустят впечатления прошедшего вечера?

Из такого с трудом достигнутого умиротворения меня выдергивает звонок бывшего супруга:

— Какого черта, Арина! Как ты могла?

Могла я, наверное, много, но знать бы — к чему конкретно эти претензии?

— Роман Николаевич, сбавил тон. Что тебе опять не так, и при чем тут я? О детях, я полагаю, тебе ничего не интересно узнать? Что-то я не припомню, чтобы ты им звонил на этой неделе.

— Прекрати эти свои манипуляции! Как ты посмела так унизить Олю?

Ой-ой-ой.

Какая прелесть.

Я, правда, не знаю как, но я смогла, правда?

— Конкретизируй.

Долгое злое сопение и внезапное:

— Еще скажи, что этот позор не твоих рук дело.

— Какой еще дополнительный позор, Рома?

Бывший долго матерится в сторону, но потом берет себя в руки:

— По городу на билбордах в нашем районе, у моей работы, у нашего дома, около нашей старой квартиры висит плакат с Олиной фотографией. Мы с ней гуляли в центре, у Исаакия. Поперек фото крупно написано: «Уведу мужика из семьи. Быстро. Дорого. С гарантией» и Олин телефон! Арина, это подло.

Правда? Это подло?

А то, что она сделала — нормально, в порядке вещей, да?

Я ржу.

Про себя.

А потом и наружу, потому что Рому продолжает нести:

— Это что за тупые плебейские шутки? Это же все видят, и мне уже звонил учредитель, наши знакомые и родители, и твои тоже. Это же ужас.

Хохочу я долго и с удовольствием.

— Вот это новость. Ты меня сильно удивил. Я уехала, оставила вас в прошлом и никаких специальных акций возмездия не планировала.

— А что же это тогда? Оно само, да? — бывший негодует и злится.

Вот плевать мне сейчас на его состояние.

Мне неожиданно хорошо.

Давно так не было.

Словно на одну дыру в душе заплатку прилепили. Дыра-то по-прежнему есть, но тепло и радость уже чуть задерживаются внутри.

— Возможно, это тебе немножко от Вселенной прилетело, а? Ты как бы не прав в нашей ситуации был и есть. Поэтому вот тебе немного дискомфорта.

— Стерва ты, Арина, и всегда ей была. Как я столько терпел-то? Злобная, холодная, мстительная сучка, — сегодня Роман превзошел себя, однозначно.

Неприятно. Обидно. Досадно.

Но ладно:

— Пусть так, но мы с тобой в разводе. Все. Прощай.

Кладу трубку и выбираюсь из остывшей воды в ванне.

Моюсь и думаю, что, несмотря на злые Ромкины слова, мне приятно. Наш «Клуб Первых Жен» без спроса, самостоятельно, вот так замысловато обо мне позаботился. Заступился.

Никогда такого не было… никогда.

Даже в детстве. Я всегда была одна. Сама по себе.

И тогда, в то страшное лето перед десятым классом, особенно.