Измена. Закрывая гештальты

Глава 46 Ночные разговорчики

'Сердце, тебе не хочется покоя!

Сердце, как хорошо на свете жить!

Сердце, как хорошо, что ты такое!

Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить!'

Василий Лебедев-Кумач «Как много девушек хороших»

Увидев мою совершенно обалдевшую физиономию, баба Наташа постановила:

— Самовар, потом все остальное!

Кто я такая, чтобы возражать?

Неспешно потягивая липовый чай с плюшками, думала о том, как странно через двадцать пять лет узнать «как это было».

Больно, обидно?

Глухо и глупо.

Нервничала непонятно, с чего и никак не могла охватить всю картину целиком, проанализировать и сделать выводы…

От гудящих в голове мошек отмахнулась и решила переключиться временно на другое. Препарировать прошлое я буду потом.

Дочери написала, что доехала нормально, попросила черкнуть, как они, какие у Кота новости. Но пока в семейном чате было тихо.

Допила чай да принялась с бабой Наташей, ее Ксеней и Данчиком сводить баланс и входить в курс состояния дел в доме.

В целом все было норм. Жить можно.

Да, сменить двери и окна было бы хорошо, еще бы косметику в комнатах сделать: обои там поклеить новые, полы покрасить, потолки побелить, бытовую технику купить, потому что свою ребята забирали в Уфу.

Во дворе и огороде тоже вполне ухожено: все, что посажено — цветет и плодоносит, старое выкорчевано, сухое выброшено или сожжено.

Я осталась довольна, список желаемого для улучшения обстановки составила, уселась на террасе и выдохнула. Передо мной тут же оказалась чашка с мятным чаем.

— Прости, Ариша, дуру старую. Я ведь не подумавши ляпнула. Это потом Ксеня мне сказала, что «мир изменился», и все сейчас по-другому. Нужно быть счастливым, пока есть возможность. Вот я гордая да неприступная всегда была, и что? Кому это сейчас? Дед мой покойный у ворот отирался до последнего дня, спасибо, помер не здесь. Не простила его. Сейчас жалею. Нечего там особо мурыжить было, но коммунистическое наследие, милая, страшное дело.

— Баба Наташа, это к чему сейчас было? — сегодня у меня день потрясений.

Наталья Захаровна хмыкнула, утерла глаза передником:

— Это я винюсь, что к тебе со своей наукой полезла. Ты сама себе давно голова. Знаешь что? Наплюй на всех несогласных! Ты уже отдала все долги обществу, теперь можно и для себя пожить.

Вот это разворот на полном ходу.

Что происходит-то?

— Детка, жизнь коротка и пуста без эмоций, без чувств. Я всю свою энергию в работу направила, да в детей. Ну, одни выросли, а вторая закончилась. И все. Осталась я у разбитого корыта. И вспомнить-то нечего.

Встала, полезла обниматься.

Прижимая к себе сухонькое тело, думала, что просрать оставшуюся жизнь из-за страхов «кто что скажет» и оглядки на «как положено» я себе теперь не позволю.

Ох и удачно я приехала.

Больно, но познавательно.

Но Наталья Захаровна — дама старой закалки, поэтому пришла в себя быстро:

— Давай-ка, милая, мы с тобой сейчас наливочки продегустируем. Да еще винцо я розовое ставила — тоже пора пробу снять.

— Это как же я домой-то поеду после этого, а? — хихикнула, потому что рядом с бабой Наташей я неизменно возвращалась во времена, когда жива была моя бабуля.

Тогда я была другой.

Счастливой, легкой, беззаботной.

Как же мне сейчас этого не хватает.

— Здесь заночуешь. Детки твои взрослые уже, ночь без мамки переживут, поди? — тут нельзя зевать, потому как очень быстро будет все решено за тебя.

Вздохнула, подумала и согласилась:

— Конечно, ночь одну переживут. Сейчас предупрежу.

И пока я звонила Лере, перед моим взором обстоятельно работала настоящая скатерть-самобранка.

— Давай, моя хорошая, за тебя и твое счастье. С кем бы оно ни было, — Наталья Захаровна налила в хрустальные рюмочки тягучую рубиновую жидкость.

Дай мне бог утром встать.

Прилично надегустировавшитсь, развеселые дамы расползлись спать ближе к одиннадцати.

А в полночь мне пришлось экстренно просыпаться.

Телефон вибрировал и пел, не унимаясь.

— Что? — рыкнула в трубку, особо не разбирая: кто, что, зачем?

И была моментально и полностью захвачена мурашками, жаром и паникой:

— Медовая моя принцесса, прости идиота. Рядом с тобой все мозги отшибает. Ни хрена не соображаю. Если обидел — прости! Не хотел. Не тебя.

Р-р-р, хотя лучше бы матом.

Вот за что мне это на нетрезвую голову? Я же сейчас выскажусь.

— Глеб, мне казалось, я ясно выразилась? У меня нет времени на то, чтобы быть трофеем, призом, спорной территорией. Поищи себе развлечение среди тех, кто ближе к тебе по возрасту и интересам, — больше устало, чем зло выдохнула.

И была вознаграждена натуральной паникой на том конце воздушного моста:

— Ари, милая, может, я и протупил, но я не хотел тебя оскорбить. Хорошая моя, извини, парень я простой — образование среднеспециальное, но мне уже стыдно и я готов пойти на вышку, хотя и после этого тебе соответствовать не смогу, но, может, ты не будешь так стесняться…

Это что еще за выверт сознания?

— Алло, Глеб, что за цирк? Я тебе про одно, ты мне вообще какой-то бред? Причем тут образование, которое не является принципиальным и основным в наших проблемах…

То, что я погорячилась, стало ясно сразу:

— О, милая, ты знаешь, как зажечь кровь. «Наши проблемы» — шикарно звучит, сладкая моя.

Езус-Мария! Это что еще за финт ушами?

— Услышь меня, пожалуйста. Я не имею сил и возможности тратить свое время на то, чтобы ты выиграл спор с приятелем или быть трофейной зверушкой.

— Ари, малышка, ты не трофей и не зверушка. Не смей даже думать так.

— Отчего же? Твое поведение, равно как и поведение твоего приятеля говорят прямо — это спорт, цель, спор…

В трубке вздыхают. И очень даже сильно:

— Мы раньше с Киром спорили, да, бывало. Но о тебе речь ни разу не шла, даже когда тебя на заправке М-11 [1] встретили. Ты сразу стала особенной. Для меня. Киру по приколу, ему нравится догонять, добиваться, пожар, адреналин — все то, что его заводит.

— Ты, можно подумать, не такой, — устало вздыхаю.

Хочется в туалет и спать, а не вот это все душевное полоскание.

Тем страннее мне слышать:

— Можно и подумать. Я ценю другое, важны для меня не эти глупости. Я вижу в тебе не только роскошную фигуру, обалденные бездонные глаза и сногсшибательные волосы, но еще и ум, офигенное чувство юмора, талант и стальную волю — ты офигенна, прекрасна и бесподобна.

Некоторое время молчу, офигев.

А потом собираюсь с критическим мышлением:

— Твое поведение меня напрягает. Я не вчера родилась, да и замужем двадцать лет прожила, тоже такой себе опыт, любопытный, так что этот кавалерийский наскок, он меня… бесит.

Глеб хмыкает, но звучит вроде бы вполне искренне:

— Прости. Я, вероятно, буду еще косячить, но я научусь. Просто скажи — что не так. Не молчи, говори со мной. Не прячься, не беги. Я все равно найду. Я упрямый.

— Как долго тебе будет нужно это развлечение? — что-то я уже утомилась.

О, рык в ухо очень меня бодрит, чуть трубку не выронила. На кафельный пол. Вот был бы номер.

— Ари! Услышь меня: ты не развлечение! Ты — самое серьезное и важное, что вообще у меня в жизни было.

Озадаченно молчу, чем, похоже, провоцирую новый виток откровений:

— Милая, медовая моя девочка! Никому не отдам, моя ты. Вот как увидел на заправке — понял: она. Единственная.

— Глеб, прекрати, — еле выдохнула. Как-то накрыло воспоминаниями очень некстати.

— Ты допросишься, я сейчас примчусь. Не могу без тебя, с ума схожу, что ты со мной делаешь? Я ни есть, ни спать не могу, только о тебе и думаю. Чем обидел? Что сделал не так?

Он еще спрашивает?

— Прости, я не могу. Не готова играть. Не хочу. Все эти модные заморочки не для меня.

— К черту моду. Не так я хотел, но ты вынуждаешь: люблю тебя, слышишь? Дышать без тебя не могу. Ари, малышка, ты будешь моей. К черту всех бывших. Я сдохну, но сделаю тебя счастливой.

Ой-ой.

Куда-то понесло нас не туда.

— Прекрати. Так нельзя. Не шути так…

— Беспокоишься? Значит, нужен тебе? Скажи, милая. Скажи! Не могу больше, подыхаю без тебя. Ари, медовая моя принцесса…

Замерев у окна, вглядываясь в темноту, прошептала:

— Глеб… как ты вообще…

— Скажи, скажи, Ари, прошу… никогда я… — горячий отчаянный выдох чуть не остановил мне сердце.

Глядя на свое отражение в оконном стекле, всхлипнула:

— Ты знаешь…

— Что, Ари? Что? — продолжал мучить меня этот… иезуит.

И я решила, что наливка бабы Наташи позволяет мне и не такие откровения. Если что потом отопрусь — была не в себе:

— С ума сводишь. Сам знаешь, насколько хорош. Голову с тобой теряю, мозги размягчаются, ни о чем думать не могу после встречи. Ничего не пишется, ты один перед глазами.

Длинный глухой стон не просто взбодрил меня, но и заставил сожалеть, что между нами столько бессмысленных километров.

— Ари, любимая, только твое слово, я приеду. Не могу без тебя. Просто скажи…

А вот это никуда в мою картину не вписывается:

— Глеб, не дури. Я завтра вернусь в Новгород.

— С ума сойду. Ари, малышка, не могу без тебя, — ну, что за сопли?

— Прекрати. Кстати, как вы там сегодня отыграли?

Нервный смешок, долгий выдох, а потом резкое и почти злое:

— О чем ты? Все норм. Кот молодцом, в Питер точно поедет.

Да-да, как я это все понимаю. Лобби это называется, да.

— А не способствовал ли ты этому, а?

— Он заработал, правда.

— Конечно, не сомневаюсь, — естественно, я никогда прилюдно не усомнюсь в талантах и успехах сына, но как же это бесит.

— А тебя ждет сюрприз, милая.

— Уже страшно.

— Ари, ты веришь мне? — такой вопрос неожиданный.

И ответ у меня выходит вполне в стиле и духе:

— Это очень странно, но да.

Глубокий выдох и такое острое:

— Я оправдаю доверие. Люблю тебя, милая. Возвращайся или я приеду сам.

— Иди спать. Завтра уже вернусь, — держусь из последних сил, чтобы не вздыхать, не стонать, не просить.

— Жду тебя, любимая. Сладких снов.

Твою мать, как теперь уснуть?

[1] Автодорога М-11 «Нева» — скоростная автомагистраль между Москвой и Санкт-Петербургом.