Капитан

Глава 12

Вот так принц Конде был арестован в том самом Лувре, куда собирался войти как полновластный хозяин. Витри передал принца в руки маршала де Темина, который вместе с двадцатью дворянами дожидался финала сей необычной сцены. Темин препроводил арестованного в карету — и часом позже Анри де Бурбон, принц де Конде стал всего лишь номером четырнадцатым в Казначейской башне Бастилии.

Витри удалился из королевских покоев, бросив на Капестана странный взгляд; за Витри последовал Люин, тоже внимательно посмотрев на шевалье. Старый маршал Орнано, покинувший кабинет короля последним, шепнул Капестану на ухо:

— Молодой человек, если вы не выйдете отсюда первым фаворитом Его Величества, советую вам бежать из Парижа со всех ног: обеспечьте расстояние этак в сотню лье между вашей грудью и нацеленными в нее кинжалами!

И, повернувшись к Людовику, старик добавил:

— Сир, арестовать надо было вовсе не Конде.

— Да? А кого же? Конечно, Гиза? — возбужденно осведомился подросток.

— Нет, сир, Кончини, — холодно ответил маршал и скрылся за дверью.

И вот юный король и шевалье уже второй раз остались с глазу на глаз. Но теперь тревога одолевала Капестана, а Людовик сиял.

— Сперва, — попросил он, — расскажите мне об отряде лжегвардейцев, которым командовал мой кузен Конде. Вечером нам доложил об этом маскараде господин де Ришелье.

— Сир, — ответил шевалье, — будет лучше, если я расскажу вам все с самого начала и по порядку… Итак, началась эта история в убогой гостинице на улице Вожирар…

— Погодите, шевалье, — прервал его король, три раза позвонив в колокольчик, — полагаю, за столом нам будет удобнее…

В передней, видимо, уже ожидали этого сигнала: двойные двери распахнулись, в комнату шагнул офицер в парадной форме и при шпаге и громко прокричал:

— Ужин для Его Величества!

За офицером вошли четверо стражников с алебардами, за стражниками четверо придворных внесли стол; шествие замыкала еще четверка стражников. Стол поставили в центре комнаты. Гвардейцы выстроились вдоль стен и замерли. Стол, застеленный великолепной скатертью, был уставлен сверкающими приборами и золотыми кубками; свет двух канделябров с шестью зажженными восковыми свечами играл на хрустале графинов, наполненных старым, отливающим рубином бургундским, и на серебре крышек, лежавших на множестве заполнявших стол блюд.

Капестан был поражен; жутко голодный юноша бросил на изобильный стол откровенно завистливый взгляд, вдохнул соблазнительные ароматы и подумал:

«Что ж, королевская жизнь тоже не лишена приятностей. Будь я повелителем Франции, я бы разделался с этим ужином по-свойски. Жаль, что я всего лишь шевалье де Капестан…»

Однако в кабинете находился еще один человек, пораженный не менее Капестана: это был сам король. До сих пор свои обеды и ужины он вкушал в трапезной за кое-как сервированным столом. Людовик XIII на минуту призадумался.

— Почему мне принесли еду сюда? — поинтересовался он. — И что это за церемониал?

— Сир, — ответил чей-то льстивый голос, — являясь главным интендантом Лувра, я приказал подать Вашему Величеству ужин в кабинет. Что касается церемониала, то именно так надлежит обставлять трапезы великих монархов!

Перед Людовиком XIII в низком поклоне согнулся тот, кого маршал Орнано недавно посоветовал арестовать: Кончини! Шевалье вздрогнул и рука его невольно потянулась к шпаге, но Кончини, явно не желавший замечать Капестана, уже удалялся, пятясь и не распрямляя спины. Король жестом приказал стражникам и придворным покинуть кабинет.

— А кто же будет прислуживать вам за столом, Ваше Величество? — удивился офицер.

— Никто! — ответил король. — Я поступлю, как мой отец в ночь перед битвой при Арке: обслужу себя сам! Садитесь, шевалье, вот сюда, напротив меня — и давайте поедим!

Лувр тотчас же облетела весть: король посадил с собой за стол молодого шевалье де Капестана.

Бледный Кончини уже промчался через три зала.

«Погоди, выскочка несчастный! — злобствовал он про себя. — Фанфарон! Капитан! Этой ночью ты будешь ужинать в аду с дьяволом, которому служишь!»

На площадке парадной лестницы маршал д'Анкр увидел Ринальдо.

— Все готово? — спросил Кончини.

— Судите сами, монсеньор: Монреваль и Базорж — в передней, Лувиньяк — у лестницы внизу, Понтрай — во дворе, — доложил Ринальдо. — Я тут, чтобы следить одновременно за лестницей и за передней, а у дверей Лувра — Шалабр с двадцатью молодцами, которые отлично умеют орудовать кинжалами. На этот раз он от нас не уйдет!

Кончини кивком головы одобрил дислокацию своего «войска». Тем временем тот, ради кого делались все эти приготовления, застыл в глубоком поклоне перед Людовиком XIII.

— Как, сир! — взволнованно произнес в следующий миг шевалье, даже побледнев от гордости. — Вы приглашаете меня за королевский стол?

Это была редкая честь, которой юный король еще никогда никого не удостаивал. Шевалье наконец занял указанное ему место и с победоносным видом расправил плечи, словно только что завоевал весь мир. А потом юноша начал свой рассказ…

Людовик молчал и слушал, едва притрагиваясь к еде. Зато Капестан, лихо расправляясь с куском косули, успевал услаждать королевский слух захватывающим повествованием о пленении принца. Монарх внимал, трепеща от волнения и восторга. Ужин подошел к концу, история Капестана — тоже, а Людовик все еще не сводил восхищенного взгляда со своего рыцаря.

— Просто изумительно! — наконец вскричал король. — Прогулка по бурлящему Парижу с принцем под ручку! А имя Конде, усмирившее толпу у Нового моста? А двойная дуэль в гостинице! Так вы говорите, что не смогли узнать ни одного из тех дворян, которые собирались переодеться в костюмы гвардейцев?

— Ни одного, сир! — твердо ответил Капестан.

— Какая жалость! — огорчился Людовик. — Но больше всего мне понравилась эта история с перепрятанными в погреб мундирами! — вновь заулыбался он.

— Не правда ли, забавно, сир? — простодушно спросил шевалье.

— Воспоминание об этом случае еще долго будет меня веселить! — заверил своего рыцаря юный король.

— Да я и сам все еще не могу удержаться от смеха, — признался шевалье, громко расхохотавшись. — К тому же, — добавил он, — Ваше Величество получит пятьдесят новехоньких кирас для своих гвардейцев.

— Я их у вас куплю! — весело отозвался Людовик. — Ну да, — кивнул он и, заметив удивление шевалье, пояснил: — Должны же у вас быть военные трофеи! Решено! Я покупаю у вас обмундирование!

Капестан, минуту подумав, ответил:

— Хорошо. Я его продаю, а вернее сказать — меняю.

— На что? — улыбаясь, спросил Людовик.

— Взамен я хочу плащ, причем всего один, — став серьезным, проговорил шевалье.

— Ну-ка! ну-ка! — с любопытством произнес король.

«Сейчас шевалье попросит у меня чин, — подумал он, — и получит его, честное слово!»

— Так какой же плащ вы желаете? — осведомился Людовик.

— Тот, который был на принце Конде, — спокойно произнес Капестан. — Но поскольку, сир, я меняю пятьдесят на один, вполне справедливо будет, если вдобавок к плащу вы отдадите мне и принца. Я вижу, сир, вы колеблетесь. Я же прошу у вас так мало!

— Принц… будь он проклят! — с ненавистью прошептал юный король.

— Он человек, сир, — тихо сказал шевалье.

— И что же вы собираетесь с ним делать? — недовольно спросил Людовик.

— Я собираюсь вернуть ему свободу, сир! — решительно ответил Капестан.

— Ни за что! — отрезал король. — Сегодня вы завоевали право на мою благодарность, но ваша просьба вызывает у меня самые странные подозрения.

Подозрения! Людовик нашел точное слово: подозрений всю жизнь терзали его душу, и сам он в конце концов превратился в воплощенное подозрение.

— Сир, — твердым голосом заговорил Капестан, — вы назвали меня рыцарем короля. Не пристало рыцарю опускаться до роли соглядатая и доносчика. Когда я арестовал принца и приказал ему сдаться вам, он последовал за мной добровольно, ибо я ему обещал: «Ничего не бойтесь, я за вас отвечаю!». Принц в Бастилии, значит, я не сдержал своего слова. Сир, верните мне моего пленника, или я разнесу Бастилию, чтобы освободить его!

Людовик XIII пожал плечами и, разразившись смехом, язвительно произнес:

— Фанфарон! Капитан! — Он уже второй раз оскорблял шевалье этими словами.

И опять Капестан покачнулся, как от удара. Одушевление его пропало, он сам себе показался смешным. Маленький монарх, видя шевалье таким подавленным, решил упрочить свою победу и злорадным тоном произнес:

— А насчет Бастилии — поосторожнее! Глядите, как бы вам самому туда не угодить!

Но это было уже слишком: со львом, даже загнанным в угол, шутить опасно. Стремительно приблизившись к королю, Капестан отвесил ему поклон и сказал:

— Меня — в Бастилию?! Только попробуйте приказать это, сир! Поглядим, что будет! Хотите, я открою эту дверь и крикну: «Господа, есть среди вас желающие отвести в Бастилию человека, который только что спас монархию и короля Людовика XIII?»

Подросток, дрожа от страха, попятился. А Капестан закончил свою речь словами:

— Я вас покидаю, сир. Я не буду спешить, проходя по вашим залам и приемным. Вы — король… вам хватит времени отдать приказ о моем аресте!

Шевалье открыл дверь и с высоко поднятой головой, небрежно поглядывая по сторонам, медленно прошествовал сквозь толпу придворных, которые расцветали улыбками, низко кланяясь новому фавориту. Они приветствовали невероятную удачу шевалье де Капестана!

Дверь королевского кабинета была распахнута настежь. Людовик XIII сделал шаг вперед, чтобы кликнуть стражу… Но слова застряли у него в горле, король отступил и упал в кресло. В этот момент на пороге вырос Кончини, который только что видел выходившего Капестана. Маршал, учуявший, что случилось нечто серьезное, окинул Людовика долгим взглядом.

— Бог мой! — вскричал Кончини. — Государю плохо!

В два прыжка маршал д'Анкр очутился возле короля и склонился над ним в тот миг, когда Людовик открыл глаза.

— Эроар! — завопил Кончини. — Позвать лекаря! Сир! Сир! Что с вами? Скажите мне, что случилось, Ваше Величество?

— Этот человек… — прошептал король.

— Капестан? — вне себя от злобной радости вскричал маршал.

— Задержать его и привести ко мне, — продолжал Людовик, — но… не причинять ему никакого вреда.

Кончини пулей вылетел из кабинета, придворные начали перешептываться, Эроар собрался пустить королю кровь, а растерянный Людовик думал:

«Неужели Кончини — самый преданный из моих слуг?»

Человек двадцать из дворян при словах «Привести ко мне!» бросились следом за Кончини, но тот остановил их властным жестом.

«Эти дураки, — размышлял маршал, — и правда притащат Капестана к коронованному мальчишке, которому не терпится извиниться перед шевалье…»

— Господа, прошу вас не вмешиваться! Это дело поручено мне! — строго сказал Кончини придворным.

Затем он, не мешкая, помчался на улицу, немало удивив всех своей ретивостью и своей отвагой. На крыльце его поджидал Ринальдо.

— Ну как? — выдохнул Кончини.

— Он миновал подъемный мост, — доложил наперсник. — Наши люди идут следом. Можно праздновать победу, монсеньор!

— Еще рано, — бросил Кончини. — Сперва надо его изловить. Вперед! Я во что бы то ни стало должен схватить этого юнца. Он нужен мне живым!

Когда шевалье де Капестан покидал Лувр, пробило десять. Раздасадованный и взъерошенный, как мальчишка, он шел стремительным шагом, не останавливаясь, чтобы перевести дух. В каком-то проулке навстречу ему выскочил человек с криком:

— Жизнь или кошелек!

Яростно выхватив из кармана свой наполненный золотом кошелек, Капестан со всего размаху огрел им грабителя по голове, отчего тот рухнул на землю.

— Вот тебе кошелек! — проревел шевалье. — Держи! А что касается моей собачьей жизни, то буду очень признателен, если ты заберешь и ее!

— Благодарствую, монсеньор! — пролепетал мошенник, спеша унести ноги.

Частично истощив свой гнев и полностью истощив запасы денег, шевалье продолжил путь, бурча себе под нос:

— На кой черт мне нужны теперь эти пистоли? Ах дурак ты, дурак! Ах осел ты, осел!

Эти слова он адресовал самому себе. Шевалье был в отчаянии, шевалье был в бешенстве. Собственное поведение приводило его в ярость.

«Надо же было с таким упорством хоронить свое счастье! — горько размышлял юноша. — Мне ведь так повезло! Такая удача! Стать спасителем короля! Завтра я был бы первым человеком в государстве! Завтра я мог бы прийти к отцу Жизели и спокойно сказать ему: «Я обожаю вашу дочь, она тоже любит меня. Теперь, когда я достиг высокого положения, вы должны расторгнуть ее помолвку с маркизой Сен-Маром и отдать девушку мне!»

Да, шевалье хорошо понимал, что теперь придется распроститься со всеми надеждами: сам король стал его врагом!

Капестан двинулся дальше и долго бродил по улицам, чтобы успокоиться. Но напрасно… У него даже мелькнула мысль наложить на себя руки.

«Ничего страшного, — думал он, — я только немного опережу события: раньше срока отправлюсь посмотреть, что там делается у наших праотцов…»

Шевалье и не подозревал, что есть люди, которым тоже не терпится спровадить его на тот свет раньше срока. Монреваль и Лувиньяк следовали за юношей по пятам, ожидая момента, когда шевалье устроится на ночлег: тогда Монреваль останется наблюдать за тем домом, в который войдет Капестан, а Лувиньяк помчится в особняк маршала за подмогой.

Капестан тем временем выбирал себе подходящую смерть, сосредоточенно обдумывая разные способы самоубийства.

Но вдруг ему в голову пришла неожиданная и дерзкая мысль:

«Надо исполнить то, чем я пригрозил королю! По моей вине благородного дворянина засадили в Бастилию, стало быть, я должен его освободить! Если же в этой неравной схватке я буду раздавлен, значит, я найду то, что ищу — славную смерть, а главное, я спасу свою честь!.. Отличная идея! Лучше не придумаешь!»

Теперь шевалье шагал твердой поступью, прикидывая, где может быть Коголен: «Должно быть, вернулся в гостиницу, на чердак, надо идти туда».

На башне соседнего монастыря пробило пять, когда шевалье добрался до пустой гостиницы «Генрих Великий».

— Коголен! — во весь голос позвал он. — Немедленно беги за нашими лошадьми! И деньги, у тебя, наверное, остались деньги? Так давай их сюда! Коголен! Куда ты запропастился, мошенник?

Но Коголена в гостинице не было… Убедившись в этом, Капестан чертыхнулся, завалился на охапку сена, служившую ему постелью, и погрузился в сон…

Пробравшийся на чердак солнечный луч заставил его разомкнуть веки. Капестан протер глаза — и вздрогнул: в окошке он увидел голову мужчины. Шевалье мгновенно узнал незваного гостя: это был Ринальдо!

Капестан вскочил на ноги. В тот же миг голова исчезла. На чердаке было два оконца: одно, со стороны двора, выходило на деревянную лестницу, другое глядело на дорогу — именно к нему и подобрался Ринальдо.

Высунувшись из окна, Капестан увидел, как итальянец спускается по приставной лестнице, а посмотрев на дорогу, понял все — гостиница была окружена! Шевалье насчитал человек двадцать, стоявших справа и слева. Перед открытыми воротами топталось еще шестеро. Юноша подбежал к другому окошку и кинул взгляд во двор — и тут целый десяток! Этих шевалье узнал: головорезы Кончини, и среди них и сам маршал собственной персоной!

Капестан принялся искать какую-нибудь щель или дыру в черепичной крыше, затем обследовал пол. Ему нужно было какое-нибудь отверстие, хотя бы совсем узенькое. Ничего! Ничего подходящего! Тогда он решил соорудить баррикаду перед выходившим на дорогу окном: придвинул к нему стол, потом — сундук и четыре дубовых табурета; все это шевалье подпер двумя скрещенными балками. Сооружение получилось солидное. Затем молодой человек сжал в левой руке кинжал, в правой свою длинную шпагу и, вскинув голову и расправив плечи, зычным голосом прокричал:

— Капестан готов к бою!

Он вылез в окошко, выходившее во двор, и выпрямился на верхней ступени лестницы. Дружный вопль встретил появление шевалье. Глаза юноши метали молнии; он словно бросил вызов всей этой собравшейся внизу своре. Кончини поднял голову.

— Именем короля! — прокричал он. — Спускайтесь!

— Именем Капестана! — рассмеялся шевалье. — Не спущусь!

— Твою шпагу! — завопил Кончини.

— В твое брюхо! — прорычал Капестан.

— Господа, вы свидетели, что он оказывает открытое сопротивление! — завизжал маршал.

— Смерть ему! Смерть! — выли головорезы.

— Бунтовщик и предатель! — заорал Кончини.

— Подлый трус! — ответил шевалье.

— Живым! Взять его живым! — прогремел маршал.

Головорезы толпой бросились к лестнице и стали взбираться вверх. Готовый к бою, выставив клинок, шевалье поджидал своих врагов. Добравшиеся до последних ступенек нападавшие срывались и падали вниз. Кончини, наблюдавший за схваткой с земли, забыл о своем приказе взять шевалье живым и вопил:

— Убейте его! Убейте! Браво, Понтрай! Так его, Ринальдо! Колите! Лувиньяк, Базорж, покажите, на что вы способны! Тысячу экю за его шкуру! Ах! Трусы! Жалкие трусы! — орал маршал.

Что же произошло? А вот что: нападавшие столпились на лестнице, и Капестан своей длинной шпагой наносил удар за ударом в эту груду живого мяса. Ручьем хлынула кровь. Когда трое первых были ранены и хотели выбраться из свалки, они потащили за собой вниз всех остальных!

В общей куче даже Ринальдо скатился вниз. Но итальянец так быстро не сдавался, к тому же он действительно был предан своему хозяину и всей душой ненавидел шевалье. И теперь Ринальдо крикнул маршалу уверенно и почти спокойно:

— Терпение, монсеньор, сейчас я его достану!

Ободренный этими словами Кончини поднял глаза и задрожал от радости: в руках у Капестана не было шпаги!

Несколько минут назад, когда головорезы подобрались к последним ступенькам лестницы, шевалье сбросил двоих бандитов на землю, а потом принялся орудовать клинком, сразу же пронзив чью-то грудь; пять или шесть раз юноша яростно, но размеренно погружал клинок в людскую гущу… и вдруг, когда нападавшие уже откатились вниз, он заметил, что в руках у него всего лишь жалкий обломок: Ринальдо метким и мощным ударом сломал шпагу шевалье.

Капестан понял, что дело плохо. Снизу доносились вопли:

— Он разоружен! Вперед! Хватай его! Убить! Убить!

Шевалье видел, что стая волков рванулась вверх. Конец!

Капестан повернулся к чердачному окну, вздрогнул и вдруг разразился оглушительным хохотом… Стремительно перегнувшись через узкий подоконник, шевалье подобрал с пола какой-то предмет, видимо, валявшийся на чердаке у самого оконца. Тем временем нападавшие быстро продвигались вверх.

И тут на глазах у Кончини и сбежавшихся прохожих разыгралась удивительная битва.

Стоя на верхней ступеньке лестницы, Капестан, лишившийся шпаги и кинжала, со всего маху глушил нападавших какой-то здоровенной штукой, похожей на железную плиту. Это была вывеска, снятая с гостиницы и заброшенная хозяином на чердак! Шевалье колотил бандитов по головам металлическим щитом с изображением короля-победителя Генриха IV! Да, это Генрих Великий проламывал черепа и врубался в плоть, взлетал и падал — и, наконец, разогнал нападавших, которые гроздьями срывались с лестницы и шлепались на землю.

Тогда Капестан высоко поднял вывеску, показал ее народу и громовым голосом прокричал:

— Генрих IV на моей стороне! Да здравствует Генрих Великий!

Толпа, приветствовавшая это заявление топаньем и гиканьем, ответила дружным воплем:

— Слава королю Генриху IV!

Кончини от злости рвал на себе волосы, Ринальдо бинтовал голову, Понтрай, Шалабр и с десяток других покалеченных бретеров перевязывали свои раны, а Капестан продолжал орать сверху:

— Генрих IV за Капестана! Да здравствует Генрих IV!

Но тут народ, собравшийся на улице Вожирар, начал испуганно разбегаться.

— Сюда! Сюда! На помощь! — завопил Кончини. На улице Турнон появился конный отряд — тридцать-сорок рейтаров примчались из особняка маршала; всадники быстро разогнали зевак с мгновенно притихшей улицы и подскакали к гостинице.

— На штурм! Вперед! — скомандовал Кончини.

Капестан, увидев прибывшее подкрепление и сообразив, что ему предстоит сразиться с сотней вооруженных до зубов людей, преисполнился гордости. Забравшись на чердак, он принялся изнутри сооружать баррикаду, подтаскивая к окошку все, что попадалось под руку. Закончив работу, шевалье крикнул:

— Добро пожаловать, мои ягнятки! Только берегитесь, вас ведь всего-то сотня!

Никто не отозвался на его слова, и эта странная тишина встревожила шевалье. Казалось, рейтары прибыли лишь для того, чтобы увезти раненых… Капестан призадумался. «Они наверняка совещаются и что-то замышляют, — решил он, — вот только что?» И тут глаза Капестана расширились от ужаса: из темного угла чердака потянуло дымком. Маленькая белая струйка, стлавшаяся по полу, внезапно взвилась вверх и закрутилась; в том углу, откуда она появилась, раздалось потрескивание — и вдруг в воздух взметнулся яркий сноп искр. Гостиница горела!

— Трусы! Трусы! — закричал Капестан, пытаясь отыскать на чердаке хоть какое-нибудь оружие — ломик или кусок железа.

Но юноша ничего не нашел. У него был только обломок шпаги. Вокруг шевалье уже поднималось пламя. Огонь усиливался, и вдруг пламя вспыхнуло яркими языками и заревело, поднимаясь все выше и выше, пока не коснулось крыши чердака.

С улицы доносились проклятия, ругань, крики радости, мешавшиеся с шумом пожара. Во дворе и на дороге все наемники маршала, задрав кверху головы и грозя кулаками, поджидали Капестана. И вот он появился на лестнице и стал спускаться, небрежно помахивая своим обломком.

Сперва бретеры невольно попятились, потом раздались вопли, а затем наступила гробовая тишина — все, стиснув зубы и затаив дыхание, напряженно ждали, когда можно будет кинуться на шевалье. Как только Капестан поставил ногу на землю, вокруг него замелькали разъяренные лица и сверкающие клинки; Капестан наугад во все стороны наносил удары обломком своего оружия; вокруг хлестала кровь, заливая юношу и мешаясь с его собственной кровью. Шевалье отбивался и уже ничего не чувствовал: его распоротое и исколотое тело перестало ощущать боль; шевалье превращался в залитую кровью, истерзанную беспомощную куклу. И вот наступил момент, когда Капестан рухнул на землю.

Человек десять бросились связывать его по рукам и ногам. Затем полумертвого шевалье закинули на коня.

— Везите его в особняк! — распорядился Кончини.

Когда крепко связанного шевалье в сопровождении тридцати рейтаров отправили во дворец маршала, Кончини оглядел рассеянное среди бушующего пожара воинство — покалеченных, мертвых, раненых, с ног до головы перепачканных кровью бретеров. Казалось, этим людям пришлось сражаться с целой армией, чтобы взять приступом осажденный город.

Вечером, накануне этой битвы, Коголен неотступно следовал за своим хозяином и стал свидетелем невероятного события: Капестану удалось провести через взбунтовавшийся город к Лувру главу мятежников — принца Конде.

Коголен шагал за ними по пятам, бдительно следя за каждым движением арестованного принца. Убедившись, что шевалье не только сам целым и невредимым добрался до Лувра, но и доставил туда своего пленника, Коголен, которого все это привело в полный восторг, решил отпраздновать блистательную победу хозяина.

Порывшись в карманах, оруженосец вспомнил, что кошелек остался у шевалье, но все же Коголену удалось наскрести шесть экю. Слуга Капестана решил промотать их все до последнего, надеясь, что с завтрашнего утра он уже будет купаться в роскоши — король ведь наверняка отвалит своему спасителю кучу золота. С этой радостной мыслью Коголен и двинулся к центру Парижа.

Но оказавшись на углу улицы Шом и Катр-Фис, Коголен замер, пораженный странным зрелищем: по мостовой группками по трое и по четверо двигались люди, — кто на коне, кто пешком; в руках они несли маленькие бумажные фонарики, освещавшие дорогу. Все эти люди исчезали в воротах огромного особняка, который Коголен сразу узнал.

— Дворец Гиза! — процедил сквозь зубы слуга Капестана. — Неужто господин герцог устраивает балетное представление? Гм! Слишком уж зловещие физиономии у его танцоров, к тому же многие из них вооружены пистолетами!

— Прочь отсюда! — произнес рядом с ним чей-то голос.

Коголен увидел какую-то темную фигуру, услышал бряцанье оружия и поспешил отойти на безопасное расстояние от тех, кто охранял особняк. Вскоре оруженосец добрался до одного проулка, пользовавшегося дурной славой и известного под названием улица Обезьян. Вид этого места вполне соответствовал его репутации: справа и слева — десяток домишек, первые этажи которых были заняты кабачками под криво висевшими вывесками, раскачиваемыми при малейшем дуновении ветра.

Коголен, мучимый и голодом, и жаждой, завернул в одно из таких заведений, уселся за стол и заказал себе две бутылки анжуйского, жареного сала и яичницу с ветчиной. Набросившись на еду, он не забывал осушать бокал за бокалом в честь славной победы и будущего процветания своего хозяина.

Из кабачка оруженосец вышел мертвецки пьяным. Уже начинало светать, и Коголен нетвердым шагом направился на улицу Вожирар, надеясь хорошенько отоспаться на своем чердаке.

Коголен уже почти достиг гостиницы, когда мощный удар в нос заставил его во весь рост растянуться на мостовой. Мимо него и по нему с руганью и проклятиями бежали люди. Весь истоптанный и ошарашенный, Коголен отполз на обочину, а когда поднял голову, чуть не вскрикнул от изумления: вся эта свалка происходила перед гостиницей «Генрих Великий»! Здание было в кольце вооруженных рейтаров! Во дворе толпилось множество мужчин с обнаженными шпагами.

— Ишь ты, — проворчал Коголен. — Что творится перед домом, который я снял?! Ого! А что делает тут эта постная рожа? Уж она-то мне знакома!

Субъект с постной рожей, в котором Коголен сразу признал шпиона Лаффема, как раз подошел к Кончини и что-то зашептал маршалу на ухо. Потом Коголен увидел, как Лаффема бросился в сарай, притащил оттуда охапку хвороста и поджег ее.

— Браво, господин Лаффема! — одобрил маршал.

«Лаффема! — возмущался про себя Коголен. — Негодяй, шпионивший в особняке герцога Ангулемского! Он, кажется, вздумал спалить мою гостиницу! О Боже! Шевалье! Шевалье там! Вон он появился на лестнице!»

Коголен с трудом поднялся на ноги и стал свидетелем последнего и самого краткого эпизода жестокой битвы: слуга видел, как шевалье упал, видел, как окровавленного юношу взвалили на лошадь и куда-то повезли. Рыдая, Коголен заковылял вслед за ликующими врагами Капестана. На глазах оруженосца вся шайка скрылась в особняке Кончини!

С того рассвета, когда люди маршала д'Анкра подожгли гостиницу «Генрих Великий» и шевалье де Капестан исчез в особняке маршала, прошло около месяца.

В тот день, о котором мы поведем рассказ, хлестал дождь.

По улице Сен-Мартен шагал человек, поеживаясь под ледяными струями. На правой ноге мужчины красовался сапог, все еще сохранивший железную шпору, зато на левой болталась всего лишь простая монашеская сандалия. На некое подобие колета лиловато-красного цвета был накинут плащ — зеленый, но с желтыми заплатками. Голову этого человека венчал растрепанный парик. Это был наш друг Коголен!

Промокший до нитки и забрызганный грязью, он брел по улице с мрачным видом, как вдруг кто-то тронул его за плечо. Коголен обернулся и увидел карету, в глубине которой сидела женщина изумительной красоты, с большим интересом взиравшая на него.

«Надо же! — удивился Коголен. — Та самая очаровательная дама, что дала мне десять пистолей в гостинице «Три короля». Эта красавица приходила с визитом к моему бедному шевалье, когда мы жили в «Генрихе Великом»!»

Это действительно была Марион Делорм. Что она хотела? Разумеется, не красавица тронула Коголена за плечо, а величественный лакей, спрыгнувший с запяток кареты, обратился к оруженосцу со словами:

— Если не ошибаюсь, это вы, господин Коголен?

Коголен тотчас узнал пламеневшее всеми оттенками красного цвета лицо лакея Сан-Мара и его монументальное брюхо.

— Господин де Лантерн! — воскликнул бывший слуга Капестана, низко кланяясь.

Лантерн покраснел еще больше, но довольно улыбнулся. Видно было, что если он и не забыл еще преподанный ему урок, известный по басне о лисе и вороне, то тщеславие его по-прежнему жаждало поклонения и лести. Впрочем, лакей не смог удержаться от маленькой мести.

— Как! — удивился он. — Вы пешком, господин Коголен? Вы так обносились и похудели! В чем причина столь ужасающей нищеты?

— Увы! — отвечал Коголен, — я лишился своего благодетеля. Я потерял бедного своего хозяина!

— Как! — вскричал Лантерн. — С господином шевалье что-то случилось?

— Шевалье де Капестан погиб месяц тому назад, — дрожащим голосом произнес Коголен.

Лантерн хотел было заохать и запричитать, но в этот момент изящная ручка в шелковой перчатке схватила Коголена за плечо, и Марион Делорм выскочила из экипажа. Ее прекрасное лицо было смертельно бледным. Женщина не скрывала своего волнения.

— Что вы говорите? — воскликнула она. — Что вы сейчас сказали? Шевалье де Капестан погиб?

— Как бы лучше выразиться, сударыня… — замялся Коголен. — В общем, я в этом не совсем уверен!

— Погиб! — в отчаянии повторила Марион. — Да, он мертв, я это вижу по твоему лицу. Ты плачешь! Погиб! Погиб!

И Марион разразилась рыданиями.

— Сударыня, — попытался успокоить ее Коголен, — может быть, он все-таки еще жив…

— Тогда почему же ты плачешь? — сквозь слезы спросила Марион. — Говори! Что случилось? На! Держи вот этот кошелек и расскажи мне все, ничего не скрывая!

Коголен, не евший со вчерашнего дня, взял кошелек и решительным жестом швырнул его на подушки кареты.

— Пусть никто не посмеет сказать, сударыня, что я хоть чем-нибудь поживился на несчастье моего бедного шевалье! — гордо заявил преданный слуга.

— Ах! — воскликнула Марион. — Говорите же и не упускайте ни одной детали. Мне необходимо знать все.

Коголен коротко, но точно рассказал ей обо всем, что видел: о гостинице, окруженной людьми Кончини, об устроенном Лаффема пожаре, о последней схватке, о том, как отважный юноша, весь истерзанный, был брошен на лошадь и увезен в особняк маршала. Марион Делорм слушала, затаив дыхание. Едва Коголен закончил, как она метнулась в карету и крикнула кучеру:

— Поворачивай назад! Быстро!

Карета развернулась и вскоре остановилась перед особняком маркиза де Сен-Мара. Марион вбежала в свою комнату, уселась за стол и лихорадочно чиркнула на бумаге несколько слов:

Красавица запечатала свое послание, позвала Лантерна и вручила ему письмо со словами:

— Передашь господину де Сен-Мару, когда он вернется. Но если ты хоть словечком обмолвишься о том, кого мы сегодня встретили на улице Сен-Мартен, я тебя выгоню! Если ты проговоришься, что я плакала, будешь бит. А если попытаешься меня вы следить, умрешь от кинжала. Теперь ступай!

Лантерн схватил письмо и исчез. Марион набила золотом и драгоценностями свою сумочку и отдала ее служанке.

— Следуй за мной, Аннетта! — приказала красавица, устремляясь на улицу.

— Куда мы идем, мадам? — поинтересовалась горничная.

— Я намерена на несколько дней переселиться в прежние свои апартаменты, в гостиницу «Три короля»… что напротив особняка Кончини! — ответила Марион.

В тот же день, когда происходили эти события на улице Сен-Мартен, часов в восемь вечера, Леонора Галигаи сидела в своей комнате напротив мужа. Супругов разделял маленький деревянный, инкрустированный серебром столик, на котором стоял светильник. В глазах Кончини горела всепожирающая ненависть, в глазах Леоноры сияло беспредельное обожание. Кончини мечтал прикончить Леонору, ей тоже легче было убить мужа, чем лишиться надежд на его любовь.

Наконец маршал заговорил:

— Вы хотели со мной побеседовать, Леонора. Я не откликался на ваш призыв три дня. Целый месяц я боялся встречаться с вами, опасаясь, что задушу вас сразу же, как только увижу. Нынче вечером мне показалось, что я владею собой, но на всякий случай я пришел без оружия. Берегитесь, Леонора, если бы я явился сюда с кинжалом, я бы вас наверняка заколол.

Леонора печально покачала головой.

— Вы спрашиваете, Леонора, что стало с теми двумя дворянами, которых вы посылали на улицу Барре той ночью, когда я арестовал герцога Ангулемского и… собирался увезти Жизель? — со вздохом продолжил маршал. — Где де Люкс и де Брэн? Спросите у Сены, быть может, она признается, где схоронила их тела.

Супруги сидели неподвижно. Их лица почти соприкасались. Кончини скрипнул зубами.

— Так вот, Леонора, ты настояла на этой встрече, — вновь заговорил он. — Чего ты от меня хочешь? Сперва ты отняла у меня Жизель — ту, которую я люблю больше всего на свете. Потом ты похитила у меня Капестана — того, кого я больше всего ненавижу. Ты поступила как мой смертельный враг. Ты, видимо, забыла, чем является наш брак: союзом для завоевания власти. Мы же условились, что между нами и речи не может быть о любви, ни с моей, ни с твоей стороны. Я не испытывал к тебе ненависти, напротив, я восхищался твоим глубоким умом. Я доверился твоему честолюбию, ибо оно вдохновляло меня. С какой стати вздумалось тебе меня полюбить?

Женщина молча слушала, как обожаемый ею человек говорил, что боготворит другую, а ее, Леонору, не полюбит никогда. Никогда. По лицу ее неиссякаемым потоком струились слезы.

— Что ты сделала с Жизелью? — после краткого молчания спросил Кончини. — Я люблю эту девушку — и я ее разыщу. Я чувствую, что ты ее не убила. Она тебе для чего-то нужна…

— Ты же обещала, что я встречусь с ней! — продолжал маршал, с ненавистью глядя на свою супругу. — Уж не за этим ли ты меня позвала? Проклятая! Ты видишь, как я страдаю, ты видишь, что я жить без нее не могу, ты видишь, что эта страсть сжигает меня, ты знаешь о моих бессонных ночах, Леонора, ты знаешь все, но тебе неведома жалость! В этом твоя сила! И убить я тебя не могу, раз она в твоей власти…

Теперь от бессильного отчаяния зарыдал Кончини.

— Ты увидишь ее, Кончино, — промолвила Леонора.

— Когда? — встрепенулся маршал.

— Через три дня, — заявила женщина.

— Где? — прохрипел Кончини.

— Здесь, — ответила Леонора. — И здесь же ты увидишь шевалье де Капестана. Через три дня, — вновь повторила она.

— Целых три дня! — простонал Кончини. — Но я чувствую, что ты не лжешь. На сей раз ты говоришь правду. Три дня? Где я возьму силы прожить их?

Он задыхался. За последний месяц маршал д'Анкр изменился до неузнаваемости, превратившись в жалкую тень прежнего Кончино Кончини. Исчезновение Жизели и вслед за ней Капестана было для него страшным ударом. Шевалье в тот же день, как его привезли в особняк, пропал, и Кончини не удалось узнать, что с ним случилось. Леонора объявила маршалу:

— Я держу у себя Жизель, я должна забрать и Капестана. Придет время, и вы увидите их обоих.

«Путь расчищен, — думала Галигаи. — Герцог Ангулемский — в Бастилии, принц Конде — в Бастилии. Гиз? Мы поладим с ним, предложив ему шпагу коннетабля».

— Не мешай мне действовать, Кончино, — продолжила Леонора, вновь обращаясь к мужу, — это единственное, что от тебя требуется. Я вырвала из твоих рук Жизель и этого жалкого Капестана лишь потому, что звезды запрещают тебе находиться рядом с двумя этими людьми до тех пор, пока ты не поднимешься по ступенькам трона, пока ты не вознесешься над всеми. Кончино, я приказала Лоренцо составить гороскоп Жизели и Капестана!

Кончини всегда с большим вниманием выслушивал звездные пророчества Леоноры — ее мечты о его грядущем могуществе поддерживались в основном астрологическими предсказаниями, а маршал безоговорочно верил во все, во что верила его супруга.

И сейчас Леонора Галигаи глухим голосом изрекла:

— По моему приказу Лоренцо принес мне гороскоп Жизели и Капестана — и я испугалась, Кончино.

— И что же там такого страшного? — встревожился маршал. — Что тебя ужаснуло в гороскопах Жизели и этого чертова Капитана?

— Вот что говорят звезды, — прошептала женщина. — Слушай: «Кто посягнет на жизнь или честь Жизели Ангулемской, умрет через три дня. Кто убьет Адемара де Тремазана, шевалье де Капестана, погибнет через трое суток».

Кончини отпрянул от жены, забившись поглубже в кресло.

— Значит, — вскричал он, — Жизель не станет моей! Что ж, придется мне умереть! Раз она…

— Молчи! — прервала мужа Леонора. — Лоренцо сказал кое-что еще.

Галигаи безмерно страдала: Кончини так любил эту девушку, что готов был из-за нее расстаться с жизнью!

Затаив дыхание, маршал ждал слов жены, нисколько не сочувствуя ее мукам.

— Ну, — упавшим голосом спросил Кончини, — что же еще предсказал Лоренцо?

— Он открыл мне, — ответила Леонора, — открыл мне вот что: «Только король может, не опасаясь за свою жизнь, поднять руку на этих двоих!»

— Король! — затрепетав, воскликнул Кончини. Леонора Галигаи поднялась. Странное спокойствие снизошло на нее.

— Кончино, — промолвила женщина, — теперь ты знаешь все. Ты понял, почему я выкрала у тебя Жизель и Капестана? Только король может подступиться к ним — и уцелеть. Значит, ты должен стать королем!

Леонора замолчала и погрузилась в раздумья, а Кончини смотрел на нее с суеверным почтением.

— А теперь иди, мой Кончино, — наконец сказала она. — Не мешай мне возводить тебя на трон. Ступай. Я страшно устала.

Кончини, ошарашенный, побледневший от страха, радости и новых надежд, встал и приблизился к жене, подыскивая слова благодарности. Но она не позволила ему заговорить, повторив:

— Ступай!

Он покорно удалился с почтительным поклоном. Как только маршал вышел, Леонора Галигаи упала в кресло и лишилась чувств.

Окрыленный Кончини вернулся в свой кабинет, предназначенный для аудиенций, и позвал лакея.

Велев зажечь свечи, Кончини распорядился:

— Пришли ко мне господина Жандрона.

На его зов явился главный интендант маршальского особняка.

— Господин Жандрон, — обратился к нему Кончини, — я собираюсь устроить праздник, да такой, чтобы всех ошеломить. Вы поняли меня? Этот вечер должен быть ослепительным!

Глаза интенданта заблестели. Он приосанился и произнес:

— Монсеньор, мы сумеем изумить всех. Ручаюсь, что парижане недели две не будут говорить ни о чем другом.

— Отлично, — кивнул маршал. — Этой ночью ты составишь план торжества, а утром мы его обсудим. А теперь скажи, сколько тебе понадобится для этого денег?

— В прошлый раз, монсеньор, мы истратили шестьдесят тысяч ливров, — доложил интендант. — Я думаю, что сто тысяч…

— А сколько дней уйдет на то, чтобы все приготовить? — осведомился Кончини.

— Месяц, монсеньор, не меньше, — ответил господин Жандрон.

— Праздник должен состояться через три дня, — отрезал Кончини. — Я выдам на него сто пятьдесят тысяч ливров.

Жандрон вышел из кабинета, на ходу выдумывая будущие чудеса, которые потрясут воображение гостей и парижан — простых зрителей.

— Моего камердинера! — крикнул Кончини. Явился уже известный читателю Фьорелло.

— Одеваться! — бросил маршал.

— Какой костюм прикажете? — спросил слуга.

— Какой хочешь, но чтобы я выглядел в нем красавцем, — нетерпеливо проговорил Кончини. — Я собираюсь засвидетельствовать свое почтение королеве-матери.