Капитан

Глава 16

Гиз и его спутник направились к двери. Однако шевалье не позволил им выйти: опередив их, он решительно встал на пороге. Капестан был вне себя от ярости.

— В чем дело, монсеньор? — закричал он. — По-вашему, сначала можно заявить человеку, что вы собираетесь преподать ему урок хороших манер, а потом попрощаться, вскочить в седло и отправиться восвояси? Нет уж! Вынимайте вашу шпагу, сударь!

Гиз презрительно взглянул на Капестана:

— Все ясно, — холодно сказал он. — Теперь я вас узнал. Посмотри-ка, Монморен, ведь это Капитан!

— Черт возьми! — выругался шевалье. — Если вы узнаете Капитана, значит, видели его в деле!

— Да, — невозмутимо ответил герцог де Гиз. — Я видел, как он шпионил, и после этого его спасли только мольбы одной женщины.

Капестан побледнел, как смерть.

— Капитан — всего лишь хвастун, — продолжал герцог. — Идемте, Монморен.

— Нет! — прогремел шевалье, шагнув вперед. Воспользовавшись этим, Монморен бросился к двери, распахнул ее и крикнул:

— Поезжайте, монсеньор! А я пока проучу этого негодяя!

Гиз последовал совету своего спутника. Капестан хотел было броситься за герцогом, но увидел прямо перед своим носом острие шпаги Монморена. Шевалье тут же успокоился. Барон де Монморен совсем не знал Капестана и был уверен, что быстро разделается с ним. Барон был блестящим фехтовальщиком; он придумал один коварный удар и стал благодаря этому непобедимым. Монморен всегда поражал своих противников в пупок. Итак, барон усмехнулся и сказал:

— Вы не знаете меня, молодой человек?

— Нет, сударь, — ответил шевалье, хотя ему было отлично известно, что Монморен со шпагой в руке — это сущий дьявол. — Однако я знаю вашего спутника и могу вас заверить, что он еще пожалеет о нашей встрече.

— Да что вы говорите! И что же ему грозит, уважаемый Капитан? — спросил Монморен, делая обманный выпад. — Вы убьете его?

— Да. Но перед этим я поставлю его на место! — заявил шевалье, отражая удар Монморена и нанося ответный удар.

— А почему бы вам не посадить его в Бастилию? — продолжал насмехаться Монморен.

— Неплохая мысль! Пожалуй, мне это нравится! — ухмыльнулся Капестан.

— Хвастовство! Все это лишь слова, которые ничего не стоят! — вскричал Монморен и сделал неожиданный выпад; Капестан ловко увернулся.

— Однако вы до сих пор не назвали мне своего имени! — напомнил шевалье.

Противники опустили шпаги. Теперь они уже знали силу друг друга и поэтому смотрели друг на друга с явным уважением. Спутник Гиза ответил:

— Сударь, меня зовут барон де Монморен.

— А меня — шевалье де Капестан, — поклонился молодой человек. — Монморен? А, теперь я вас вспомнил. Я видел, как вы сражались возле Королевской площади. Это вы изобрели знаменитый укол в пупок?

— Да, — гордо ответил Монморен.

— Поздравляю! — произнес шевалье. — Я видел, как вы это проделываете. Прекрасный удар!

— Вы находите? — спросил окончательно оттаявший Монморен.

Неожиданно шевалье рассмеялся и воскликнул:

— А знаете, было бы забавно, если бы я убил вас вашим же собственным ударом в пупок!

— Вам это не удастся. Тайной этого приема владею лишь я один, — заявил Монморен.

— Да что вы! — искренне изумился Капестан. — Это по силам любому мальчишке!

— Черт подери! — взревел Монморен. — Держитесь, сударь: теперь вы покинете этот дом только вперед ногами!

Противники схватились снова. Тем временем по этампской дороге к постоялому двору подъехал какой-то человек. Он спешился и с интересом стал наблюдать за поединком.

— Барон де Монморен, — произнес Капестан, — я видел ваш прием, и сейчас я его повторю. Наношу два прямых удара. Занимаю третью позицию, — перешел на скороговорку шевалье, — затем — четвертую, еще один удар, ухожу вниз и колю в пупок. Противник падает навзничь.

Капестан выпрямился, а барон действительно повалился на спину: он был поражен точно в пупок.

— Браво! — воскликнул только что прибывший незнакомец.

— О, какой позор! — простонал побледневший Монморен.

— Все в порядке. Вы храбро сражались! — улыбнулся ему шевалье.

— Я сейчас умру. Этот удар смертелен, — прошептал барон.

Капестан внимательно осмотрел рану, не обращая внимания на вопли хозяина и хозяйки постоялого двора; прибежав на шум, перепуганные трактирщики теперь громко взывали к небу.

— Вы будете жить! — сообщил шевалье, обращаясь к барону. — Вы бы убили меня этим ударом, даже если бы того и не желали. Но я сумел достаточно быстро отдернуть руку, поэтому вы не умрете. Хотя, конечно, вам придется с месяц пролежать в постели. Эй, вы, отнесите этого господина в комнату и уложите его на самую лучшую кровать. Прощайте, барон де Монморен. Я попробую настичь герцога.

— О Боже! Вы убьете его ударом, который изобрел я! — простонал раненый.

— Нет! Я последую вашему совету и посажу его в Бастилию, — светло улыбнулся молодой человек.

Монморен застонал громче и потерял сознание.

Бросив на него последний взгляд, Капестан отправился на конюшню, оседлал Фан-Лэра и выехал во двор. Незнакомец, присутствовавший при дуэли, нагнал шевалье, вежливо поприветствовал его и сказал:

— Сударь, меня зовут граф де Монморанси-Бутвиль. Я обожаю фехтование. Я часто слышал о приеме «укол в пупок» и мечтаю его освоить. Научите меня — и я заплачу вам за это двести пистолей.

— Хорошо, сударь, сейчас я вам покажу, как это делается, — ответил Капестан.

— Правда? — просиял Монморанси.

— Не сходя с этого места! — заверил его молодой человек. — Но обещайте мне, что вы не будете использовать этот прием в дурных целях.

Оба молодых человека спешились и надели на кончики своих шпаг стальные шарики. За пять минут граф вполне усвоил урок. Он горячо поблагодарил шевалье и стал отсчитывать двести пистолей. Капестан дотронулся до его плеча:

— Сударь, — произнес молодой человек, — я не учитель фехтования. Я — Тремазан, шевалье де Капестан. Или вы немедленно спрячете свои деньги, или вам придется обнажить вашу шпагу, только на этот раз уже без шарика на острие.

— Он просто дьявол! — пробормотал граф. — Если бы я только что не видел Капестана в деле, то счел бы его слова пустой похвальбой. Шевалье, — сказал он громко, — я убираю деньги. Вот моя шпага. Она изготовлена в Милане. Не окажете ли вы мне честь поменяться со мной, отдав мне ваше оружие, чтобы я всегда мог помнить о храбром дворянине, который его носил?

— Мне очень нравится ваше предложение, граф, — воскликнул Капестан. — Почту за честь носить вашу шпагу! Вот вам моя!

Согласно обычаю, молодые люди обнялись. Затем Капестан вскочил на Фан-Лэра и помчался в Париж. Вскоре шевалье уже был у ворот Сен-Оноре.

Очутившись в Париже Капестан принялся искать гостиницу. Однако, проезжая мимо Лувра, шевалье подумал:

«А чем я буду платить?..»

Капестан порылся в своем кошельке и обнаружил, что у него остались один ливр, три су и восемь денье.

«Нам — Фан-Лэру и мне — даже не на что пообедать! Кто бы поверил, что в этом дворце сидит король, который трижды или четырежды обязан мне жизнью и дважды или трижды — троном! Может быть, попросить, чтобы Его Величество Людовик Тринадцатый угостил меня обедом? Нет уж! Его Величество назовет меня Капитаном! Принц Конде… О, я обязательно должен вытащить из Бастилии этого бедного принца Конде! Черт возьми! Я возьму Бастилию штурмом, я разрушу ее!»

В эту минуту желудок Капестана свело от голода. Шевалье грустно засунул все свое состояние — один ливр, три су и восемь денье — обратно в карман. Для этого молодому человеку пришлось слегка наклониться влево. Шевалье уныло подумал: «О, почему у меня сейчас нет под рукой бриллиантов моей матери…» — и вдруг остолбенел от изумления. Не веря собственным глазам, Капестан как завороженный смотрел на эфес своей шпаги. Той самой шпаги, которую вручил ему граф де Монморанси-Бутвиль. Ее эфес был украшен великолепными бриллиантами!

Поколебавшись немного, Капестан решился. Он вытащил свой кинжал, и вскоре драгоценные камни лежали на его ладони. Затем после недолгих поисков шевалье нашел в Ситэ одного еврея и показал ему свои бриллианты.

Еврей выложил за них триста пистолей. Обрадованный Капестан набил золотом все свои карманы, но тут вдруг представил лицо Бутвиля. Шевалье словно услышал укоризненный голос графа:

— Не стоило привередничать и отказываться от двухсот пистолей, которые я вам предлагал!

Это повергло Капестана в глубокое уныние, но вид белоснежной скатерти и прекрасной сервировки накрытого к обеду стола резко поднял настроение шевалье.

«Черт подери! — подумал он. — Теперь у Монморанси-Бутвиля есть шпага, которую я прославил, — а это стоит по меньшей мере три тысячи пистолей! Так что он еще мой должник!»

Успокоив таким образом свою совесть, наш храбрый искатель приключений отлично отобедал, после чего отправился пешком на Ломбардскую улицу, где рассчитывал найти своего достойного оруженосца Коголена.

«Чтобы взять Бастилию, — решил шевалье, — мне нужен по крайней мере еще один человек».

Было уже шесть часов. Наступал ранний зимний вечер. Смеркалось… Обычно в это время улицы Парижа пустели, поэтому Капестан был удивлен, замечая то тут, то там большие группы людей. Все они двигались в одном направлении: казалось, бурные реки стремятся к морю. Подхваченный одним из этих потоков, шевалье вскоре очутился на Гревской площади. Там уже собралась огромная толпа: дворяне, мещане, горожанки… У каждого в руке был маленький фонарь. Капестан осведомился у какого-то толстяка:

— Чего ждут все эти люди?

— Чего они ждут? — удивленно переспросил толстяк. — Вы, сударь наверное, из провинции?

— Да, вы правы, — кивнул шевалье.

— Оно и видно! Мы ждем Большого Анри, который только что вернулся в Париж и отправился в свой особняк, — заявил он.

— Большого Анри? — повторил озадаченный шевалье.

— Ну да! Кого же еще! Большого Анри де Гиза! — вскричал толстяк.

— Анри де Гиза? А я считал, что его зовут Шарлем, — изумился Капестан.

— Его называют Большим Анри в честь его знаменитого отца, святого и мученика, — объяснил горожанин. — Он был главой Лиги. А теперь Лига снова возрождается из пепла. И нас не устраивает, что Францией правит сын еретика. Мы собираемся… Гиз!.. Гиз! — внезапно заорал толстяк. — Да здравствует Гиз! Да здравствует Лотарингия! Смерть гугенотам! Смерть флорентийцам! Да здравствует Большой Анри!

— Гиз! Гиз! Да здравствует месса! Смерть Кончини! Смерть еретику! Гиз! Гиз! — неслось со всех сторон.

Поднялся невообразимый гвалт. Люди бросали в воздух шарфы, шляпы, чепчики. Эту бурю восторга вызвало появление герцога Гиза, сопровождаемого кавалькадой знатных сеньоров. Процессию освещали факелы.

На ветру затрепетали флаги. Среди них Капестан заметил старое знамя Лиги. Зазвучали трубы. Из всех окон высовывались люди, радостно приветствуя своего кумира. Да, это бы он, Гиз, Шарль де Гиз, сын Анри, святой, сын Меченого!

— К Лувру! К Лувру! — вопила толпа.

Гиз побледнел. В эту минуту решалась судьба Франции и его собственная судьба. Он круто повернул коня. На Лувр! Пора! Династия Бурбонов отжила свой век. И вдруг раздался чей-то крик:

— Из Лувра идет гвардия! Гвардия! Берегитесь, гвардейцы!

Гиз понял: еще минута — и начнется кровавая междоусобица. И ему не выйти победителем из этой схватки, потому что король послал против него свою гвардию.

Гиз взмахнул рукой, и кавалькада понеслась по улице Тиссерандри — к особняку герцога. Лувр спасен! Но прежде чем покинуть площадь, де Гиз успел бросить взгляд на человека, который первым крикнул, что сюда идут гвардейцы. И вдруг герцог узнал того, с кем повздорил сегодня утром на постоялом дворе! Он узнал Капитана! Взгляды шевалье и герцога встретились. Капестан громко расхохотался.

Кавалькада спешила к особняку Гизов: сторонники Лиги не были готовы к уличному бою. Наконец всадники остановились перед громадным зданием.

— Опустите подъемный мост! — громко распорядился герцог. — Поднимите решетку!

В этот момент к Гизу подбежал дворянин из его свиты.

— Нужно было идти к Лувру: против нас никого не посылали! Из Лувра не вышло ни одного человека! — задыхаясь, вскричал он.

— На Лувр! На Лувр! — тут же завопили сторонники герцога.

— Слишком поздно! — прошептал Гиз. Теперь он понял, почему смеялся Капестан. С уст герцога сорвалось яростное проклятье.

Лувр был темен и мрачен. Лишь в нескольких окнах виднелся слабый свет. В одной из освещенных комнат неподвижно стояли люди, похожие на призраков.

У окна, сжав губы, замер побледневший маленький король. Его волосы стали влажными от ночного тумана. Людовик Тринадцатый смотрел на того, кто завтра взойдет на престол, если пожелает… Юный король слушал неистовые крики, каждый из которых был пощечиной ему. За его спиной стоял Альбер де Люин. Он тоже смотрел в окно. Время от времени Люин наклонялся к Людовику и говорил:

— Сир, стоит вам только приказать. Какая охота! Какая превосходная охота! Позвольте нашей французской гвардии выйти! Давайте возьмем швейцарцев, сир! Возьмем корсиканцев господина д'Орнано — и на охоту!

— Сир, — поддерживал его Орнано, подкручивая усы, — стоит вам только пожелать — и мы обнажим шпаги!

Король отворачивался.

— Нет, сир! — произносил другой голос. — Схватить сегодня де Гиза — значит возродить Лигу и начать кровавую междоусобицу. Больше выдержки, сир! Будем действовать, как политики! И в один прекрасный день мы расправимся с этими надутыми индюками. Давайте подождем, сир!

Юный король склонил голову. Этот голос его подавлял. И будет подавлять всю жизнь! Этот голос принадлежал Ришелье…

Люину пришлось уйти. Орнано тоже отступил на несколько шагов. Ришелье, не сомневаясь, что его выслушали и поняли, спокойно и величественно удалился. В дверях он столкнулся с каким-то человеком, одетым во все черное, который поклонился и прошептал:

— Монсеньор, Марион Делорм и маркиз де Сен-Мар только что вернулись в Париж.

Ришелье вздрогнул. Ришелье побледнел.

— Идем! — сказал он негромко.

Оба, епископ и человек в черном, Ришелье и Лаффема, быстро спустились по лестнице. Внизу они встретили дворянина, который поприветствовал их и стал подниматься по широким ступеням. Это был Ринальдо. Почему-то он бросил на Лаффема странный взгляд…

В комнате кроме короля, Орнано и Люина было еще несколько человек. У двери неподвижно стоял Витри. В углу смеялась маленькая королева Анна. Она не задумывалась ни о сегодняшних волнениях, ни о будущей жизни. За столом сидела королева-мать; чутко прислушиваясь к шуму, доносившемуся снаружи, она холодно смотрела на своего сына. Иногда королева вполголоса переговаривалась с Кончини — и тогда ее взгляд становился совсем другим. Мария Медичи снова завоевала сердце маршала д'Анкра!

Кончино Кончини улыбался. Однако он был бледен, как смерть. Этот человек не хотел больше жить! И все же он продолжал играть свою роль. Мария Медичи страстно шептала:

— Повтори, Кончино, повтори, что ты любишь только меня!

Кончини закрывал глаза и, стараясь придать своим словам как можно больше убедительности, отвечал:

— Я люблю только вас одну…

Как только маршал опускал веки, перед ним вставал образ Жизели Ангулемской! Мария Медичи вздрагивала от счастья и, чтобы скрыть свое волнение, отдавала распоряжения об обеде. Через некоторое время эта сцена повторялась — с небольшими вариациями. Вдруг Кончини почувствовал, что кто-то трогает его за плечо. Марии в этот момент не было рядом. Он обернулся и увидел Леонору Галигаи.

— Ты страдаешь? — тихо спросила она.

— Как проклятый! — простонал маршал д'Анкр.

— Потерпи еще немного, Кончино, — прошептала женщина. — Ты ее увидишь!

— Леонора! Мое сердце… — чуть не плача, выговорил Кончини.

— Мужайся, мой дорогой, — улыбнулась его жена. — Еще несколько дней. Не стоит бросать вызов Провидению: Лоренцо предупредил меня, что этот Капестан может оказаться причиной твоей смерти. Ты же знаешь, с той самой ночи я делаю для тебя все, что могу! Сегодня я наконец нашла Бельфегора… и с его помощью разыщу твою Жизель!

Кончини вздрогнул… Леонора Галигаи бросила на Людовика Тринадцатого странный взгляд… Затем женщина удалилась.

«Иди, демон, — подумал Кончини. Он был в бешенстве. — Мне нужно от тебя только одно, чтобы ты вернула мне ту, которую у меня похитила. А тогда… О, тогда тебе придется плохо, Леонора!»

Поклонившись королю, Кончино Кончини вышел. Вслед ему с ненавистью смотрел Витри. В прихожей маршал подошел к Ринальдо, для которого только что купил графство Леруяк.

— Ну, что мой дорогой граф? — спросил маршал. Ринальдо что-то тихо проговорил. Затем добавил громче:

— Я только что встретил господина Ришелье — разумеется, в компании Лаффема. В последнее время этот епископ становится все более влиятельным! Если бы я был маршалом д'Анкром, я быстро бы избавился от него.

— Всему свое время, граф, всему свое время. Потерпите, — пробормотал Кончини.

— А может, мы отделаемся пока хотя бы от Лаффема? — настаивал Ринальдо. — Один удар кинжалом — и все…

— Завтра я вручу тебе приказ о его аресте, а ты доставишь Лаффема в Бастилию, — усмехнулся Кончини. — Я поговорю с комендантом крепости. Десять ударов кинжалом в сердце…

Теперь Людовик Тринадцатый остался в комнате почти совсем один. Он решил испить горькую чашу до дна. Окно выходило на улицу Бове. Все соседние улицы были запружены народом. Вдали, неизвестно почему, звонили колокола. То там, то тут раздавались возгласы:

— Гиз! Гиз!

— Да здравствует Лотарингия!

— Да здравствует месса!

— Да здравствует Большой Анри!

— Да здравствует спаситель народа!

Побледневший Людовик отошел от окна и прошептал:

— О! Ни одного крика «Да здравствует король!»

Ни одного! Ни одного!

И в это время под окном раздался звонкий молодой голос. Кто-то бросил вызов всему Парижу!

— Да здравствует Людовик! Да здравствует король! — кричал смельчак.

Юноша покраснел от удовольствия.

— Да здравствует король! — снова зазвенело в воздухе.

— Этот голос, этот голос! — бормотал Людовик. — Я его знаю!

— Да здравствует Людовик! Да здравствует король! — разносилось по улице.

«Это он! Мой Капитан! Капитан!» — радостно думал юный государь, и в сердце его оживала надежда…

На следующий день Париж все еще бурлил. Еще с ареста Конде народ затаил ненависть. Однако до последнего времени нельзя было открыто выражать свои чувства. И вот теперь плотину прорвало. Хотя надо признать, горожане не питали особой симпатии к принцу де Конде, который был ужасным скрягой…

Феодалы, католики-фанатики, мещане, чернь — все объединились вокруг Гиза.

Поэтому по улицам Парижа бродили толпы, вооруженных людей, которые то вопили: «Да здравствует!», то орали: «Долой» — и призывали к погромам и убийствам. «Гиз собирается покинуть свой особняк!» «Гиз решил пойти на Лувр!»

Но Гиз все не появлялся. Он был занят тем, что спорил со своими домочадцами. А пока герцог колебался, Париж кричал: «На Лувр!»

Где-то около девяти часов вечера через толпу пробирался какой-то человек. Наконец он попал на улицу Сен-Антуан и зашел в один кабачок, пользовавшийся весьма дурной славой. Этим человеком был Лаффема.

В кабачке он увидел семерых мужчин. Шестеро сидели за столом в глубине комнаты и играли в кости. Седьмой держался особняком. Перед ним стояла кружка с крепким медом. Это был худой, костлявый субъект с устрашающими усищами. Как только в кабачке появился Лаффема, он встал и поклонился. Затем они уселись друг против друга. Несколько мгновений усатый молча смотрел на Лаффема, а Лаффема — на усатого. Наконец они заговорили.

— Как твои люди? — поинтересовался шпион Ришелье.

— Они готовы. А ваши пистоли? — осведомился усач.

— Тоже готовы, — ответил Лаффема.

— Хорошо, — кивнул усач. — Что дальше?

— Остальное вас не касается, — отрезал Лаффема.

— Пистоли? — поднял брови головорез.

— Половину сейчас, половину потом, — отозвался шпион Ришелье.

— Давайте сюда, — потребовал усатый.

Лаффема вытащил из под полы своего плаща кожаный кошелек и высыпал его содержимое на стол. Не успел он это сделать, как шестеро игроков в кости дружно вскочили и бросились к Лаффема и усачу. Двенадцать жадных рук потянулись к монетам…

— Полегче, ребята, полегче! — осадил игроков головорез. — Первый, кто дотронется до золота, получит шесть дюймов железа в брюхо! Видите, сеньор, какие они послушные? — улыбнулся он Лаффема. — Все будет в ажуре. Птичку посадят в клетку, не беспокойтесь.

Минутой позже банда испарилась. Лаффема уплатил по счету и тоже покинул сие сомнительное заведение.

Он направился к углу улицы Пти-Мюск. Там он зашел под навес и стал ждать. Лаффема думал:

«Сейчас я окажу монсеньору бесценную услугу. Поэтому я за нее ничего не попрошу. По крайней мере, пока… Нет, монсеньор, не надо денег… Потом, когда вы станете первым человеком в королевстве, Лаффема потребует свою награду!»

На его тонких губах заиграла коварная улыбка. Однако прошло уже полчаса… Лаффема начал беспокоиться.

«Еще немного, и маркиз де Сен-Мар вернется в свой особняк. Тогда завяжется драка, в которой мы можем и не победить…»

Вдруг прямо перед Лаффема выросла тень.

— Все в порядке, монсеньор, — произнес хриплый голос.

Лаффема узнал главаря банды и невольно вздрогнул.

— Ты что, смеешься надо мной? — сердито прошипел шпион Ришелье. — Я не слышал ни одного звука.

— Все в порядке, — усмехнулся головорез. — Платите! — решительно потребовал он.

— Я ничего не видел! — забыв об осторожности, вскричал Лаффема. — Негодяй, ты, может быть, хочешь…

Бандит схватил Лаффема за руку и резко толкнул к стоявшей в десяти шагах карете. Шпион Ришелье заглянул внутрь и увидел женщину со связанными руками и с кляпом во рту. Лаффема сразу узнал ее. Это была Марион Делорм. Ни слова не говоря, Лаффема протянул главарю кошелек. Тут же из темноты появились еще шесть теней. Бандит быстро пересчитал деньги и прошептал:

— В любое время я к вашим услугам; вы знаете, где меня найти… Все, мы сматываемся!

И в мгновение ока банда улетучилась. Лаффема захлопнул дверцу кареты и уже собрался опуститься на сидение, как вдруг на углу улицы показался всадник. И тут же дверца экипажа распахнулась и чей-то зычный голос завопил:

— На помощь! На помощь! Скорей! Сюда!

Уже почти усевшийся Лаффема неожиданно почувствовал, как кто-то схватил его за ноги и потащил вниз. Это был всадник, подоспевший на крик.

— Трогай! — заорал Лаффема, очутившись на мостовой. Кучер подхлестнул лошадей, и экипаж рванулся с места.

— На помощь! Караул! — продолжал завывать отчаянный голос.

— Замолчи, луженая глотка! — приказал человек, уже державший Лаффема за горло.

— О! Господин маркиз! Пощадите! Я… — залепетал тот, кто только что испускал истошные вопли.

— Так, Лантерн, объясни мне, зачем сюда приезжала эта карета, кто этот человек и почему ты кричишь? — спросил мужчина, не выпуская из рук Лаффема.

— Только что похитили госпожу маркизу! — снова взвыл лакей.

Анри де Сен-Мар испустил яростный крик. Экипаж уже исчез из вида. Сен-Мар подумал и решил, что единственный шанс отыскать Марион — это допросить человека, которого он задержал.

— Ты был там? — проревел маркиз.

— Нет, — прохрипел шпион. — Я просто проходил мимо и услышал шум…

— Ты был там! — дрожа от ярости, повторил Сен-Мар. — Если не сознаешься, тебе конец!

И маркиз выхватил кинжал.

— Не убивайте меня! — взмолился перетрусивший Лаффема. — Я все вам расскажу…

Сен-Мар наконец опустил руку, сжимавшую горло шпиона, и убрал кинжал. Лаффема прокашлялся, отдышался и заявил:

— Мадемуазель Марион Делорм не сделают ничего плохого.

— Кто приказал ее похитить? — вскричал маркиз, бешено сверкая глазами. — Куда ее отвезли? Говори!

Молодого человека душила ярость. Лаффема подумал: «Если я сознаюсь, меня убьет Ришелье. Если нет, то меня прикончит Сен-Мар. Ох, ну и влип же я!»

— Решайся! — прогремел маркиз.

Он приставил кинжал к груди Лаффема. Но шпион вдруг мрачно улыбнулся.

— Я ничего не могу вам сказать, — произнес он.

— Хорошо! Сейчас ты умрешь, собака! — прорычал Сен-Мар.

— Но я могу провести вас в тот дом, где находится Марион Делорм, — предложил Лаффема.

— Если ты сделаешь это, то я осыплю тебя золотом, понимаешь? — вскричал маркиз.

— Золотом? Почему бы и нет? — усмехнулся шпион. — Идемте, — решительно сказал он Сен-Мару.

И они отправились в путь. Сен-Мар дрожал, как в лихорадке. Время от времени он судорожно сжимал руку Лаффема. Наконец они остановились перед старым особняком.

— Здесь! — заявил Лаффема.

— Идем! — ответил маркиз.

Шпион особым образом повернул дверной молоток, и дверь открылась. Они вошли в переднюю.

— Где мы? — спросил Сен-Мар.

— У епископа Люсонского, — откликнулся Лаффема.

Маркиз скрипел зубами.

— Ришелье! — Сен-Мар злобно расхохотался. — Как же я раньше не догадался! Проводи меня к своему хозяину. Быстро!

— Хорошо, — кивнул Лаффема. — Сейчас монсеньор вас примет.

И шпион распахнул перед маркизом какую-то дверь. Но не успел Сен-Мар войти в комнату, как услышал, что дверь за его спиной захлопнулась. Молодой человек стремительно обернулся. Лаффема в комнате не было! Маркиз колотил в дверь, пока не разбил руки в кровь. Затем он принялся кричать, но скоро понял, что никто его не услышит, убежать отсюда было невозможно: Сен-Мар не обнаружил в комнате ни одного окна, зато увидел, что дубовая дверь окована железом. Несчастный пришел в отчаянье. Он плакал, умолял, рычал от бессильной ярости. Наконец, весь окровавленный, маркиз потерял сознание…

На следующий день, в два часа пополудни Лаффема покинул особняк на набережной Огюстен — тюрьму Марион Делорм и Сен-Мара. До этого у шпиона состоялся долгий разговор с хозяином.

«Ну, что ж, сегодня ночью я нанес двойной удар, — думал Лаффема, шагая по улице. — Теперь монсеньор у меня в руках. Остается Гиз: теперь тебе придется следить еще и за ним, мой маленький Лаффема. Схватить герцога будет нетрудно: повод всегда найдется… И если мне удастся привести Гиза на виселицу или, по крайней мере, в Бастилию, я пойду дальше. Кончини? В сущности, этот Кончини глупец, и я…»

В этот момент он почувствовал, что кто-то дотронулся до его плеча. Лаффема обернулся и увидел Ринальдо, которого сопровождали трое или четверо стражников.

— Сударь, я должен препроводить вас в замечательное место, — с любезной улыбкой заявил Ринальдо. — Обстановка там такая, что ей не погнушается даже принц, а кормить вас будут, как епископа. Вы узнаете королевскую печать?

И Ринальдо сунул под нос шпиону документ с печатью короля. Это был приказ об аресте Лаффема!

— Вам велено схватить меня? — пролепетал слуга Ришелье. — Куда вы собираетесь меня отвести?

— В Бастилию, дорогой мой, — усмехнулся Ринальдо. — Как принца де Конде!

И через час Лаффема был в камере…

Этим утром епископ Люсонский долго совещался с таинственным монахом-капуцином, которого иногда принимал у себя. Епископ звал своего гостя отцом Жозефом. После ухода монаха Ришелье долго пребывал в задумчивости.

«Итак, — размышлял он, — Лаффема посадили в Бастилию. Неужели Кончини перестал мне доверять? Значит, это начало войны?»

Несколько минут Ришелье медленно прогуливался по залу. Затем епископ надел перчатки, прикрепил к поясу шпагу и уверенным шагом вошел в комнату, где было лишь одно окно — слуховое. В эту комнату вчера поместили Марион Делорм. Красавица казалась немного бледнее, чем обычно, и все же она улыбалась.

«Как я устал от этой улыбки!» — подумал Ришелье.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. В глазах Ришелье полыхала любовь, смешанная с презрением.

— Позавчера я предложил вам миллион, — без всяких вступлений начал епископ. — Кроме этого, особняк в Париже и загородный дом. Я обещал подарить вам любые драгоценности, какие вы только пожелаете…

Марион расхохоталась.

— Да! — воскликнул Ришелье. — Именно таким и был ваш ответ.

— Простите меня, господин епископ, — ответила женщина, по-прежнему смеясь, — но вы выражаетесь, как нотариус. Это не объяснение в любви, а опись имущества!

Ришелье побагровел. Он чувствовал себя униженным.

— Может быть, вы соизволите присесть, монсеньер? — нежно спросила Марион. — Нет? Ну, что же! В таком случае позвольте мне сидеть перед моим пастырем!

— Вчера, — продолжил Ришелье, — я предупредил вас, что вам предъявят обвинение в государственной измене. Вы участвовали в заговоре, и все доказательства собраны…

Марион снова залилась звонким смехом.

— Да! — скрипнул зубами Ришелье. — Во второй раз вы ответили мне точно так же.

— Сами посудите, ведь теперь вы говорите, как судья! — произнесла женщина. — Это не объяснение в любви, это обвинительная речь!

Ришелье почувствовал, как в его душе закипает ярость.

— Итак, монсеньор, позавчера была опись, вчера — обвинительная речь, — сказала Марион. — Что же я услышу сегодня?

— Сегодня я не буду ни нотариусом, ни судьей, — мрачно ответил Ришелье.

— Значит, вы будете палачом? — холодно осведомилась красавица.

Ришелье отшатнулся, словно его хлестнули по лицу. Он опустил голову, но через секунду снова поднял ее. Лицо епископа страшно исказилось. Марион встала.

— Палачом? — медленно произнес Ришелье. — А почему бы и нет?

Марион была отважной женщиной. В ее глазах вспыхнуло пламя — пламя бунта. Ришелье попятился. Марион наступала на него.

— Пусть будет так! — воскликнула она. — Я могу выбирать, поцелуй смерти на моей шее или ваш поцелуй на моих губах. Что ж! Я предпочитаю первый!

— Нет! — вскричал Ришелье. — На эшафот взойдешь не ты! На плаху ляжет голова того, кто тебе дорог! Это будет твой любовник! Слушай: Сен-Мар в моих руках. Теперь только ты можешь спасти его!

Марион Делорм задрожала. Она прошептала:

— Бедный мальчик! Любовь, которую я начала к нему испытывать, не принесет ему счастья!

Ришелье заметил, что происходит с его пленницей, и подумал:

«Теперь она моя!»

— Послушайте, Марион, — продолжал епископ. — Вы разбили мое сердце. Тем хуже для вас! Вашего любовника я ненавижу. Хотите знать, что я сделаю? Отправлюсь в Лувр, пойду к королю, объявлю ему, что раскрыт заговор герцога Ангулемского, и докажу, что маркиз де Сен-Мар — один из самых ярых сторонников сына Карла Девятого! Этим же вечером ваш любовник окажется в Бастилии и вскоре предстанет перед судом. Может быть, вы и теперь находите, что я выражаюсь как нотариус или как судья? А может быть, это и есть то самое объяснение в любви, которое вам так хотелось услышать?

И в третий раз Марион рассмеялась.

— Объяснение в любви? Скажите лучше — донос шпиона! — воскликнула она. — Если бы здесь был маркиз де Сен-Мар, он поговорил бы с вами так, как вы заслуживаете. Но поскольку его нет, то вам отвечу я!

Марион резко шагнула вперед и дала епископу звонкую пощечину.

Герцог даже не шевельнулся. Пощечина, полученная от женщины, — это же почти ласка…

— А теперь уходите, — решительно потребовала Марион.

— Ухожу, — ответил Ришелье. Он был спокоен, однако его тон заставил Марион содрогнуться от ужаса. — Но на прощание хочу вам сказать, что вы только что приговорили Анри де Сен-Мара к смерти. Пусть он попробует избежать ее, если сумеет… Завтра или через неделю, через год или через десять лет — но я приведу приговор в исполнение.

Побледневший епископ поклонился и вышел. «Тебе аукнется эта оплеуха, Сен-Мар!» — подумал он.

Ришелье спустился на первый этаж и подошел к двери комнаты, где был заточен Сен-Мар. Епископ взглянул в потайное окошко. Первое, что бросилось ему в глаза, — это переломанная мебель. Затем он заметил лежавшего в углу молодого человека.

Ришелье улыбнулся, закрыл окошко и удалился. Минуту спустя он вскочил на коня и помчался в Лувр.

Епископ нашел юного короля на самом оживленном дворике Лувра. Людовик находился здесь в обществе своего учителя соколиной охоты. Увидев Ришелье, Люин сердито пробурчал себе под нос:

— Настанет день, когда этот ястреб обрушится на меня. Пора бы его остановить!

— Здравствуйте, господин епископ, — улыбнулся король.

Ришелье низко поклонился и ответил:

— Я очень сожалею, сир, что отвлекаю вас от дел…

— Вы хотите сказать, что желаете поговорить со мной наедине? — спросил обеспокоенный король.

— Да, сир, осмеливаюсь просить аудиенции… Речь идет о благе государства.

— Хорошо, сударь, — вздохнул Людовик Тринадцатый. — Через пять минут я буду в своем кабинете и прикажу собрать совет.

— Нет, сир! — тихо проговорил Ришелье. — То, что я должен сообщить Вашему Величеству, не должны слышать ничьи уши.

С этими словами епископ Люсонский проследовал во дворец. Однако Люин сделал все возможное, чтобы задержать Людовика Тринадцатого подольше. Наконец через час слуга проводил Ришелье в кабинет. Там епископа ждал король.

— Я слушаю вас, — проговорил Людовик.

— Сир, Париж спокоен, — начал Ришелье. — Гроза кончилась. Теперь мы можем благодарить Господа за то, что Он внушил вам недоверие к советчикам, призывавшим к насилию. Но это еще не все. Сир, мне кажется, что настало время, когда нужно действовать, как действовал ваш прославленный отец: используя и хитрость, и силу.

— Итак, вы собираетесь посоветовать мне схватить герцога де Гиза? — жадно спросил король.

— Боже сохрани, сир! — вскричал Ришелье. — Может быть, позже… Позвольте мне объяснить свою мысль с помощью притчи. Однажды…

В этот момент внезапно распахнулась дверь, и лакей объявил:

— Ее Величество королева!

Ришелье согнулся в низком поклоне. Людовик Тринадцатый встал, приблизился к Марии Медичи и поцеловал ей руку.

— Какой приятный сюрприз, мадам! — произнес юноша.

— Сир, я действительно пришла сюда, чтобы сделать вам сюрприз, — ответила королева. — Вернее, я хочу рассказать вам о сюрпризе, который приготовил всем нам маршал д'Анкр. Он устраивает праздник в садах нового дворца, и я поспешила к вам, сир, чтобы просить вас принять участие в этом торжестве.

— Праздник у Кончини! — промолвил король.

— Нет, сир! У меня! — сухо сказала королева.

— И когда же он состоится? — осведомился Людовик.

— Сегодня, сир! — откликнулась Мария Медичи.

— Но это невозможно, мадам! — вскричал юноша.

— О, какая жалость! — произнесла Мария Медичи таким же тоном, каким сказала бы: «Мне это совершенно безразлично!» — В таком случае, прощайте, сир, — заявила она. — Я пойду к молодой королеве.

С этими словами Мария Медичи удалилась. В предвкушении праздника королева-мать пребывала в радостном возбуждении. Людовик вздохнул и опустился в кресло.

— Итак, однажды, господин епископ?.. — вернулся он к прерванной беседе.

— Однажды, сир, некоему пастуху сказали, что в горах бродит лев, который угрожает его стаду. Один человек посоветовал пастуху: «Вооружись своим посохом и напади на льва!» Второй добавил: «Возьми свой лук, свои стрелы и срази его!» А третий сказал: «Вон там, у подножия скалы, его логово, — и тебе нужно только замуровать вход в пещеру». Но пастух все сделал по-своему. Он подождал, пока лев уснет, а потом отрезал ему один коготь. Однако лев лишь притворился спящим и прекрасно видел, что делает пастух. Но ведь один коготь — это такой пустяк, что лев только рассмеялся. На следующий день пастух пришел снова и отрезал еще один коготь. Но и это не обеспокоило льва: когтем больше, когтем меньше — какая разница! Так продолжалось до тех пор, пока лев не обнаружил, что пастух отрезал ему последний коготь. Тогда он зарычал: «Пастух, ты поплатишься за свою дерзость!» Но пастух, не говоря ни слова, заковал льва в цепи — ведь теперь тот уже не мог защищаться! Вот какова моя притча, сир!

Людовик Тринадцатый улыбнулся и сказал:

— Согласитесь, ваш лев был чересчур снисходителен!

— Нет, сир: он был слишком тщеславен, вот и все, — пожал плечами епископ. — Нам не поймать герцога де Гиза в его собственном логове. Но если вы вырвете ему один коготь, он только посмеется. Коготь за когтем, сир, и через три месяца лев будет в оковах. Ваше Величество, я имею честь предложить вам заняться Сен-Маром.

— Тем, что недавно потерял отца? — вскинул брови юноша.

— Да, сир, — кивнул Ришелье. — Это один из когтей льва. Впрочем, его легко вырвать.

— Скорее, Сен-Мар — приверженец герцога Ангулемского, — задумчиво проговорил Людовик.

— Сен-Мар — противник короля, — холодно ответил епископ. — Ангулемский в Бастилии. Следовательно, теперь маркиз поддерживает Гиза.

Людовик погрузился в размышления.

— И много таких когтей нужно вырвать? — наконец медленно спросил он.

— Нет, сир, — покачал головой Ришелье. — Штук двадцать, не больше.

Король вздрогнул и прошептал:

— Нужно составить списки тех, кто подлежит изгнанию?

— Они уже составлены, сир! — спокойно заявил епископ Люсонский.

Людовик поднял глаза на Ришелье.

«Зачем я удалил от себя моего Капестана? — с тоской подумал юноша. — Он бы сумел вступить в схватку со львом».

— Сир, — снова заговорил епископ, — это еще не все. Также необходимо защищать тех, кто вам предан. Сир, без вашего ведома одного из самых верных слуг Вашего Величества заключили в Бастилию. Сир, я прошу вас подписать приказ об освобождении этого отважного защитника престола.

— Хорошо. Это мне нравится гораздо больше, — улыбнулся Людовик. — Как зовут этого человека?

— Сир, имя его отца — Босамблан, — ответил Ришелье.

— Как! — вскричал король. — Это сын слуги моего отца?

— Да, сир, — подтвердил епископ. — Он взял имя Лаффема.

— И вы говорите, что он в Бастилии? — побледнел юноша.

— Да, сир, — снова кивнул Ришелье. — Он попал туда за то, что слишком ревностно защищал Ваше Величество.

— Хорошо, — проговорил Людовик Тринадцатый, сжав зубы.

Он открыл выдвижной ящик секретера и достал оттуда две бумаги. Они были почти заполнены: надо было лишь внести имена и поставить подпись. Это были приказ об аресте и приказ об освобождении.

— Мне нужно сказать Вашему Величеству еще несколько слов, — произнес епископ.

— Говорите, — вновь повернулся к нему Людовик. — Я полностью доверяю вашим советам.

Ришелье поклонился и прижал руку к груди.

— Господина де Лаффема заточили в Бастилию люди, которые хотели лишить вас верного слуги, — вкрадчиво начал он. — С ними нужно быть поосторожнее, поэтому пускай они думают, что господин де Лаффема по-прежнему томится в своей камере. Следовательно, не стоит вносить его имя в список лиц, покинувших тюрьму. И в то же время его имя, разумеется, должно остаться в списке заключенных.

— Вы подумали обо всем! — воскликнул король, восхищенно глядя на епископа.

— Да, сир, обо всем! По той же причине господин де Гиз не должен знать, что маркиз де Сен-Мар в Бастилии, — решительно продолжал Ришелье. — Поэтому имя маркиза не стоит упоминать в записях.

Людовик поежился. Ришелье заговорил о том, чтобы освобождение Лаффема держалось в глубокой тайне только для того, чтобы в списках арестованных не появилось имени Сен-Мара.

— Вы правы, — сказал наконец король. — Никто не должен знать, что господин де Лаффема на свободе, а господин де Сен-Мар в тюрьме.

Людовик взял перо и задумался. Казалось, он колеблется. Ришелье ласково произнес:

— Если Ваше Величество позволит, то я продиктую…

Король грустно кивнул. Тогда епископ начал говорить, а Людовик — писать:

Король расписался.

Ришелье схватил документ и тут же исчез.

Вернувшись на набережную Огюстен, епископ послал за кадетом из Турени.

— Господин де Шеман, — сказал он ему, — соблаговолите прочесть вот это.

Молодой человек исполнил распоряжение Ришелье.

— Вы все поняли, Шеман? — строго спросил тот.

— Да, монсеньор, — кивнул туренец. — Речь идет о двух узниках: одного надо вывести из Бастилии, а второго надо туда доставить. А как зовут человека, которого я должен освободить? Нужно, чтобы я знал его имя.

— Лаффема, — коротко ответил епископ.

— А кто второй? — поинтересовался де Шеман.

— Заключенный с первого этажа, — заявил Ришелье.

— Как! — вскричал туренец. — Господин де…

— Заключенный с первого этажа! — перебил его Ришелье. — Прочтите еще раз приказ. Горе тому, кто узнает его имя!

— Хорошо, монсеньор. Я отправляюсь, — заторопился де Шеман.

— Не сейчас, — остановил его епископ. — Позже, когда Париж уснет. В десять часов. Надежная карета. Кто-нибудь из ваших людей — хорошо вооруженный. Вы рядом с узником, с пистолетом в руке.

Кадет сунул приказ в карман и уже собрался уходить, но Ришелье задержал его.

— Кстати, — произнес епископ, — предупредите господина де Невиля, что завтра утром я приеду к нему сам, чтобы отдать распоряжения, касающиеся нового заключенного. А теперь идите!

Оставшись один, Ришелье направился к комнате Марион Делорм. Он долго стоял под дверью, но, так ничего и не услышав, удалился… Вскоре епископ был уже в седле. Улыбнувшись, он проговорил:

— А теперь посмотрим на праздник маршала д'Анкра!

Если бы Кончини видел эту улыбку, он бы не на шутку испугался.

Зарешеченное окно камеры номер четырнадцать в Казначейской башне выходило на поля и луга. Четверо часовых стояли у подножия башни, еще четверо — на крепостной стене.

Конде закончил скудную трапезу. Охранник унес посуду. Тогда заключенный подошел к окну. Внезапно он вздрогнул.

«Кто этот человек? — прошептал Конде. — Что он здесь делает? Чего ждет?»

Какой-то мужчина, стоявший по ту сторону рва, внимательно смотрел на Бастилию.

И вдруг принца осенило: этот человек пришел сюда ради него!

Схватив клочок бумаги, он быстро написал несколько слов и завернул в листок монету в пять ливров.

Затем Конде снова кинулся к окну. Мужчина стоял на прежнем месте.

Тогда принц громко крикнул, чтобы привлечь его внимание, и, просунув руку между прутьями, швырнул записку вниз.

Она упала, и человек тут же подобрал ее. Внезапно раздались выстрелы. Мужчина бросился бежать и вскоре скрылся из вида. На лестнице раздался громкий топот. Через несколько секунд в камере появился комендант Бастилии в сопровождении десяти охранников.

— Что вы от меня хотите? — в ужасе пробормотал Конде.

— Монсеньор, — произнес де Невиль, — вы бросили записку прохожему. Отрицать бесполезно: мы все видели. Я вынужден строго наказать вас.

— Наказать? — вздрогнул принц.

— Теперь вы будете находиться в другом месте! Стража, отведите монсеньора к Четвертому Колодцу! Это как раз одна из излюбленных камер принцев. Окно там выходит во внутренний двор.

Конде успокоился: он был даже доволен. Принц устало махнул рукой. Это означало, что ему все равно.

— Однако, господин комендант, — сказал офицер, — эта камера уже занята. Куда нам деть заключенного, который там сидит?

— Но это же очень просто! Приведите его сюда!

Итак, Конде очутился в камере, очень напоминавшей его прежнее обиталище. Правда, окно выходило на узкий темный двор.

От нечего делать принц стал наблюдать за окном своего бывшего места заключения. Конде удивило, что там до полуночи горел свет…