Капитан

Глава 3

Когда шевалье де Капестан очнулся, ему сначала показалось, что он все еще находится на постоялом дворе «Сорока-воровка». Затем молодой человек начал припоминать последние события: свой приезд в Париж, встречу с Ринальдо и с бедолагой, которого юноша спас от кинжала итальянца-провожатого, аудиенцию у маршала д'Анкра, бесшумное появление убийц, яростную схватку, безумное бегство по лестнице и по коридору, отчаянный рывок к распахнутой двери, за которой юноша и укрылся, успев повернуть ключ в замке.

— Да, ничего не скажешь, — пробормотал шевалье, — я здорово влип… Экая незадача! Гм! Уж очень здесь темно… Может быть, они сунули меня в печь, полную золы? Или я уже в могиле? Занятно! Неужели я умер? Однако, по-моему, тогда бы ничего не слышал и не чувствовал. А я слышу и чувствую… Надо бы крикнуть что-нибудь для проверки…

— Вот незадача! — сердито гаркнул он.

— Что? — отозвался неясный далекий голос. Капестан не уловил этого ответа, но зато услышал самого себя и остался этим вполне доволен.

«Я не умер, — с полной уверенностью заключил он. — Слышу прекрасно».

Теперь пришло время проверить зрение. Мощным усилием воли Капестан заставил себя разлепить тяжелые веки — и обнаружил, что лежит в узком коридорчике, куда через щели между черепицами крыши проникал слабый свет.

С большим трудом поднявшись на ноги, Капестан оперся о дверь и вытер пот, струившийся по лбу.

Но лихая натура шевалье уже взяла свое, и он завопил во все горло:

— Клянусь Вакхом! Какая удача!

— Что? — повторил таинственный и далекий голос.

Однако Капестан не услышал его и на сей раз. Обернувшись к двери, он схватился за ключ… Ключ повернулся! Он потянул дверь на себя… Она отворилась!

Следующая секунда была для Капестана ужасной. В такие мгновения может разорваться сердце… Шевалье закрыл глаза.

— Замуровали! — прохрипел он. — Замуровали заживо! Я умру здесь от голода и жажды! Не так уж я ошибся: это и в самом деле могила. Только меня кинули в нее живым! О, как я хочу пить! Ужасная жажда жжет мне глотку огнем!

С этими словами Капестан отпрянул от кирпичной стены, наглухо закрывшей выход из коридора. Внезапно голова шевалье во что-то врезалась, и он упал на колени. В ту же секунду в коридорчике стало немного светлее; послышался такой звук, с каким по мостовой, подпрыгивая, катится камешек; затем наступила тишина — и вдруг, где-то очень далеко или очень глубоко, раздался звон — будто о булыжники разбилось глиняное или фаянсовое блюдо.

Присмотревшись, Капестан понял, в чем дело. Он сильно ударился головой о внутреннюю поверхность крыши с очень крутыми скатами и выбил кусок черепицы, который, соскользнув вниз, разлетелся на мелкие кусочки. Шевалье стоял на коленях под образовавшимся отверстием, откуда проникало немного света и веяло прохладой. Юноша почувствовал, как на лоб ему упала капля и, подняв глаза, увидел, что идет дождь. Моментально воспряв духом, шевалье потянулся к этим струйкам, с жадностью ловя губами драгоценную влагу… затем вскочил на ноги, выломал одну черепицу… другую! Вскоре он уже смог просунуть в дыру голову, с наслаждением подставив лицо ливню.

Однако, бросив взгляд на землю, шевалье понял, что надежды на спасение у него нет: спуститься по этой крыше было невозможно. В шестидесяти футах внизу находился небольшой дворик, мощеный булыжником. Иными словами, у молодого человека была лишь одна возможность избежать долгой и мучительной агонии — размозжить себе голову об этот самый булыжник!

— Ну уж нет, скотина! — воскликнул он. — Я не доставлю тебе такого удовольствия! С какой радостью ты бы пришел полюбоваться на мой труп! Но Капестан привык смело смотреть опасности в глаза! И ему еще улыбнется удача!

— Что? — произнес в третий раз таинственный голос.

И Капестан, наконец, услышал этот загадочный вопрос, в котором звучало искреннее изумление. Юноше даже показалось, что мелькнула чья-то странная голова с торчащими во все стороны космами.

Высунувшись из дыры в крыше, шевалье обнаружил, что двор обнесен высокой стеной, над которой торчит остроконечная кровля — и в самой середине этого шпиля вдруг отворилось крохотное оконце.

— Что? — воскликнул в свою очередь юноша с не меньшим удивлением, чем его таинственный собеседник.

Удивление шевалье было вызвано тем, что в окне показалась жутко всклокоченная голова с вытаращенными глазами.

— Скажите-ка, любезный! — крикнул Капестан.

— Потише! — прервала его голова. — Не орите так, сударь! Вы что, меня не узнаете?

— Так я с вами знаком? — понизил голос шевалье. — Хотя… Мне и впрямь уже доводилось видеть этот острый нос, этот рот до ушей, эти круглые глаза, а, главное, эти космы. Вспомнил! Ты — Незадача!

— Прошу прощения, сударь, — поправила голова, — сегодня меня зовут Удачей!

— Так ведь утром ты сказал, что твое имя Незадача?

— Это было вчера, когда вы меня спасли, — объяснил патлатый. — Тогда я был Незадачей. Теперь же зовусь Удачей.

— Значит, мы встретились вчера? — изумился Капестан. — Выходит, я проспал весь день и всю ночь? А что ты здесь делаешь? — поинтересовался он.

— Я у себя дома, — с достоинством ответил горожанин.

— У себя дома? — переспросил юноша. — Стало быть, ты живешь во дворце Кончини?

— Это вовсе не дворец маршала д'Анкра, — обиделся патлатый. — Я у себя, иными словами, в самой верхней мансарде дома, который стоит последним в тупике Маладр, что выходит на улицу Гарансьер… но вы, сударь, вы-то что делаете здесь, на этой крыше — да еще под проливным дождем?

— Что я здесь делаю? — усмехнулся Капестан. — Я подыхаю, вот что я делаю! Сначала мерзавцы едва не зарезали меня, а потом замуровали в коридоре… так что если я не умру от потери крови, то протяну ноги от голода и жажды.

— Это что ж — с вами так обошлись люди Кончини? — захлопал глазами патлатый.

— Именно, черт побери! — воскликнул шевалье.

— Какая удача! — возликовал обитатель мансарды. — А я думал, вы служите маршалу д'Анкру… ведь вы были вместе с подлецом Ринальдо. Положитесь на меня. Я из Перигора… мы, перигорцы, из любого положения умеем найти выход. К тому же, я воевал в армии великого Генриха IV… и вообще, сегодня — один из тех дней, когда я зовусь Удачей… а значит, вам тоже повезло!

С этими словами голова исчезла, и окно закрылось. Капестан, изрядно промокнув, отошел от отверстия в крыше. Юноша был ошеломлен неожиданной встречей, но в сердце его затеплилась надежда, а вместе с ней и жажда жизни. В первую очередь шевалье занялся своими ранами: разорвав рубашку на полосы и намочив их под струями дождя, он кое-как перевязал руку и плечо.

Подобно всем тогдашним искателям приключений, Капестан имел некоторые познания в хирургии. Поэтому он быстро определил, что ни одна из полученных им царапин большой опасности не представляет. Конечно, его лихорадило, он испытывал жгучую боль, но даже перевязка на скорую руку уже принесла заметное облегчение.

В Париже быстро темнело. Капестан улегся в углу сумрачного коридора в надежде обрести минутное забвение. Однако сон не шел: перед глазами юноши кружились какие-то безумные видения, он что-то невнятно бормотал и ворочался с боку на бок.

— Вот те на! — произнес вскоре Капестан. — Теперь мне будут докучать еще и мухи! Обнаглели совсем! Уже на нос садятся. У-у, сейчас я тебя поймаю!

Окончательно проснувшись, юноша схватил то, что щекотало его по лицу. Но это оказалась вовсе не муха, а тоненькая веревочка, которая свисала из отверстия в крыше.

— Удача! — радостно вскричал шевалье, догадавшись, что веревку спустил обитатель соседней мансарды.

— Удача! — улыбаясь, повторил молодой человек.

— Нет! Сегодня вечером опять Незадача! — отозвался горожанин. — Но это неважно. Тяните за веревку… осторожнее! Главное, не упустите свой конец! Ну, тяните же!

Капестан стал тянуть, и внезапно к нему в руки упал мешок, привязанный к веревке. С бьющимся сердцем юноша заглянул в него и увидел кусок ветчины, пирог и бутылку вина. Шевалье издал восторженный вопль, с каким потерпевший кораблекрушение мог бы встретить пищу, свалившуюся с неба. Осушив одним глотком половину бутылки, Капестан накинулся на ветчину и пирог. Когда вино было выпито до последней капли, а от ветчины с пирогом не осталось и следа, молодой человек почувствовал себя сильным, как Самсон[6].

— Что ты сейчас делаешь, Удача? — крикнул он соседу.

— Тоже ужинаю, сударь… — отозвался тот. — Как вам пирог?

— В жизни не едал ничего вкуснее! — засмеялся Капестан. — Спасибо, Удача!

— Говорю же вам, Незадача! — донеслось из мансарды. — Целых три месяца я тешил себя надеждой, что на первую же монету, ниспосланную мне свыше, я куплю себе пирог. И вчера вы дали мне экю. Но у вас такой хороший аппетит… — горько вздохнул патлатый. — А я поклялся, что буду верен вам до самой смерти! Словом, пирог я отправил вам, а сам жую корку черствого хлеба, но пытаюсь представить себе, что это кусок пирога.

Капестан был тронут.

— Сударь, — продолжал горожанин, — это еще не все. Тяните за веревку… тяните сильнее!

— Второй пирог? — изумился шевалье.

— Нет, сударь, доска, — ответил патлатый. — Тяните. Держите крепче.

Шевалье послушно дернул за веревку — и увидел, как из оконца мансарды к нему поползла прочная длинная доска, которую осторожно придерживал сосед. Вскоре один конец доски уперся в отверстие над головой Капестана, а второй лег на подоконник мансарды.

— А теперь — вперед! — вскричал горожанин. Капестан содрогнулся при мысли, что придется пройти по этим шатким мосткам на высоте шестидесяти футов над землей. Однако, расширив отверстие в крыше, он без колебаний ступил на доску и бесстрашно двинулся вперед. Через несколько секунд шевалье влез через окошко в мансарду, а его спаситель, открыв дверь, выходившую в длинный коридор, положил на место доску с веревкой; все это он позаимствовал у плотников, чинивших крышу и хранивших здесь свой строительный инвентарь.

Затем патлатый зажег огарок свечи. Капестан огляделся и увидел, что в крохотной комнатушке из мебели наличествовали только большой сундук да табуретка. Сундук его заинтриговал.

— Это что такое? — спросил шевалье.

— Моя спальня и столовая, — ответил горожанин. — Когда меня клонит ко сну, я открываю сундук и зарываюсь в сено, которым он набит. А перед едой захлопываю крышку и накрываю на стол. Сегодня утром, выбравшись из своей спальни, я залез на табурет, чтобы посмотреть на небо, и тут мне по казалось, будто кто-то стонет во дворце моего соседа, прославленного маршала д'Анкра. Я навострил уши, но ничего нельзя было разобрать в этих монотонных жалобных звуках; я уж собрался было слезть с табуретки, однако вдруг услышал свое имя — вроде бы из того же самого места, откуда доносились охи и вздохи. Словом, я решил остаться на посту. Тут изнутри пробило крышу — будто снарядом, выпущенным из катапульты, а из отверстия вылезла голова — ваша голова, сударь. Ну, что было дальше, вы знаете, — закончил свой рассказ обитатель мансарды.

— И ты меня выручил! — воскликнул Капестан. — Просто спас мне жизнь! Спасибо, дружище Незадача.

— Простите, сударь, — возразил тот, слегка покраснев. — Поскольку я имел честь помочь вам, то хочу сегодня зваться Удачей.

— Послушай, — промолвил шевалье, — если нам придется провести некоторое время вместе, то уж будь добр, скажи мне сразу, какое имя выбираешь на ближайшие дни.

Почесав в затылке, горожанин промолвил:

— Признаюсь вам сударь: меня зовут Коголен.

— Теперь еще и Коголен! — схватился за голову шевалье. — Но почему Коголен?

— В нашем семействе это имя переходит от отца к сыну, — терпеливо объяснил патлатый.

— Положительно, у тебя слишком много имен! — вздохнул молодой человек.

— Но сердце у меня одно! — вскричал Коголен. — И оно будет верным вам до самой смерти!

— Коголен, ты славный малый, — похлопал его по плечу Капестан. — Но скажи мне, что ты поделываешь в жизни?

— Ищу удачу, сударь, — ответствовал патлатый.

— Надо же! — изумился шевалье. — Вообрази, я тоже ищу удачу!

— Вы найдете ее, сударь, — уверенно заявил Коголен. — Я это вижу по вашему лицу, да и по вашей хватке тоже.

И обитатель мансарды принялся обрабатывать раны шевалье имеющейся у него целебной мазью. Когда же Капестан выразил удивление подобной запасливостью, горожанин пояснил:

— Сударь, мне довелось быть в услужении у аптекаря, который выставил меня за дверь, потому что супруга его начала строить мне глазки. Но я, сказав последнее прости аптекарям обоего пола, прихватил с собой кое-какие пузыречки и флакончики — так, на память… А теперь, если желаете, я готов уступить вам на сегодняшнюю ночь свою спальню.

Капестан, ослабевший от потери крови и захмелевший от выпитого вина, немедленно рухнул в сундук. Сено показалось юноше мягче пуховой перины, и он сразу же уснул.

Открыв глаза, когда было уже совсем светло, шевалье обнаружил, что лихорадки нет и в помине, что передвигаться он может, почти не морщась от боли, и что у него разыгрался зверский аппетит.

— Коголен, — сказал он, — хочешь поступить ко мне на службу?

— Хочу ли я, сударь? — воскликнул горожанин. — Да мне просто счастье привалило!

— Прекрасно! — кивнул Капестан. — Потом я объясню, что тебе придется делать. А пока возьми эти пять пистолей.

— Пять пистолей! — вскричал Коголен. — О, сударь, позвольте мне хотя бы на сегодняшний день взять имя Удача!

— Итак, держи эти пистоли — и отправляйся на барахолку, — распорядился молодой человек. — Прихвати с собой мою разодранную одежду и подбери мне по мерке новый костюм. Сам тоже приоденься, как подобает слуге шевалье де Капестана. Ступай и не забудь раздобыть еды на обед.

В восемь часов утра Капестан в новом наряде и совершенно преобразившийся Коголен спустились из мансарды на улицу. Шевалье сказал:

— Забирай все, что у тебя есть ценного и прощайся со своей конурой. Отныне ты будешь находиться при мне.

— Единственная ценность, которой я обладаю, — это моя собственная персона, — ответил Коголен.

— Тогда пошли, — ухмыльнулся Капестан. — Но заруби себе на носу: на улице следуй за мной в трех шагах, если я пеший, в шести — если я верхом, — строго проговорил он. — Все должны видеть, что ты мой слуга. Говорить можешь, только если я тебя спрашиваю.

И Капестан двинулся на поиски постоялого двора, намереваясь поселиться там вместе с Коголеном.

Дойдя до улицы Вожирар, он машинально повернул направо, иными словами, туда, где дома попадались все реже, а сама улица за монастырем Босоногих кармелитов становилась похожей на проселочную дорогу. Неторопливо шествуя в сопровождении Коголена, шевалье вдруг услышал за спиной стук копыт и, обернувшись, увидел всадника, который поднимал лошадь на дыбы, пускал ее то рысью, то галопом, заставлял поворачивать и пятиться — словом, совершал все то, что обычно делают, сев на незнакомого коня.

— Это Фан-Лэр! — прошептал Капестан, вздрогнув от радости и гнева. — Его прибрал к рукам… можно сказать, опозорил один из тех негодяев, что пытались убить меня!

Действительно, шестеро наемных убийц маршала д'Анкра разыграли в карты лошадь, стоявшую в конюшне. Удача улыбнулась Монревалю: став новым «законным» обладателем Фан-Лэра, он вывел коня на прогулку, чтобы получше изучить его повадки.

Внезапно послышался какой-то странный свист. Фан-Лэр резко остановился. Монреваль пришпорил лошадь, но она лишь негодующе тряхнула головой и застыла на месте.

— А! — прошипел Монреваль. — Ты такой же упрямец, как твой бывший хозяин?

Вновь раздался свист, прозвучавший немного по-другому. Фан-Лэр начал пятиться. На третий свист он двинулся вперед, взбрыкивая при каждом шаге.

Монреваль разразился проклятиями. Фан-Лэр вставал на дыбы, исполняя фантастические пируэты, кружил и метался из стороны в сторону, словно обезумев, лягался и вскидывал крупом, пытаясь сбросить всадника. Монревалю не удалось усидеть в седле: взлетев в воздух на десять футов, он шлепнулся на мостовую и остался лежать без движения.

А Фан-Лэр тут же с радостным ржанием устремился к Капестану. Шевалье, обхватив обеими руками голову благородного животного, поцеловал его в ноздри; затем легко вскочил в седло, даже не взглянув на Монреваля, чтобы узнать, жив тот или расшибся насмерть.

— Сударь! — закричал Коголен. — Мне идти в трех шагах или в шести? Вы верхом, но я-то пеший…

— Неважно, следуй за мной! — распорядился шевалье.

Через триста метров Капестан остановился возле гостиницы довольно непрезентабельного вида.

— «Генрих Великий», — промолвил шевалье, задрав голову и рассматривая вывеску, где красовалась фигура, которую, видимо, следовало считать изображением покойного короля. — Судя по названию, это весьма достойный постоялый двор.

Спешившись, молодой человек завел коня во двор, и к юноше тут же устремился лысый толстяк с колпаком в руке.

— Как тебя зовут? — спросил шевалье.

— Мэтр Люро, к вашим услугам! — поклонился хозяин гостиницы. — Мой пирог с начинкой из жаворонков произвел фурор в Лувре!

— Так вот, мэтр Люро, мне нужна комната для меня, каморка для моего слуги, место в конюшне для моей лошади, — заявил Капестан. — Теперь слушайте внимательно. Если я увижу, что вы подсматриваете в замочную скважину, — отрежу уши. Если узнаю, что хвастаете честью, которую я вам оказываю, поселившись здесь, — вырву язык.

Хозяин принялся красочно расписывать свою скромность, клятвенно обещая, что словечка никому не проронит, а затем проводил Капестана в жалкую комнатку, к которой примыкала темная каморка.

«Это переодетый принц, не иначе», — подумал он.

— Монсеньор, — произнес мэтр Люро вслух, — это покои, достойные короля.

— Вы, часом, не гасконец, любезный? — осведомился шевалье.

— Нет, монсеньор, я из Нормандии, — ответил Люро.

— Очень хорошо. И во сколько вы оцениваете эти покои, достойные короля? — с некоторым беспокойством поинтересовался Капестан.

— За комнату, чуланчик и стойло для лошади — всего-навсего шесть пистолей в месяц, — объявил хозяин.

Комната, действительно, была лучшей на постоялом дворе, но больше двадцати ливров мэтр Люро за нее никогда не просил.

— Сударь, — сказал Коголен, едва толстяк скрылся за дверью, — позвольте мне отлучиться на четверть часа. Хочу выйти на дорогу.

— Коголен, ты открыл рот, хотя я тебя ни о чем не спрашивал, — строго заметил Капестан. — В следующий раз за подобную дерзость получишь трепку. Теперь говори, зачем тебе понадобилось выходить на дорогу?

— Как же, сударь! — удивился слуга. — Я дождусь первого всадника и начну свистеть, как вы, чтобы лошадь сбросила седока и прибежала ко мне. Тогда я смогу сопровождать вас верхом.

— Превосходно, Коголен, — кивнул молодой человек. — Ступай, друг мой, попытай счастья, — милостиво разрешил он.

Окрыленный Коголен немедленно умчался. А шевалье, задумавшись, вскоре пришел к выводу, что среди стольких необычных событий лишь одно взволновало его по-настоящему — встреча с девушкой, которую он вырвал из лап Кончини.

— Она дочь герцога Ангулемского, — пробормотал Капестан, — и участвует в заговоре. Ничего нового Кончини мне не сообщил. Я сам видел Карла Ангулемского среди мятежных дворян, на собрании в «Сороке-воровке». Маршал хочет разделаться с герцогом. Так почему бы мне не предупредить этого благородного сеньора? Надо пойти на улицу Дофин… куда этот негодяй хотел меня послать, чтобы я убил главу заговорщиков… Пойти и сказать герцогу… Но что же я ему скажу?

При мысли о том, что он спасет герцога Ангулемского, Капестан возликовал, однако почти сразу помрачнел и понурился.

— Дочь герцога Ангулемского! — повторил он, на сей раз с горечью. — Стало быть, внучка короля и дочь одного из самых надменных вельмож Франции. Кто она — и кто я?

И все же шевалье твердо решил предупредить герцога о грозящей тому опасности. Тут в дверях появился Коголен и произнес просто:

— Сударь, уже полдень, и я велел мэтру Люро подать вам этот знаменитый пирог с начинкой из жаворонков…

— Полдень! — вздрогнув, прервал его Капестан. — Ведь в полдень меня ждет на постоялом дворе «Три короля» этот молодой вертопрах, маркиз де Сен-Мар. Он подумает, что я струсил! Дьявольщина! Коголен, мою шпагу! Коня! — вскричал юноша.

— Сударь, — жалобно промолвил Коголен. — У вас по меньшей мере полчаса в запасе. Когда близится обед или ужин, мой желудок всегда меня подгоняет. Вы можете безбоязненно отведать благородное творение мэтра Люро, а уж затем отправиться к «Трем королям». Клянусь, вы поспеете вовремя!

Вместо ответа Капестан приказал Коголену собираться. Тот, вздохнув, подчинился: оседлал и взнуздал Фан-Лэра, а затем вывел вторую лошадь — к немалому изумлению своего господина.

— Что ты делаешь, черт возьми? — воскликнул Капестан.

— Седлаю свою лошадь, чтобы сопровождать вас, сударь, — спокойно объяснил слуга.

— Лошадь? У тебя завелась лошадь? Когда же ты ее приобрел? — изумился шевалье.

— Час назад, сударь, — ответил Коголен. — Как вы помните, я, испросив у вас разрешения, вышел на дорогу и стал свистеть каждому проезжающему всаднику. Только все было зря: как я ни разливался на разные лады, ни один конь не пожелал сбросить своего седока. Я уже собирался вернуться в гостиницу, но тут к моей радости вот этот рыжий жеребец остановился. К несчастью, оказалось, что его придержал сам всадник: он спешился, бросился на меня с палкой и начал охаживать, приговаривая, что научит меня, как себя вести. По его словам, я нанес ему своим свистом страшное оскорбление. Отдубасив меня, он спросил, отчего я решился на такую дерзость, и я тут же все ему рассказал. Тогда, сударь, этот человек — он оказался честным барышником из Вожирара — так вот, этот человек расхохотался и заверил меня, что если я свистну на особый манер, рыжий жеребец подойдет ко мне… а еще добавил, что уступит лошадь даром. Я свистнул, как он показал, рыжий жеребец подошел ко мне, и я отвел его на конюшню, а барышник отправился дальше пешком. Очень добрый человек, сударь, но с причудами: из чистого упрямства не хотел показать мне, как надо свистеть, пока я не выложил несколько пистолей, взятых из вашего кошелька.

— И сколько же ты ему дал? — осведомился шевалье.

— Пятнадцать, монсеньор, всего пятнадцать пистолей, — успокоил хозяина Коголен.

Капестан знал толк в лошадях. Бросив на рыжего жеребца оценивающий взгляд, он пробормотал:

— Сто пятьдесят ливров! В общем, не слишком дорого. Барышник обошелся с тобой по-божески. Сколько же осталось в кошельке? — поинтересовался юноша.

— Девять пистолей, сударь. Вы еще богаты, — улыбнулся Коголен.

Шевалье, вскочив в седло, взял с места в карьер и вскоре уже въезжал на улицу Турнон, даже не думая скрываться, а только лишь надвинув на глаза шляпу. Это была безумная отвага… Добравшись без помех до постоялого двора «Три короля», Капестан велел проводить себя к Сен-Мару и вошел в комнату маркиза в тот момент, когда пробило полдень.

— Браво! — воскликнул Сен-Мар. — Шевалье, наша точность воистину сродни вежливости королей…

— Вы в этом сомневались? — поднял бровь Капестан.

— Боже сохрани! Давайте сразу же обговорим условия нашего поединка, — предложил маркиз. — Ваше оружие?

— Назовите свое! — ответил Капестан.

— В таком случае рапира и кинжал! — заявил Сен-Мар.

— Отлично! — кивнул шевалье. — Любое оружие годится, было бы острие!

— Теперь время, — продолжал маркиз. — Сегодня, в три часа пополудни?

— Великолепно! — промолвил шевалье.

— За садами герцога Люксембургского? — спросил Сен-Мар.

— Согласен и на сады, — проговорил Капестан. Молодые люди, поклонившись, обменялись выразительными взглядами: каждый из них испытывал к противнику чувство, очень похожее на восхищение. И когда шевалье направился к двери, юный маркиз вскричал:

— Поскольку мы будем драться только в три, не окажете ли мне честь разделить со мной обед, специально заказанный по такому случаю?

Капестан не стал скрывать, что чертовски проголодался, и оба противника направились в соседнюю комнату, где был накрыт роскошный стол.

Они сели друг против друга. Обед был превосходен, беседа — необыкновенно занимательна. Сен-Мар рассказывал о своих любовных приключениях, а Капестан — о сражениях, в которых ему довелось участвовать. Правда, шевалье благоразумно умолчал о том, что побывал на собрании заговорщиков, куда его пропустил сам Сен-Мар. Капестан признался только, что приехал в Париж с намерением сделать карьеру, и маркиз торжественно пообещал, что если им обоим удастся пережить дуэль, то Капестан может рассчитывать на поддержку, ибо Сен-Мару предстоит играть весьма значительную роль при дворе — в особенности после женитьбы.

— Потому что, — добавил молодой маркиз со вздохом, — я должен обвенчаться… таков приказ отца, и этого требуют некоторые политические обстоятельства. Говорят, моя невеста очень красива, но я ее не видел, да, признаться, и не жажду увидеть.

К двум часам дня будущие противники уже явно симпатизировали друг другу.

«Он сторонник герцога Ангулемского, — думал Капестан, — значит, враг Кончини. Я никому не уступлю честь предупредить герцога о том, что узнал в кабинете подлого маршала… но, пожалуй, можно рассказать маркизу о схватке с наемными убийцами…»

«Какая жалость, — размышлял в свою очередь Сен-Мар, — что этому благородному человеку вздумалось поухаживать за единственной девушкой, которая мне дороже жизни… О Марион, дорогая моя Марион!»

— Знаете, друг мой, — сказал шевалье, — я вполне мог опоздать на нашу встречу или даже вовсе не прийти. От смерти меня спасло лишь чудо!

И Капестан начал изображать в лицах беседу с Кончини, битву с разъяренными головорезами маршала, свое отчаяние в коридоре с наглухо замурованной дверью и необыкновенное вмешательство Провидения, которому шевалье был обязан жизнью. Сен-Мар слушал с горящими глазами, не скрывая восторга и изумления.

— Это великолепно! — вскричал он наконец. — Непостижимо!

— Правда? — простодушно спросил Капестан.

— Ах, шевалье, отчего мы с вами стали врагами? — с горечью проговорил Сен-Мар.

— Действительно, маркиз, не могу понять, зачем нам драться? — пожал плечами Капестан.

Сен-Мар, пристально поглядев на своего противника, медленно произнес:

— Должен сказать, мне сегодня совсем не с руки биться с вами, потому что вечером у меня свидание… и если вдруг мне придется пропустить его из-за раны, я буду в отчаянии. Я должен увидеться с мадемуазель Марион Делорм.

Сен-Мар лгал: у него не было свидания с Марион, но маркиз хотел узнать, как отреагирует на его слова Капестан. Шевалье благодушно осведомился:

— Это та красивая девушка, с которой я познакомился в Лонжюмо?

— Именно! — угрожающим тоном подтвердил Сен-Мар.

— Есть превосходный способ все уладить: отправляйтесь сегодня вечером на свидание, а драться мы будем завтра, — любезно предложил Капестан.

— Как? — вскричал Сен-Мар. — Вас совершенно не волнует, что у меня свидание с Марион и что она меня любит?

— А с чего бы мне из-за этого волноваться? — изумился шевалье.

— Ах, милый друг, вы сняли камень с моей души! — облегченно вздохнул маркиз. — Отныне я счастливейший человек на свете. Располагайте мной: моя шпага, мой кошелек, мои связи — все к вашим услугам!

— Но уже три часа, — в замешательстве пробормотал Капестан, — и…

— К дьяволу дуэль! — завопил Сен-Мар. — Лантерн! Живо, подавай еще вина! Хереса! Кипрского! Разве ты не видишь, олух, что друг мой изнывает от жажды? Нас ждет схватка с бутылками: победит тот, кто выпьет больше!

— Ах, маркиз, — воскликнул, смеясь, шевалье. — Я чую западню: вы предлагаете мне дуэль на испанских и островных винах, тогда как я силен только во французских!

— Лантерн! — крикнул Сен-Мар лакею. — Анжуйское сюда! Бордо! Бургундское! Шампанское! Всю Францию выставляй на стол!

Спесивый и чванный слуга маркиза со всех ног кинулся исполнять приказание своего господина и вскоре появился, сгибаясь под тяжестью целой батареи бутылок; еще столько же тащил Коголен.

Бывшие соперники, ставшие лучшими друзьями, осушили несметное количество бокалов и расстались в пять часов, поклявшись встретиться в самое ближайшее время.

Капестан в сопровождении Коголена, послушно следовавшего за ним в шести шагах, направился на улицу Дофин и на углу набережной, о которой говорил Кончини, действительно увидел особняк — похоже, тот самый, что был ему нужен. Но от этого роскошного дворца почему-то веяло неизбывной грустью. Дом был словно погружен в траур: шевалье, посмотрев на него, невольно вздрогнул, но все же взял в руку молоток, изображавший льва, в пасти которого была зажата пластинка с надписью: «Je charme tout»[7]. Удар отозвался долгим эхом, прокатившимся по пустым комнатам дворца.

— «Чарую все»! — прошептал Капестан. — Знаменитый девиз Мари Туше, любовницы Карла IX, матери Карла Ангулемского…

Именно в ту минуту шевалье вдруг осознал, какая громадная дистанция отделяет его от внучки Карла IX, короля Франции. Таким жалким, бедным, ничтожным показался юноша самому себе, что губы его искривились в горькой усмешке. Он встряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и, понурившись, повернул в сторону улицы Вожирар.

К «Генриху Великому» Капестан с Коголеном подошли, когда уже стемнело. Коголен отвел лошадей на конюшню, обтер их тряпкой, напоил, засыпал им в ясли овса. Закончив работу, слуга обменялся какими-то таинственными знаками с тенью, проскользнувшей во двор гостиницы.

Затем Коголен поднялся в комнату, где сидел в глубокой тоске Капестан. У шевалье гудело в голове от выпитого вина, но еще больше, чем боль в висках, терзали его горькие мысли. Капестан чувствовал себя глубоко несчастным.

— Кто позволил тебе входить без разрешения? — рявкнул он, заметив Коголена. — Ты видишь эту плетку? Вон она висит на гвозде!

— Вижу, сударь, вижу, — пролепетал слуга, дрожа всем телом.

— Сними ее и вдарь себя хорошенько, — распорядился молодой человек.

— Как, сударь, вы хотите, чтобы я сам… — захлопал глазами Коголен.

Вздохнув, он направился за плеткой с гримасой, рассмешившей Капестана.

— Стой! — скомандовал шевалье. — На этот раз я тебя прощаю. А теперь убирайся. Подожди-ка! У тебя космы встали дыбом?

— Да нет же, сударь! — вскричал Коголен, примяв свою шевелюру ударом ладони. — Я хотел вам рассказать, какие странные вещи здесь происходят… но раз вы не хотите слушать, я ухожу.

— Что же здесь происходит? — спросил Капестан.

— Здесь… то есть в вашем кошельке, сударь, — пояснил слуга. — Только что в нем было девять пистолей, а потом вдруг стало девятнадцать. Вот, посмотрите! Девять первых я положил слева… а десять их детишек появились справа.

— Откуда ты взял эти десять пистолей? — с тревогой воскликнул шевалье. — Признавайся, бездельник!

— Клянусь вам, сударь… — заверещал Коголен. Капестан схватился за плеть.

— Мерзавец! — прорычал он. — Ты предал меня! Сейчас ты у меня попляшешь!

— Нет, только не это! — взмолился слуга. — Я все расскажу! Сегодня, когда вы оказали господину де Сен-Мару честь отобедать за его столом, господин Лантерн пригласил меня разделить остатки. Сидя в прихожей, мы сливали опивки из ваших бутылок, но тут господина Лантерна призвал к себе хозяин… В этот момент дверь отворилась, и передо мной появилась сирена…

— Сирена?

— Возможно, это была просто молодая женщина, но я принял ее за сирену… потому что таких красавиц не бывает! «Возьми вот это», — сказала она, сунув мне в руку десять пистолей. Затем спросила: «Ведь это шевалье де Капестан обедает здесь?» — «Он самый» — ответил я.

— Ну, вот видишь, негодяй, ты сам признаешь, что предал меня! — снова взвился юноша.

— Прошу прощения, сударь! — воскликнул Коголен. — Когда мы прибыли в «Три короля» и к нам вышел господин Лантерн, вы сказали ему: «Передай своему хозяину, что его ждет Адемар де Тремазан, шевалье де Капестан!» Вы объявили об этом так внушительно и так громко, что на постоялом дворе не осталось ни одного человека, который бы этого не знал.

— Пожалуй, — нехотя согласился шевалье. — Что дальше?

— Дальше? — произнес юный мелодичный голос. — Дальше? Сейчас вы все узнаете от меня, шевалье!

Капестан, обернувшись, замер в изумлении и восторге. Дверь отворилась. Коголен испарился, а вместо него в комнате появилась девушка, блистающая молодостью и красотой, с дерзким взором и ослепительной улыбкой.

— Мадемуазель Марион Делорм! — прошептал ошеломленный Капестан.

Гостья приблизилась к нему и мгновенно, подчиняясь безошибочному инстинкту, сотворившему из нее неотразимую жрицу любви, обвила руками его шею. Еще невинная, но уже пылкая Марион Делорм впервые домогалась поцелуя мужчины.

— Я люблю тебя! — страстно прошептала красавица.

— Но, — пробормотал шевалье, — разве у вас не назначено сегодня вечером свидание с маркизом де Сен-Маром?

— Я люблю тебя! — повторила девушка, сильнее прижимаясь к Капестану.

Он понял, что нужно немедленно заткнуть уши и закрыть глаза, однако сделать этого не успел. Здравомыслие отступило перед натиском Марион.

Что ты хочешь, суровый читатель? Шевалье было всего двадцать лет. Добавим к этому замечательное вино маркиза, выпитое за обедом…

Так завершилась дуэль маркиза де Сен-Мара и шевалье де Капестана.

В тот момент, когда Марион Делорм, проскользнув во двор гостиницы, сделала знак Коголену, у ворот «Генриха Великого» остановились двое мужчин, следовавших за девушкой на некотором расстоянии и наблюдавших за каждым ее шагом.

Одним из них был епископ Люсонский, герцог де Ришелье. Вторым — человек по имени Лаффема, мечтавший поступить на службу к могущественному прелату.

Ришелье решил выследить свою красавицу, дабы собственноручно убить соперника, имени которого еще не знал. Лаффема удалось переубедить прелата.

— Предоставьте это мне, монсеньор, — заявил он. — Только разрешите мне быть при вас. Я уродлив и мерзок, меня презирают за то, что я ненавижу все человечество. Если вы пожелаете, ненависть моя станет вам подпорой. Я буду верным слугой и в слабостях ваших, и в величии, в любовных интригах и в политике. Монсеньор, Лаффема будет вам предан душой и телом. Что вы на это скажете?

— Отлично, — произнес Ришелье, — принимаю тебя на службу.

— В таком случае возвращайтесь к себе, монсеньор, — проговорил Лаффема. — Я же останусь здесь. Сегодня вечером начинается моя служба. Завтра вы будете знать, как зовут любовника мадемуазель Марион.

— Я убью этого человека! — вспыхнул Ришелье.

— Нет, монсеньор, — тонко улыбнулся Лаффема. — Это мое дело. Вам достаточно лишь вынести приговор. Вы обрекаете его на смерть?

На какое-то мгновение епископ Люсонский заколебался, но тут же принял решение.

— Пусть он умрет! — произнес прелат холодно. Ришелье удалился, а Лаффема вошел на постоялый двор, где провел около двух часов, а затем отправился в свой дом, стоявший напротив дворца герцога Ангулемского.

На следующий день Лаффема спозаранку явился на постоялый двор «Три короля» и приказал доложить о себе маркизу де Сен-Мару. Встреча продолжалась недолго. Сен-Мар, выскочив из комнаты, взлетел на коня и с искаженным от бешенства лицом помчался к «Генриху Великому». Маркиза обуревала жажда мести.

Лаффема, в свою очередь, устремился к епископу Люсонскому.

— Монсеньор, — сказал он прелату, — вам необходимо добиться, чтобы уже сегодня появился эдикт, карающий смертью любого, кто убьет своего противника на дуэли.

— Зачем? — спросил Ришелье.

— Затем, что маркиз де Сен-Мар собирается прикончить некоего шевалье де Капестана, который провел ночь с мадемуазель Марион! — заявил Лаффема.

Ришелье вздрогнул всем телом. Лаффема же добавил с ужасной улыбкой:

— Я устроил так, что Сен-Мар убьет Капестана. Теперь ваша очередь, монсеньор. Эдиктом о дуэли вы можете погубить Сен-Мара!

Когда шевалье де Капестан лишился чувств в узком коридоре, где его замуровали заживо, маршал д'Анкр направился в изящный особнячок в проулке Кассе.

Поднявшись по лестнице, Кончино Кончини оказался лицом к лицу с Жизелью д'Ангулем. Потрясенный красотой девушки, он тут же объявил, что готов на все, дабы завоевать ее сердце: обещал, что купит княжество в Италии и принудит папу аннулировать брак с Леонорой.

— Предлагаю вам стать моей женой! — пылко воскликнул маршал, которого ничуть не смутил ледяной взгляд девушки. — Скажите «да», и я немедленно верну вам свободу.

— Сударь, — ответила Жизель Ангулемская с глубочайшим презрением, — княжество ваше будет куплено на ворованные деньги, а корону вашу отольют из награбленного золота. Неужели вы всерьез рассчитывали соблазнить меня насилием, грабежом и воровством?

Маршал д'Анкр в смятении попятился.

— Не торопитесь! — проскрежетал он. — Подумайте хорошенько! Ваш отец в моей власти. Завтра он предстанет перед судом. Через две недели ему отрубят голову. Вам этого мало? Бельфегор!

Появился слуга-нубиец.

— Бельфегор, где находится сейчас безумная женщина по имени Виолетта? — спросил Кончини.

— В комнате этажом выше, монсеньор. Эту особу заперли там сегодня утром, — сообщил чернокожий великан.

Мать в руках этого чудовища! Жизель затрепетала.

— Поднимись наверх! — приказал Кончини. — Когда я крикну «Руби» — но не раньше! — снесешь ей голову ударом сабли!

Жизель д'Ангулем в ужасе замерла, сознавая, что жизнь родителей зависит от ее ответа, но тут внезапно распахнулась дверь, и на пороге появились две женщины.

Кончини в изумлении воззрился на них. Он узнал Леонору Галигаи, свою супругу, и Марию Медичи, королеву-мать, свою любовницу.

— Мадемуазель, — сказала Леонора, — не тревожьтесь. Ваш отец вовсе не арестован, а вашей матери нет в этом дворце. Господин маршал солгал вам. Я его жена, а это — Ее Величество королева.

Жизель бросилась к ногам Марии Медичи.

— Взываю к вам, мадам, ибо этот человек преследует меня, — вскричала девушка.

— Следуйте за мной в Лувр, дитя мое, — промолвила королева. — Господин маршал уверил меня, что должен допросить вас в связи с вашей причастностью к заговору. Но я решила побеседовать с вами сама. Идемте!

Кончини молчал под испепеляющим взором Марии Медичи. Мгновение спустя королева и Жизель исчезли.

…Оставшись наедине с маршалом д'Анкром, Леонора Галигаи смело встретила его разъяренный взгляд. Женщина сознавала свою силу. О появлении соперницы в лице Жизели предупредила королеву именно Леонора — но она же могла одним словом примирить любовников. Кончини нуждался в ней. Он знал это. Однако известно ему было и другое: ради него Леонора пойдет на все.

— Что вы собираетесь сделать с этой девушкой? — пробормотал он.

— Сегодня вечером ее отпустят на свободу, — ответила Леонора. — Так нужно, ибо я рассчитываю с помощью этой особы проникнуть в самый центр заговора. Она уверена, что всем обязана мне, а, значит, выведет меня на главарей… Герцог Ангулемский, Гиз и Конде окажутся в моих руках!

— Что ж потом? — хрипло спросил маршал.

— Потом? — пожала плечами Галигаи. — Потом она умрет… так нужно! Но — слушай меня хорошенько, Кончино! — через четыре дня, не позже, умрет и король!

Кончини с ужасом взглянул жене в лицо, внезапно озарившееся светом любви.

— Тогда, — продолжала Леонора, — поскольку королевству необходим государь, поскольку Мария Медичи всецело принадлежит нам, поскольку герцог Ангулемский и Гиз с Конде очень скоро выйдут из игры, останется только один возможный король…

Ослепленный, оглушенный Кончини был не в силах отвести взгляда от женщины, для которой единственным смыслом жизни являлось его возвышение.

После секундной паузы Леонора Галигаи произнесла наконец голосом, дрожавшим от страсти и честолюбия:

— Этим королем, Кончино, будешь ты!

В Лувре Людовик XIII, юный король Франции, готовился к предстоящей в Медонском лесу охоте.

Облачившись в охотничий костюм, Людовик пересек галерею, окна которой выходили во внутренний двор королевской резиденции. Монарха сопровождали всего лишь двое дворян. У выхода его приветствовал Витри, капитан королевской гвардии.

Более никто не склонился перед королем в поклоне: здесь не было ни придворных, ни военачальников, ни прелатов. Высокомерный и печальный, он шествовал один, остро сознавая свою заброшенность. Ему было тогда чуть больше пятнадцати лет.

Со двора доносились веселые крики. Человек пятьдесят дворян, пышно разряженных и горделивых, громко смеясь и шумно переговариваясь, толпились вокруг своего властелина, который был в тысячу раз богаче и могущественнее монарха. Кончино Кончини, маршал д'Анкр с надменным спокойствием принимал почести, приличествующие лишь государю.

«Я слишком молод, — думал Людовик, — и слишком слаб. Терпение! Силы придут, и тогда…»

Даже мысленно он не осмелился закончить начатую фразу. Но когда Люин показал ему соколов, уже подготовленных к охоте, подросток решил, что в один прекрасный день пробьет час иной травли, в которой не нужны будут ни гончие, ни ловчие птицы. Вполне хватит одной доброй аркебузы — главное, чтобы не дрогнула рука!

Кончини горделиво восседал в кресле в окружении заискивающих придворных, не подозревая, что за ним уже следит тяжелый взгляд, прикидывая, куда бы нанести удар…

В ту минуту, когда король выехал из Лувра и направился в Медонский лес, маркиз де Сен-Мар, белый от гнева, остановил своего коня перед воротами гостиницы «Генрих Великий». Спешившись, Сен-Мар вошел во двор, где не было никого, кроме слуги, обтиравшего лошадь.

«Мне знакома эта мерзкая рожа, — подумал маркиз. — Да, да, это лакей негодяя Капестана!»

Коголен, со своей стороны, тоже сразу понял, кто стоит перед ним.

— Ты узнаешь меня, мерзавец? — процедил Сен-Мар.

— Откуда же, сударь? — невинно спросил слуга. — Ведь я в первый раз имею честь вас видеть.

— Послушай, у меня есть для тебя пять двойных пистолей! — заявил маркиз.

— О! О! — воскликнул Коголен, немедленно протягивая ладонь.

— Держи! — промолвил Сен-Мар.

Коголен поспешно сунул в карман монеты Маркиза.

— Но если ты меня обманешь или не пожелаешь отвечать, — продолжил дворянин, — то я спущу с тебя шкуру вот этой плетью! А теперь веди меня в апартаменты шевалье де Капестана.

— Сударь, это невозможно… — пролепетал Коголен.

— Ах, так! — вскричал Сен-Мар, замахиваясь хлыстом.

— Потому что у господина де Капестана нет больше апартаментов! — торопливо объяснил слуга. — Господин шевалье уехал больше часа назад… Да вот и мэтр Люро, хозяин постоялого двора, вам подтвердит!

Появившийся мэтр Люро стал усиленно кивать головой, увенчанной ночным колпаком.

Сен-Мар, трясясь от бешенства, с досадой топнул ногой.

— Если вы ищете шевалье де Капестана, — проговорил Люро, — то найдете его в Медоне. Он отправился именно туда, потому что спрашивал меня о…

Под испепеляющим взглядом Коголена мэтр Люро осекся и почел за лучшее улизнуть на кухню.

— Послушай, — проговорил Сен-Мар, обращаясь к Коголену, — вчера к твоему хозяину приходила молодая женщина. Я знаю, что она провела здесь ночь. Они уехали вместе?

— Я вам все скажу как на духу, — затараторил слуга, — тем более, что этот бесчестный шевалье, отколотив меня, как собаку…

— Друг мой, — прервал его Сен-Мар, — возьми еще два пистоля!

— Спасибо, сударь! — с чувством произнес Коголен. — Так вот, этот негодный шевалье уехал, не заплатив мне ни гроша. И заявил, что ноги его больше не будет в Париже. А молодая женщина ушла отсюда намного раньше.

— Значит, господин де Капестан отбыл, сказав, что больше не вернется? — нахмурился маркиз.

— Именно так, сударь, я остался без хозяина, — горько вздохнул Коголен.

— Приходи завтра утром ко мне, на постоялый двор «Три короля»! Я возьму тебя на службу, — милостиво промолвил Сен-Мар.

В этот миг у ворот остановились два всадника, которых, казалось, заинтересовал происходивший разговор. Сен-Мар направился к своей лошади, а Коголен, устремившись вперед, чтобы подержать маркизу стремя, увидел, как всадники поскакали по дороге в Медон. Это были герцог де Ришелье и Лаффема!

Сен-Мар, вскочив в седло, заколебался: то ли ему устремиться к Марион, чтобы броситься ей в ноги, то ли помчаться в Медон, дабы найти и заколоть Капестана. Последнее желание возобладало, и молодой маркиз, пустив коня в галоп, понесся в Медон.

Коголен же, в ярости ворвавшись на кухню, объявил позеленевшему от страха мэтру Люро:

— С вами все кончено! Вы предали моего господина! Можете прощаться с ушами — он вам их отрубит!

Коголен солгал, говоря, будто Капестан уехал навсегда, отколотив его и не заплатив ни гроша. Но он не покривил душой, сказав, что шевалье рано утром отбыл из «Генриха Великого».

В тот момент, когда к воротам гостиницы подлетел Сен-Мар, наш герой неторопливой трусцой ехал по медонской дороге. Упустив возможность встретиться вечером с герцогом Ангулемским, чтобы предупредить отца Жизели о кознях Кончини, юноша решил оправиться к тому месту, где спас красавицу, вырвав ее из рук маршала д'Анкра.

Опустив в задумчивости поводья, Капестан прервался горьким размышлениям:

«Почему не устоял перед натиском этой бешеной чертовки? Из-за нее я все проворонил! Конечно, в голове у меня гудело от шампанского… да и сердце тоже не камень! Ну ладно, распрощались — и слава Богу! Счастливого пути, бедная Марион! Красивая, остроумная… Отчего же мне так грустно? И отчего по-прежнему так тяжко на душе? Дочь принца, внучка короля… кто ты для нее? Успокойся же, Капестан! Ты и глаз не смеешь поднять на дочь монсеньора герцога Ангулемского… ты можешь только умереть с ее именем на устах!»

Вдруг конь Капестана навострил уши и заржал. А всадник услышал у себя за спиной бешеный стук копыт. Шевалье едва успел посторониться: мимо промчалась лошадь, закусившая удила и совершенно обезумевшая.

— Ко мне! На помощь! — кричал юноша в черном бархатном костюме, безуспешно пытаясь остановить взбесившегося коня.

— Несчастный! — прошептал Капестан. — Он разобьет себе голову о какое-нибудь дерево! Оп, Фан-Лэр, оп, оп!

Фан-Лэр стрелой понесся вперед. Расстояние между ним и обезумевшей лошадью быстро сокращалось. Еще одна секунда, и они оказались почти рядом; последний прыжок — и Капестан настиг молодого незнакомца.

— Смелее! Смелее! Держитесь крепче в седле! — крикнул шевалье.

Юный всадник бросил затравленный взгляд на человека, мчавшегося бок о бок с ним. Внезапно тот пропал из вида! Исчез! Застыл, как вкопанный, оставшись позади, его великолепный конь! И в тот же миг взбесившаяся лошадь затрясла головой, заржав от боли… еще мгновение, и она остановилась!

— Вы спасены, сударь! — произнес чей-то голос. Только тут молодой дворянин в черном костюме увидел человека, стоявшего на дороге. Капестан, догнав на Фан-Лэре незнакомого всадника, совершил бесстрашный маневр: свесившись вперед, ухватился за гриву понесшей лошади и выпрыгнул из седла; Фан-Лэр немедленно замер, а шевалье, цепляясь одной рукой, второй с силой зажал ноздри животного.

Незнакомец, спешившись, проговорил:

— Сударь, я обязан вам жизнью и никогда этого не забуду.

Но Капестан не слушал его, принюхиваясь к резкому запаху, который исходил от лошади.

— Сударь, — сказал наконец шевалье, — ваш конь вдребезги пьян.

Молодой дворянин побледнел.

— О негодяи! — пробормотал он.

— Но теперь вы можете сесть в седло без опаски, — продолжал Капестан, — приступ пьяного безумия миновал, и животное слишком измучено, чтобы понестись вскачь.

«О Орнано! — подумал незнакомец. — О Люин! Значит, вы были правы? Вокруг меня бродит смерть! Все идет в ход, чтобы погубить меня! Лошадь мою напоили допьяна — французский трон мог освободиться из-за глупого несчастного случая! Да, медлить больше нельзя!»

— Сударь, — промолвил он вслух, вскакивая в седло, — я живу в Лувре. Приходите, когда вам вздумается, и спросите господина Витри. Скажите ему только одно слово — Медон — и он будет знать, что делать.

С этими словами незнакомец пришпорил своего коня и ускакал.

— Клянусь Вакхом! — озадаченно воскликнул шевалье. — Ну и манеры у этого дворянина! Ради него я едва не сломал себе шею, а он мне заявляет: «Спросите господина Витри!» Как же, жди: так я и разбежался, знакомиться с этим Витри!

И Капестан, сев на Фан-Лэра, продолжил свой путь.

Примерно в это время из Парижа в Медон выехал отряд из семи человек, которых мы видели во дворце маршала д'Анкра: это были господа Базорж, Монреваль, Лувиньяк, Шалабр и Понтрай; во главе скакал Кончини в сопровождении неизменного Ринальдо. В глазах маршала полыхал страшный огонь. Напряженно всматриваясь вдаль, Кончини восклицал:

— Быстрее! Мы должны схватить Люина! Никакой пощады, слышите?

Что же произошло? Леонора Галигаи, вернувшись в Лувр часом позже мужа, заперлась в кабинете с каким-то мужчиной, и у них состоялась таинственная беседа. Затем женщина нашла Кончини, уже успевшего примириться с Марией Медичи, и шепнула ему на ухо:

— У меня предчувствие, что с королевской лошадью приключится несчастье. Птицелов Люин может этим воспользоваться… Вам надо его опередить… Поезжайте взглянуть, что творится на медонской дороге!