Капитан

Глава 8

Это были лучшие апартаменты гостиницы «Три короля» и, возможно, одни из самых роскошных покоев в Париже. Здесь в два часа пополудни Марион, усевшись перед зеркалом, собственноручно причесывала свои восхитительные волосы.

— От господина герцога де Рогана, — объявила вошедшая горничная, кладя перед хозяйкой великолепное жемчужное ожерелье.

— Погоди, милая, ты мне мешаешь, — выговорила ей Марион, отодвигая колье. Схватив шпильку, она глубокомысленно прикидывала, куда бы ее воткнуть.

Наконец красавица нашла шпильке подходящее место, улыбнулась и бросила взгляд на принесенный подарок, после чего снова вернулась к прежнему занятию. Служанка вышла. Только посчитав, что внешность ее доведена до полного совершенства, Марион встала и приблизилась к одному из двух окон, выходивших на улицу Турнон и смотревших прямо на особняк Кончини.

— От господина графа де Монро! — снова возгласила служанка.

С этими словами она поставила на стол ларец. Открыв его, Марион увидела золотой гребень, увенчанный двойным рядом рубинов, в центре которых сиял великолепный изумруд. Сморщив прелестный носик, девушка проворчала:

— Подарки, подарки! А мне нужно совсем другое! Марион достанется самому щедрому и догадливому! Аннетта, есть там еще что-нибудь?

— По лестнице поднимается чей-то лакей, пойду узнаю, — пожала плечами служанка и скрылась за дверью. Вернулась горничная не с пустыми руками.

— От господина герцога де Ришелье! — воскликнула она, вновь появляясь на пороге.

Марион, побледнев, резко обернулась. На сей раз Аннетта водрузила на стол простенькую плетеную жардиньерку, наполненную цветами: дюжина кроваво-красных роз, и на лепестках каждой из них поблескивают капли росы… Марион сразу поняла, что цветы искусственные, а роса на них — алмазная. Потрогав зловещие розы, утыканные бриллиантами, девушка испуганно прошептала:

— Кровь и слезы!..

Красавица снова подошла к окну, приподняла штору и выглянула наружу. На другой стороне улицы, прямо напротив окна Марион остановился человек. Прохожие оглядывались на него — кто с любопытством, а кто и с какой-то опаской. Некоторые восклицали: «Нубиец маршала д'Анкра!»

Это и впрямь был тот самый негр, которого мы уже видели мельком в доме на улице Кассе. Теперь, подняв глаза со сверкающими белками, он не отрывал взгляда от гостиничных окон. Заметив нубийца, Марион Делорм развеселилась.

«Бедный малый, — тихонько посочувствовала она, хотя в глазах ее прыгали смешливые искорки. — Всегда на своем посту — в надежде, что занавеска на моем окне шевельнется… Так и будет стоять тут до тех пор, пока я не соблаговолю ему улыбнуться. Несчастный! Как он любит меня! Ждет милостыни… Что ж, пожалуй, можно подарить ему чуточку радости!»

Приподняв занавеску, девушка с улыбкой поглядела на Бельфегора. Осчастливленному нубийцу показалось, что ему улыбается само солнце. Когда красавица опустила штору, в комнату влетела служанка с известием:

— Вас желает видеть господин маркиз де Сен-Мар…

Марион вздрогнула и уселась в кресло. Сен-Мар вошел в комнату, приблизился к девушке и поклонился.

— Сударыня, — дрожащим голосом начал он, — ваша жестокость вынудила меня бежать от вас. Я бы ни за что не вернулся, если бы не узнал этой ночью, что вы в опасности. Вы звали меня — и я поспешил к вам…

— Кто сказал вам, что я ищу человека, безраздельно преданного мне? — решительно спросила Марион.

— Шевалье де Капестан, — с усилием проговорил Сен-Мар.

— И вы отважились… — строго взглянула на него девушка.

— Предложить вам свою жизнь! — пылко воскликнул маркиз.

— Хорошо! — все тем же твердым тоном произнесла Марион Делорм.

На минуту воцарилось молчание. Девушка напряженно размышляла о чем-то; возможно, она решала свою судьбу. Затем красавица прямо спросила Сен-Мара:

— Маркиз, только говорите чистую правду: вы любите меня?

Сен-Мар удивленно посмотрел на нее, затем перевел взгляд на подарки, разложенные на столе, и с горечью произнес:

— Да, сударыня, но кажется, это чувство вы внушили не только мне… Золотой гребень, жемчужное ожерелье…

— Аннетта! — резко прервала его Марион и, как только появилась служанка, осведомилась: — Лакей господина де Монро все еще здесь? Ждет ответа? Так вот, пусть он передаст своему хозяину, что Марион Делорм причесывается без гребня. — С этими словами красавица захлопнула крышку ларца и протянула его горничной, которая тут же выскользнула из комнаты. — А теперь отвечайте, сударь: любите ли вы меня?

— Вы прекрасно знаете, сударыня, что я вас обожаю! — простонал Сен-Мар.

— Не надо банальностей, — снова перебила его Марион. — В вас все еще говорит обида. Аннетта! — опять повысила голос девушка. — Лакей господина де Рогана здесь, не так ли? — обратилась она к прибежавшей служанке. — Он ждет моего ответа? Вот мой ответ. — И Марион передала горничной жемчужное ожерелье. — Пусть лакей скажет герцогу де Рогану, что это ожерелье слишком похоже на цепь…

Как только служанка вышла, Марион промолвила:

— Маркиз, клянусь вам, я задаю свой вопрос не из пустого тщеславия. От вашего ответа зависит то, что я скажу последнему из трех лакеев.

— И кто же прислал эту корзину с цветами? — не скрывая раздражения, осведомился Сен-Мар.

— Епископ Люсонский, — холодно ответила Марион.

— Ришелье! — воскликнул пораженный маркиз.

— Ришелье, — мрачно кивнула красавица. — Вы сами согласились познакомить нас! — сердито напомнила она молодому человеку.

— Да, жестокая Марион! — вскричал Сен-Мар. — Вы спрашиваете, люблю ли я вас… Но сначала ответьте на мой вопрос: что это за беда, из которой вас могу выручить только я? Отвечайте, Марион! И тогда вы сможете убедиться в моей любви!

Марион Делорм опустила голову. Она явно волновалась, стараясь, видимо, отбросить последние колебания.

— Беда… — медленно проговорила девушка. — Да, беда, и не только для меня. Жизнь того, кто любит меня, тоже окажется под угрозой. Но сначала мы должны договориться, маркиз… Я приехала в Париж, чтобы царить и блистать. Моя красота дает мне на это право. Я хочу купаться в роскоши — и мне нужно на это сто тысяч ливров в год… Для начала. Сможете вы обеспечить это?

— У меня триста тысяч ливров ренты, — ответил Сен-Мар. — А после смерти отца будет вдвое больше. Вы хотите получить мое письменное обязательство на выплату ста тысяч ливров в год?

— Мне достаточно вашего слова, — спокойно произнесла Марион. — Кроме этого, мне требуется особняк, слуги, лошади. Я хочу видеть у своих ног весь Париж!

— Я кину к вашим ногам весь Париж! — пообещал Сен-Мар.

— Хорошо, — слабо улыбнулась Марион. — Теперь я повторю свой вопрос: любите ли вы меня? Ваши пылкие речи свидетельствуют лишь о том, что вы хотите мной завладеть. В Париже можно насчитать с десяток важных сеньоров, желающих того же самого. Но только вам и шевалье де Капестану, — услышав это имя, маркиз злобно передернулся, — я могу задать тот роковой вопрос, от которого в данный момент зависит моя жизнь. Капестана я исключаю: он не богат, а я не намерена прозябать в бедности. Остаетесь вы. Есть в Париже один могущественный человек, который завтра изумит весь мир. Я почти решилась связать свою судьбу с ним. Но он внушает мне неодолимый страх, готовый обратиться в ненависть. Этот человек, маркиз, предложил мне двести тысяч ливров в год, он обещал, что все королевство будет у моих ног. Я отказала ему, вернее, уклонилась от ответа. И тогда этот человек пригрозил: «Ты не любишь меня, что ж, это не беда… Беда случится, если ты, пренебрегшая мною, вздумаешь отдать свое сердце другому. С этой минуты за тобой будет установлена слежка. И если ты заведешь любовника, тебя упрячут в Бастилию, где ты умрешь медленной смертью, а твоего избранника ждет виселица или плаха!»

Марион Делорм поднялась со своего кресла. Сен-Мар дрожал с головы до ног, в глазах у него потемнело… Красавица заключила свой рассказ словами:

— Вот теперь вы можете ответить на мой вопрос. Как вы уже догадались, архангела, готового распростереть над нашей любовью свои черные крылья, зовут Ришелье!

— Вот мой ответ! — воскликнул Сен-Мар, вскакивая со стула.

Маркиз бросился к двери и, распахнув ее, знаком подозвал человека, ждавшего в прихожей. В комнату вошел лакей, одетый в черное. Маркиз схватил со стола корзину со зловещими розами.

— Тебя прислал господин де Ришелье? — резким тоном спросил юноша.

— Да, сударь, — холодно ответил слуга епископа. Марион задрожала. Сен-Мар сунул корзину лакею в руки и отчеканил:

— Передайте господину де Ришелье, что я, маркиз де Сен-Мар, плевать хотел на его угрозы. Своими руками я отправляю обратно подарок, который он посмел прислать моей любовнице, присутствующей здесь Марион Делорм.

Захлопнув за лакеем дверь, маркиз приблизился к Марион.

— Теперь ты веришь, что я люблю тебя? — опускаясь на колени, спросил он.

Марион заставила его подняться, обвила руками его шею, закрыла глаза и, приблизив к его лицу свои губы, прошептала:

— Я люблю тебя, я твоя!

Опьяневший от счастья маркиз, сердце которого от этих долгожданных слов едва не выскочило из груди, внезапно вспомнил о своей невесте — и душу его пронзило чувство страха и тоски.

Торжественная клятва связала его с Жизелью, дочерью герцога Ангулемского, приковавшего к себе маркиза цепью заговора, который мог привести Сен-Мара на эшафот. Жизель или Марион! Решать надо было немедленно — сегодня маркиз должен явиться на улицу Барре для подписания брачного контракта.

Особняк Ришелье располагался в ста шагах от дома, стоявшего на углу улицы Дофин, того самого, откуда, по словам Коголена, выходил Лаффема.

Этим утром монсеньор епископ Люсонский, отслужив мессу, проследовал в свою комнату. Слуга тотчас принялся снимать с него пышное церковное облачение, чтобы переодеть своего господина в наряд придворного кавалера.

— Секретаря! — коротко приказал епископ. Слуга исчез, а в комнату вошел Лаффема.

— Докладывай! — распорядился Ришелье.

Лаффема заговорил тихим голосом. Его отчет касался четырех парижских зданий: углового дома на улице Дофин, дворца герцога Ангулемского, особняка на улице Барре и игорного притона на улице Дезюрсен. Главными действующими лицами были: герцог Ангулемский, Жизель, шевалье де Капестан и Марион Делорм.

Но вот Лаффема кончил свой доклад. Епископ молчал и хмурил брови.

— Резюме, монсеньор, — вновь нарушил тишину шпион. — Primo, дела государственные: в особняке герцога Ангулемского состоялось собрание заговорщиков. Принц Конде, подстрекая герцога, действует в собственных интересах, мадам д'Анкр, супруга маршала Кончини, втихомолку посмеивается над притязаниями Ангулема. Маршал д'Анкр по уши влюблен в дочку герцога и разыскивает ее. Secundo, дела личные: мадемуазель Делорм встретилась с шевалье де Капестаном на улице Дезюрсен. Еще о Капестане: из разговора, подслушанного в особняке герцога Ангулемского, я узнал, что высокородная Жизель питает к шевалье нежные чувства, весьма огорчающие ее батюшку. Что касается молодого Сен-Мара, он, кажется, навсегда оставил надежду завоевать сердце мадемуазель Делорм. И, наконец, последнее: дочь герцога Ангулемского живет на улице Барре. Это все.

Ришелье вздрогнул и подошел к шпиону.

— Хорошо, — произнес епископ. — Из вас выйдет гениальный прево. Со следующим докладом явитесь завтра утром. Спуститесь вниз: в моем кабинете, на камине, вы найдете небольшой кошель, в котором находится сто пистолей, и корзину цветов. Кошель для вас, а корзину велите одному из моих лакеев отнести в гостиницу «Три короля». Сегодня вечером вы доложите мне об ответе мадемуазель Делорм. Ступайте.

Лаффема исчез. Вскоре из комнаты вышел и Ришелье. Во дворе он сел на коня и в сопровождении лакея отправился в особняк Кончини. Тот принял епископа немедленно: Кончини начинал побаиваться этого сумрачного и бледного священнослужителя. Ришелье сразу же перешел в атаку.

— Господин маршал, — заявил он, усаживаясь, — прежде чем поднимать этот вопрос в совете, я решил сперва уведомить вас о заговоре, во главе которого стоит незаконный отпрыск Карла Девятого.

Об этом заговоре знал уже весь Париж, в Лувре многие обиняками говорили об интригах Карла Ангулемского, но при этом делали вид, что он серьезной опасности не представляет. Епископ решил действовать с жесткой прямотой, но Кончини, не дрогнув, выдержал атаку Ришелье. Продолжая улыбаться, маршал д'Анкр заметил:

— Господин епископ, ваш поступок служит для меня драгоценным свидетельством той дружбы, которую вы питаете ко мне. А заговор, да, этот заговор! Я из-за него не могу сомкнуть глаз…

— Это заметно, господин маршал, — кивнул Ришелье. — Вы так исхудали и побледнели! Не будь я уверен, что вас терзают государственные заботы, я мог бы, чего доброго, заподозрить тяжкий сердечный недуг…

Бледный маршал сделался от этих слов синеватым.

— Сердце у меня крепкое, — огрызнулся он, — можете не волноваться… А что касается герцога Ангулемского…

Кончини замолк, унесясь мыслями к Жизели. Жгучая волна горя вновь захлестнула его. «Мертва, мертва! Какое мне дело до всего остального!»

— Маршал, вам действительно надо заняться своим сердцем, — покачал головой Ришелье, не сводивший глаз с Кончини.

— Оставьте мое сердце в покое! Не будем отвлекаться! — резким тоном заметил Кончини, беря себя в руки. — Что касается заговора, господин епископ, то все это — детские игры, не более того. Как только мы схватим герцога, заговор распадется сам собой. Вы хотите дать мне по этому поводу какой-то совет?

— Я хочу вам дать нечто большее, чем совет, — усмехнулся Ришелье.

— Интересно! — с наигранной небрежностью ответил Кончини.

— Во-первых, действовать надо как можно быстрее, — размеренно заговорил епископ, — иначе недоброжелатели могут сказать, что мы тайком подстрекаем заговорщиков, и тогда угроза нависнет уже над нами.

«Он знает! — ужаснулся про себя маршал. — Он знает, что Леонора беседовала с герцогом! Я пропал!»

Кончини затравленно озирался по сторонам. Если бы в этот момент в комнату вошел Ринальдо, епископу не выбраться бы отсюда живым.

— Безумие! Химеры! — залепетал маршал. — С какой это стати я… я, всем обязанный королю… и королеве…

— Я же не сказал «вы», — возразил Ришелье, — я сказал «мы» и, если вам угодно, могу сказать «я». Так вот, предположим, что я роковым образом влюбился в дочь человека, которого должен отправить на виселицу или на эшафот, влюбился до такой степени, что рискую навлечь на себя гнев могущественной особы, сделавшей меня первым лицом в государстве… после вас, разумеется. Теперь представьте, что это становится известным. Вы сами понимаете, что мне могут быть предъявлены обвинения в потворстве замыслам заговорщиков и что король, узнав об этом, прямо-таки обязан арестовать меня!

Положение Кончини становилось отчаянным. Огромным усилием воли он взял себя в руки и выпрямился. Надо действовать! Рука его потянулась к ножнам, но тут снова зазвучал бесстрастный, как всегда, голос епископа:

— Добавьте к этому постоянную опасность быть убитым. К счастью, я никогда не снимаю с себя кольчуги, которую не пробить ни ножу Клемана[10], ни кинжалу Равальяка[11].

Кончини дышал, точно стреноженный бык. Наконец маршалу удалось подавить смятение. Он уселся на свое место со словами:

— Per la santissima Trinita[12], дорогой мой господин де Ришелье! Все, что вы сейчас сказали, я и сам твержу себе постоянно, хотя и не могу упрекнуть себя ни в чем, похожем на ту роковую любовь, на которую вы намекали… впрочем, вы говорили о себе.

Именно потому я и решился арестовать герцога Ангулемского. Но как это сделать?

«Теперь можно, ибо она мертва!» — подавляя стон, думал Кончини.

— Дорогой маршал, на этой счет я могу вам дать четкие указания, — ответил герцог де Ришелье. — Вы ведь знаете, где расположен особняк Карла Ангулемского? Так вот, герцог будет у себя этой ночью. Часов в десять он проникнет во дворец через маленькую дверь, которая выходит на набережную.

— Так он в Париже? — посчитал нужным разыграть изумление Кончини.

— Да, — кивнул епископ. — Этой ночью, между десятью и одиннадцатью часами, надо окружить и тщательно обыскать особняк герцога Ангулемского.

— Вы возвращаете мне жизнь! — вскричал Кончини. — Услуга, оказанная вами, не может остаться без награды. Скажите, чего бы вам хотелось?

Ришелье, на минуту задумавшись, промолвил:

— У юной королевы Анны Австрийской нет духовника…

— Хорошо, господин епископ, — заулыбался маршал. — Завтра же я подпишу ваше назначение: вы станете духовником королевы.

«На, бери! Получай! — гневался про себя Кончини. — Получай, пока не получил где-нибудь в темном закоулке пулю, от которой не спасет тебя твоя хваленая кольчуга!»

Ришелье затрепетал от радости. Хитростью и угрозами ему наконец удалось добиться вожделенной цели: должность духовника юной Анны открывала ему доступ в августейшее семейство.

— Дорогой маршал, — снова заговорил он, — я хочу сообщить вам кое-что еще…

«Припас для меня еще один удар!» — злобно подумал Кончини.

— После ареста отца необходимо заняться устранением дочери… — продолжал Ришелье. — Она — душа этого заговора.

Кончини страдал невыносимо. Епископ все время говорил о Жизели так, словно она была жива. А она, мертва! Утоплена головорезами королевы-матери!

— О чем вы? — хрипло спросил маршал. — Особы, о которой вы говорите, больше нет на свете.

— Вы ошибаетесь, маршал, — возразил епископ, уверенный, что Кончини притворяется. — Эта девушка живее нас с вами.

— Повторите! — вскричал Кончини, побелев, как полотно. — Ришелье, если под вашей кольчугой бьется сердце мужчины, умоляю вас, повторите!

— Я сказал, — повторил искренне удивленный епископ, — что дочь герцога Ангулемского жива и находится сейчас в доме Мари Туше на улице Барре. Я сказал, что нужно ее устранить. Без ареста, без шума, лучше всего — тайное заточение… Что с вами, господин маршал, вам плохо?

Точно громом пораженный, Кончини рухнул в кресло, испустив вопль дикой радости. В тот же миг распахнулась потайная дверца и в комнату вплыла Леонора Галигаи. Она поднесла к носу супруга флакон. Кончини открыл глаза, увидел Леонору и понял, что она слышала все.

— Ты была там? — с ужасом выдохнул он.

— Да, — ледяным тоном ответила Леонора.

На ее лице только великолепные глаза казались живыми, и в них Кончини прочитал приговор Жизели.

— Предоставь это дело мне, — промолвила Леонора, — и ни о чем не беспокойся. Сегодня вечером ты расправишься с отцом, а дочерью займусь я. Клянусь тебе не посягать на жизнь этой девушки. Как только я доставлю ее сюда, в наш особняк, мы вместе решим ее судьбу. Ступай, твоей бедной голове нужен отдых… Ты только что едва не умер от радости, а я — от горя.

Леонора старалась быть благородной.

— Господин де Ришелье, — сказала она, поворачиваясь к епископу — вы, как я понимаю, еще не закончили и наверняка хотите сообщить нам еще много интересного. Маршал занемог. Не соблаговолите ли пройти в мою молельню?

Через несколько секунд они уже были вдвоем в молельне Леоноры.

— Вы ведь не все успели рассказать господину маршалу? Я слушаю, — властным тоном проговорила хозяйка.

— Мадам, — начал Ришелье шипящим голосом, дрожащим от злобы, — как гениальный политик, вы должны согласиться, что замыслы великих людей рушатся порой из-за происков какого-то мелкого негодяя, тем более успешных, что низкое общественное положение позволяет ему остаться в тени.

Леонора вздрогнула, к груди ее прихлынула волна ненависти. Ее собственные планы уже два раза потерпели фиаско из-за какого-то безвестного человека. Капестан! Если бы священник мог избавить ее от проклятого Капестана!

— Мадам, — продолжал Ришелье, — арест герцога Ангулемского станет ошибкой, устранение его дочери превратится в преступление, если тот, о ком я говорю, будет разгуливать на свободе… У этого человека бесстрашное сердце, его имя — шевалье де Капестан!

— Капестан! — воскликнула Леонора Галигаи. — Стало быть, и вы, епископ, и вы тоже его ненавидите?

— Да, я ненавижу его! — резко произнес герцог Ришелье.

В этот миг два талантливых лицедея перестали наконец притворяться, не боясь показать друг другу свое истинное лицо: два хищника собирались дружно ринуться на одну и ту же добычу. Все было понятно без слов!

«Марион — моя», — торжествующе подумал Ришелье и добавил вслух:

— Лично мне он не сделал ничего дурного, мадам, мою ненависть питает исключительно забота о благе государства. Это ничтожество способно расстроить наши планы, тем более, что дочь герцога, Жизель, легко может попасть под его влияние.

— Жизель! — удивилась Леонора. — Каким образом?

— Она любит Капестана! — мрачно объявил Ришелье.

— Любит Капестана! Вы уверены в этом? — вскинула брови женщина.

— Да, любит, — все так же мрачно подтвердил епископ. — Он же, во всяком случае, притворяется, что отвечает ей взаимностью, хотя, насколько мне известно, его сердце отдано другой. — Ришелье подавил злобный вздох. — Но дочь герцога любит его всей душой. Мой человек подслушал в особняке герцога Ангулема разговор: Жизель открыто объявила отцу о своем чувстве.

«Священник ошибается, — подумала Леонора, — зато я становлюсь ясновидящей: Капестан любит Жизель! Они любят друг друга! О, моя месть!»

— Прежде всего, — продолжал епископ, — надо устранить это препятствие. Убейте Капестана, мадам!

— Я прикажу разыскать его, — обещала Леонора, — и как только его найдут…

— Никаких розысков не понадобится, мадам, его можно взять в любое время, — проговорил Ришелье. — Шевалье ютится на улице Вожирар в убогой гостинице; она называется «Генрих Великий».

Подняв глаза на Леонору, епископ увидел на ее лице выражение столь ужасное, что поспешил скрыть свою радость, отвесив низкий поклон. «Капестана можно считать мертвым. Марион — моя!» — ликовал Ришелье.

Леонора взяла епископа за руку и промолвила тихим голосом:

— Маршал пообещал вам должность духовника молодой королевы. Я тоже не хочу быть неблагодарной — и потому заверяю вас: к концу этого года, Ришелье, вы станете кардиналом!

Епископ склонился над рукой Леоноры, запечатлев на ней почтительный поцелуй, который скрепил их союз — союз двух честолюбий, готовых на любые преступные действия.

В тот же день около четырех часов пополудни после драматической любовной сцены, завершившейся объявлением войны герцогу Ришелье, маркиз де Сен-Мар покинул гостиницу «Три короля». В то же самое время из «Генриха Великого» вышел шевалье де Капестан и стремительно зашагал по улице. Он был очень бледен, даже быстрая ходьба не оживила его лица. Несмотря на обещание, данное Марион Делорм, спешил он вовсе не к ней…

Накануне, в тот вечер, когда шевалье, забрав последний пистоль, отправился по совету своего слуги в игорный дом, томимый голодом Коголен тихонько выскользнул из гостиницы на дорогу и, послюнив указательный палец, поднял его вверх, дабы определить, откуда дует ветер. В ту сторону оруженосец и направил свои стопы.

Коголен шатался по улицам и обшаривал взглядом харчевни, зорко следя за входившими туда счастливчиками. Пробило десять, заведения, где можно было поесть, закрывались, наступала ночь. Коголен начал уже отчаиваться, как вдруг в тусклом свете, падавшем из дверей какой-то лавчонки, углядел величественную фигуру, показавшуюся ему знакомой.

«Ей-Богу, — сказал он себе, — с этим индюком мы уже где-то пировали. Вот только где? В «Трех королях»! Точно! Хозяин ужинал тогда с маркизом де Сен-Маром…»

— Эй, господин… — закричал Коголен. — Дорогой мой, как тебя… господин Лампион… Подсвечник… нет, Фонарь… точно: Фонарь… Эй, господин Лантерн[13]!

Человек, которого окликнул слуга Капестана, действительно был лакеем Сен-Мара; он обернулся, и Коголен увидел жизнерадостное лицо, хорошо упитанное и цветущее. Коголен согнул в льстивом поклоне свою тощую спину и стал держать лукавую речь:

— Вечер добрый, господин де Лантерн! Вид у вас, как всегда, внушительный, точно у важного сеньора!

— Кажется, господин Коголен? Но почему вы называете меня де Лантерном? — удивился лакей.

— Я ошибся? — воскликнул Коголен, изображая раскаяние. — И как же вас следует называть?

— Просто Лантерн… — проговорил слуга Сен-Мара.

— Просто Лантерн! — всплеснул руками Коголен. — А я, черт возьми, только сегодня утром говорил своему хозяину: «Должно быть, маркиз Сен-Мар — важная шишка, коли в лакеи к нему идут такие важные господа!» Приношу свои извинения, уж вы на меня не обижайтесь!

— В ваших словах нет ничего обидного, — успокоил его Лантерн, — оставим это. Я как раз собираюсь поужинать, господин Коголен, и, надеясь, что вы сохранили приятные воспоминания о нашей первой встрече, прошу вас составить мне компанию.

— Я только что из-за стола, мой дорогой де Лантерн, — лицемерно вздохнул Коголен, — но ради чести быть вашим сотрапезником, ей-Богу, можно поужинать и два раза кряду.

— Трактирчик, куда мы пойдем, откроется специально для меня, — объяснил Лантерн. — Мы поужинаем в «Золотой утке», на улице Барре, знаете?

Коголен чуть не подпрыгнул. «Ого, — подумал он, — это там, где я сцепился со шпионом Лаффема. Неужто меня ждут новые приключения?»

Через несколько минут они приблизились к улице Барре, Лантерн постучал в дверь, и хозяйка, видимо, ждавшая его, тут же усадила их за стол.

Часом позже Коголен имел полное право подозревать в своем сотрапезнике переодетого герцога — сильно захмелевший Лантерн сманивал его к себе на службу. Коголен, насытившийся на три дня вперед, отклонил сие лестное предложение. В этот миг отворилась дверь, и в трактир вошел человек, по виду похожий на лакея богатого дома.

— Добрый вечер, Бургонь, добрый вечер, — залепетал Лантерн.

Человек, не обращая внимания на Коголена, которого он, видимо, посчитал челядинцем маркиза, склонился к Лантерну и тихонько проговорил:

— Передайте господину маркизу, что дело назначено на завтра, на пять вечера. Монсеньор посылает ему ключ от маленькой двери. Вот он.

Человек исчез так же быстро, как и появился, а Лантерн старательно упрятал ключ в карман. Коголен все это заметил и запомнил…

— И что же должно произойти завтра в пять? Что это за ключик, господин де Лантерн? — с хитрой улыбкой осведомился слуга Капестана.

— О, друг мой… — начал Лантерн, снова преображаясь в знатного сеньора и отирая рукой заслезившиеся от тщеславия глаза.

— Господин де Лантерн, время уже позднее. Если вы позволите, я провожу вас до вашего дома, со мной вы будете в полной безопасности, — залебезил Коголен.

— Позволяю, мой друг, — с трудом ворочая языком, милостиво ответил Лантерн. — Я уже исполнил здесь свой долг… Прощайте, любезная Леонарда.

— До свидания, господин де Лантерн, — делая реверанс, ответила хозяйка, от зорких глаз которой не ускользнули уловки Коголена.

Коголен, на прощание одаривший трактирщицу восхищенным взглядом, поспешил за Лантерном, который величественно проследовал к двери.

Как только они очутились на улице, Коголен сказал:

— Вы, должно быть, тонкий дипломат, раз вам доверяют такие миссии. Вам ведь нужно передать маркизу де Сен-Мару, что дело назначено на завтра, на пять вечера?

— Точно, Бургонь мне сказал — на пять, — закивал Лантерн. — Я так полагаю, что завтра вечером состоится подписание брачного контракта…

— Значит, и свадьба не за горами, — предположил Коголен.

— Не за горами? — разразился пьяным смехом Лантерн. — Да поглядите только, все дома уже танцуют.

— Они рады, что вскоре сыграют свадьбу, — пояснил Коголен, не давая спутнику сбиться с мысли.

— Вскоре? — повторил Лантерн, с пьяной назойливостью прицепившись к одному слову. — Вскоре, вскоре… Сразу видно, мой друг, что ты вовсе не дипломат. В пять — контракт. В шесть — благословение священника. Вот так-то!

— Да ну?! — восхитился Коголен. — Вас, конечно, пригласят на свадьбу, господин де Лантерн! В таком деле жениху без вас не обойтись, это уж точно!

Лантерн уселся прямо на дорогу, упершись руками в грязную землю.

— Черт возьми! — суровым голосом изрек он. — Не хватало только, чтобы господин маркиз де Сен-Мар женился без моей помощи! Завтра — свадьба, завтра — пирушка! Слушай, друг Коголен, я приглашаю тебя на пир, я желаю, чтобы ты непременно пришел. Чтобы ты перед этой ангулемской челядью, перед Рэмбо, перед Бургонем, чтобы ты перед всеми ними… так сказать… я желаю…

— Я буду оказывать вам подобающие знаки внимания — и они все увидят, какого обращения вы заслуживаете! И невеста тоже увидит! Она, надо полагать, прехорошенькая и прелюбезная девица, не так ли? — небрежно поинтересовался Коголен.

— Чего не знаю, того не знаю, — важно ответствовал Лантерн. — Мне не довелось встречаться с дочкой герцога Ангулемского.

Коголен, который аж присел на корточки, по крохам извлекая тайну из пьяного лакея, выпрямился и пробурчал:

— Бедный мой шевалье! Нет, не я принесу ему эту горестную весть!

— Коголен! — промычал Лантерн. — Не покидай меня!

— Ни за что! — пообещал Коголен, помогая подняться своему новому другу. — Вот так! Обопритесь на мое плечо. В дорогу! Вы пригласили меня на пирушку, а куда же я должен прийти?

— Черт возьми! — воскликнул Лантерн, осененный новой идеей. — А что если мы двинем туда прямо сейчас? На пирушку! Вон туда! — он указал на один из домов, расположенных на улице Барре.

«Тот самый! — пронеслось в голове у Коголена. — Перед ним остановилась карета, за которой следил Лаффема! Все ясно! Бедный шевалье!»

— Пошли! — настаивал Лантерн. — У меня есть ключ от маленькой двери.

— Давай его сюда. Я открою, — предложил Коголен.

В течение нескольких минут Лантерн искал ключ, полученный от слуги герцога Ангулемского. Коголен помогал Лантерну столь усердно, что ключ вскоре оказался в кармане у слуги Капестана, а пьяный лакей этого даже не заметил.

— Наверное, вы потеряли этот ключ, — высказал предположение Коголен. — Я думаю, сейчас вам лучше вернуться к себе, а ключ поискать завтра, на свежую голову… Где живет ваш хозяин?

— На улице Сен-Антуан… рядом… с Фий-де-ла-Круа… — с трудом ворочая языком, пробормотал Лантерн.

Вскоре они прибыли на место. Коголен изо всех сил заколотил кулаками в дверь, которая тут же отворилась. Лантерн, сжав его на прощание в объятиях, еле слышно пролепетал:

— До завтра, мой достойнейший друг.

— До завтра… после дождичка в четверг, — ухмыльнулся преданный слуга шевалье де Капестана.