Кентерберийские рассказы

А.Н. Горбунов «РИФМА В АНГЛИИ БЕДНА» — ЛИРИКА ЧОСЕРА

Дошедшая до нас лирика Джеффри Чосера гораздо менее известна и гораздо хуже изучена, чем его крупные по размеру произведения, в особенности «Троил и Крессида» и «Кентерберийские рассказы». Это и понятно, поскольку, хотя она и представляет самостоятельный интерес благодаря своему новаторству и разнообразию жанров, по своему художественному уровню она все-таки уступает этим произведениям. Тем не менее без нее трудно представить себе творчество поэта в целом и понять, с чего он начинал, и как дальше развивалась его поэзия.

Считается, что Чосер писал небольшие стихотворения всю свою жизнь, хотя сейчас мы даже не можем установить их точную датировку и число, поскольку многие из них, по всей видимости, не сохранились. В «Отречении», завершающем «Кентерберийские рассказы», поэт кается в том, что он был автором «множества песенок и похотливых лэ». В Прологе же к «Легенде о славных женщинах» Альцеста, пытаясь защитить Чосера, также утверждает, что он сочинил «в честь празднеств любви (for [Love’s] halydayes) множество гимнов, которые зовутся баллады, рондо, вирелэ». Но до нас дошли только два рондо, и мы не знаем ни одного вирелэ и ни одной песенки Чосера. Все его стихотворения рассчитаны на чтение вслух, а не на пение, как, например, у его французского современника старшего поколения Гильома де Машо. И вообще ни о каком «множестве» стихотворений поэта говорить не приходится. В современных изданиях, где авторство Чосера строго проверено, их насчитывается около двадцати. Возможно, поэт, упомянув «множество» подобных стихотворений, намеренно преувеличил их число, но, скорее всего, они действительно не сохранились до наших дней.

Само название жанров стихотворений, на которые ссылается поэт, ясно определяет круг интересов молодого Чосера. Посвященные любви песни, баллады, рондо и вирелэ были типичными жанрами французской куртуазной лирики, весьма популярной при английском королевском дворе середины XIV в. Чосер и начал свою деятельность как придворный поэт, писавший для узкого и избранного круга читателей.

Ситуация двуязычия (родной английский и англо-нормандский вариант французского, постепенно все больше удалявшийся от континентального образца) существовала в Англии со времен нормандского завоевания в 1066 г. Но в XIV столетии, особенно ближе к его концу, в ней наметились важные сдвиги. В предыдущем XIII в. на англо-нормандском диалекте, отличавшемся по ряду моментов от французского, известного парижанам той эпохи, говорили и писали люди высшего и среднего сословия, в то время как английский был уделом низших слоев общества. Соответственно, каждый образованный англичанин знал тогда французский и писал на нем, а литература, написанная по-английски, включала в себя лишь низкую ветвь рыцарских романов и народную поэзию, прежде всего баллады, популярные среди простого люда, равно как и предназначенную для них же назидательную прозу. Однако к началу XIV в. английский разговорный язык постепенно начал вытеснять французский и в среде высших и средних слоев общества, хотя судопроизводство и деловая переписка по-прежнему велись по-французски. В середине века король Эдуард III обращался к войскам по-английски и говорил со своей женой и придворными по-французски. При дворе Ричарда II придворные уже говорили по-английски, хотя все они прекрасно знали также и французский, а королева предпочитала его.

Молодость Чосера прошла при дворе Эдуарда III, где все еще господствовал французский язык и, была модна французская куртуазная поэзия. По-английски такую поэзию тогда никто не писал. Весьма вероятно, что Чосер сочинил свои первые стихотворения по-французски. В одной дошедшей до нас английской рукописи XIV в., где помещены произведения таких известных тогда французских поэтов, как Отон де Грансон, Гильом де Машо и Эсташ Дешан, есть и пятнадцать французских стихотворений, подписанных инициалом Ч (Ch или по-французски Ш). Мы не можем с полной определенностью утверждать, что их автором был Чосер, но вероятность его авторства не исключена. Все они написаны в стиле куртуазной традиции и имеют явно подражательный, ученический характер. Такое начало вполне в духе первого французского периода творчества поэта. Однако если Чосер действительно сочинил эти стихотворения, то они были лишь экспериментом юного поэта, первой пробой его пера. В дальнейшем все свои произведения он писал только по-английски.

Обратившись к лондонскому диалекту родного языка, Чосер сделал единственно правильный, хотя и очень трудный на тот момент выбор. Ведь ему пришлось начинать буквально с нуля, закладывая фундамент английской поэзии на много веков вперед. Правда, в Англии XIV столетия уже существовала довольно богатая традиция аллитерационной поэзии, представленная, в частности, такими крупными поэтами, как анонимный автор «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря» и Уильям Ленгленд. Но все эти поэты ориентировались на древнеанглийскую аллитерационную систему стихосложения, которая не имела будущего. Чосер, видимо, сразу же хорошо понял это. Опираясь на опыт современных ему французов, он стал отважно внедрять силлаботонику в английский стих. Иначе, скорее всего, в его положении и быть не могло. Ведь от придворного пажа и оруженосца, каким он был в юности, и требовалось умение слагать куртуазные стихи. Почувствовав меняющуюся лингвистическую ситуацию, он начал писать их на родном английском языке, следуя французским образцам, а порой в силу своего таланта и даже превосходя их.

Уже с самого начала, заимствуя чужое, Чосер делал его своим. А заимствовать тогда было нужно очень и очень много. Поэт вводил в английскую лирику не только непривычные доселе темы и образы, но иногда брал и тексты целых стихотворений, адаптируя их к новому контексту, и множество новых слов, заимствуя их из французского и латыни и тем обогащая родной язык. И, словно этого было мало, Чосер ввел в английскую поэзию и новые формы стиха.

Как показали ученые,1778 Чосер первым обратился к французской форме баллады, которая обычно состояла из трех строф по восьми строк, рифмующихся по схеме ababbcbc, где c являлось рефреном. Такие баллады обычно заканчивались кратким заключением. Чосер точно соблюдает эту форму в стихотворении «Розамунде», где, однако, нет заключения. В «Похвале Женщине» поэт несколько изменил схему рифмовки, оставив только две рифмы и тем значительно усложнив свою задачу. В некоторых балладах Чосер употребил королевскую строфу (ababbcc), которую анонимные английские поэты уже опробовали до него, но которая, как считают исследователи, привлекла к себе внимание Чосера благодаря сходству с римской октавой у Боккаччо — ababbcbc. Если это так, то Чосер просто сократил седьмую строку. И во всех своих балладах Чосер, в отличие от французских образцов, использовал не четырехстопный, но пятистопный ямб, а в «Прошении к своей госпоже» ввел в английский стих дантовские терцины.

Особое предпочтение Чосер отдавал жалобе (Complaint),1779 которую он заимствовал из французской поэзии и понимал весьма широко, то придавая ей форму баллады, то отдельного маленького стихотворения, то вставляя ее внутрь большой поэмы («Троил и Крессида»). Понятая так жалоба, по сути дела, взрывала узкие рамки жанра, превращаясь в особый вид дискурса, особый тип выражения эмоций. Темой таких жалоб по большей части было чувство неразделенной любви или какая-нибудь иная ситуация, присущая куртуазной литературе, хотя герой мог также жаловаться и на горечь постигшей его утраты или несправедливость. Чосер писал и шутливо пародийные жалобы, в которых сетовал на нехватку денег или ошибки переписчиков его сочинений.

Большинство исследователей считают «Алфавит» («Аn АВС») одним из самых ранних произведений Чосера, ссылаясь при этом на его несколько подражательный характер. Долгое время считалось, что стихотворение было написано по заказу Бланш, герцогини Ланкастерской, первой жены влиятельного вельможи Джона Гонта, одного из сыновей Эдуарда III. Известно, что Бланш умерла в 1368 г. Соответственно, Чосер должен был сочинить стихотворение раньше этого срока. Такая датировка спорна. Что же касается подражательности стихотворения, то «Алфавит», во многих рукописях имевший подзаголовок «Молитва к Богородице», действительно является виртуозным, хотя местами и довольно свободным переводом молитвы, вставленной в очень популярную тогда аллегорическую поэму Гильома де Дегильвиля «Странствие человеческой жизни» (первая редакция 1331 г.), где каждая строфа начиналась со следующей буквы алфавита. Чосер с легкостью справился с поставленной задачей, сочинив единственное в своей лирике религиозное стихотворение, которое предвосхитило появившиеся много лет спустя прологи к историям Аббатисы и Второй Монахини в «Кентерберийских рассказах». «Алфавит» написан в форме гимна к Богородице и содержит мольбу о Ее заступничестве. Дева Мария предстает здесь в разных, но всегда традиционных для религиозной литературы эпохи обличиях. Отношение автора-просителя к Богородице напоминают отношение взволнованного ребенка к терпеливой матери, беглеца, ищущего надежного пристанища, странника, стремящегося достигнуть рая, моряка, чей корабль ищет гавань, больного, ждущего исцеления, и преступника, надеющегося, что заслуженное им наказание будет смягчено. Сам же автор-проситель олицетворяет собой не только конкретную личность поэта, но всякого грешника, испытывающего нужду в покаянии.1780

Как ясно из английского названия следующего стихотворения — «К милости» («The Complaint unto Pity»), — оно представляет собой жалобу. Однако это жалоба не только на неразделенную любовь, которая на куртуазный манер «вознамерилась… сгубить» поэта, но и на горестное состояние мира, где милость (жалость) умерла. Как считают ученые, подобное сопряжение частного и общего было вполне уместным в иерархическом обществе XIV в., где неудачи и разочарования в социальной сфере были, по крайней мере, внешне сопоставимы с неудачами и разочарованиями в любви.1781 «К милости», — пожалуй, самое аллегорическое из всех стихотворений Чосера, где упомянуты олицетворенные Забота, Радость, Юность с Красотой и т.д. Оно состоит из авторского вступления, вводящего читателей в безнадежно-горестную ситуацию, и собственно жалобы, или «Прошения к милости», построенной по законам юриспруденции и содержащей обращение, изложение жалобы и просьбу о защите. Подобные ситуации и прошения достаточно часто встречались в литературе той эпохи, хотя точный источник текста, если он вообще существовал, не установлен учеными. Однако теории критиков XIX в., искавших тут и в некоторых других лирических стихотворениях Чосера личные, исповедальные мотивы, малоубедительны. Основная тема полного юридических терминов стихотворения — эмоциональный тупик, в котором оказался автор-проситель. Он вынужден замолчать прежде начала речи, и его прошение высказано не даме сердца, которую подчинила себе аллегорическая Жестокость, но читателям. Для просителя нет выхода, и потому стихотворение как бы описывает символический круг, кончаясь той же строкой, с какой оно и началось: «С тяжелым сердцем и больной душой».

Интересна и форма стиха, поскольку здесь поэт, возможно, в первый раз использует королевскую строфу, что дало основание исследователям отнести стихотворение ко второму, итальянскому периоду творчества поэта, когда он уже познакомился с поэзией Боккаччо и римской октавой, которую тот использовал в своих больших поэмах. Однако и эта гипотеза тоже не очень надежна, так как аналогичная королевской строфе форма стиха существовала и во французской литературе, не говоря уже о родной Чосеру английской лирике.

По всей видимости, незаконченное «Прошение к своей госпоже» («Complaint to His Lady») продолжает тему предыдущего стихотворения. Эта состоящая из четырех частей жалоба на жестокость дамы, чье имя Безжалостная Красота («Faire Ruthless»), является расхожим в куртуазной и петраркисткой поэзии образом. Для влюбленного в жестокую красавицу героя, которого «ежечасно жжет… страданье», нет никакого выхода. Дама сердца, названная поэтом на куртуазный манер «прекрасным врагом», обрекла его мучиться и страдать до самой смерти, но он не может отказаться от любви и просит госпожу, не надеясь на взаимность, разрешить ему остаться ее преданным рабом:

Подобное настроение героя и образы стихотворения были хорошо известны первым читателям Чосера по французской куртуазной лирике, где они уже стали общим местом. Возможно, и сам Чосер понял это, не завершив стихотворение, но в дальнейшем использовав некоторые его фразы в других произведениях. Зато форма «Прошения к своей госпоже» была новаторской. Первая часть стихотворения написана королевской строфой, во второй и третьей Чосер первым в истории английской поэзии ввел дантовские терцины, строки, рифмующиеся по схеме aba bcb и т.д., а в четвертой также впервые в английской поэзии — десятистрочные строфы, рифмующиеся по схеме aabaabcddc (исключение — вторая строфа).

«Жалобная песнь Марса» («The Complaint of Mars») — одно из самых сложных и наиболее удачных в художественном отношении стихотворений Чосера. Оно состоит из трех неравных между собой по длине частей: прелюдии (proem), повествования (story) и самой жалобы. Как предполагают исследователи, возможно, повествование и жалоба были написаны в разное время, а затем поэт соединил их вместе, добавив прелюдию.1782 Проверить эту гипотезу сейчас нельзя, хотя повествование и жалоба действительно, по крайней мере чисто внешне, не очень тесно связаны между собой.

Положение небесных светил (Марса, Венеры, Солнца и Меркурия), описанное в стихотворении, совершенно определенно отсылает нас к концу марта — началу апреля 1385 г. Долгое время считалось, что Чосер намекнул здесь в зашифрованном виде на один из придворных скандалов, случившихся тогда, — на связь между Изабеллой Йоркской, дочерью Джона Гонта, и Джоном Холландом, герцогом Эксетерским. На этот скандал якобы сослался и один из переписчиков стихотворения. Однако современные исследователи опровергли это мнение. Они указали, что слова переписчика «made by my Lady York…and my lord of Huntingdon» в данном контексте нужно понимать не как намек на их связь (т.е. будто бы «касающиеся леди Йорк и лорда Хантингдона»). Они якобы означают, что стихотворение «было заказано» или, может быть, «прочитано при дворе» Изабеллой Йоркской и Джоном Холландом.1783

В прелюдии Чосер, приветствуя наступление весны и устанавливая время рассказа — рассвет в день святого Валентина,1784 знакомит читателей с рассказчиком. Это птица, приветствующая приход весны как времени любви и выбора своей пары. Но влюбленные люди живут по другим законам, и для них весеннее утро — это грустное время расставания. Вводя этот традиционный для средневековой альбы мотив, поэт искусно создает двойственную, слегка ироническую перспективу следующего далее повествования, в котором законы возрождающейся после зимней спячки природы противостоят условностям куртуазной любви.

Сюжет повествования восходит к эпизоду из «Метаморфоз» Овидия, где римский поэт описал, как Феб на рассвете заметил спящих вместе Марса и Венеру и рассказал об этом Вулкану, мужу Венеры. Тогда ревнивый Вулкан сделал сеть, приковавшую влюбленных к ложу, и выставил их на всеобщее осмеяние олимпийских богов. Переосмыслив этот сюжет, Чосер убрал из своего стихотворения Вулкана и его сеть, оставив лишь страх влюбленных перед появлением Феба как напоминание о «Метаморфозах» и античной составляющей сюжета.

Однако действующие лица стихотворения — не олимпийские боги, но переосмысленные на средневековый лад небесные светила. Поэтому Марс у Чосера завоевывает благосклонность Венеры благодаря траектории движения небесных светил, равно как и в силу своих рыцарских достоинств. Венера же движется в два раза быстрее Марса, и он после их встречи уже не может ее догнать, а появление Феба (солнца), так пугающее влюбленных, означает надвигающуюся перемену положения небесных светил, которая должна разлучить их. Светила при этом наделены и чисто человеческими чувствами, заставляющими их страдать на куртуазный манер. Но каковы бы ни были их чувства, боги-планеты подчинены строго размеренному и изначально предопределенному курсу движения, противиться которому они не могут. Поэтому Марсу ничего не остается, как изливать свое горе в жалобной песне, а веселой птичке-рассказчице славить «утро, полное любви».

В «Жалобе Марса» ироническое измерение исчезает, о чем свидетельствует и изменившаяся форма стиха. Вместо королевской строфы, которой были написаны прелюдия и повествование, Чосер теперь обращается к девятистрочной строфе. Поданные с полной серьезностью куртуазные мотивы выходят тут на передний план. Марс говорит о верном служении своей даме, жалуясь на ее жестокость. Герой задает и вопросы, на которые нет ответа:

Для Марса любовь оказывается безумством, которое почти невозможно избежать. Обращаясь в конце стихотворения к рыцарям и дамам, Марс просит лишь о жалости и сострадании. Только это и может ему хоть немного помочь, ибо никакого другого выхода в его ситуации нет.

Как отметили большинство критиков, поставленные так вопросы Марса затрагивают, пусть и кратко, проблемы свободы воли и природы любви, явно предвосхищая зрелые произведения Чосера — «Троила и Крессиду» и историю Рыцаря из «Кентерберийских рассказов».

Долгое время считалось, что «Жалобная песнь Венеры» («The Complaint of Venus») является своеобразным продолжением «Жалобной песни Марса», где на этот раз речь ведет Венера. Так думали уже первые переписчики, поместившие ее в ряде рукописей сразу же за этим стихотворением. Тем не менее, современные исследователи считают, что у нас все-таки нет достаточных оснований считать «Жалобу Венеры» непосредственным продолжением «Жалобы Марса». Оба стихотворения мало связаны между собой, и никаких астрономических или мифологических аллюзий на античных богов во втором из них нет. На самом деле «Жалоба Венеры» является переводом, порой весьма свободным, пяти баллад Отона де Грансона, французского современника Чосера, с которым он был лично довольно хорошо знаком. Чосер, изменив пол рассказчика (женщина вместо мужчины), превратил стихотворения Грансона в балладу, состоящую из трех восьмистрочных частей с десятистрочным заключением в конце. Тема баллады — поданные в куртуазном ключе радости и горести любви. В первой части дама-рассказчица вспоминает достоинства своего благородного возлюбленного, во второй останавливается на горестях, которые принесло их чувство, а в третьей вновь возвращается к воспоминаниям о былом счастье. В заключении же автор сетует на трудности перевода, жалуясь на бедность рифм в английском языке. Чосер, однако, виртуозно справился со сложной рифмовкой стихотворения. Ученые полагают, что, возможно, эти его сетования на поэтические трудности задачи, которую он поставил перед собой, были всего лишь типичным для позднесредневековых поэтов топосом «ложной скромности» (affected modesty), желанием привлечь внимание читателей к своему отточенному мастерству.1785 Если это так, то Чосер к моменту создания «Жалобы Венеры» уже имел на это право.

Отточенное мастерство видно и в полной изящества и легкой иронии балладе, названной «Розамунде» («То Rosemounde»). Теперь это уже не жалоба, но привычная для придворной поэзии похвала возлюбленной. С одной стороны, Чосер здесь как будто бы сполна отдает дань куртуазной традиции. Он изображает недоступную красавицу, чьи глаза похожи на кристаллы, а щеки на рубины. Герой стихотворения ранен любовью, пылает от страсти, но готов страдать всю жизнь от безответного чувства. И вместе с тем поэт смеется над этой традицией, показывая ее абсурдность. Взаимность герою вовсе даже и не нужна, хотя его слезы способны наполнить целую бочку, а себя самого он самым неожиданным образом сравнивает с вареной щукой в желейном соусе (рук @walwed in galauntyne). Благодаря таким образам чувства героя и сам способ их выражения иронически вывернуты наизнанку и поставлены под сомнение. Само же двойственное восприятие куртуазной традиции совершенно явно предвосхищает «Троила и Крессиду».

Как ясно из русского названия еще одного стихотворения «Похвала женщине» («Womanly Noblesse» — дословно «Женское благородство»), оно также написано в форме куртуазного комплимента даме, обыгрывающего привычные для придворной лирики образы. Авторское отношение здесь вполне серьезно, и ирония, присущая «Розамунде», отсутствует. Стихотворение во многих рукописях имеет подзаголовок баллада и действительно заканчивается традиционным для жанра заключением. Однако по форме это все-таки не совсем традиционная баллада, так как «Похвала женщине» состоит из трех девятистрочных строф без рефрена с двумя повторяющимися рифмами в каждой из строф, причем одна из этих рифм повторяется и в заключении. Подобная рифмовка потребовала от автора незаурядного искусства, которое, по крайней мере чисто внешне, далось ему без всяких трудностей. Поэтому его извинение за отсутствие должного мастерства (myn ignoraunce) в заключении, видимо, как и в «Жалобе Венеры», также было данью топосу «ложной скромности», заставляющей читателей обратить внимание на виртуозность стиха.

Состоящее из одной королевской строфы «Послание Адаму, личному переписчику» («Chaucer’s Words unto Adam, His Owne Scriveyn») поворачивает сам жанр послания в непривычном ракурсе, как бы объединяя его с жалобой. Только теперь это не привычная для куртуазной лирики жалоба на жестокость неприступной красавицы, но шутливое сетование на ошибки переписчика важных для Чосера текстов, таких, как его перевод Боэция и «Троил и Крессида». До изобретения книгопечатания, да и после по отношению к нерадивым наборщикам подобные жалобы часто звучали в литературе. Как считают исследователи, их недавними образцами для Чосера могли послужить стихи провансальских трубадуров или письмо Петрарки к Боккаччо, где он обвинял переписчиков в невежестве, лени и высокомерии.1786 Чосер менее суров, чем Петрарка, но за шутливостью его тона скрывается убеждение в безусловной значимости его сочинений, которые он хочет донести до своих читателей в целости и сохранности. Топос «ложной скромности» в этом стихотворении больше неуместен, и забота творца о своих творениях очевидна.

«Детство человечества» («The Former Age») — одна из пяти баллад, которые критики объединили вместе, назвав их «боэцианскими». Написанные в разное время и по разному поводу, эти стихотворения содержат размышления философского и нравственного порядка, которые так или иначе связаны с «Утешением философией» Боэция, книгой, перевод которой оказал очень большое влияние на Чосера, превратив его, по общему признанию, из придворного поэта в поэта-философа.

В «Детстве человечества» Чосер вслед за Боэцием, опиравшимся на богатую античную традицию, противопоставил «золотой век» человечества, время, когда люди вели простой и здоровый образ жизни, следуя законам природы, современности с ее войнами и пороками. Люди «золотого века», незнакомые с излишествами сегодняшнего дня, не знали ни войн, ни предательства, ни тирании:

Некоторые ученые считают, что Чосер запечатлел в этих строках последние годы правления Ричарда II (1397-1399), когда он особенно явно проявил деспотичность своего нрава. Стоит, однако, вспомнить, сколь осторожно и с какой опаской Чосер высказывал политические суждения на протяжении всей своей жизни. Думается, что это, быть может, самое мрачное из всех стихотворений Чосера имеет скорее более широкий контекст. Оно отражает взгляд поэта на жизнь и события последних десятилетий XIV в. в целом и не привязано к каким-либо конкретным событиям этого времени.

«Фортуна» («Fortune») состоит из трех баллад и написанного королевской строфой заключения. Стихотворение представляет собой диалог между жалобщиком и Фортуной. В рукописи оно имеет французский подзаголовок «Ballades de Visage sanz Peinture», т.е. баллады о лице без прикрас. Подобный подзаголовок, скорее всего, означает, что Фортуна является жалобщику, как и в «Утешении философией» Боэция, в своем истинном обличии. Некоторые ученые, однако, считают, что французский текст нужно читать ballades а deux visages — именно так Машо назвал некоторые свои стихотворения, указав на их диалогическую форму.

Как бы там ни было, влияние Боэция, использовавшего диалог задолго до Машо, совершенно очевидно в стихотворении Чосера. Жалуясь на непостоянство Фортуны, лирический герой ищет утешение в истинной дружбе, которая открылась ему в его несчастьях, в стоическом самоограничении и надежде на очередной поворот Колеса Фортуны. Богиня учит жалобщика стойкости и терпению, а когда он не соглашается с ней, напоминает, что она лишь инструмент в руках Бога. Здесь стихотворение во многом перекликается с историей Рыцаря из «Кентерберийских рассказов». В посылке же Фортуна неожиданно заступается за жалобщика и просит «вдвоем, втроем» помочь ему. Комментаторы увидели в этих словах намек на постановление Тайного Совета (1390), ограничивавшее расточительность Ричарда II. Согласно этому постановлению, король не мог распоряжаться денежными грантами без согласия трех герцогов — Ланкастерского, Глостерского и Йоркского или хотя бы двух из них. Не все согласны с подобным толкованием. Ясно лишь одно. Поскольку заключение есть только в одной из рукописей, оно могло быть написано отдельно и добавлено к балладе позже в связи с каким-то точно неизвестным нам сейчас событием.

Судя по количеству дошедших до нас рукописей, «Истина» («Truth») — самое популярное из всех стихотворений Чосера. Оно тоже имеет французский подзаголовок «Ballade de Bon Conseyl» — Баллада о добром совете. Как считают комментаторы, стихотворение адресовано другу поэта Филиппу де ла Вашу, который в период с 1386 по 1389 г. оказался в опале. Опираясь на восходящую к античности традицию, Чосер пытается утешить друга. Поэт советует ему бежать толпы (придворной жизни со всеми ее пороками) и, овладев собой, «довольствоваться малым». Однако стоическое самоограничение, к которому в свое время призывал еще Гораций в своих эпистолах, Чосер здесь преподносит в христианском ключе. Постоянным рефреном всех трех строф баллады звучат слегка перефразированные слова Иоанна Богослова: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (8: 32). Но истина для евангелиста — это Сам Бог, Который познается через Иисуса Христа. Только такое знание и может сделать человека свободным. А «добрый совет» Чосера звучит так:

Написанное королевской строфой «Благородство» («Gentilesse») развивает знакомое по рассказу Женщины из Бата учение о том, что истинное благородство является свойством характера человека и полностью зависит от его поступков, а не от происхождения и богатства. Кратко, емко и убедительно излагая эти, в общем-то, хорошо известные тогда идеи, Чосер опирался на Боэция, Данте и Жана де Мена. Вместе с тем «Благородство» совершенно явно имело вполне определенный социальный контекст. Было бы явной натяжкой искать здесь следы радикализма Чосера или усматривать какую-либо связь с лозунгом Джона Болла, вождя крестьянского восстания 1381 г., который в своих речах ссылался на народную пословицу: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был джентльменом?». По утверждению биографов поэта, его отношение к крестьянскому восстанию, зверства которого он, скорее всего, видел собственными глазами, было однозначно негативным.1787 В любом случае стихотворение Чосера представляет собой совет аристократам быть достойными того общественного положения, которое им дал Бог. Недаром же впоследствии Генри Скоган, служивший воспитателем сыновей Генриха IV, процитировал его полностью в балладе, адресованной принцам, а некоторые исследователи читают его и как обращение поэта к Ричарду II,1788 хотя не все согласны с такой интерпретацией.

В отношении «Непостоянства» («Lak of Stedfastnesse») подобных споров нет. Как ясно из посылки, стихотворение адресовано непосредственно Ричарду II. Оно развивает мрачное настроение «Детства человечества», сравнивая прошлое, когда «был верным мир», с неприглядным настоящим, где «ложь над правдой без конца смеется, / И постоянство глупостью зовется». В посылке же Чосер просит короля быть верным «заветам Богом данным» и отстоять свои права (suffre nothing that may be reprievable / To thyn estate). Как считают комментаторы, эти слова помогают нам установить предположительную дату написания стихотворения. Скорее всего, это был 1386 год, когда Парламент на время ограничил права короля, хотя есть и другая датировка — конец 90-х годов. Возможно также, что стихотворение было сочинено раньше, а заключение в связи с тем или иным событием добавлено позже.

Написанное королевской строфой с заключительной посылкой «Послание Чосера к Скогану» («Lenvoy de Chaucer a Scogan») вводит в английскую лирику новый жанр, который впоследствии, в эпоху Ренессанса, стал необычайно популярным. Это горацианское послание с его свободной разговорной структурой, допускающей возможность разного рода отступлений. Недаром же сам Гораций называл свои послания «беседами». Чосер пользуется и привычными для жанра приемами, называя имя адресата и прощаясь с ним в конце. Все стихотворение Чосера проникнуто веселой иронией, объектом которой становится и адресат, и сам автор. Поэт объясняет проливные дожди, обрушившиеся в тот момент на Англию, тем, что Скоган оскорбил языческих богов своим пренебрежительным отношением к любви. И вот теперь Венера плачет «в три ручья». Обиделся и Купидон, который может утратить всякий интерес и к Скогану, и к его пожилому располневшему другу Чосеру, очень похожему на своего тезку-паломника из «Кентерберийских рассказов». Впрочем, Чосер-автор и сам разочаровался в любви и в сочинении стихов. Но оставить любовь — не значит забыть о друзьях. В посылке поэт неожиданно просит у Скогана, близкого к королевскому двору, заступничества во имя их давней дружбы. И шутливое здесь уже перемежается с серьезным. Ученые не пришли к единодушному выводу ни о том, в чем заключалась просьба о заступничестве, ни о точной дате, когда Чосер сочинил это послание, хотя новаторский характер «просительного письма» очевиден для большинства из них.

В том же жанре горацианской эпистолы с его свободной разговорной структурой написан и «Совет Бактону» («Lenvoy a Bukton»). Как и в предыдущем стихотворении здесь есть и обращение к адресату и заключение. Послание посвящено предстоящей женитьбе некоего Бактона (Питера или, может быть, Роберта), который вознамерился связать себя узами брака во второй раз. Соответственно преимущества и недостатки брака — его главная тема. Вся эпистола целиком выдержана в шутливом тоне и полна ссылок как на библейские тексты, так и на народные пословицы и поэзию самого Чосера. Пытаясь отговорить Бактона от женитьбы, которую он уподобляет рабству, поэт с комически серьезным видом взвешивает разного рода мнения по поводу брака и в посылке даже советует своему адресату прочесть высказывания Женщины из Бата. Вряд ли на основании этого шуточного стихотворения стоит пытаться сделать какие-либо выводы об истинном отношении Чосера к женщинам и браку. Но упоминание Алисон из Бата дает нам возможность представить себе, какой популярностью пользовались ее пролог и история уже при жизни автора.

«Прошение Чосера к его суме» («The Complaint of Chaucer to his Purse») — еще одно шутливое стихотворение Чосера, где он как бы пародирует жанр любовной жалобы. Вместо жестокой красавицы поэт обращается к своему кошельку, упрашивая его «отяжелеть». При этом Чосер обыгрывает и привычную семантику слов куртуазной лирики. В подлиннике рефрен звучит следующим образом: Beth hevy ageyn. Прилагательное hevy в любовном контексте означавшее печальный, здесь обретает иной смысл и понимается как тяжелый, набитый деньгами. Заключение, даже если оно и написано позже, обращено непосредственно к только что взошедшему на престол королю Генриху IV, который после короткого перерыва возобновил выплату денежного пособия, назначенного Чосеру Ричардом II. Эта выплата была произведена в 1400 г., что делает «Прошение», возможно, самым поздним из стихотворений поэта.

В «Жалобной песне Венеры» Чосер откровенно сетовал, что «рифма в Англии бедна». Такие жалобы в середине XIV в. были совершенно справедливы. Действительно, Англии было трудно соперничать с Францией, чья отличавшаяся весьма высокой степенью совершенства формы поэзия считалась тогда эталоном для всей средневековой Европы. Но в дошедших до нас немногих стихотворениях Чосер доказал, что и английский стих способен справиться с труднейшими техническими задачами и может поспорить с французской поэзией. И дело было не только в форме как таковой. В свои стихотворения Чосер ввел новые и разнообразные темы и жанры, чрезвычайно расширив границы поэтического эксперимента, да и самого поэтического видения мира. Благодаря подобным достижениям английская лирика конца XIV в. встала вровень с французской, а в области крупной формы и намного превзошла ее. (В этом, разумеется, была заслуга не только одного Чосера, хотя он и был первым среди равных, но также Уильяма Ленгленда, анонимного автора «Сэра Гавейна и Зеленого рыцаря» и Джона Гауэра.) Во всяком случае, английские поэты-лирики XV в., как правило, подражавшие Чосеру, на бедность рифм в Англии больше не жаловались. Им было у кого учиться и у себя на родине.