Глава двенадцатая Гао Вэй

Ду Хун не смела и поверить, что так быстро смогла закрепиться в массажном салоне. К счастью, Ду Хун знала свои достоинства и недостатки и понимала, что её мастерство пока не могло привлечь большое количество постоянных клиентов. На самом деле, ключевая проблема была давно уже понятна: Ду Хун пользуется своей «внешностью» ради выгоды. Когда Ду Хун впервые «вышла в свет», она ещё не могла в полной мере осознать всю важность внешности для девушки, но сейчас она поняла, что внешность — ещё и производительная сила.

С внешностью напрямую был связан и тот факт, что все постоянные клиенты Ду Хун были исключительно мужского пола. Возрастная категория между тридцатью пятью и сорока пятью годами. Ду Хун своей привлекательностью была довольна, горда, но это ощущение было в новинку. Новое ощущение приносило удовольствие. Если бы не случай, она так всю жизнь и прожила бы в неведении. Ду Хун знала, что она «хорошенькая», но не догадывалась, что она «красавица». «Хорошенькая» и «красавица» — два совершенно разных понятия, за которыми скрыта совершенно разная суть. На самом деле это и являлось поводом для гордости Ду Хун, но тут она обнаружила одно обстоятельство: молодые, неженатые мужчины редко приходили к ней на массаж, из-за чего она чувствовала невыразимое одиночество. Правда, Ду Хун нашла для себя убедительную причину: у молодых мужчин со здоровьем всё отлично, обычно такие и не ходят в массажный салон, ну… почти. В конце концов, ведь это вовсе не потому, что Ду Хун недостаточно привлекательна для них. Просто она вообще лишена шанса общаться с ними. А если бы они пришли? Что было бы тогда? Тоже сложно сказать…

Хорошо знать о собственной красоте, но не всегда. Ду Хун почувствовала, что потихоньку всё больше и больше углубляется в размышления. Девушки всегда так: все проблемы начинаются после осознания собственной привлекательности. На самом деле Ду Хун немного жалела, что в курсе того, как выглядит.

Дела шли хорошо, общаться приходилось со многими людьми, причём разными. Человек — существо странное, каких только людей не бывает. И почему эта разница так велика? Можно сказать, каждый человек неповторим. Ду Хун хоть и не видела этих мужчин, но всё-таки делала им массаж, разговаривала с ними, так что отчётливо ощущала различия. Некоторые толстые — некоторые худые, некоторые накачанные — некоторые хилые, некоторые интеллигентные — некоторые невоспитанные, некоторые смешливые — некоторые молчаливые, от некоторых пахло алкоголем — от некоторых — табаком. Но, несмотря на всю разницу, между ними была одна общая черта — у каждого из них был мобильный телефон, благодаря которому появлялась и ещё одна общая черта — во всех телефонах хранились «байки». Первая «байка», которую услышала Ду Хун, была такая. В одной деревне муж отправился на работу, и к жене тут же прибежал любовник. Они ещё не успели приступить к делу, как муж вернулся, оказалось, что он забыл взять мотыгу. Жена не растерялась, велела любовнику залезть в холщовый мешок и спрятала его за дверью. Муж взвалил на плечо мотыгу и собирался уже было уйти, но, подойдя к двери, заметил набитый чем-то мешок. Он пнул мешок, приговаривая: «Ой, а что в мешке-то?» А любовник из мешка благим матом заорал: «Кукуруза!»

Это была первая услышанная «байка», смешная до жути! Потом она послушала ещё несколько подряд, но «байки» стали посложнее. Не каждая из «баек» была такой же простенькой, как анекдот про кукурузу. Ду Хун по молодости не понимала смысл многих баек. А раз не понимала, то приходилось спрашивать. Она глупо таращилась на гостя и непременно хотела спросить, в чём же соль байки. Но стоило задать вопрос, как до неё доходило без объяснений, а как только доходило, она готова была провалиться сквозь землю, чувствуя, будто соприкоснулась с чем-то гнусным, гадким, низким. Кровь приливала к лицу. Ду Хун ужасно расстраивалась, словно сама вывалялась в грязи. Однако байкам не было конца и края, и в итоге Ду Хун привыкла — нельзя же постоянно затыкать клиентам рот. Ду Хун быстро раскусила такой тип мужчин: они чрезвычайно увлекались рассказыванием анекдотам девушкам, и чем дальше, тем больше распалялись, словно все эти истории сами выдумали. Ду Хун таких не любила, притворялась, что не слышит, а если и слышит, то не понимает. Но как бы то ни было, она понимала, а тогда нестерпимо тянуло рассмеяться. Смеяться Ду Хун не хотелось, но смех тяжело сдержать, так что приходилось смеяться, а потом она чувствовала себя так, словно мух поела.

Поскольку у всех были мобильники, а в каждом из мобильников хранились байки, то Ду Хун узнала, что весь мир — мобильник, а настоящий облик жизни — это байка.

Все байки обладали одной общей чертой — сальностью. Ду Хун, разумеется, знала слово «сальный» — это противоположность постному. Сало скрывает за собой мясо, плоть, и неразрывно с ним связано. «Сального» Ду Хун на самом деле боялась, ощущая страшную неловкость. Слушая сальности долгое время, Ду Хун в общих чертах поняла, что представляет собой этот мир, можно даже сказать, дала ему оценку: мир, в котором она живёт, — сплошная сальность. И то, чем она восхищалась, то, что носило гордое звание «общество», — тоже сальность. Все мужчины сальные, и женщины не лучше. Мужчины и женщины ни минуты не сидят без дела, постоянно заняты. Мир полон случек и совокуплений, помешательства и безумия, без всяких преград. Ду Хун даже немного обрадовалась. Хорошо, что она слепая, а то не знала бы куда глаза девать. Люди постоянно ублажают свою плоть, их плоть «играет».

Ду Хун помнила, как уехала из дома в первый раз. В тот момент она действительно испытывала ужас, беспокоилась, что не сможет закрепиться в этом обществе, но нужно признать, что одновременно с ужасом в её сердце жило и ещё одно чувство — надежда. Она с нетерпением ждала незнакомых людей, незнакомые события, новую жизнь. В то время Ду Хун всё делала с надеждой, что этот мир признает, примет её, чтобы потом слиться с ней воедино. Жизнь имела смысл, и на это были нацелены все мечты Ду Хун. Но сейчас вездесущие мобильники и вездесущие байки показали подлинную картину жизни. Этот мир дрянной и низкий, слишком грязный, слишком никчёмный, слишком вульгарный. Ду Хун не о чем было больше мечтать — все одинаковые, от императора до нищего, от генерального директора до мелкой сошки типа секретаря, от лётчика до бортпроводницы, от деревенского старосты до холуя. Ду Хун чувствовала каждый день, что стоит в куче собачьего дерьма. Ей приходилось стоять в этой куче собачьего дерьма, чтобы обеспечивать себя. Она, рано или поздно, станет куском мяса и, рано или поздно, начнёт «заигрывать».

На самом деле Ша Фумин уже начал «заигрывать» в её присутствии, Ду Хун чувствовала, как руки Ша Фумина «заигрывали» с её лицом. Он мог «заигрывать» и другими, более скрытыми методами. Ша Фумин приблизился к ней вплотную. Думая об этом, Ду Хун сразу немного напрягалась, положение её становилось опасным. Вполне возможно, что она вот-вот превратится в обнажённую «кукурузу», засунутую в холщовый мешок, а затем станет поводом для шуток в телефонных байках.

Ду Хун старалась вести себя осторожно, но не осмеливалась дать отпор — как-никак Ша Фумин её начальник. Скажет: «Пошли» — значит, надо идти. Пойти-то несложно, но куда? В другом месте будет то же самое. Где нет мужчин? Где нет женщин? Где нет баек? Где нет мобильников? Поднебесная полна мешков с кукурузой, а жители Поднебесной притворяются кукурузой, сидя в этих мешках.

Ду Хун решила делать вид, что ничего не понимает, и вести себя предельно вежливо. Она была вежлива с Ша Фумином. Не приближалась. Не уходила. Не поощряла. Не избегала. Подкатывай-подкатывай, ключевой момент — как это использовать. Неведение — отличное оружие, а неведение юной девушки — ядерное оружие, не имеющее себе равных. Как бы Ша Фумин не подкатывал, Ду Хун делала вид, что ничего не понимает. Притворное неведение и есть истинное — это всё равно что притворяться спящим. Человека, который притворяется спящим, никаким криком не разбудишь.

Ша Фумин страдал. Искренне. Ради Ду Хун он отказался от собственной веры и не хотел больше зрячих, не скучал больше по «мэйнстриму», а жаждал быть вместе с незрячей Ду Хун, проводить отведённое ему время в кромешной тьме. Он начал ухаживать за девушкой, но Ду Хун, странное дело, не соглашалась, но и не отвергала. Она словно бы внезапно поглупела. Ничего не понимала. Как бы Ша Фумин не выражал свои чувства, она не понимала. В голосе её всегда звучала простая радость, словно у ребёнка, увлечённо жующего конфетку. Ша Фумин ходил вокруг да около, намекал, уламывал, всё более явно выражая свои намерения, а Ду Хун не понимала, о чём он. Что Ша Фумину оставалось делать? Только сказать как есть, прямо-таки взмолиться:

— Ду Хун, я тебя люблю!

Ду Хун жалобно ответила:

— Я ещё маленькая…

Что ещё мог сказать Ша Фумин? Чем жалобнее Ду Хун выглядела, тем больше нравилась Ша Фумину, тем сильнее росло в нём желание стать ей защитой. Он всем сердцем хотел оберегать её. Ша Фумин был одержим ею, не мог освободиться. Причём он упорствовал в своей одержимости. Ах, ты маленькая? Тогда я подожду. Если не в этом году, так в следующем, если не в следующем, то через два года, если не через два, то через три. Рано или поздно ты вырастешь. Ша Фумин твёрдо верил, что нужно лишь терпение, суть в том, что если он так и будет любить её, то непременно дождётся того дня, когда она вырастет.

Разумеется, ожидание проходило тайно, в высшей степени скрытно, исключительно в душе Ша Фумина. Ша Фумин вёл себя очень осмотрительно, как ни крути, а он всё-таки начальник. Нельзя производить на сотрудников впечатление человека, пользующегося служебным положением в корыстных целях. Ещё одна важная деталь заключалась в том, что он держался за свою репутацию. Если он в открытую начнёт ухаживать за Ду Хун, то не избежать превратного мнения, мол, начальник силой добивается любви. Такая слава не украшает. Лучше, чтоб никто не знал, пока всё тайное само собой не станет явным.

Но Ша Фумин ошибался. Один человек узнал-таки о его чувствах. Кто? Гао Вэй. Будучи администратором салона, Гао Вэй сразу же заметила интерес Ша Фумина. Слепые с лёгкостью упускают из вида одну вещь — собственные глаза. В их глазах нет света, они не могут стать зеркалом души, окошком в неё, зато могут превратиться в двери, ведущие прямиком в душу. Когда они чем-то интересуются, то невольно начинают прикрывать глаза, даже поворачивать шею, а иногда и весь корпус. В последнее время настроение у Ша Фумина пошло на спад, но стоило Ду Хун хоть шелохнуться, как он тут же воодушевлялся. Шея и верхняя часть тела разворачивались. В глазах Гао Вэй Ду Хун была солнцем, а Ша Фумин цветком подсолнуха. Он оживал, начинал прислушиваться. Ша Фумин и не догадывался, что его настроение зависит теперь от поведения Ду Хун, и губы тоже начинали двигаться слегка. Еле заметно подёргиваться. Внезапная мимолётная улыбка, которая так же быстро пропадала. Просто он не мог сдержать чувств. Он любил. И, судя по всему, неизлечимо.

Гао Вэй наблюдала за начальником, ничуть не боясь, что он заметит.

Одно только Гао Вэй не могла взять в толк: стоило Ду Хун шелохнуться — шея Ша Фумина тут же поворачивалась. Но как он определял? Откуда знал, что это именно Ду Хун? Гао Вэй стало интересно. Она пригляделась к ногам Ду Хун, пристально изучила, внимательно осмотрела, и тут же появился ответ. Ду Хун ходила так же, как Сяо Кун, с упором на правую ногу, разумеется, маленькими шажками. Но Сяо Кун ставила ногу на пятку, а Ду Хун на носок. Ду Хун была трусливее Сяо Кун, поэтому, делая каждый шаг, она всегда прощупывала пальцами ноги, что там. Гао Вэй закрыла глаза, прислушалась и действительно чётко услышала, как звучит походка Ду Хун.

В тот же вечер Гао Вэй стала подругой Ду Хун. После работы Гао Вэй за руку проводила Ду Хун прямо до велорикши. Ду Хун замялась, но Гао Вэй её подсадила. Она сняла с Ду Хун туфли, и та комфортно устроилась на груде простыней. Можно себе представить, насколько Ду Хун была тронута добротой Гао Вэй. Вот ведь сердечная девушка! Ду Хун нечего было дать взамен, а Гао Вэй так с ней обращается! Можно сказать, повезло, что ей встретился такой хороший человек.

Так Гао Вэй стала подругой Ду Хун. Сблизилась с ней. Расстояние — постоянная величина, раз Ду Хун сблизилась с Гао Вэй, то неизбежно отдалилась от Цзи Тинтин. Из-за этого Ду Хун мучилась угрызениями совести, ведь, по правде говоря, она действовала по расчёту. Но её расчёт был продиктован не наличием велорикши, а наличием глаз. Как ни крути — Гао Вэй зрячая, а Ду Хун нужно было, чтобы пара ясных глаз стала её добрым другом.

Девушки ладили всё лучше и лучше, и в скором времени уже перешли на ту стадию, когда можно свободно обсуждать всё на свете. Однако Ду Хун так и не открыла Гао Вэй свой самый большой секрет. Про Ша Фумина она и словом не обмолвилась. Ду Хун не могла посвятить Гао Вэй в такую тайну. Не то чтобы она не доверяла Гао Вэй, просто, как говорится, под разными глазами и рты разные. Между слепыми и зрячими в итоге всегда стена. Определённая дистанция — вот основная гарантия сохранения дружбы.

Гао Вэй относилась хорошо не только к Ду Хун. Честно говоря, она ко всем слепым относилась неплохо, вот только со зрячими работниками массажного салона отношения немного не клеились. Всего зрячих сотрудников было пятеро: двое администраторов, Гао Вэй и Ду Ли, обслуживающий персонал в количестве двух человек, которых иногда именовали «ассистентами», Сяо Тан и Сяо Сун, и повариха тётушка Цзинь. Взаимоотношения между двумя девушками-администраторами Гао Вэй и Ду Ли не заладились с самого начала. Если сравнивать, то среди пяти зрячих выделялась по своему происхождению тётушка Цзинь, приходившаяся одному из директоров, Чжан Цзунци, дальней роднёй. А Ду Ли привела в салон именно тётушка Цзинь. Об этом Гао Вэй изначально не догадывалась, знала только, что Ду Ли даже среднюю школу не окончила, тогда как сама Гао Вэй с грехом пополам преодолела выпускные классы и рвение проявляла большее. Когда они с Ду Ли окончательно рассорились, Гао Вэй узнала, что на самом деле винить стоит тётушку Цзинь. А кто такая тётушка Цзинь? В её руках завтраки, обеды и ужины. Кому-то ложку попрямее, а кому-то покривее — и жизнь течёт по-разному. Сяо Тан и Сяо Сун на самом деле перед тётушкой Цзинь лебезили. А вот у Гао Вэй начались проблемы. Тяжела доля интеллигента.

По сути, сотрудников массажного салона можно разбить на два лагеря: слепые и зрячие. Друг с другом они сосуществовали вполне нормально. Если обязательно нужно сказать, какая из сторон имела перевес, то однозначно это слепые. Всё-таки именно слепые хозяева салона, они владеют специальностью, мастерством, приносят большой доход. Соответственно зрячим достаются второстепенные роли — быть лишь на подхвате. Обычно слепые никогда не вмешиваются в дела зрячих, а зрячие не лезут к слепым. Они как речная и колодезная вода, пребывающие в гармонии, одна спокойно ждёт под землёй, другая мчится вприпрыжку на поверхности.

Когда Гао Вэй только пришла в салон, у неё сложились неплохие отношения с несколькими зрячими сотрудниками, но однажды она поругалась с Ду Ли из-за штрафа. В тот день изначально должна была дежурить Ду Ли, но у неё возникли какие-то личные дела, потому она попросила Гао Вэй поменяться. Гао Вэй согласилась. Как назло в тот вечер Гао Вэй допустила промашку. По недосмотру забыла после окончания работы выключить кондиционер в шестом кабинете, и он проработал целую ночь. На следующее утро Ша Фумин и Чжан Цзунци стали выяснять, кто виноват. А что тут выяснять? Понятное дело, ответственность на Гао Вэй. Гао Вэй чувствовала себя несправедливо обиженной: мало того, что пришлось раскошелиться на десять юаней, так ещё и Ду Ли не компенсировала ей этот выходной.

Разве Ду Ли не совершала ошибок? Совершала, и намного больше, чем Гао Вэй. Стойка администратора — место, где легко допустить ошибку. Неизбежно в сумме счёта ошибиться, имя и фамилию гостя написать с ошибкой — клиенту это покажется невежливым, и он жалобу накатает. Или задремлешь на рабочем месте, или забудешь после работы выключить кондиционеры и свет. Ошибки все допускают, без этого никак. В «Массажном салоне Ша Цзунци» должность администратора на самом деле относилась к профессии высокого риска. В других салонах получше: там администраторы, работая с клиентами, проворачивали всякие хитрости и получали «левые» деньги. В салоне «Ша Цзунци» такое не пройдёт, поскольку оба начальника сами работали массажистами. Разве же они не знают всех этих хитростей? Заиграешься и пропадёшь.

Ошибались одинаково, но положения Гао Вэй и Ду Ли отличались. Если Ду Ли допускала промах, с ней разбирались, но собраний не устраивали. Стоило Гао Вэй ошибиться, как за этим непременно следовало совещание. Гао Вэй больше всего боялась совещаний, совещания — такая странная вещь, всё те же люди, всё те же рты, вот только на собраниях всё менялось, и интонации отличались от повседневных. Все пытались изо всех сил говорить на стандартном путунхуа и изо всех сил старались занять одну и ту же позицию. На собраниях всегда так — нужно добиться единой позиции, тогда и результат налицо: все как один утверждали, что Гао Вэй такая-сякая, и её можно расстрелять. Гао Вэй чувствовала, что имя выбрали ей неправильно. Последний иероглиф «вэй» нужно было поменять на такой «вэй», как в слове «опасность», и она превратится из «уникальности» в «неприятность».

Гао Вэй несладко работалось в массажном салоне. Не то чтобы она не думала уйти. Думала, но не могла это «проглотить». Выпускница школы, и не заткнёт за пояс какую-то недоучку — для интеллигентной девушки это потеря лица. Гао Вэй заставляла себя продолжать. Она твёрдо верила в пословицу «тридцать лет на левом берегу, тридцать лет на правом берегу»,[45] короче, всё течёт — всё изменяется. Во всём нужно выждать время и посмотреть, что будет. Подождёшь, и жизнь станет краше. Нельзя торопиться.

Когда директор Ша влюбился в Ду Хун? Раньше не было никаких признаков. Ду Хун — красавица, Гао Вэй это знала. Но директор Ша ничего не видит, что ему с той красоты? Гао Вэй какое-то время размышляла над этим вопросом, но так и не пришла ни к каким выводам. Ну, нет так нет! В любом случае Гао Вэй поняла, что для слепых внешность тоже важна. Это очень хорошо. Что ж, директор Ша, в следующий раз на собрании думайте, что говорите! Гао Вэй верила, что директор Ша — умный мужик, а если умный мужчина хочет добиться какой-то женщины, то не может не считаться с её лучшей подругой. Ваша «внешность» на моём языке.

Гао Вэй всячески обхаживала Ду Хун, бескорыстно, ничего не требуя взамен. Ей двигало одно желание — чтобы все поняли, что они с Ду Хун подруги. В один прекрасный день у директора Ша и Ду Хун завяжутся отношения, тогда она, возможно, станет доверенным лицом директора Ша. А вы проводите, проводите свои собрания! Собрания иногда проводить полезно, а иногда наоборот. Вот так вот!

За бескорыстную заботу Гао Вэй Ду Хун платила ей той же монетой. Она специально всячески выпячивала их с Гао Вэй дружбу. Ду Хун делала это намеренно, главным образом для того, чтобы обезопасить себя от скрытой угрозы. Она не знала, когда и где Ша Фумин вздумает снова подкатить. Палка о двух концах. Начальник хочет к ней подкатить, ситуация с работой стабилизировалась, правда, теперь надо как-то противостоять угрозе заигрываний. А сейчас хорошо: рядом появилась Гао Вэй, и она теперь в безопасности. У Гао Вэй есть глаза. Ша Фумин не может не избегать её глаз. Глаза Гао Вэй стали для Ду Хун солнцем днём и луной ночью. Если Ша Фумин и не откажется от своих замыслов, то Гао Вэй тут же врубит прожектора своих глаз — щёлк! — и заигрываниям конец!

В обеденный перерыв Ду Хун и Цзи Тинтин пошли в супермаркет, а заодно позвали и Гао Вэй, чтобы проводила их. Три девушки, две слепых и одна зрячая, шли, держась за руки, и Гао Вэй вела себя очень пристойно. Пристойность выражалась в неразговорчивости. Обычно слепые, общаясь со зрячими, чувствуют себя неполноценными, а потому мало говорят и практически не вмешиваются в разговор. Но сейчас сложилась обратная ситуация: слепые девушки всю дорогу болтали, а Гао Вэй почти всё время помалкивала. Редкий случай. Даже Цзи Тинтин обратила внимание на это похвальное качество Гао Вэй. В тот же день вечером она сказала Ду Хун:

— А Гао Вэй неплохая девчонка, мало болтает!

Ду Хун задумалась: а вдруг и правда? На следующий день утром она вытащила ключ и открыла свой шкафчик, достала два печенья с шоколадной начинкой, закрыла шкаф и подошла к стойке администратора. Одну печенюшку съела сама, а вторую дала Гао Вэй. Гао Вэй знала, что слепые между собой почти никогда ничем не делятся, и поступок Ду Хун — нечто из ряда вон выходящее. Гао Вэй сунула печенье в рот, обрадовавшись, — впервые у них с Ду Хун получился «контакт». Она схватила Ду Хун за хвостик и легонько потянула. Голова девушки запрокинулась, её лицо смотрело в потолок, а на губах застыла лёгкая улыбка. Эта девчонка красива до безобразия, а как улыбнётся, так всех одурманит! Директор Ша за ней бегает, но что он понимает? Ничего не понимает! Прелесть Ду Хун очевидна, но всё впустую. А жаль…

Наконец Гао Вэй собралась с мужеством и стала при распределении клиентов в первую очередь заботиться об интересах Ду Хун, причём в открытую. Проницательные слепые быстро подметили новую тенденцию. Когда новость дошла до ушей Ду Ли, то эта прямолинейная девица взвилась. Сама Ду Ли избегала вопросов о предвзятом отношении, но улик не было. Она обрисовала проблему, а потом заострила внимание на ситуации с велорикшей, задав в самом начале собрания всем участникам важный вопрос:

— В конце концов, велорикша кому принадлежит? Салону или ей?

И продолжила допытываться:

— Что же, на неё правила салона не распространяются, что ли?

Подтекст и так понятен. В комнате отдыха на какое-то время воцарилось молчание, мёртвая тишина. Все думали, что сейчас ответит Гао Вэй. А Гао Вэй отвечать не стала. Она ждала. Она знала, что слово возьмёт директор Ша. И директор Ша действительно выступил, но речь повёл о вопросе сугубо профессиональном — об анорексии среди новорождённых. Он провёл анализ подхода родителей к этому вопросу. Хотят ли родители давать младенцам лекарства? Ответ отрицательный. Но самым надёжным средством для лечения младенческой анорексии остаётся всё-таки физиотерапия. Нужно растирать животик, чтобы добиться расслабления. Это новый подход, который требует дальнейшего развития.

Начав с анорексии, Ша Фумин на этом не остановился и пошёл дальше. Он заговорил о гуманизме. Самое важное проявление гуманизма — человеческое участие. Он тут же заявил, что «взаимопомощь» — вершина духовной цивилизации. Ша Фумин посерьёзнел, но продолжал говорить сдержанным тоном. Он не стал упоминать чёртову велорикшу, предоставив собравшимся делать выводы самим. Ша Фумин сказал:

— Когда сотрудники одной организации помогают друг другу — это хорошо. Стоит поощрять. — Потом он сам себе задал вопрос: — В таком случае нужно выполнять ли старые правила? — И сам же на него и ответил: — Всё хорошее надо сохранить, а плохое изменить. Реформы, если уж на то пошло, состоят из двух аспектов: сохранения и изменения. Центральный комитет рекомендовал «переходить реку, ощупывая камни», то есть действовать с осторожностью и по обстоятельствам, а мы, слепые, чем хуже?

Ду Ли скривила рот и ничего не сказала, хотя ругалась про себя. Этот Ша несёт какой-то вздор. Что-то сохранять, что-то изменять — это он прямо сейчас придумал? Ду Ли мельком взглянула на Гао Вэй, но та на неё не смотрела. А что на неё смотреть? Гао Вэй никак не ожидала, что её поведение можно привязать к директивам Центрального комитета. Вот уж не думала. Куда ей! Сердце невольно сжалось.

Сяо Кун сидела на диване, и на душе у неё скребли кошки. Кто там ездит на велорикшах, Сяо Кун плевать хотела, но она не могла потерпеть того, что массажист в сговоре с администратором. В Шэньчжэне она постоянно терпела убытки из-за администраторов, поэтому относилась к ним с презрением. Но реально она терпеть не могла массажистов, которые втихаря подлизывались к администраторам. Как можно быть таким ничтожеством? Инвалиду и так уронить своё достоинство? Ну ты крута, Ду Хун, взяла да и спелась с администратором! Неудивительно, что у тебя дела пошли в гору, оказывается, тут Гао Вэй тебе по секрету помогает. Так оно и есть!

У Сяо Кун что на уме, то и на языке. Только она заступила на смену в паре с Цзи Тинтин, как не сдержалась и выпалила:

— Чёрт побери, куда не ткнёшься, везде найдутся подлизы!

Вроде абстрактная фраза, а на самом деле указание на вполне конкретных людей. Разумеется, Сяо Кун знала об отношениях между Цзи Тинтин и Ду Хун и хотела посмотреть на реакцию Цзи Тинтин. Цзи Тинтин не успела и рта открыть, как по коридору прошёл доктор Ван и откашлялся. Цзи Тинтин понимающе улыбнулась и тоже откашлялась, отвечая доктору Вану и Сяо Кун одновременно, а потом пошутила над Сяо Кун:

— Сяо Кун, доктор Ван такой хороший! Мне кажется, ты ему не подходишь, отдай его мне, а?

Сяо Кун не дождалась от Цзи Тинтин ответа на заданный вопрос, поэтому слегка растерялась и сказала:

— Не отдам! Но если хочешь, я буду старшей женой, а ты младшей. Не обидим!

Клиент Цзи Тинтин рассмеялся. Все уже были старыми знакомыми, так что табу не осталось. Он сказал:

— Госпожа Цзи, примите поздравления! Стали содержанкой!

Цзи Тинтин не проронила ни слова, но левая рука её двинулась вдоль ягодицы, нащупала точку на копчике и большим пальцем что было силы нажала. Клиент взвизгнул от сильной боли. Цзи Тинтин сказала:

— Ты знаешь, кто такая «содержанка»? А я честная замужняя женщина!

Тем же вечером Ду Ли сообщила всем новость, вызвавшую эффект разорвавшейся бомбы. Это вовсе не Ду Хун подлизывается к Гао Вэй — какой ей толк в этом? Стоит ли того? Настоящая подхалимка — Гао Вэй, и подлизывается она не просто к Ду Хун, а к будущей жене хозяина!

Ду Ли вовсе не клеветала. Всё больше и больше проявлялись признаки того, что директор Ша влюбился. Директор Ша всегда был человеком, дорожившим репутацией, а тут при Ду Хун показал себя с некрасивой стороны. Это ещё ничего, но ведь он и при Гао Вэй ведёт себя чем дальше, тем безобразнее. Даже разговаривает с улыбочкой! По голосу всё слышно. Эх, любовь — это яд. Кто влюбился, тот и оступился. Конец вам, господин Ша! Крышка!