Китайский массаж

Глава двадцатая Ша Фумин, доктор Ван и Сяо Кун

Сяо Ма ушёл, Цзи Тинтин ушла, Ду Хун в больнице. В массажном салоне разом стало меньше на трёх сотрудников, он заметно опустел. Оказывается, «пустота» — это нечто вполне конкретное, каждый может безошибочно почувствовать её, одно слово — пустота.

Потихоньку все успокоились. Ша Фумин пригласил мастера, чтобы установить в комнате отдыха у двери ограничитель хода на магните. Сейчас стоило кому-то открыть дверь до упора, то ограничитель хода сразу издавал громкий звук. Этот щелчок означал, что дверь упёрлась в стену, то есть можно быть спокойным.

Звук, призывавший к спокойствию, оказался коварным. Он постоянно намекал на кое-что, а именно на большой палец Ду Хун. Намекал каждый раз, и в итоге, наоборот, все тревожились.

Мысли всех были заняты большим пальцем. Большим пальцем Ду Хун. Раздвоившимся вследствие удара. Раздвоившийся палец заслонил собой всё остальное, прочно обосновавшись в умах каждого из сотрудников салона. Теперь все были исключительно осторожны, боялись любых резких движений. В итоге атмосфера в салоне царила безрадостная.

Ша Фумин стал вести себя иначе, чем раньше, то и дело подходил ко входу в комнату отдыха и стоял там. Он потратил очень много времени, развлекаясь с дверью. Он опирался на дверь, снова и снова тянул дверь на себя, чтобы оторвать её от магнитного ограничителя хода, потом толкал, чтобы она закрылась, снова тянул, снова толкал. В безрадостном салоне постоянно слышны были щелчки магнитного ограничителя. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Ша Фумин со своим щёлканьем всех достал, но никто не осмеливался ему это сказать, в основном все его жалели. Ша Фумин тайно влюблён в Ду Хун — это перестало быть секретом. Он наверняка очень сожалел о случившемся, поскольку ему давно говорили, что надо установить на двери в комнату отдыха ограничитель хода, он всегда обещал, но в итоге забывал. В каком-то смысле он непосредственный виновник происшествия. Его никто не призывал к ответственности, но это не значит, что он сам не считал себя виноватым. Он мог лишь раз за разом открывать дверь, снимая её с магнитного ограничителя, и снова закрывать. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Ша Фумин так сожалел, что болело даже нутро, что называется, «печень и внутренности разрывались от горя». Он сожалел не только о том, что не установил ограничитель хода на дверь, нет, тут речь о большем. Как ни крути, а ему надо было подписать с сотрудниками трудовые договоры. А он не подписал. Ни одного.

Строго говоря, даже если слепые вливаются в общество, даже если они сами себя обеспечивают, то они всё равно не являются полноценными членами общества. У них нет никаких организаций. Нет профсоюзов. Нет страховки. Нет трудового договора. Одним словом, слепцов с этим обществом не связывают никакие действенные общественные отношения. Даже если они вступают в брак, то создают семьи, женятся или выходят замуж за себе подобных. Это количественное накопление, а не качественное изменение. Неужели слепцов ничто не связывает с обществом? Связывает. А именно дотация в размере ста юаней, которую ежемесячно начисляет отдел социальной защиты. Сто юаней — символическая сумма, которую общество выплачивает для собственного психологического успокоения. Смысл её вовсе не в помощи, а в том, чтобы с чистой совестью забыть. Слепцами, инвалидами вполне можно пренебречь. Вот только жизнь-то не символическая, а настоящая, она складывается из лет, месяцев и дней, из часов, минут и секунд. Ни одной секундой пренебречь нельзя. Каждую секунду мы живём в коллективе. Не может человек заработать себе на жизнь, надеясь только на себя.

Слепые живут и работают без регистрации. Они нелегалы. Все, без исключения, даже сам Ша Фумин. Жизнь слепцов чем-то напоминает жизнь в сети Интернет: когда они нужны здоровым людям, то по клику мышки материализуются, а стоит здоровым людям выключить компьютер, то и слепцы возвращаются в виртуальное пространство. Одним словом, слепцы существуют, но при этом не существуют. Их жизнь обладает лишь неким правдоподобием. А для слепых всё общество напоминает собой слепца, и они, слепые, с самого начала попадают в «слепую зону». Так предопределено, что жизнь слепца — игра, только так и никак иначе. Стоит произойти пусть даже маленькой неожиданности — ты можешь подчистую проиграть жизнь.

Ша Фумин отстал от двери в комнату отдыха и в одиночестве подошёл ко входу в массажный салон, что было сил хлопая глазами. Он смотрел наверх, на небо, смотрел вниз, на землю, но ничего не увидел. Для слепцов нет ни неба, ни земли, так что и небо, и земля остаются глухими к мольбам.

Будучи директором, Ша Фумин мог бы превратить свой массажный салон в маленькое подобие общества. У него была такая возможность. Была такая обязанность. Он мог бы, принимая сотрудников на работу, подписывать с ними трудовые договоры. При наличии договоров он имел бы право требовать от сотрудников оформления страховки, тогда сотрудники обрели бы связь с обществом, перестали бы быть «нелегалами», превратились бы в «людей».

Не то чтобы Ша Фумин не думал о трудовых договорах, он задумывался об этом ещё в Шанхае, жаждал подписать трудовой договор со своим тогдашним работодателем. Все работники салона тайком в общежитии обсуждали этот вопрос, перебивая друг дружку, но никто не хотел высовываться, в итоге дело заглохло. У китайцев есть одна особенность: они не особо любят выступать от имени коллектива. У слепцов же данный недостаток приобретает гипертрофированные черты, превращаясь в золотое правило: а почему я должен? Есть у китайцев и ещё одна особенность: они всегда надеются на авось. И снова среди слепцов этот недостаток приобретает гипертрофированные черты, опять же превращаясь в золотое правило: беда не может свалиться мне на голову. Не может и всё тут, почему я?

Важность трудового договора Ша Фумин понимал. Без договора он не может быть в безопасности. Грубо говоря, без договора он бродячий пёс, жить ему или сдохнуть — решать судьбе. Что такое судьба, Ша Фумин не знал, он знал лишь, что судьба безжалостна, а от её сверхъестественной силы у людей волосы дыбом встают. В итоге Ша Фумин рассердился из-за трудовых договоров, рассердился на коллег. Они хором хвалили его, что он «умный», что он «способный», а на самом деле хотели выставить его идиотом. А Ша Фумин не желал быть идиотом. Вы все не хотите высовываться, а почему я должен идти к начальнику и выставлять себя простофилей? В итоге вопрос с подписанием договоров затянулся. В конце концов, Ша Фумин тоже слепой, он точно так же надеется на авось, как и остальные. У вас же нет трудовых договоров и всё нормально, так почему у меня не может быть всё нормально? Потом Ша Фумин потихоньку разузнал, что в остальных массажных салонах тоже нет трудовых договоров. Не подписывать договоры стало неписаным правилом всех массажных салонов, где работали слепые.

В процессе подготовки к открытию «Массажного салона Ша Цзунци» Ша Фумин принял твёрдое решение нарушить это отвратное неписаное правило. Как бы то ни было, необходимо с каждым сотрудником оформить трудовой договор по всем нормам. Пусть у него маленький салон, но и его надо превратить в современное предприятие, подать личный пример делового гуманизма. В управлении он будет строг, но при этом необходимо в полной мере обеспечить защиту интересов сотрудников.

После того, как Ша Фумин стал начальником, произошло нечто странное. Произошло не внезапно, в один день, а естественно, как бы само собой. Никто из пришедших по найму сотрудников не заикнулся о процедуре подписания трудового договора. Они молчали, сам Ша Фумин тоже не заговаривал. Логика простая. Владелец салона дал работу — это уже величайшее благодеяние, какие ещё договоры? Ша Фумин размышлял над этим вопросом, мысли в голову приходили всякие: то ли слепцы трусливы, то ли им неловко потерять лицо, то ли они слишком восприимчивы к добру в свой адрес. Слава небу и земле, владелец салона дал работу, как можно просить его подписывать договор? Слепцов чрезвычайно легко тронуть. Они мало видят добра в своей жизни, но после того, как слепнут их глаза, они спешно учатся быть благодарными. Глаза не видят, но слёз от этого меньше не становится.

Раз уж начал, то доводи до конца. Поскольку никто из новых сотрудников не заговаривал о трудовом договоре, то и не будем подписывать. Напротив, Ша Фумин разработал целый свод правил, регламентирующих работу массажного салона. Так что всё просто: единственная связь между всеми сотрудниками и салоном — это правила. По правилам салона у работников были обязанности, ответственность, что абсолютно закономерно. А вот прав у них не было, но права их особо и не заботили. Слепые — «особенный» народ, как бы ни менялась эпоха, а сознание у них древнее, первобытное, допотопное, испокон веков не менявшееся. Раз уж общество не может предоставить им никаких гарантий и никакой вспомогательной структуры и организации, то они вынуждены твёрдо придерживаться одной вещи и при этом непреклонно верить в неё — судьбы. Судьбу нельзя увидеть. Но эта невидимая сила существует, гигантская, накрывающая всех и вся колпаком, всех и вся контролирующая, решающая, определяющая всё на свете вплоть до мелочей. Она так же опасна, как любовь, — стоит только зазеваться, как с размаху впечатаешься в неё передними зубами. Как надо реагировать, если речь о судьбе? Есть только один эффективный и действенный способ, который можно описать единственном словом — мириться. Смирись, смирись и всё.

Но «смирение» это гипотетическое, а так нужно обладать смелой и непреклонной верой в счастливый случай. Нужно научиться относиться ко всему, уповая на авось, чтобы вера эта растаяла и пропитала тебя до костей. Бум-бум-бум. То звонят колокола судьбы. Когда не видишь туч над головой, не стоит заботиться, из какой из них хлынет дождь. Будет дождь — хорошо, не будет — тоже хорошо. Я смирился. Смирился.

Впоследствии ситуация развивалась вполне логично. В период самой тесной дружбы между Ша Фумином и Чжан Цзунци они сидели, поджав ноги, на постели и разговаривали обо всём на свете, не имея друг от друга секретов. Два молодых директора словно бы купались в весеннем ветре. Но разговоры их никогда не касались трудовых договоров для сотрудников. Пару раз эти слова вертелись у Ша Фумина на языке, но он ни с того, ни с сего проглатывал их. Чжан Цзунци такой умный человек, он не может не понимать всю важность этого вопроса, просто он тоже проглатывал. Проглатывать слова вместо того, чтобы сказать их, — природная способность слепцов. Будучи начальником, можно многое проглатывать, но и рядовые сотрудники тоже многое проглатывают. Слепцы обладают первоклассным умением проглатывать, поскольку вдобавок обладают и уникальной способностью переваривать.

А потом стало и вовсе интересно, даже странно. Вопрос о трудовых договорах никто так и не поднял. Трудовые договоры стали для Ша Фумина, Чжан Цзунци и всех сотрудников салона своего рода колодцем, который все вполне осознанно, не сговариваясь, обходили. Хоть Ша Фумина это и не радовало, но он и не отчаивался. В конце концов, кому из директоров хочется подписывать с сотрудниками договоры? Без договоров хорошо — как директор сказал, так и будет. Сказал директор «yes» — значит «да», сказал директор «по» — значит «нет». Когда у тебя только права, а остальное тебя не касается, быть директором намного легче. Это полностью попадает под модное ныне определение «кайфово».

Но тут за дело взялась судьба, показав свой колючий силуэт. Стоило ей появиться, как у людей волосы встали дыбом. Она своей рукой, не оставляющей отпечатков, дотронулась до каждого из сотрудников массажного салона, а потом, скривившись, выбрала Ду Хун и обеими руками упёрлась ей в спину, с грохотом столкнув Ду Хун в тот самый колодец.

Ду Хун упала в колодец. В колодце как раз хватило места. Теперь она внутри него. Ша Фумин даже не слышит шорохов там, внизу. Не слышит никаких попыток выбраться. На самом деле, людям, выбранным судьбой, бороться бесполезно. Ша Фумин почти задыхался. Тишина душила его даже сильнее, чем звук падающего в колодец тела. Колодезная вода надёжно всё скрывает, а глубина придаёт колодцу мрачную темноту. Бедняжка Ду Хун… Девочка моя… Сестрёнка моя… Если бы можно было спасти её, то Ша Фумин зарыл бы колодец. Но как это сделать? Как?!

Неразделённая любовь, горькая, назойливая, острая. В реальности иногда это не так. До того, как Ду Хун получила травму, Ша Фумин каждый раз, думая о ней, не страдал, хотя мысли эти и преследовали его. Он чувствовал себя мягким, а ещё ощущал нежность, застигшую его врасплох, но мягкость и нежность были приятны. Кто сказал, что это не любовь? Его сердце словно нежилось на солнышке, грелось и млело. Однажды Ша Фумин проанализировал имя Ду Хун, что означал каждый слог в отдельности. «Ду» имеет значение «весь, целиком», а «Хун» — это цвет, цвет солнца, красный. То есть имя Ду Хун обозначает, что всё вокруг залито красным цветом. Она солнце. Далёкое, но при этом близкое. Ша Фумин никогда не видел солнца, но по ощущениям хорошо знал, что это. Зимой Ша Фумин больше всего любил понежиться на солнышке, подставив лучам половину тела, чтобы оно погрелось и разомлело.

Но солнце зашло за гору. Оно провалилось в колодец. Ша Фумин не знал, взойдёт ли когда-нибудь ещё его солнышко. Знал только, что стоит во мраке, в «трубе» между высокими домами, где дует сильный ветер. Ветер треплет его волосы, делая их похожими в глазах зрячих людей на волокна спутанной конопли.

Если бы не «дело о баранине», если бы не перспектива раздела салона, то Ша Фумин, наверное, смог бы обсудить с Чжан Цзунци, вынести вопрос Ду Хун на повестку дня, организовать ей задним числом договор, выплатить компенсацию. Может, и получилось бы.

Если бы при всех имеющихся проблемах и перспективе раздела салона Ша Фумин не был бы безответно влюблён в Ду Хун, то ему нужно было бы только вынести вопрос на обсуждение и добиться выплаты компенсации — тоже всё бы получилось.

А теперь не получится. Даже отбросив в сторону отношения Ша Фумина с Чжан Цзунци, учитывая его тайную страсть к Ду Хун, любая попытка вынести предложение на повестку дня будет воспринята как злоупотребление личным положением ради собственной выгоды. Он не сможет попросить, а если и попросит, то бестолку.

Ша Фумин спрашивал себя: как тебя угораздило влюбиться, да ещё безответно? Почему нужно было увлечься проклятой «красотой»? Почему ты не можешь выпустить ту «руку»? Любовь аморальна, особенно в такое время.

Он виноват перед Ду Хун. Как мужчина виноват и как начальник также виноват. Даже в самый последний раз помочь он бессилен. Ша Фумин всем сердцем хотел стать начальником — вот, стал. Но в чём смысл быть начальником? Ша Фумин погряз в пучине страданий.

А что, если бы травму получила не Ду Хун? Если бы травмированный сотрудник не был так «красив»? Если бы у травмированного сотрудника не было таких прекрасных рук? Ша Фумин страдал бы так же? При этой мысли Ша Фумин ощутил, как из макушки тянется тонкая паутинка — это его душа чуть было не вылетела из тела.

Чтобы пресечь дальнейшие размышления, Ша Фумин закурил. Он курил одну сигарету за другой. Втягивал дым и выдыхал. Однако Ша Фумин ощутил, что дым, который он вдыхает, не выходит наружу. Он не может выдохнуть дым. Дым скапливается в груди и в желудке, закручивается в теле по спирали, превращаясь в итоге в камень, который давит изнутри. Желудок болит. Вся эта боль засела внутри крепко-накрепко. Впервые Ша Фумин не выдержал и присел. Надо сходить в больницу провериться. Сейчас вся эта суета уляжется, и тогда Ша Фумину во что бы то ни стало надо сходить к врачу.

Походы к врачу тоже были для Ша Фумина больным вопросом. Почему он так боялся больниц? А кто, скажите, не боится? Больницы слишком дороги. Раз чихнёшь, сходишь в больницу — и трёхсот-четырёхсот юаней как ни бывало. На самом деле деньги не самое важное. Ша Фумина по-настоящему пугал сам процесс. Особенно в больших больницах. Если не брать в расчёт осмотры по предварительной записи, то сначала будь добр отстоять очередь за номерком, потом очередь к врачу, потом очередь в кассу, потом очередь на обследование, потом снова очередь к врачу, потом снова очередь в кассу и в конце ещё одна очередь, за лекарствами — освободишься только через долгое время. Ша Фумин, каждый раз, посещая больницу, вспоминал притчу о слепцах, ощупывающих слона. Больница — такой же слон, внутреннее её устройство — настоящий лабиринт, ещё и со множеством измерений. Ша Фумин так и не разобрался в точках, линиях, плоскостях и углах этих геометрических фигур, сложных, запутанных, не подходящих для медицинских целей, а разве что для научных экспедиций.

Через несколько дней обязательно надо сходить. Ша Фумин поклялся. Уголки губ поползли наверх, получилась почти улыбка. В том, что касается походов к врачу, он специалист по клятвам. Сколько раз он уже клялся? Но так ни разу и не сходил. Он клялся не потому, что твёрдо решил идти, а потому что болело. Как только заболит, так он сразу же беззвучно клянётся. А если не болит? А если не болит, то все эти клятвы — брехня. А какие к брехне требования? Отбрехался — и ладно.

Доктор Ван кашлянул, толкнул дверь и вышел. Он словно бы знал, что Ша Фумин стоит там, и встал рядом. Доктор Ван ничего не говорил, только безостановочно хрустел пальцами. Ша Фумину звук показался многозначительным, словно передающим ему информацию: доктор Ван хочет что-то сказать, но не осмеливается.

Ша Фумин тоже кашлянул. Что означал этот кашель, он и сам не придумал. Ша Фумин просто хотел издать хоть какой-то звук, положив тем самым начало или, наоборот, конец, как угодно.

Доктор Ван вскоре обратил внимание, что от тела Ша Фумина исходит неприятный запах. Запах означал, что Ша Фумин не мылся уже несколько дней. Ша Фумин действительно несколько дней не принимал душ, а всё из-за того, что в общежитии санитарные условия были так себе: на всех имелся только один бойлер с горячей водой, так что десяти с лишним сотрудникам приходилось стоять в очередь, чтобы помыться. Боль в желудке изматывала, Ша Фумин очень сильно утомлялся, целыми днями чувствовал усталость, и, как только возвращался в общежитие, сразу ложился, а потом уже не было сил снова встать с постели. Он и сам уже унюхал неприятный запах немытого тела, но действительно, не было сил идти принимать горячий душ.

— Фумин, — внезапно сказал доктор Ван, — ты в порядке?

Ничего не значащая, пустая фраза, будто и не сказал ничего, но Ша Фумин обратил внимание, что доктор Ван впервые обратился к нему не как «господин директор», а назвал своего однокашника по имени.

— Всё в порядке, — отозвался Ша Фумин. — В порядке.

Ответ был таким же пустым — эхо пустоты.

Ша Фумин пробормотал: «Ну, ладно» — и замолчал. Сунул руку за пазуху и пощупал. Рана зажила, только сильно свербила, доктор Ван не осмеливался почесать её ногтями, только легонько поглаживал кончиками пальцев. Ша Фумин тоже не издавал ни звука, но его не оставляло чувство, что доктор Ван хочет сказать что-то важное, и слова буквально крутятся на языке.

— Фумин, — наконец, доктор Ван собрался с силами и заговорил: — послушай совет старого друга: ты брось это, выкинь из головы, бесполезно.

Фраза снова вышла пустая. Бросить что? Что выкинуть из головы? Что бесполезно? Но через секунду Ша Фумин понял. Доктор Ван говорил о Ду Хун. Ша Фумин никак не ожидал от доктора Вана подобной прямолинейности. Ша Фумин и сам, разумеется, понимал, что бесполезно, но когда сам понимаешь — это одно, и совсем другое услышать это из чужих уст. Ша Фумин сразу ничего не ответил, хотя и разозлился в душе. Его сердце разорвалось, раскололось разом на две половинки. Ша Фумин молчал довольно долго, успокаивался. Ему не хотелось прослыть дураком в глазах своего однокашника, он спросил:

— Все знают?

— Ну, мы же все слепые, — протянул доктор Ван. — Как можно не увидеть?

— И что ты думаешь?

Доктор Ван помялся немного, а потом сказал:

— Она тебя не любит.

Доктор Ван отвернулся и добавил:

— Послушай, что я тебе скажу, вырви с корнем эту любовь. Я же чётко вижу, что у тебя все мысли только о ней, а в её сердце тебе нет места, и она в этом не виновата, не правда ли?

Раз уже дошло до такого, то тяжело было продолжать. Безжалостно, что ли… Доктор Ван изо всех сил подбирал самые правильные формулировки, но всё равно получилось жестоко. У него засосало под ложечкой. Картина и впрямь неприглядная, другу приходилось говорить жестокую правду.

— Ты лучше подумай, как ей помочь, — сказал доктор Ван.

— Я всё время думаю…

— Нет, не думаешь.

— Как это не думаю?

— Ты только страдаешь и всё.

— Что ж, мне и пострадать нельзя?

— Можно. Но предаваться страданиям на самом деле равносильно эгоизму.

— Ван, что ты себе позволяешь?

Доктор Ван не отвечал. Он опустил голову и принялся водить по земле носком правой ноги, сначала очень быстро, постепенно замедляя темп. Доктор Ван сменил ногу и продолжил. Потом он наконец остановился, повернулся и хотел было уйти, но Ша Фумин схватил его за штанину. Даже через ткань брюк доктор Ван почувствовал, что рука Ша Фумина дрожит, и плечи его сотрясаются от рыданий. Ша Фумин, превозмогая боль в желудке, попросил:

— Брат, пойдём, выпьем, а?

Доктор Ван присел на корточки:

— А как же работа?

Ша Фумин выпустил из рук штанину доктора Вана, встал и повторил:

— Пойдём, выпьем.

В итоге Ша Фумину удалось-таки вытащить доктора Вана. Только он ушёл, как Сяо Кун нашла пустой кабинет и тихонько прошла туда. Она всё время хотела позвонить Сяо Ма, но не было возможности, а сейчас наконец такая возможность появилась. Сяо Ма ушёл, не прощаясь, почему, никто не знал, только Сяо Кун всё было совершенно ясно — это из-за неё. Как ни крути, а она на правах сестрицы должна позвонить. Попрощаться-то надо.

Сяо Ма её любит, Сяо Кун не могла притвориться, что ничего не знает. Она много раз хотела относиться к Сяо Ма с большей теплотой, но не получалось. Сяо Кун вела себя с Сяо Ма подчёркнуто холодно и делала это умышленно, не только ради доктора Вана, но и на самом деле ради самого Сяо Ма. Она виновата перед Сяо Ма. Строго говоря, на ней лежит ответственность за то, что их с Сяо Ма отношения стали такими натянутыми. Она была эгоисткой, думала только о себе и не считалась с его чувствами. Она сама влюбила в себя Сяо Ма. Если бы она снова и снова не кокетничала с ним, то до такого бы не дошло. Ни в коем случае не дошло бы. Это она вела себя неподобающе и неприлично. Эх, почему в жизни так много глухих тупиков? Стоит зазеваться, непонятно, с какой ноги шагнёшь, и ты уже там.

Сяо Кун в этой жизни не суждено было дозвониться на мобильник Сяо Ма. Номер уже не обслуживался. Судя по всему, Сяо Ма принял твёрдое решение порвать все взаимоотношения с «Массажным салоном Ша Цзунци». Но на самом деле он хотел порвать с ней. Сяо Ма, сестрица тебя обидела. Что ж, Сяо Ма, тогда счастливого тебе пути! Сестрица желает тебе счастья. Не надо было тебе так уходить, как бы то ни было, стоило проститься с сестрицей, сестрице будет не хватать твоих объятий. Расставание бывает разным, расставание после объятий ощущается совсем иначе. Всё это по-настоящему, и в будущем всё тоже будет по-настоящему. Сяо Ма, ты должен беречь себя. Береги себя, слышишь? Смотри, не натвори ничего такого. Ты любил сестрицу, сестрица тебе за это благодарна.

Сяо Кун убрала сотовый и достала шэньчжэньский мобильник. Столько всего случилось, Сяо Кун уже давно не созванивалась с родителями. Как ни крути, а позвонить надо. Только достав шэньчжэньский мобильник, Сяо Кун внезапно подумала, что родители тоже давно не звонили. Не случилось ли чего дома? При этой мысли она заволновалась и поспешно набрала домашний номер, прислушалась, но не услышала в мобильнике никаких звуков. Ох, чем дальше, тем хуже — кончилась зарядка. К счастью, Сяо Кун хватило ума найти решение проблемы, она сняла заднюю крышку, чтоб достать симку. Надо вытащить шэньчжэньскую симку и вставить её в нанкинский мобильник, родители, разумеется, подмены не заметят.

Только вот шэньчжэньская сим-карта куда-то запропастилась. Сяо Кун несколько раз пощупала, так и есть — шэньчжэньская симка исчезла. Это открытие, можно сказать, стало для Сяо Кун смертельным ударом. Симки нет, номера тоже нет, а значит, она близка к разоблачению. Всё тело тут же покрылось холодным потом. Как врать дальше? Никак.

Как могла пропасть симка?

Она не могла потеряться. Мобильник-то тут, а почему нет симки? Определённо, кто-то втихомолку брал её мобильник. И тут Сяо Кун всё поняла. Это Цзинь Янь. Определённо она, больше некому. Доктор Ван никогда в жизни не притрагивался к её мобильнику. Сяо Кун тут же разгневалась: Цзинь Янь, да, у нас с тобой бывали конфликты, но после того, как мы подружились, я искренне считала тебя своей сестрой. Как ты могла совершить такой подлый поступок? А?! Сяо Кун с силой швырнула телефон на массажную кушетку и повернулась. Надо найти Цзинь Янь. Надо спросить её в лоб: ты что, в конце концов, делаешь? Что ты замыслила?

Дойдя до двери, Сяо Кун остановилась и встала, как вкопанная, словно получила какой-то таинственный знак. Она повернулась, снова подошла к кушетке и подняла телефон. Это нанкинский телефон — стоит с него позвонить, и секрет раскроется. Шэньчжэньская симка пропала и вряд ли отыщется. Другими словами, рано или поздно разоблачение неизбежно. Может быть, есть смысл сделать это самой? Она может и дальше врать, может жить за счёт вранья, но всю жизнь обманывать невозможно, это никому не по силам.

Сяо Кун взяла мобильник, хмыкнула и набрала номер. Дозвонилась до стационарного телефона. Сяо Кун только успела сказать «алло», как из трубки донёсся пронзительный плач матери. Видимо, они уже какое-то время дежурили у телефона. Мать запричитала:

— Дрянная девчонка, ты ещё жива? Почему столько дней телефон выключен? Дрянь ты эдакая, мы с отцом чуть с ума не сошли! Ну-ка, быстро говори, где ты? Всё нормально?

— Я в Нанкине, всё хорошо.

— А почему ты в Нанкине?

— Мам, я влюбилась.

«Влюбилась» — особенное, диковинное слово, оно настолько распространённое, настолько обыденное, в момент его произнесения живо наполняет человека силой, трогающей до глубины души. Сяо Кун говорила без утайки, слова сами сорвались с её языка, но она не ожидала, что простая фраза «я влюбилась» может быть такой душещипательной. Сяо Кун тотчас уронила две горячие слезинки, а потом очень спокойно повторила:

— Мам, я влюбилась.

Мать опешила, а потом брякнула:

— Мальчик или девочка?

Дочка так надолго запропастилась, мать действительно перепугалась до потери рассудка, да ещё и разволновалась, вот и задала такой идиотский вопрос. Видимо, они предполагали, что у дочери роман, беспокоились, что дочка уже родила. Бедные родители всей Поднебесной! Сяо Кун фыркнула и рассмеялась, а потом сказала с непомерной гордостью, таким тоном, словно роженица из родильной палаты:

— Мальчик, полностью слепой.

На другом конце провода повисла тишина. Через довольно долгое время в трубке снова раздался голос, но не матери, а на этот раз отца:

— Дочка! — Отец сразу начал задыхаться от ярости и орал как резаный: — Ты почему такая не послушная?

— Пап, моя любовь к нему — вот один глаз, его любовь ко мне — вот второй глаз. Оба глаза на месте. Папа, твоя дочь не принцесса какая-нибудь, на что ты надеялся? — Сяо Кун и подумать не могла, что сможет произнести такое. Она постоянно врала, перед каждым телефонным звонком долго готовилась, и, чем дальше, тем больше завиралась. Сегодня Сяо Кун вообще не готовилась, говорила всё, что на сердце, и не представляла, что слова получатся такие ясные, яркие, ослепительные — всё вокруг было залито светом.

Сяо Кун закрыла телефон, не осмеливаясь поверить, как это было просто. С того момента, как она влюбилась, и до сих пор Сяо Кун постоянно мучилась, не зная, как быть с родителями. Наконец, она сказала правду и вот оно, оказывается, как — одно слово правды, и мёртвый узел сам собой развязался, вот ведь неожиданность!

В этот момент в комнату ощупью вошла Цзинь Янь. Она только что получила важное известие — Ду Хун буянит в больнице, рыдает и кричит, чтобы её отпустили домой. Она вошла и ничего ещё не успела сказать, как Сяо Кун схватила её. Цзинь Янь была выше Сяо Кун, и потому Сяо Кун уткнулась ей лицом в шею. Цзинь Янь ощутила на шее слёзы Сяо Кун, а та всё ещё сжимала мобильник и, не переставая, била им по спине Цзинь Янь. Цзинь Янь всё поняла и вздохнула с облегчением. Она протянула руку, положила её на талию Сяо Кун и принялась без остановки гладить.

— Ты воровка, — прошептала Сяо Кун в самое ухо Цзинь Янь. — Я теперь буду остерегаться тебя до конца жизни.

— Ты о чём?

— Ты воровка, — тихо повторила Сяо Кун. — Ты берёшь чужое.

Цзинь Янь оттолкнула от себя Сяо Кун.

— Не скандаль, — обессиленно сказала Цзинь Янь. — Ду Хун разбушевалась, требует, чтобы её выписали. Как с ней быть?