Китайский массаж

Глава семнадцатая Ша Фумин и Чжан Цзунци

С точки зрения обывателей, Ша Фумину и Чжан Цзунци давно стоило найти возможность сесть и хорошенько обсудить, что им делать с тётушкой Цзинь. Они этого не делали. Ша Фумин так и не открывал рта, Чжан Цзунци тоже. Так наступила холодная война.

В салоне очень давно не проводили собрание. Ничего хорошего в этом не было. Всё предельно ясно: Ша Фумин хотел уволить тётушку Цзинь, а Чжан Цзунци хотел избавиться от Гао Вэй. Тот факт, что они не хотели устроить собрание, говорил лишь о наличии проблемы: оба шефа на самом деле ничего не придумали, не были ни в чём уверены, каждый намертво стоял на своём. Возможно, нежелание проводить собрание подтверждало наличие и ещё одной проблемы: в глубине души ни директор Ша, ни директор Чжан и не думали идти на уступки.

Ша Фумин всем сердцем жаждал уволить тётушку Цзинь. Однако он понимал: если он хочет выгнать тётушку Цзинь, то единственный способ — обвинить обе стороны и выгнать заодно и Гао Вэй. Но как может Гао Вэй уйти? Она уже стала глазами и ногами Ду Хун. Если Гао Вэй уйдёт, то как быть с Ду Хун? Ей же не объяснишь… Проблема заключалась в том, что Ша Фумин хотел было сделать ход, вот только карты его держал в руках Чжан Цзунци. Чжан Цзунци, в свою очередь, тоже намеревался сделать ход, но его картами владел Ша Фумин. Они мерялись терпением.

Мерялись и так, и сяк, а время шло. Если судить поверхностно, то затягивание конфликта было справедливым для обоих, но в реальности всё обстояло иначе. Проблема-то так и не решилась. Ша Фумин думал-думал, и у него родилась новая идея, появилось новое решение — разделить салон.

После всестороннего анализа Ша Фумин договорился встретиться в час ночи с Чжан Цзунци, и они отправились в чайную под названием «Четыре стороны». Ша Фумин заказал себе чайник красного чая,[53] а Чжан Цзунци — зелёного. В этот раз Ша Фумин не стал ходить вокруг да около, а очень чётко изложил план действий: он возвращает Чжан Цзунци сто тысяч, а потом меняет вывеску, и «Массажный салон Ша Цзунци» превращается в «Массажный салон Ша Фумина». Ша Фумин назвал цифру в сто тысяч не с потолка — когда они объединялись в товарищество, то вложили по восемьдесят тысяч, которые пошли на оформление документов, аренду помещения, отделку и покупку оборудования. После этого раз в квартал они вдвоём распределяли пропорционально доходы. Сейчас же Ша Фумин предлагает Чжан Цзунци не восемьдесят тысяч, а сто, неплохо.

Чжан Цзунци не стал ломаться, он тоже был очень прямолинеен. Да, он был согласен разделить салон, однако с небольшой поправкой в условиях: отступные не сто тысяч, а сто двадцать — это он обозначил очень чётко. Как только Чжан Цзунци получит свои сто двадцать тысяч, так незамедлительно «уйдёт». Подобного Ша Фумин не ожидал — сто двадцать тысяч многовато. Но Ша Фумин не произнёс вслух «многовато», а развернул ситуацию в свою сторону:

— Что ж, можно и сто двадцать. Или же давай поступим так. Ты мне даёшь сто двадцать тысяч, и уйду я.

Если на этом они и порешат, то Ша Фумин сочтёт переговоры успешными. У него на руках есть какие-то деньги, если добавить сто двадцать тысяч, то может хватить и на новый салон. Присмотреть помещение, оформить все бумаги, сделать ремонт, и максимум месяца через три он снова станет начальником. Ша Фумин всё уже придумал — они с Чжан Цзунци, считай, братья, так что новый салон должен располагаться подальше, как минимум в пяти километрах от заведения Чжан Цзунци. Потом он заберёт Ду Хун и Гао Вэй. Если доктор Ван и Сяо Кун захотят прийти, то хорошо. Не пройдёт и двух лет, как он снова сможет развернуться. Он-то развернётся, а вот удержится ли на плаву Чжан Цзунци, сказать сложно. В конце концов, всеми рутинными делами в «Массажном салоне Ша Цзунци» заведовал именно он, Ша Фумин.

Фактически Ша Фумин торопился с разделением салона. Размолвка с Чжан Цзунци была лишь одной из причин — основным поводом стали всё-таки его взаимоотношения с Ду Хун. Да, надо срочно открывать салон, но и жить-то тоже срочно надо. Он уже не мальчик, пора подумать и о собственной жизни. Но разве Ду Хун не «маленькая»? Тогда можно открыть салон, забрать туда Ду Хун и потихоньку ждать. Время есть время, вспять потечь не может. После открытия нового салона Ша Фумин должен купить туда пианино. Если Ду Хун захочет, то сможет каждый день сидеть в салоне и играть на пианино, а зарплату ей будет платить он сам. В этом есть два плюса: во-первых, звуки пианино мелодичны — атмосфера в новом салоне будет кардинально отличаться, можно будет Ду Хун одеть в какое-нибудь особое платье. Во-вторых, заполучить в салон Ду Хун — ключевой момент. Если в нём будет Ду Хун, то будут надежда и счастье. Ша Фумин не мог себе больше позволить видеть те страшные сновидения. Он не хотел видеть во сне руки, не хотел видеть два кубика льда. Лёд слишком холоден, а руки слишком твёрды.

Короче, разделить салон необходимо, вопрос только — как? Если бы Ша Фумин с самого начала потребовал у Чжан Цзунци сто двадцать тысяч, хотя у него язык бы не повернулся, то у Чжан Цзунци был бы повод отказаться. А сейчас Чжан Цзунци сам озвучил цифру в сто двадцать тысяч, что очень удобно. Он охотно согласится уйти с этой суммой в кармане, а если не получится, то согласен и на сто. Короче говоря, Ша Фумина беспокоило то, что Чжан Цзунци вообще не захочет разделить салон, но стоило прозвучать сумме, будь то сто тысяч или сто двадцать, для него это стало беспроигрышной сделкой.

Ша Фумин сделал глоток чая, почувствовав, что переговоры приблизились к концу. Ша Фумин никак не ожидал, что удастся всё так благополучно разрешить! Салон поделили, при этом не рассорились, разве мог результат оказаться ещё лучше? Ша Фумин на волне радости вспомнил первые дни после открытия «Массажного салона Ша Цзунци». Тогда ещё и салон-то толком не заработал, а они жили душа в душу, или молчали, а если и заговаривали, то раскрывались друг другу, жаль, что спать нельзя было на одной кровати. Какое хорошее было время! Дружеский медовый месяц, мужской медовый месяц. Кто бы мог подумать, что потом жизнь всё чаще начнёт спотыкаться? Хорошо хоть разошлись по справедливости и остались друзьями.

Однако Ша Фумин ошибался. Его радужным надеждам не суждено было сбыться. Пока Ша Фумина распирало от радости, Чжан Цзунци повёл себя профессионально и заявил:

— Я отдам тебе сто двадцать тысяч, без проблем, но скажу тебе честно, как старому другу, наличных у меня нет. Если хочешь, подожди пару лет. Я тебя деньгами не обижу. Уж в этом можешь мне верить. Как только решишь уйти, там мы сразу и подпишем соглашение.

Такого хода Ша Фумин никак не ожидал. Чжан Цзунци практически наступил ему на горло. Он вспомнил, как неловко чувствовал себя, обдумывая решение, не знал, как сказать такое Чжан Цзунци. А когда набрался смелости и сказал, то понял, что всё это время Чжан Цзунци тоже не прохлаждался. Он тоже всё взвесил, причём более обстоятельно, чем Ша Фумин, и сделал один ход вперёд, выиграл с перевесом в одно очко. Ша Фумин корил себя за опрометчивость, не стоило идти на хитрости. Зато теперь хорошо, ему досталась пассивная роль. Ша Фумин тут же растерялся, не зная, что сказать. Ну, раз не знал, то и разговору конец! Ша Фумин растянул губы в улыбке и нажал кнопку часов, закреплённых на поясе. Время уже не раннее. Лучше всего вернуться домой. Ша Фумин достал кошелёк, хотел расплатиться. Чжан Цзунци тоже достал кошелёк со словами:

— Пополам.

Ша Фумин возразил:

— Это ещё зачем? Выпили-то всего по чашке чая.

Чжан Цзунци повторил:

— Лучше пополам.

Ша Фумин покивал, не стал настаивать и согласился. А на сердце стало очень тяжело, можно даже сказать, тоска накатила. В этот раз «пополам» звучало совсем не так, как в самом начале. Их отношения, считай, подошли к концу.

Когда они объединились в товарищество и обдумывали создание совместного «Массажного салона Ша Цзунци», Ша Фумин первым предложил, чтобы всё было пополам. В то время оба они работали по найму в массажном салоне на центральной набережной Вайтань в Шанхае, которую ещё называют Шанхайским пляжем. Ша Фумин придавал большое значение самой идее деления пополам. «Каждому половину» — не только способ инвестиции капитала в пропорции пятьдесят на пятьдесят, здесь подразумевался ещё и подтекст: мы с тобой оба будем начальниками, но не друг другу. По правде сказать, Ша Фумин сделал так вопреки собственной воле, он очень дорожил званием начальника и не хотел делить его ни с кем. Как ни странно, в вопросе главенства у слепых — людей, которые зарабатывают себе на жизнь, амбиции ещё похлеще, чем у зрячих. Практически не найти слепого, которому не хотелось бы примерить на себя особый статус начальника. Когда выдавалась свободная минута, Ша Фумин болтал с коллегами и вскоре вывел следующий факт: почти все слепые имели одинаковое намерение или, можно сказать, мечту — «как только появятся деньги, вернуться на родину и открыть собственный салон». «Открыть салон» — деловой проект, но внутри него бьётся, словно сердце, желание стать начальником.

То, что Ша Фумин охотно согласился открыть салон пополам с Чжан Цзунци, целиком и полностью связано с его дружеским расположением к Чжан Цзунци. В Шанхае они стали близкими друзьями. Почему так случилось? Есть одна причина.

Как и все массажисты, Ша Фумин и Чжан Цзунци жили в Шанхае жизнью наёмных рабочих. Тот Шанхай, который называют «территорией иностранцев», к ним не имел ни малейшего отношения. Для них Шанхай сводился к двум кроватям: одна кровать стояла в массажном салоне и давала им пропитание, а вторая стояла в общежитии — и здесь проходила вся остальная жизнь. С кроватью в салоне ещё надо было управиться да потрудиться хорошенько. Но по-настоящему Ша Фумин всё-таки боялся кровати в комнате общежития. Его кровать стояла в малюсенькой комнатёнке площадью в тринадцать квадратных метрах. На тринадцати квадратных метрах были вплотную впихнуты восемь кроватей. Если хорошенько подумать, то восемь кроватей в пересчёте даёт восемь мужчин. Восемь мужчин теснились здесь, но, как ни странно, пахло тут вовсе не мужчинами и даже вообще не людьми. Это была смесь низкосортного алкоголя, низкосортного табака, низкосортной зубной пасты, низкосортного мыла, высококачественных потных ног, подмышек и даже высококачественных экскрементов. Все эти составляющие смешивались воедино, создавая запах, от которого кружилась голова, особый запах, запах работы по найму вдали от родных мест.

Ша Фумин и Чжан Цзунци жили в одной комнате. Ша Фумин спал на верхнем ярусе кровати, Чжан Цзунци тоже. Друг напротив друга. Обычно они мало разговаривали. Но потом наступил день, когда они стали чаще общаться: их соседи про кровати, занимавшие нижние ярусы, одновременно завели себе подружек.

У соседей появились подружки — событие радостное, можно и отметить, хотя, разумеется, это их личное дело. Однако оба соседа «снизу» внезапно сделали нечто из ряда вон выходящее — одновременно оставили своих подружек на ночь. Они оторвали несколько кусков ткани и прикрепили их канцелярскими скрепками к каркасу кровати, отгородившись с трёх сторон — в итоге получилось замкнутое личное пространство. Скажем прямо, в этом закутке они вели себя сдержанно и пристойно, и за всю ночь оттуда не раздалось не единого неподобающего звука. За это им большое спасибо. Вот только кое-что соседи «снизу» всё же упустили из виду: как они ни старались, но могли контролировать только звуки, а вот простые движения тел — нет. Они двигались — кровать качалась. В итоге верхний ярус тоже трясся, даже сильнее, чем нижний. Ша Фумин лежал наверху, Чжан Цзунци тоже лежал наверху, и их тела из ничего обрели ритм. Этот ритм был беззвучным, размеренным, безотносительным, хотя и чреватым последствиями, не на жизнь, на смерть. А им оставалось лишь лежать как ни в чём не бывало, испытывая при этом возбуждение.

Вот так Ша Фумин и Чжан Цзунци подружились. Они тайком ругались, матерились и жаловались. Как говорится, те, кто страдает от одной болезни, сочувствуют друг другу. Правда, они не болели, были товарищами не по несчастью, а по эрекции. Это преступление не все могут вынести. Другие люди их не поймут, а они друг друга понимали. У них были общие страдания, общая досада, общее томление, общая тоска, общее стремление уйти от насмешек. Они могли лишь утешать друг друга сообща. Быстро нашлась и общая мечта — ах, как было бы хорошо иметь собственную квартиру! Как можно получить «собственную» квартиру? На этот вопрос есть один-единственный ответ — самому стать начальником.

Можно с уверенностью утверждать, что дружба Ша Фумина и Чжан Цзунци проверена в беде. Они вместе вырвались из огня, рискуя жизнью. Без прикрас. Они возненавидели работу по найму до ужаса, иными словами, всей душой захотели стать начальниками. Обретя общее горячее желание, они решили объединить капиталы и досрочно вступить в ряды начальников. Ша Фумин сказал:

— Твоя половина — моя половина. Имя я тоже придумал, давай назовём «Массажный салон Ша Цзунци». Вот только в Шанхае помещения очень дорогие. Давай знаешь что сделаем? Поедем в Нанкин! Бизнес он везде бизнес.

Ша Фумин отреагировал мгновенно. Он взял Чжан Цзунци в Нанкин. Почему именно «взял»? Причина проста: Нанкин — наполовину родина Ша Фумина, его генеральный штаб. Чжан Цзунци не имел к Нанкину никакого отношения, его родиной был маленький городок на срединной равнине, но нельзя же открывать массажный салон в захолустье.

Учреждение «Массажного салона Ша Цзунци» стало важной вехой. Эта веха обозначала не превращение Ша Фумина и Чжан Цзунци из наёмных работников в начальников, нет. Эта веха обозначала превращение Ша Фумина и Чжан Цзунци из двух совершенно чужих друг другу наёмных работников в братьев, разделивших горе и радость. Была учреждена их дружба, она достигла наивысшего пика. На самом деле, в глубине души Ша Фумин и Чжан Цзунци вовсе не примирились со сложившейся ситуацией. Ша Фумин изначально мечтал открыть «Массажный салон Ша Фумина», а Чжан Цзунци? То же самое — он планировал открыть «Массажный салон Чжан Цзунци». Но хоть между ними и была дружба, проверенная временем, дружба до гробовой доски, разве могли «Ша Фумин» и «Чжан Цзунци» довольствоваться «Ша Цзунци»? Ша Фумин — это Ша Фумин, у него свои родители. Чжан Цзунци — это Чжан Цзунци, у него тоже свои родители. А вот с «Ша Цзунци» всё иначе — у него нет родителей, Ша Фумин — отец «Ша Цзунци», Чжан Цзунци — тоже отец «Ша Цзунци». Они стали не просто начальниками — они стали одним человеком. Они стремились вперёд, прикладывали усилия, но при этом шли на уступки, делая всё возможное, чтобы сберечь дружбу. Их трогала собственная дружба, и так же их трогали собственные чувства. Как говорится, если у тебя в жизни один друг, этого достаточно, и нужно обходиться с ним, как с братом.[54]

Можно сказать, что у Ша Фумина и Чжан Цзунци никогда не возникало никаких противоречий, но, разумеется, это неправда. Стоит стать начальником, как появляются и противоречия. Крошечные, пустяковые. Разве же это противоречия? Ради сохранения дружбы названные братья строго придерживались одного принципа: что бы ни случилось — молчи. Если заговоришь, то ты мелочный. Кто первый заговорил, тот и мелочный. А мы же братья — надо уступать друг другу. Уступишь — и всё пройдёт. А совсем без противоречий разве можно? Они же всё-таки вдвоём, салон один, а работать приходится с целым коллективом. А если появятся противоречия — стоит только обоим промолчать, проявить широту души и не спорить. Вот так будет очень хорошо!

Промолчать-то промолчишь, а в душе, разумеется, расстроишься. Ша Фумина расстраивало то, что Чжан Цзунци не управлял салоном и не делал ничего, что вызвало бы неудовольствие у окружающих, а ещё денег зарабатывал больше Ша Фумина. Ишь какой хитрый! Чжан Цзунци расстраивало совсем противоположное: он как-никак вложил восемьдесят тысяч юаней, он тоже начальник, бегает туда-сюда, а складывается впечатление, что весь салон на Ша Фумине. С утра до вечера можно увидеть, как он один на всех орёт да со всеми ругается. Брат Ша слишком тщеславный.

Ша Фумин был тщеславным. Он высоко ценил звание начальника, но на самом деле тоже любил деньги, а Чжан Цзунци, любя деньги, в глубине души также ценил и звание начальника. Поскольку салон они открыли на паях, то каждый получил ровно половину, но так и не был доволен. Время такая вещь — его не удержишь, на смену одному дню приходит второй, на смену второму — третий, а там четвёртый и пятый. Накапливаются и обиды. Обида сама по себе не страшна — страшна застарелая обида. Застарелая обида — это крыло. Единственное, что можно сделать с крылом, — раскрыть его и полететь навстречу темноте.

Но дружба, в конце концов, на первом месте. Два начальника втихаря обижались друг на друга, но при встрече старательно делали вид, что им всё равно. Ничего страшного. Это было определённое усилие. Долговременное, мучительное усилие, но при этом бесполезное и смешное. Сейчас, оглядываясь назад, понятно, самое плохое в их взаимоотношениях — именно это усилие. Усилие — это яд. Медленнодействующий яд. Каждый день всё нормально, не происходит ничего страшного. Бояться нужно лишь чего-то непредвиденного. Когда случается что-то непредвиденное, медленнодействующий яд определённо получает возможность действовать. Сильная вражда может напугать не только других, но и себя. Если бы они поссорились несколько раз в самом начале, было бы лучше.

Но это всё не смертельно. Важно то, что, будучи начальниками, они всё-таки слепые. Поскольку они хозяева массажного салона, то приходится ежедневно общаться не только со слепыми, но и со зрячими. В налаживании межличностных отношений у слепых свои методы, своеобразные, но действенные. Но стоит вмешаться в дела зрячих — проблем потом не оберёшься. По сути, слепцы всегда слабы, втайне они совсем не верят в свои методики и как только начинают общаться со зрячими, то инстинктивно отказываются от своих методов, интуитивно замещают «свои» методы «чужими». Причина проста: они же ничего не видят, так что «подлинная картина» и «факты» не на их стороне. Им необходима помощь чужих «глаз», чтобы рассудить и решить. В итоге слепые, сами того не замечая, переводят свои отношения друг с другом в категории зрячих. Они не понимают, что их суждения на самом деле принадлежат другим людям. Но при этом они сомневаются. А стоит усомниться, как приходится повернуться лицом к обоим мирам одновременно. Это очень тяжело. Что же делать? У них есть способ. Они очень самонадеянно, очень решительно разрывают свой внутренний мир пополам: одна половина верит, а вторая сомневается.

Ша Фумин и Чжан Цзунци, управляя работой салона, прибегали к такому же научному подходу: половина веры, половина сомнения. Строго говоря, в этом мире не существует самостоятельного мира слепых, отличного от мира зрячих. В мире слепых постоянно искрятся взгляды множества зрячих глаз. Взгляды острые, пристальные, вездесущие, необычные и обладающие дьявольской силой. Когда слепцы скопом рвутся в общество зрячих, под ногами у них всегда два камня: первый — это собственное «внутреннее видение», второй — чужие «глаза». Лишь ощупью находя эти камни, они могут с трудом передвигаться.

В конце концов, Ша Фумину можно верить, и Чжан Цзунци тоже можно верить. Единственное, в ком возникают сомнения, — их общее детище «Ша Цзунци».

Когда Ша Фумин вернулся в общежитие, было уже почти три часа ночи. Он вернулся вторым. Ушли они вмести, а вернулись порознь. Для тех работников, кто ещё к этому времени не успевал заснуть, эти хождения туда-сюда были проблемой, большой проблемой. Чжан Цзунци уже успел зайти в интернет. Он очень громко, с грохотом стучал по клавиатуре. В том, что касается интернета, Чжан Цзунци несколько перебарщивал — порой он зависал в сети до четырёх утра. У слепых компьютеры отличаются: на них установлена специальная система программного обеспечения, попросту говоря, вся информация превращается в звук. Таким образом, компьютер у слепых перестаёт быть просто компьютером, превращаясь в стереосистему. Чжан Цзунци постоянно врубал свою стереосистему и этим беспокоил других массажистов, но в лицо ему никогда не делали замечаний.

Вернувшись в общежитие, Ша Фумин первым делом пошёл в туалет. На унитазе кто-то закашлялся.

Это был доктор Ван. Он закашлялся, а потом замолчал, тихо сопя. Очень странно… Неужели тут рукоблудием занимается? Ша Фумин хотел было выйти, но зайти и выйти тоже как-то некрасиво. Нет, вряд ли… Ша Фумин повернул голову и шёпотом спросил:

— Лао Ван, что с тобой?

Доктор Ван ответил:

— Всё нормально.

Но, судя по тону, нет.

Ша Фумин стоял и ждал. Подождав немного, он снова спросил:

— Да что с тобой, в конце концов, такое?

— Ничего…

— А что тогда ты такое делаешь?

Доктор Ван ответил:

— Я уже почти всё… Я тут разбираюсь. Ничего…

Вот тут уже Ша Фумин не мог не заподозрить неладное. С чем он там возится? Ша Фумин поднял брови и спросил:

— Уже почти всё что?

Доктор Ван засмеялся:

— Ничего…