Глава третья Сяо Ма

Доктор Ван поселился в мужском общежитии. Все мужские общежития одинаковые, они переделаны из обычных квартир. Чаще всего в спальне, гостиной и кабинете ставят по три или четыре двухъярусные кровати, и в каждой комнате селят по шесть-восемь человек.

У доктора Вана как у новенького выбора не было — естественно, ему достался верхний этаж. Он немного расстроился. Влюблённые всегда так — инстинктивно стремятся занять нижнюю кровать, считая её более удобной. Разумеется, доктор Ван не обиделся. Он схватился за бортик верхнего яруса и с силой потянул его на себя, но кровать не сдвинулась ни на сантиметр. Стало ясно, что кровать привинчена к стене болтами. Это незначительное обстоятельство доставило доктору Вану неописуемую радость. Судя по всему, Ша Фумин неплохой человек. Иметь слепого начальника хорошо, поскольку слепые куда тщательнее продумывают некоторые мелочи, которые здоровый человек легко выпустил бы из виду. Суть в том, что они умеют, когда надо, войти в положение.

Нижнюю кровать занимал Сяо Ма. Исходя из своего прошлого опыта, доктор Ван держался с Сяо Ма чрезвычайно учтиво. В условиях общежития взаимоотношения обитателей нижнего и верхнего этажей двухъярусной кровати — вопрос деликатный. Соседи по кровати друг к другу относятся очень доброжелательно, но на самом деле неудобства присутствуют. Что-то сделаешь не так, и сразу возникнет проблема. И проблемы-то невелики, но лишний раз рта не откроешь, а не то перессориться легче лёгкого. Доктор Ван ни с кем не хотел ссориться, это же работа, а не раздел сфер влияния. Зачем конфликтовать? Как говорится, дружелюбие — залог богатства. Поэтому доктор Ван очень вежливо вёл себя с Сяо Ма, правда, он быстро понял, что подобная учтивость избыточна. Таких, как этот парень, по-китайски называют «плотно закрытой тыквой-горлянкой», иначе говоря, вещь в себе. Хорошо ты к нему будешь относиться или не очень — результат один. Сяо Ма ко всем относился нейтрально — не хорошо, но и не плохо.

Сяо Ма был ещё молод, чуть за двадцать. Если бы тогда, в девять лет, Сяо Ма не попал в автокатастрофу, чем бы он сейчас занимался? Каким бы он вырос? Это всё догадки. Ненужные, бесполезные, но навязчивые предположения. На досуге Сяо Ма очень увлекался подобными предположениями и с течением времени застрял в тумане собственных грёз. Внешне авария не оставила на теле Сяо Ма особых отпечатков — никаких ампутированных конечностей, никаких ужасающих огромных шрамов. В аварии пострадал зрительный нерв. Сяо Ма полностью ослеп, даже базовое светоощущение и то не сохранилось.

В итоге глаза у Сяо Ма выглядели совершенно нормально — на вид никаких отличий со здоровым зрячим человеком. Если уж непременно необходимо отыскать отличие, то одно имелось. Глазные яблоки стали более подвижны. Когда Сяо Ма погружался в размышления или выходил из себя, глазные яблоки обычно начинали подёргиваться влево-вправо без остановки. Но обычный человек этого и не заметит. Именно потому, что окружающие не замечали этой особенности, Сяо Ма испытывал больше трудностей, чем другие слепые. Возьмём, к примеру, поездку на автобусе. Слепые всегда пользовались правом бесплатного проезда на автобусе, разумеется, и Сяо Ма тоже. Да только никто из водителей не верит, что у него инвалидность. Вот тут и возникает неловкая ситуация. Как-то раз Сяо Ма сел в автобус, и водитель тут же начал без остановки объявлять в маленький громкоговоритель, дескать, уважаемые пассажиры, будьте внимательны, проявляйте сознательность, покупайте билеты. Сяо Ма как услышал про «сознательность», так сразу понял, на кого намекает водитель. На него все уставились. Сяо Ма стоял в проходе, мёртвой хваткой вцепившись в поручень, и ничего не говорил. Какой слепой захочет на всех углах кричать «Я слепой, я слепой»? Хватит уже, надоело! Сяо Ма молчал и не двигался. Водитель попался занятный, как назло, очень упрямый. Он взял чашку, начал неспешно пить чай в ожидании, запустив двигатель вхолостую. Через некоторое время атмосфера в салоне накалилась, повисла неприятная тишина. Молчаливая схватка продлилась несколько десятков секунд, а потом Сяо Ма не выдержал. Билет он не мог купить — нельзя же так потерять лицо, значит, оставалось только выйти из автобуса, что молодой человек в итоге и сделал. Мотор взревел, автобус выпустил тёплое облако выхлопных газов под ноги Сяо Ма, словно невидимое утешение и в то же время невидимую насмешку. Сяо Ма оскорбили при всём честном народе, и он очень сильно возмутился, но при этом улыбнулся. Улыбка, застывшая на лице, напоминала вышивку, стежок за стежком нанесённую на кожу — я слепой, я не могу! Но никто не поверил. Улыбки улыбками, но с тех пор Сяо Ма в автобусы ни ногой. Он научился отказываться и отказался — на самом деле из чувства страха — от всего, что именовалось «общественным». Дома сидеть очень хорошо. Сяо Ма не хотелось торжественно объявлять всему миру: «Дамы и господа, я слепой, самый что ни на есть настоящий!»

А ещё Сяо Ма был красавчиком. Все, кто его видел, приходили к единому мнению: Сяо Ма — идеал мужской красоты. Сначала Сяо Ма не верил и злился, считал, что окружающие над ним издеваются. Но всё больше людей повторяли то же самое, и Сяо Ма успокоился и на сей раз согласился с тем, что его считают красивым. Зрение Сяо Ма потерял в девять лет, какой он тогда был? Уже и не вспомнить, словно во сне. Непостижимый образ. Сяо Ма действительно забыл уже собственное лицо, а жаль, но сейчас стало лучше — он признал свою привлекательность. Кра-сав-чик. Три крепко сбитых чётких слога ласкают слух.

У красавчика Сяо Ма имелся один изъян — огромный шрам на шее, и это уже не напоминание об аварии. Сяо Ма сам себе оставил такую отметину. После аварии он довольно быстро начал вставать — вот только перед глазами всё поблекло. Сяо Ма заволновался, а родители пообещали, что всё скоро пройдёт. Мальчик погрузился в ожидание, но на самом деле это был долгий процесс лечения. Отец безостановочно куда-то его возил. Они мотались между Пекином, Шанхаем, Гуанчжоу, Сиань, Харбином, Чэнду и даже как-то раз скатались в Лхасу. Ездили из города в город, из больницы в больницу, маленький Сяо Ма всё время проводил в дороге, но добирался не до пункта назначения, а до очередного разочарования. Отец же был по-прежнему преисполнен воодушевления, и пыл не угасал. Он раз за разом обещал своему чаду: не волнуйся, всё будет хорошо, папа обязательно сделает так, что ты снова увидишь свет! Сяо Ма по примеру отца надеялся, надеялся, надеялся, но в душе нарастала тревога. Он желал «видеть». Хотел «видеть». А проклятые глаза никак не открывались. На самом деле они открылись. Мальчик начал раздирать их, чтобы вырвать темноту, застилавшую зрение, но, как ни старался, не мог развеять этот мрак. Тогда он схватил отца и в приступе гнева укусил. Укусил за руку и не отпускал. Это произошло в Лхасе. И тут отец внезапно получил радостное известие: в Нанкине, откуда началось их утомительное путешествие, в Первой народной больнице, работает офтальмолог, приехавший из Германии. Сяо Ма знал, что Германия находится очень далеко. Отец сгрёб мальчика в охапку и громко сообщил: «Сынок, мы возвращаемся в Нанкин, в этот раз всё обязательно получится, я тебе обещаю, ты поправишься!»

«Вернувшийся из Германии» врач уже не был чем-то далёким, его рука дотрагивалась до лица Сяо Ма, и у девятилетнего мальчика тут же появились нехорошие предчувствия. Он верил тем, кто далеко, и никогда не верил тем, кто близко — ни людям, ни словам. Если рука врача «из Германии» трогает его лицо, то она близко. То, что произошло потом, подтвердило подозрения Сяо Ма. А произошло в итоге нечто шокирующее. Отец повалил врача на пол и пустил в ход кулаки. Дело было в другом конца коридора, далеко от Сяо Ма. Взрослые говорили тихо, чтобы мальчик не услышал, а он взял и услышал. Уши вдруг стали удивительно чуткими, и он услышал всё. Сначала отец о чём-то тихонько умолял врача, а потом опустился на колени. Вид стоящего на коленях отца врача, «приехавшего из Германии», не тронул, и тогда отец вскочил, повалил доктора на землю и приказал пообещать сыну, что через год его зрение вернётся. Врач отказался. Сяо Ма услышал, как врач чётко сказал: «Это невозможно». И тут отец пустил в ход кулаки.

В этот момент у девятилетнего Сяо Ма сдали нервы, и он взорвался, но этот взрыв кардинально отличался от того, что выделывали другие люди — отличался небывалым хладнокровием. Никто не верил, что девятилетний ребёнок способен на подобный поступок. Мальчик лежал на кровати, сосредоточив слух уже на других звуках. Он услышал, что в соседней комнате кто-то что-то ест: бряцали ложки, позвякивали тарелки. Он услышал, как ложки звонко стучат о тарелки, прерывисто и мелодично.

Сяо Ма пошёл на звук, держась за стену. Он оперся на дверной косяк и с улыбкой сказал:

— Тётенька, а можно мне тоже покушать?

Потом отвернулся и тихонько добавил:

— Только вы не кормите, я сам.

Тётенька дала мальчику в правую руку тарелку, а в левую сунула ложку. Сяо Ма взял тарелку с ложкой, но есть не стал. Он с грохотом разбил тарелку о косяк, зажал в руке осколок, а потом воткнул этот осколок в шею и попытался распороть себе горло. Никто и подумать не мог, что девятилетний ребёнок способен на такой страшный поступок. Женщина безумно перепугалась, разинула рот и хотела закричать, но голос куда-то делся. Кровь из раны хлынула фонтаном. Сяо Ма успешно выплеснул эмоции, на душе стало намного веселее. Обжигающая кровь била ключом. Но всё-таки ему было всего девять лет, и он забыл, что находится не на улице, не в парке, а в больнице. В больнице его тут же спасли, но на шее остался страшный большой шрам. Шрам рос вместе с Сяо Ма, Сяо Ма становился выше, а рубец становился всё шире и длиннее.

Возможно, из-за того, что рубец слишком бросался в глаза и производил сильное впечатление, многие клиенты, пришедшие впервые, сразу же, как ложились на кушетку, обращали внимание на этот шрам, хотели полюбопытствовать, но стеснялись и начинали разговаривать на всякие нейтральные темы. Сяо Ма — человек очень замкнутый, почти всегда молчит, но в такие моменты становился, наоборот, откровенным, а если и не откровенным, то слишком словоохотливым:

— Вы хотели спросить про шрам?

Клиент смущённо кивал:

— Да.

Сяо Ма медленно, растягивая звуки, объяснял:

— Глаза перестали видеть, я расстроился, да так расстроился, что жить не хотел. Это я сам себя порезал.

— Э… — клиент не унимался: — А сейчас?

— Сейчас? А сейчас уже не расстраиваюсь. Сейчас-то что расстраиваться? — отвечал Сяо Ма со смехом, причём говорил он спокойно и умиротворённо, а потом до конца сеанса больше не произносил ни слова.

Поскольку Сяо Ма не слишком любил разговаривать, то доктор Ван в салоне всячески избегал общения с ним, но в общежитии всё-таки соблюдал нормы приличия и обычно перед сном обменивался с Сяо Ма парой фраз — не слишком пространных, коротких предложений, порой состоящих всего из трёх-четырёх слов. Всегда первым заговаривал доктор Ван. Эти короткие фразы нельзя недооценивать — если хочешь наладить добрые отношения с соседом по кровати, без них не обойтись. С точки зрения возраста доктор Ван был намного старше Сяо Ма, и первым заговаривать не стоило, но доктор Ван продолжал это делать. У него имелись свои причины. Доктор Ван слепой, от рождения слепой, Сяо Ма тоже слепой, но его слепота не врождённая, а приобретённая. Оба незрячие, но разница между врождённой слепотой и приобретённой так же велика, как между небом и землёй. Если не уяснить разницу, то ни за что не сможешь влиться в коллектив.

Возьмём, к примеру, молчание. Со стороны может показаться, что слепые в основном молчат, но молчание это бывает разного толка. У слепых с рождения это молчание в крови, они иначе и не умеют. У людей с приобретённой слепотой не так. Им довелось жить в двух мирах, на стыке которых лежит особая зона — можно сказать, чистилище. Не каждому ослепшему человеку дано выбраться из чистилища. На входе в чистилище людям с приобретённой слепотой суждено пережить душевное смятение, крушение надежд. Это шумное жестокое место, измельчающее человека в труху, переворачивающее его душу вверх дном, пока душа не станет руинами. В глубинах воспоминаний человек теряет вовсе не прежний мир, а свою связь с ним. Из-за утраты этой связи окружающий мир внезапно становился глубже, твёрже, дальше, и что самое главное — он становился таинственным и непредсказуемым, а ещё, возможно, чрезвычайно опасным. Чтобы справиться с этим, ослепший человек должен сделать одно дело — убить кое-кого. Он должен убить самого себя, и сделать это он должен не с помощью ножа или пистолета, а с помощью огня. Он должен сжечь себя в ярком пламени, почувствовать запах опалённой плоти. Знаете, как говорят: «словно феникс возродился из пепла», а что это значит? Это значит, что сначала придётся сгореть дотла.

Но просто заживо сгореть недостаточно, надо пройти ещё одну важную проверку — вылепить себя заново. В этом деле потребуется воля такая же крепкая, как стальной резец, и терпение как камень. А ещё потребуется время. Он скульптор, но не великий мастер, процесс работы довольно хаотичен: то там отсечь лишнее, то здесь поработать долотом. В момент перерождения мало кто знает, какой он. Перед ним незнакомая статуя. Зачастую эта статуя отличается от первоначального замысла во сто крат. Человек не любит нового себя, замыкается и замолкает.

Лишь молчание ослепшего человека напоминает тишину. Оно словно не наполнено никаким содержанием, но на самом деле в нём сконцентрированы титанические усилия и отчаяние. В своём молчании человек перегибает палку. И в своей отрешённости он перегибает палку. Ему необходимо бросаться в крайности и поднимать этот процесс на высоту веры. Под сенью этой веры новое «я» становится богом, а прошлому «я» остаётся роль дьявола. Но старое «я» по-прежнему существует в его теле, и человеку остаётся лишь постоянно сохранять повышенную бдительность, быть начеку. Прошлое «я» — первородный грех, тянущийся из глубин веков, улыбающийся, как всё понимающий змей. Этот змей-искуситель очень выразительный, всё его тело излучает силу соблазна, и стоит чуть зазеваться, как пропадёшь безвозвратно под его чарами. Между этими двумя «я» ослепший человек теряет равновесие, легко срывается, но должен обуздывать свой гнев.

В этом смысле у ослепшего человека нет детства, юности, молодости, зрелости и старости. Восстав из пепла, он тут же окунается в житейские бури. Под наивной ребяческой маской таится резкая смена настроений, и это секрет его существования. Ослепший человек проницателен — он догадывается о событиях, которые ещё не произошли. У него нет зрачков, поскольку всё его тело — один чёрный как смоль зрачок, в котором отражаются все люди, кроме него самого. Иногда этот зрачок хищно взирает на мир, иногда ласково и трепетно, он умеет беспристрастно наблюдать за чужими невзгодами, относиться к происходящему отстранено и соблюдать дистанцию. Как говорится, духам сверху виднее.

В молчании Сяо Ма было что-то монументальное. Это не естественное качество, не врождённый инстинкт, а техника, доведённая до совершенства. Если бы не особые обстоятельства, Сяо Ма мог бы хранить это торжественное молчание часами, неделями, месяцами и даже годами. Для него жить означало контролировать ситуацию и изо дня в день повторять одно и то же.

Но в жизни невозможны повторы — это не поточная линия производства. Никому не дано превратить свою жизнь в штамповочный пресс, чтобы штамповать друг за дружкой дни одинаковой длины, одинакового качества и одинакового веса, наподобие того, как производят мыло или домашние тапочки. У жизни своя мерка: сегодня чуть прибудет, завтра убудет, а послезавтра снова прибудет — и в этом сложении и вычитании незначительных величин и заключается подлинная суть жизни, которая делает её интересной, милой, но при этом непредсказуемой.

В жизни Сяо Ма кое-что прибавилось. Всё шло замечательно. Прибавился доктор Ван, а вместе с ним ещё и Сяо Кун.

Сяо Кун впервые пришла в общежитие Сяо Ма уже после часа ночи. Массажисты обычно работают до полуночи, а около пятнадцати минут первого «возвращаются домой». Обычно массажисты не говорят «заканчивать работу», а предпочитают сразу называть окончание смены «возвращением домой». Когда на одном дыхании отработаешь четырнадцать-пятнадцать часов, а потом после тяжёлого физического труда внезапно расслабишься, тело становится как ватное. Куда бы ни приткнулся — везде почувствуешь себя как дома. Вернувшись домой, слепые не бежали мигом в душ и сразу спать, ведь нужно было ещё немного спокойно посидеть — и это настоящее наслаждение! Поскольку жили все скопом, то спокойно получалось не всегда — иногда в общежитии царило и оживление. То вдруг кто-нибудь придёт и все обрадуются, то начнут перекусывать, а когда поедят — настроение поднимается, разгораются споры, пересуды, слышатся болтовня и смех. «Дома» поболтать — одно удовольствие. Слепые никаких важных тем не поднимали — просто судачили о всякой ерунде: о мороженом, о первой линии метро, о Диснее, о банковских процентах, о своих бывших однокурсниках, о машинах, о китайском футболе, о байках, рассказанных клиентами, о недвижимости, о шашлыках из баранины, о кинозвёздах, о ближневосточном вопросе, о мечтах, о выборах в Японии, о кроссовках «Найк», о концерте по случаю Китайского нового года, о Шекспире, о любовницах, об олимпийских играх, о болезни «бери-бери», о разнице между жареными пампушками и булочками, о НБА, о любви, о СПИДе, о благотворительности. Болтали о чём попало, увлекались, спорили, иногда даже ссорились, но ссорились не всерьёз, сразу же мирились. Разумеется, периодически, чтобы сделать такие посиделки ещё интереснее, мужчины и женщины неизбежно наведывались друг к другу в гости. Тогда разговоры поднимались на новый уровень: общежитие гудит, и всё это ещё и под лузганье семечек и звук приёмника — котировки акций, пересказы романов, спортивные новости, песни по заявкам, психологические консультации и реклама. Разумеется, такие походы в гости ограничиваются определёнными правилами. Обычно половину вечера сидят всей компанией в женском общежитии, а потом перебираются в мужское. Женщинам перед сном необходимо проделать сложные процедуры — это неотъемлемая часть подготовки ко сну, зачастую сопряжённая с множеством неудобств. Женщины же не могут как «вонючие мужики» — ещё грязные носки не сняли, а уже храпят.

Сяо Кун наконец добралась до общежития доктора Вана после часа ночи. Стоило ей войти, Сюй Тайлай тут же с порога крикнул ей: «Сестрица!»[16] Это обращение прозвучало несколько странно. Ну, на самом-то деле ничего странного. Доктор Ван только-только приехал, а его некоторые начали звать «старшим братом». Доктор Ван — он такой, с первого взгляда понятно — простой парень: добрый, сильный, трудолюбивый, вот только косноязычный. Он из тех, кто терпит убытки и попадает под горячую руку. Соображает туго, говорит медленно, а в конце каждой фразы беспомощно улыбается. Всё это характерные особенности «старшего брата». А если он «старший брат», то Сяо Кун кто, если не «сестрица»?

Сюй Тайлай вовсе не любил подшучивать. Обычно он вёл себя очень скромно, а тут скромняга вдруг возьми да и ляпни «сестрица» — сразу поднялся шум. Когда незамужнюю девушку называют «сестрицей», как ни крути, это уже интересно. Это что-нибудь да значит — не просто так сказано, а с намёком. Любопытненько! С налётом сальности. Присутствующие тут же загалдели, и началось — «сестрица» то, «сестрица» сё. Сяо Кун не ожидала подобного поворота и растерялась. Она только что приняла душ, специально не стала наводить особый марафет и вдруг — на тебе, с порога превратилась в «сестрицу». Сяо Кун не знала, как и реагировать.

Среди гвалта голосов Сяо Кун услышала, как скрипнули пружины матраса, и поняла, что доктор Ван подвинулся, уступая ей место. Девушка пошла на звук. Разумеется, она не могла забраться на верхнюю койку доктора Вана, так что пришлось плюхнуться на нижнюю, к Сяо Ма, чётко посередине. Слева от неё сидел доктор Ван, а справа, понятное дело, Сяо Ма. Не успела Сяо Кун поздороваться с Сяо Ма, как перед ней возник Чжан Игуан и начал допрос.

Чжан Игуан приехал из региона Цзяван в провинции Цзянсу, известного месторождениями угля, где шестнадцать лет проработал на шахте. Он уже был отцом двоих детей и нарушителем спокойствия в «доме». Чжан Игуан на самом деле не совсем вписывался в коллектив массажного салона. Во-первых, из-за возраста. Большинство слепых, зарабатывавших себе на жизнь массажем, были молоды, в среднем лет по двадцать пять — двадцать шесть, а Чжан Игуану — под сорок, он заметно старше всех. Но возраст не единственная причина, почему Чжан Игуан выглядел в салоне чужеродным элементом, есть и ещё одна: Чжан Игуан не умеет вести себя как слепой. До тридцати пяти лет этот парень был обладателем глаз, взиравших на мир с воодушевлением, а может быть и алчно. Вот только после тридцати пяти эти глаза утратили способность взирать на мир с воодушевлением и алчно. Взрыв газовой смеси навсегда оставил его зрачки под землёй. Зрение испортилось — что теперь делать? Чжан Игуан сменил специальность и занялся традиционным массажем. Если сравнивать с другими массажистами, то Чжан Игуан не был прирождённым массажистом — уж больно грубый. Разве можно такому зарабатывать себе на хлеб массажем? Но у Чжана имелся свой убийственный козырь — недюжинная сила, на которую он не скупился. Клиенты, попадая к нему в руки, кряхтели и охали, Чжан Игуан словно добывал из тела гостя уголь, и некоторой категории посетителей он очень нравился. Ша Фумину приглянулась эта особенность, и он принял Чжана на работу. Дела шли неплохо. Хотя Чжан Игуан был старше, его никто не называл «старшим братом», его не воспринимали как старшего, и сам он вёл себя вовсе не так, как подобает старшему. Главная отличительная особенность Чжана заключалась в том, что он перегибал палку и редко в чём знал меру. Возьмём, к примеру, взаимоотношения с другими: если он кого любил, так по-настоящему — разве что печень не вынимал и не предлагал в качестве закуски, но если злился, то злился люто, стоило поссориться, как распускал руки. На самом деле среди слепых у него и не было настоящих друзей.

Чжан Игуан, ухватившись за поручень, поднялся с места и для начала объявил правила «этого дома»: всех новеньких здесь допрашивали, а иначе «не наш человек», и «сестрица» не исключение. Сяо Кун, разумеется, понимала, что это шутка, но немного напряглась. Этот парень женат, у него двое детей, и в допросах с пристрастием наверняка большой спец. Тревоги Сяо Кун оправдались. Чжан Игуан действительно с самого начала сосредоточился на вопросах касательно отношений «старшего брата» и «сестрицы» и, как назло, задавал вопросы не в лоб, а окольными путями, вкладывая «особое» содержание в самую невинную форму, заставляя думать ассоциативно. Причём все ассоциации исключительно неприличные — на такое не знаешь, что и ответить.

— Ну-ка, для начала пошевелите мозгами! Проведём тест на коэффициент интеллекта. Отгадайте загадку! Вот старший брат с сестрицей обнажённые обнимаются, каким выражением из трёх слов это можно описать?

Каким выражением из трёх слов? Старший брат с сестрицей всю жизнь готовы в объятиях друг друга провести, разве такое вместишь в три слова?

Чжан Игуан сказал правильный ответ:

— Нельзя объять необъятное!

Почему это, если обнажённые старший брат с сестрицей обнимаются — это значит «нельзя объять необъятное»? Но все быстро смекнули, на какую конкретно часть тела Чжан Игуан намекает, и расхохотались. Этот парень — весельчак, местный Пань Чанцзян или Чжао Бэньшань.[17] Вот уж у кого язык подвешен!

После того, как все пошевелили мозгами, Чжан Игуан отстал от Сяо Кун и начал допрашивать доктора Вана:

— Вчера днём один клиент нахваливал фигуру сестрицы, говорил, что всё, что надо, есть, а чего не надо нет. Ну-ка, скажи, что ж у неё всё-таки должно быть, а чего не должно быть?

Все засмеялись. Доктор Ван тоже засмеялся, и хотя смех звучал неестественно, в душе он по-настоящему испытывал счастье. Сестрицу нахваливают, разумеется, старший брат должен радоваться, ещё бы! Сяо Кун не выдержала, но возразить что-то стеснялась — ей оставалось только без конца ёрзать на кровати, словно, отодвинувшись от доктора Вана, этим можно было разорвать связь между ними. А толку? Чжан Игуан продолжал напирать. По мере того как Чжан Игуан приближался к Сяо Кун, она отодвигалась в сторону Сяо Ма и в итоге практически прислонилась к нему.

Доктор Ван косноязычен, и Чжан Игуан в мгновение ока поставил его в безвыходное положение. Сяо Кун в панике вскочила и вдруг стукнула Сяо Ма кулаком, да ещё сильно:

— Сяо Ма, меня обижают, а ты даже не поможешь!

А Сяо Ма и впрямь отвлёкся. Его никогда не волновало, что происходит «дома», зато он любил уноситься мыслями далеко. С того момента, как Сяо Кун вошла в мужское общежитие, Сяо Ма не проронил ни слова. Он не ожидал, что сестрица сразу же подойдёт к его койке. Сяо Ма в первый же миг уловил аромат, исходивший от тела сестрицы. Правильнее сказать, аромат, исходивший от тела сестрицы, Сяо Ма поймал в первый же миг. А именно аромат её волос. Сестрица только что вымыла голову, волосы были мокрые, на них ещё остался шампунь. Но шампунь на волосах перестал быть просто шампунем, да и волосы утратили свой изначальный аромат. Шампунь вступил с волосами в удивительную химическую реакцию, и сестрица тут же начала благоухать. Сяо Ма ни с того, ни с сего напрягся. На самом деле он ощутил возбуждение. Сестрица так приятно пахла. Сяо Ма пропустил мимо ушей весь яростный допрос, учинённый Чжан Игуаном, но кое-что всё-таки понимал: сестрица пододвигалась к нему, раз за разом всё ближе и ближе. Сестрицын аромат окутал Сяо Ма. У этого аромата были пальцы, руки, его вполне можно погладить, подержать или обнять. Сяо Ма отдался этому ощущению целиком, и сестрица вдруг безо всякого повода обняла его. Ноздри Сяо Ма раздувались, он хотел вдыхать полной грудью, но не осмеливался, вынужден был задержать дыхание и чуть не задохнулся.

Но разве у сестрицы было время разгадывать секрет Сяо Ма? Она всего лишь хотела отвлечь внимание. Чтобы выручить доктора Вана из затруднительного положения, Сяо Кун без конца осыпала тело Сяо Ма ударами слабых кулаков, приговаривая:

— Сяо Ма, ах ты, испорченный!

Сяо Ма поднял голову:

— Сестрица, я не испорченный!

Сяо Ма ответил так совершенно искренне и даже с некоторым трепетом, но некстати. В подобной атмосфере оправдание Сяо Ма «Я не испорченный» прозвучало игриво, даже строго говоря, дерзко. На самом деле он попал в струю. Обычно Сяо Ма помалкивал, и никто не ожидал, что стоит парню открыть рот, как он всех позабавит. Язык такая штука, что когда молчун что-то ляпнет, это приравнивается к юмору.

Всеобщий смех придал уверенности Сяо Кун, а Сяо Ма отлично подходил на роль «испорченного». Сяо Кун вскочила с места и воскликнула с преувеличенным возмущением:

— Чёрт побери, Сяо Ма, я-то думала, ты скромный парень, а ты такой испорченный, даже хуже, чем просто испорченный!

Сяо Кун была довольна собой, её хитрый замысел увенчался успехом — всё внимание в итоге переключилось на Сяо Ма. Почему бы не пойти дальше, раз уж начала? На волне самодовольства, а ещё, может быть, легкомысленной радости Сяо Кун обеими руками сдавила горло Сяо Ма, разумеется, в шутку, легонько:

— Сяо Ма, ты испорченный или нет?

Здесь нужно рассказать об одной особенности слепых. Из-за того, что они друг друга не видят, им не хватает взгляда и выражения лиц, и в те редкие моменты, когда слепые шутят или скандалят, мужчинам и женщинам не избежать взаимных прикосновений, и они «распускают» руки. В этом плане запретов не существует. За разговорами и смехом похлопать собеседника по плечу, ударить, щипнуть или почесать — в кругу близких друзей обычное дело. Если два человека отродясь друг друга не касались — это всё равно как если бы зрячие избегали смотреть друг другу в глаза, замыслили что-то нехорошее или просто выказывали неуважение.

Сяо Ма не понимал, что сказал смешного, но руки сестрицы уже сомкнулись на его шее. Он и понять ничего не успел, как вдруг ощутил соприкосновение с кожей сестрицы, которая душила его и озвучивала, что делает, притворяясь, будто сжимает руки сильно, чтобы Сяо Ма задохнулся. Тело сестрицы покачивалось, волосы развевались, и влажные кончики волос несколько раз скользнули по лицу Сяо Ма, словно ощутимый удар хлыста.

— Ты испорченный или нет? — закричала сестрица.

— Испорченный.

Сяо Ма и представить не мог, что утвердительный ответ тоже станет поводом для смеха. Неожиданно Сяо Ма из второстепенного персонажа превратился в главного героя данной сцены. Не успев толком войти во вкус, он окончательно смешался и непонятно почему распустил руки. Руки внезапно натолкнулись на что-то — на две округлые гирьки, мясистые и мягкие, но при этом упругие, крепкие и невыразимо своенравные. Сяо Ма тут же вернулся в свои девять лет. Это ощущение было удивительным. Мимолётным… Полным жизни и энергии юности. Сяо Ма застыл, не осмеливаясь пошевелиться. Руки замерли в его девятилетии. Покойная мама… Торт по случаю дня рождения… Алые восковые свечки, из которых составлена цифра «жевять»… Ослепительная вспышка… Громкий хлопок… Машина переворачивается… Аромат волос застилает всё вокруг… Грудь… Всё, что нужно, всё есть… Сестрица… Сложно усидеть на месте… Ощущение удушья…

Внезапно глаза Сяо Ма наполнились слезами. Он запрокинул голову, схватился за руки сестрицы и прошептал:

— Сестрица…

Все снова разразились смехом. Смех бушевал. Такой смех часто называют «безудержным». Кто бы мог подумать, что молчун Сяо Ма может так убийственно шутить, пожалуй, даже покруче Чжан Игуана?

— Я не сестрица, — нарочито строго воскликнула Сяо Кун. — Я — Сяо Кун!

— Ты не Сяо Кун, — таким же строгим тоном возразил Сяо Ма. — Ты сестрица!

Под взрывы хохота Сяо Кун разозлилась. Разумеется, не по-настоящему. Вот ведь Сяо Ма! На самом деле негодник такой-эдакий! Вот ведь насмешил народ! Что тут может поделать Сяо Кун? А ничего! К счастью, про себя Сяо Кун даже порадовалась, что ей присвоили звание «сестрицы», так что она махнула рукой:

— Ладно, сестрица так сестрица!

Но не всякая незамужняя девушка может сразу спокойно принять тот факт, что к ней обращаются «сестрица», как к замужней — тут приходится преодолевать стадию кокетства и смущения. В момент смущения Сяо Кун схватила Сяо Ма за руку и специально ущипнула его, дескать, смотри у меня, в следующий раз я с тобой разберусь.

Сяо Ма ощутил угрозу, исходившую от сестрицы, и тут же закрыл рот, но вдруг понял, что губы расплылись в улыбке, причём совершенно без повода. Он чётко понимал, что улыбка — это особая щель, через которую в него просочилось нечто, чему он не мог дать определения. Это были смутные воспоминания, связанные с мамой. Чуть прохладные. Чуть тёплые. Время — странная штука, оно никогда не проходит. Оно всегда хранится в глубине выражений наших лиц, и неожиданное переживание может выудить на поверхность утраченные моменты.

Доктор Ван сидел поодаль на другом конце кровати, радостный. Он тоже улыбался. Вытащил сигареты и пустил пачку по кругу, так и не произнеся ни слова. Это тоже немного расстроило Сяо Кун. Доктор Ван всем хорош. Он ради Сяо Кун готов умереть — в это девушка твёрдо верила. Вот только одного доктор Ван сделать не в силах — он никогда ничего не может сказать в защиту Сяо Кун. Всё-таки очень уж косноязычный.

А сама-то Сяо Кун что могла сказать? Ничего. Смех стих, а Сяо Кун так и держала за руку Сяо Ма, отвлёкшись на свои мысли. Разумеется, о докторе Ване. А поскольку Сяо Кун отвлеклась, то движения стали механическими, она уже не отдавала отчёта в своих действиях. Сестрица продолжала держать руку Сяо Ма, а его тело потихоньку начало уплывать вверх, превратившись в воздушный шар, и сестрица тоже стала воздушным шаром. Они вместе полетели. Сяо Ма понял, что небо не безгранично, а имеет форму конуса. Как бы далеко оно ни простиралось, всё равно оканчивается остроконечной верхушкой. Потому в небе поднимающиеся шары столкнулись не по своей воле, а, оказавшись внутри остроконечной башенки, они уже перестали быть шарами, превратившись в двух лошадей, двух прекрасных небесных скакунов. Невесомых. Остался лишь запах свежей травы и гривы. Они неразлучны. Трутся друг о друга до изнеможения.

В первый раз Сяо Кун зашла в мужское общежитие очень неудачно, но, с другой стороны, наоборот — очень удачно. Отношения Сяо Кун и доктора Вана с коллегами сразу наладились. На улучшение отношений указывает один отличительный признак: люди начинают друг над другом подшучивать — это очень важно. Душу, конечно, никто открывать не торопится, но вполне мирно сосуществуют, а отсюда уже один шаг до дружбы.

Именно после первого визита у Сяо Кун вошло в привычку ежедневно приходить перед сном в общежитие доктора Вана посидеть да поболтать. Разумеется, каждый раз после душа. Очень скоро это стало правилом. У слепых вообще легко вырабатываются привычки. Они обращают пристальное внимание на распорядок жизни и строго его придерживаются, редко отступая от заведённых правил. Если первый раз так сделал, то и дальше обязательно сделает именно так. Эти правила для них — основа основ, иначе придётся хлебнуть горя. Вот, например, когда идёте и следите за поворотами, то обязательно надо свернуть там, где сворачивали раньше. Шаг туда, шаг сюда, повернёте не в том месте — и рискуете остаться без передних зубов.

Новые правила появились, зато старый распорядок, заведённый у Сяо Кун и доктора Вана, приказал долго жить. С того самого дня, как молодые люди перебрались в Нанкин, в их жизни появилось новое правило — каждый вечер дважды заниматься любовью. Первый раз — с размахом. Доктор Ван в первый раз был неистовым, необузданным, яростным и диким. Второй раз получался попроще, но трепетный и нежный, полный удивительной привязанности и чрезвычайно интимный. Если первый раз они занимались сексом, то второй раз целиком и полностью любовью. Сяо Кун нравилось и то, и другое. Если бы обязательно нужно было выбрать, то Сяо Кун, наверное, выбрала бы второй раз — такое удовольствие. Однако продлилось так всего пару недель, а потом распорядок нарушился. Когда они снова начали работать, не получалось уже ни с размахом, ни попроще. Сяо Кун, вернувшись с работы «домой», тут же начинала активно «хотеть». Сначала «хотела» головой, а потом начинала «хотеть» телом. Когда хочешь головой, ещё можно справиться, а вот как тело захочет, так уже хлопотно и очень мучительно. Сяо Кун пребывала в смятении и возбуждении, сгорая от желания.

Поэтому, каждый раз, приходя в мужское общежитие, Сяо Кун испытывала сложную гамму чувств. Посторонние и не замечали. Возможно, даже доктор Ван не понимал, что к чему. Сяо Кун испытывала уныние, а вокруг, напротив, царило оживление. Оба ощущения были очень сильными и прямо пропорциональными друг другу, буквально разрывая её. В эти моменты Сяо Кун легко сердилась, легко огорчалась, легко поддавалась эмоциям, что любопытным образом отражалось на её поведении. Ей нравилось ластиться и отчаянно хотелось кокетничать. Она принимала томный вид и частенько подумывала о том, чтобы броситься в объятия доктора Вана, пусть даже ничем «таким» и не занимаясь. Пусть доктор Ван её бы обнял, поцеловал — и на том спасибо. Поприставать друг к другу разик и ладно. Но разве в общей комнате так можно? Нельзя. Сяо Кун, сама того не понимая, резко изменила направление и обрушила всё своё кокетство и женские чары на Сяо Ма. Ей нравилось дурачиться с Сяо Ма, на словах, но и не только — в ход шли и руки тоже.

Счастье Сяо Ма день за днём росло. Запах сестрицы околдовал его. Сяо Ма и не знал, как описать его, поэтому просто назвал для себя всепроникающий аромат «сестрицей». И тогда «сестрица» присутствовала во всём, словно бы держа Сяо Ма под руку: шла по полу, по чемоданам, по стульям, стенам, окнам, по потолку и даже по подушке. Мужское общежитие перестало быть мужским, превратившись в улицу девятилетнего Сяо Ма. Улица эта восхитительна, здесь, помимо больших торговых центров и ресторанчиков, везде висели большие рекламные щиты с изображением тропических фруктов, баскетбольных мячей «Найк», футболок «Адидас» и мороженого. Сестрица вела Сяо Ма, но не просто любезно, а ещё и довольно жёстко. Сестрица строго наставляла Сяо Ма. Мать раньше тоже его держала в ежовых рукавицах, и мальчик в знак протеста постоянно бунтовал. Однако в присутствии сестрицы Сяо Ма не бунтовал, а позволял ей с улыбкой издеваться над ним, сладко задирать его и нежно сводить с ним счёты. Он с готовностью откликался, как будто подчиняясь негласному соглашению. Идеальная комбинация.

В тот вечер вторника сестрица не пришла. Она простыла, и Сяо Ма слышал вдалеке её кашель. Он так и сидел на краешке кровати, не хотел спать и не знал, чем себя занять, а в душе ждал. В конце концов, когда все обитатели мужского и женского общежитий уснули, Сяо Ма понял, что сегодня не дождётся. Не снимая одежды, он прилёг и стал пытаться вызвать в памяти запах сестрицы. Попытка оказалась тщетной. Сяо Ма потерпел поражение. Не было. Ничего не было. Того, что должно было быть, не было. И того, чего быть не должно, тоже не было. Сяо Ма в отчаянии начал обшаривать свою простыню в надежде найти волосы сестрицы, хотя бы один, но и тут ничего не вышло. Однако это суетливое движение вызвало в памяти Сяо Ма один момент — когда его руки волшебным образом прикоснулись к сестрицыной груди через сухую мягкую ткань. В этот прекрасный момент в нижней части его тела произошла серьёзная перемена, и эта перемена становилась чем дальше, тем больше, твёрже и сильнее. И тут доктор Ван перевернулся и кашлянул. Сяо Ма испугался и насторожился. Он воспринял кашель доктора Вана как предупреждение. Он не хотел снова ощутить эту твёрдость, однако не смог найти путь решения проблемы, напротив, кое в чём ситуация даже усугубилась.