Китайский массаж

Глава двадцать первая Доктор Ван

Ду Хун в итоге досрочно выписалась из больницы. Она вышла оттуда, поддерживаемая Ша Фумином, которого, в свою очередь, поддерживала Гао Вэй, — так и вернулись. Вернулись они в полдень. Ша Фумин специально выбрал такое время: в полдень сотрудники сидят без дела и можно устроить маленькую торжественную церемонию в честь возвращения Ду Хун. Церемония необходима. Церемония — это не способ признания чего-то, а степень признания. Иногда церемонии более красноречивы, чем сами события. Ду Хун, «Массажный салон Ша Цзунци» приветствует тебя!

Когда Ду Хун вошла в двери, Гао Вэй громким криком известила:

— Мы вернулись!

Все столпились вокруг Ду Хун, стало очень оживлённо. Сотрудники салона теснились в комнате отдыха и громко аплодировали Ду Хун. Овации вышли пламенные, довольно сумбурные, они смешивались с гомоном голосов. Ша Фумин обрадовался, Чжан Цзунци обрадовался, а сотрудники обрадовались ещё сильнее. После «дела о расхищении баранины» в массажном салоне произошла целая череда неприятностей, в комнате отдыха больше не царила непринуждённая атмосфера, все ощущали подавленность, перестали чувствовать себя в безопасности. Сейчас всё налаживается, Ду Хун спокойно вернулась. Радость коллег была не просто радостью — это был повод дать волю чувствам. Преувеличенное радушие. Долго копившуюся пасмурную атмосферу как рукой сняло, и в каждом сердце воцарилась новая, ясная погода.

Радость Ша Фумина была неподдельной. За это нужно было благодарить доктора Вана. Хотя доктор Ван и не начальник, но он давно был для многих старшим братом и всегда умел расставлять всё по своим местам. Ша Фумин размышлял, что делать, пока Ду Хун беспомощна, а доктор Ван вмешался. Он выдвинул два условия: во-первых, если Ша Фумин действительно хочет помочь Ду Хун, то надо сохранить всё в тайне, нельзя рассказывать о переломе пальца направо и налево. Если информация просочится, то клиенты перестанут к ней записываться. А если сохранить всё в тайне, то, даже если Ду Хун уйдёт с этого места, она сможет найти такую же работу в другом салоне. Доктор Ван успокоил Ша Фумина, что он никому не проговорится. Во-вторых, доктор Ван внимательно изучил травму Ду Хун — несмотря на перелом большого пальца, все остальные пальцы не пострадали. Что это значит? Это значит, что она вполне может делать массаж ступнёй. Разумеется, в массаже ступнёй тоже не обойтись без большого пальца, но основной упор здесь всё-таки на средний и указательный. Если сможешь хорошенько упереться средними фалангами двух этих пальцев, то рядовой клиент и не заметит никакой разницы, если только он сам не массажист, специализирующийся на туйна, но разве массажист пойдёт делать себе массаж ступнёй? Сейчас решение проблемы очень простое — надо отдать Ду Хун всех клиентов, которые приходят в салон на массаж ступнёй. Главное, чтобы остальные массажисты не забирали себе таких клиентов, и ладно. Тогда у Ду Хун в день будет пять-шесть сеансов, так же как раньше, словно ничего и не случилось.

Да, всё как раньше, словно ничего и не случилось. Большой палец Ду Хун не ломался. Ду Хун всё та же Ду Хун. Что может быть лучше? Ничего. На волне радости Ша Фумин хлопнул в ладоши и громким голосом объявил:

— Сегодня приглашаю всех перекусить перед сном!

Присутствующие встретили новость громкими криками одобрения. Они окружили Ду Хун, говорили наперебой, массажный салон тут же превратился в маленький океан радости. Ша Фумин стоял за дверью, в душе он был очень тронут. Всё-таки оживление — это здорово. Снова чувствуется «человеческий дух». Что это, в конце концов, такое, «человеческий дух»? Ша Фумину показалось, что комната отдыха полна рук, которые внезапно вырвались из-под земли, а теперь легонько раскачиваются на ветру. Вне всякого сомнения, самой трогательной, самой радостной рукой была Ду Хун, стоявшая и улыбающаяся среди леса других рук. Ша Фумин видел, что она улыбается. Улыбки трепетали и цеплялись одна за другую. Раз, два, три, четыре. Да, всего четыре. Они расползались во всех направлениях, украшая каждый уголок. Ша Фумин тихонько вздохнул с облегчением, всем телом ощущая невыразимую лёгкость. Словно пёрышко на ветру. Он ощутил лёгкость даже в костях. Словно вешние воды, текущие на восток.[57]

Давно такого не было. Очень давно. Ша Фумин по-прежнему хлопал глазами, что было сил изображая, будто его это всё не касается. Замечательное чувство — он радуется, а вроде как и не при делах, чествуют-то другие! Как ни крути, а он был благодарен Ду Хун. Благодаря несчастному случаю, который с ней произошёл, массажный салон ожил и стал, как раньше. Вот только цену Ду Хун пришлось заплатить слишком высокую. Лучше бы он был на её месте.

Если бы он сломал большой палец… Если бы он сломал большой палец, то из больницы бы его встречал Чжан Цзунци? Возможно. Очень даже может быть. На его месте Ша Фумин так бы и поступил. Он понимал, что их связывает, — неизвестно, смогли бы они пройти испытание богатством и почестями, но совершенно точно разделили бы невзгоды. Вероятно, им просто надо поговорить. Да, поговорить. Ша Фумин пошевелил губами и вдруг понял одну вещь. Для слепых рот — это не просто рот. Это не верхняя и нижняя губа, а верхнее и нижнее веко. Здесь же расположен и зрачок. На кончике языка. Внезапно Ша Фумин увидел свет, исходивший из кончика языка, слабый, мерцающий, блуждающий, но всё-таки свет. Этот свет мог озарять. Ша Фумин поднял голову, открыл рот и вдруг вздохнул. Вздох превратился в луч света, похожий на гвоздь, мощный, обладающий непоколебимой пробивной способностью.

Ша Фумин тайком вывел доктора Вана и вытащил его на крыльцо. Каждый зажёг себе сигарету, и они бесцельно слонялись перед входом в массажный салон. Доктор Ван ничего не говорил. На самом деле Ша Фумин и не надеялся, что доктор Ван что-то скажет, а раз тот молчал, то и Ша Фумин молчал. Ша Фумин в итоге не выдержал и заговорил первым:

— Лао Ван, я тут беспокоюсь. Я кое-чего не сказал им. Если я попрошу отдавать Ду Хун клиентов на массаж ног, а они не согласятся, что тогда делать? Приказать я не смогу, не посмею.

Доктор Ван усмехнулся — на ум пришла старая пословица о том, что все влюблённые глупцы. Ша Фумин не был полноценным влюблённым — он любил безответно, а безответная любовь делает людей не просто глупыми, а идиотами.

— Эх, ты, — голос его моментально обрёл серьёзность. — Ты чем дальше, тем чаще ведёшь себя, как зрячий. Мне не нравится. Ничего не надо говорить, всем и так всё ясно, в итоге всё будет именно так, как я сказал.

Пока Ша Фумин и доктор Ван слонялись возле салона, радостная атмосфера в комнате отдыха достигла своего апогея благодаря Цзинь Янь и Сяо Кун. Цзинь Янь подошла вплотную к Ду Хун, подняла обе руки и внезапно сказала громким голосом:

— Тишина! Прошу минуту внимания!

Все знали, что произойдёт дальше, и сразу затихли. В комнате отдыха тут же повисло приятное нетерпение.

Вжик! Стремительно расстегнулась молния. Звук был мелодичным, нежным, вкрадчивым, быстрым, словно песня о настоящей любви. Это Цзинь Янь открыла сумочку, сумочка всегда висела у неё на груди, и теперь Цзинь Янь открыла молнию. Она достала из сумочки толстую пачку банкнот разного размера[58] и, держа её в одной руке, второй нащупала руку Ду Хун и сунула ей деньги со словами:

— Это небольшой подарок от всех нас, ну, ты понимаешь, от чистого сердца!

Говоря эти слова, Цзинь Янь на самом деле уже растрогалась. Голос её дрожал. Все это ощутили. Каждый мог расслышать взволнованное сбивчивое дыхание. Ду Хун, сжимая толстую пачку, снова и снова ощупывала её травмированной рукой со словами:

— Спасибо всем!

Цзинь Янь ждала. Сяо Кун тоже ждала. Все присутствующие ждали. Они ждали самого волнующего момента. Нет, им не нужна была признательность Ду Хун. Не нужна. Но ведь это такая нежная и трогательная сцена, не должна была обойтись без бурного выражения чувств и объятий, без горячих слёз, брызгающих во все стороны. Так всегда происходит в книгах и фильмах, и в телевизоре тоже, в реальной жизни не может быть иначе.

Поблагодарив всех присутствующих, Ду Хун ещё раз повторила то же «спасибо всем», а напоследок сказала:

— Я действительно всем вам очень благодарна!

Голос её звучал спокойно — никакой патетики, только вежливость. Так называемого «апогея» не произошло и всё закончилось таким вот равнодушным образом. Равнодушие стало сюрпризом для всех. Действительность отличается от книг, от фильмов, телепередач и новостей в газетах. Собравшиеся не знали, как дальше должна развиваться ситуация. В этот момент равнодушие в комнате отдыха уже не было просто равнодушием, а превратилось в беспомощность.

К счастью, пришли клиенты. Всего трое. Ду Ли начала распределять массажистов. Она громким голосом выкрикивала имя массажистов, радостно сообщая, что им надо идти к клиентам. Разве мог у такой сцены мог быть финал лучше, чем тот, где всё запутывается ещё сильнее? Доктор Ван стоял на улице и, разумеется, не слышал. Ду Ли специально вышла на крыльцо и во всё горло заорала:

— Доктор Ван! Работать!

К одному клиенту пошёл доктор Ван. Ко второму — Чжан Игуан. К третьему — Цзинь Янь. В первый момент атмосфера в салоне снова вернулась в обычное русло. Ду Хун подошла к двери в комнату отдыха, оперлась на дверь и стала дёргать её туда-сюда. Ограничитель хода звучал мелодично: щёлк! И ещё раз — щёлк!

Ещё находясь в больнице, Ду Хун узнала, что на двери в комнату отдыха установили ограничитель хода на магните. У неё была горячая линия с Гао Вэй. Забавно, что Ду Хун, лёжа в больнице, знала о том, что творится в массажном салоне, лучше и подробнее, чем раньше. Гао Вэй рассказывала ей обо всём, что происходило в салоне — это всё равно, что «увидеть собственными глазами», разницы никакой. Рот Гао Вэй постоянно передавал «последние известия». «Последние известия» в исполнении Гао Вэй были всеобъемлющими, углублёнными и касались самых разных аспектов. Помимо отчётов, «последние известия» Гао Вэй включали в себя «передовицы» и «обзоры со стойки администратора». Потихоньку Ду Хун поняла мотивы Гао Вэй — все «последние известия» пронизывала центральная мысль, можно даже сказать, идеологическая линия. Идеологическая линия сводилась к одному — Гао Вэй всячески давала понять, насколько хорошо Ша Фумин относится к Ду Хун. Тогда все «передовицы» и «обзоры» становились ясны, обретали цель. Цель проста: Гао Вэй надеялась, что Ду Хун сможет отплатить добром за добро и будет «поласковее» с Ша Фумином.

Ду Хун не нужны были такие «последние известия». В душе всё смешалось, она испытывала раздражение. Но Ду Хун не могла закрыть глаза Гао Вэй, а уж тем более рот. Ду Хун готова была признать, что Ша Фумин вовсе не такой, как она думала раньше, он хороший и вовсе не похабный. Он относится к Ду Хун со всей серьёзностью, но Ду Хун его не любит. Не любит, и всё тут. Что бы Ша Фумин не делал для неё, она готова испытывать признательность, но не любовь, а это совершенно разные вещи.

В «последние известия» Гао Вэй попала какая-то суматоха, и Гао Вэй внезапно начала вещать для Ду Хун в прямом эфире. Получился масштабный и пространный репортаж в прямом эфире. Ду Хун слышала, как Гао Вэй тихо передаёт с места событий:

— Директор Ша и доктор Ван ушли. Цзинь Янь ведёт Сяо Кун в комнату отдыха. Цзинь Янь только что громко крикнула в коридоре: «Все на собрание!». Не знаю, что они там такое затеяли.

Благодаря мобильнику Гао Вэй Ду Хун слышала, как Цзинь Янь внезапно сказала:

— Мы считаем себя неравнодушными, но на самом деле мы равнодушные, и так дальше продолжаться не может!

Говорила практически одна Цзинь Янь. Говорила целых пять минут, а то и шесть. Ду Хун поняла, что так называемое «собрание» на самом деле — сбор пожертвований. Цзинь Янь агитирует собравшихся сделать для неё, Ду Хун, «хоть что-то». Непонятно, сердилась ли Цзинь Янь на себя или на других, но голос её дрожал. Она взволнованно лила слёзы. В итоге, из-за этих рыданий, её выступление звучало и благозвучно, и неприятно, попросту говоря, превратилось почти в угрозы. Каждый должен был выразить согласие. Цзинь Янь не просто произносила речь, она увещевала, она приказывала. «Бедняжка Ду Хун» теперь «такая», «что она сможет?» Она «ничего теперь не сможет»! Мы не можем «бесстрастно смотреть на это», мы не можем «оставаться в стороне». Ду Хун и не представляла, что Цзинь Янь может быть такой пылкой, была поражена её ораторскими способностями. В конце Цзинь Янь сказала: «У нас одинаковые глаза, одинаковые зрачки, что мы в итоге увидим? Нужно поступать по обстоятельствам!» Цзинь Янь не только разглагольствовала, но она и делала. Самая первая сделала. Можно сказать, преисполнившись гордости. Цзинь Янь, не обсудив с Тайлаем, внесла деньги за себя и за него. Сяо Кун прославилась своей скупостью — каждая копейка была для неё такой же круглой и чёрной, как её зрачки. Но перед лицом такого кипучего энтузиазма Сяо Кун не подкачала, доктор Ван куда-то ушёл, и она внесла деньги также «от имени доктора Вана» — за себя и за него. В комнате отдыха поднялась волна возбуждения, все растрогались до слёз.

Ду Хун сжимала трубку в руке и всё это слышала. Она дрожала. Она зажмурила глаза и крепко сжала губы, не издав ни звука, не желая, чтобы какой-то из её звуков долетел до того конца провода. Какие хорошие братья, какие хорошие сёстры! У Ду Хун сердце кровью обливалось, а внутри перекатывалась тёплая волна. «Прямой эфир» не закончился. Цзинь Янь и Сяо Кун пересчитывали наличные и параллельно обсуждали: нельзя, чтобы пошёл слушок. Не надо говорить доктору Вану, раз уж «ты уже за него внесла», тем более «не надо говорить Ша Фумину». «Их с Ду Хун дела нас не касаются».

Ду Хун закрыла телефон, сунула его под подушку и прилегла. Она разволновалась, она была тронута, но при этом нарастали тоска и отчаяние. Беспощадный факт — её жизнь кончилась. Ду Хун это понимала. Остаток своей жизни она сможет лишь полагаться на кого-то и жить в постоянной признательности. Она теперь ниже всех людей на головы, ниже как здоровых, так и слепых. Что у неё есть? А ничего нет, осталась лишь «красота». Что такое «красота»? Это как выход через ноздрю — вроде он и твой, а на самом деле тебе не принадлежит. Как вошёл, так и вышел. Неуловимый.

Ду Хун натянула одеяло, укрывшись им с головой. Приготовилась разрыдаться, но не заплакала. Она не выплакалась вволю, слёзы тихо текли по лицу. В этот раз слёзы были странные: раньше слезинки падали одна за другой, а теперь отдельных слезинок не было, слёзы текли потоком, быстрым ручьём, стремительно и без передышки. Подушка промокла. Ду Хун перевернулась. Подушка снова промокла.

Переживая воспоминания о пережитых страданиях, Ду Хун убивалась. Она утратила самоуважение, утратила достоинство. Всё её достоинство было размазано о дверной косяк. Налетел сквозняк, одно неловкое движение — и её достоинство всмятку. Она потеряла своё достоинство в комнате отдыха массажного салона.

Нельзя так, говорила себе Ду Хун. Нельзя. Категорически нельзя. Ни за что на свете!

Ду Хун отбросила одеяло. Села. Нащупала полотенце и тихонько ощупью побрела в туалет, чтобы умыть лицо. По дороге ей встретилась медсестра, хотела помочь. Ду Хун повернулась к сестре, улыбнулась, мягко и решительно высвободилась из её рук, сказав спасибо.

Нельзя, нельзя, повторяла Ду Хун себе. До последнего вздоха Ду Хун не может позволить себе стать жалкой козявкой, вызывающей у всех сочувствие. Она хочет жить. Она не хочет быть признательной.

Нельзя быть в долгу перед другими. Ни перед кем. Даже перед добрыми братьями и сёстрами. Как только задолжаешь, придётся возвращать. Если не можешь вернуть, тогда тем более нечего влезать в долги. За долги всегда приходится расплачиваться. Ду Хун не хотела расплачиваться. Необходимость расплаты вселяла в Ду Хун сильнейший ужас, она надеялась как голая пришла, так голой и уйти.

Умывшись, Ду Хун приняла твёрдое решение уехать. Покинуть «Массажный салон Ша Цзунци». Сначала вернуться домой. То, что заплатил Ша Фумин за лечение, пусть вернут родители. Но эту сумму Ду Хун потом родителям должна отдать. Как отдать? Этого она пока что не могла придумать. Ду Хун снова захотелось плакать, но она решительно взяла на себя эту ношу. В её мозгу выпрыгнули четыре слова: не бывает безвыходных положений. Не-бывает-безвыходных-положений.

Приняв решение, Ду Хун позвала медсестру и попросила заказать билет на поезд. Разумеется, пришлось звать и Гао Вэй, ей нужен был специальный планшет для слепых, чтобы написать кое-что. Ей надо многое сказать братьям и сёстрам. Ей нужно поблагодарить их. Во что бы то ни стало нужно поблагодарить. Попрощаться с друзьями. Не бывает безвыходных положений!

Вот и ей нужен выход. У неё есть гордость, доброе имя, достоинство. Она никому ничего не должна.

Все, кто должен был работать, работали, а остальные отдыхали. В массажном салоне царила обычная атмосфера. Ду Хун положила толстую пачку разных по размеру купюр в свой шкафчик, закрыла дверь и заперла на замок. Привесила ключик на замок. Потом она подошла к Гао Вэй и сунула ей листок бумаги. Сделав всё это, Ду Хун двинулась в сторону выхода. Гао Вэй хотела пойти с ней, но Ду Хун преградила путь. Гао Вэй спросила:

— Ты куда это собралась?

Ду Хун ответила:

— Глупая, куда я могу пойти? Просто хочу побыть немного одна.

Ша Фумин стоял на крыльце. Ду Хун нужно было пройти мимо него. Гао Вэй, сжимая лист бумаги, который ей дала Ду Хун, выглянула в окно и увидела, что Ду Хун обнимается с Ша Фумином возле входа. Ша Фумин стоял спиной к Гао Вэй, но даже со спины Гао Вэй рассмотрела его восторг. Он со щелчком расправил плечи, словно собирался взлететь на небо. Гао Вэй засмеялась, глянула одним глазком на Ду Ли и, улыбаясь до ушей, отошла от окна. Ей хотелось крикнуть остальных, чтобы тоже посмотрели, но с большим трудом Гао Вэй всё же сдержалась.

Первым человеком, понявшим, что что-то не так, оказалась всё та же Гао Вэй. Гао Вэй, сжимая бумажку Ду Хун, сидела в комнате отдыха. Ей не хотелось выходить на улицу и по коридору слоняться туда-сюда тоже не хотелось, поэтому Гао Вэй теребила клочок бумаги. Бумажка была вся испещрена маленькими, даже нет, крошечными, дырочками. Гао Вэй не понимала систему, а потому и не присматривалась. Минут через двадцать-тридцать Гао Вэй поднялась с места. У входа в салон никого не было. Гао Вэй открыла стеклянную дверь и обнаружила, что Ша Фумин наворачивает неподалёку от выхода круги диаметром метров в пять. Ходит и ходит по кругу, беспрестанно потирая руки. Гао Вэй не увидела Ду Хун, закрыла дверь и вернулась. Она прошла по всем массажным кабинетам, но Ду Хун нигде не было. Дрянная девчонка, куда запропастилась? Спряталась куда-то и льёт слёзы?

Прошло два с лишним часа, Гао Вэй несколько запаниковала. Наконец она ойкнула и, словно бы разговаривая сама с собой, спросила:

— Куда делась Ду Хун?

Цзинь Янь откликнулась:

— А разве она не с тобой всё это время была?

— Что ты, вовсе нет!

Двухчасовое отсутствие вовсе не так много, но для слепого это слишком. Тут уже все поняли, что что-то не так, и, столпившись в комнате отдыха, стояли неподвижно, обмениваясь рассеянными взглядами. Внезапно Ша Фумин спросил:

— Она тебе что-нибудь сказала?

— Нет, сунула какую-то бумажку, сказала, что хочет немного побыть одна.

— А на бумажке что-нибудь написано? — допытывалась Цзинь Янь.

Гао Вэй подняла бумажку и невинным голосом сказала:

— Нет, ничего нет.

Ша Фумин уточнил:

— А дырочек случайно нет, маленьких таких?

Гао Вэй ответила:

— Есть.

Доктор Ван стоял ближе всех к Гао Вэй, он протянул руку, и Гао Вэй отдала ему бумажку. Доктор Ван задрал согнутую ногу, положил бумажку на колено и начал водить по ней кончиком указательного пальца. Провёл два раза и поднял голову. Гао Вэй увидела, что у доктора Вана лицо стало серым, а кончики бровей полезли на лоб. Доктор Ван ничего не сказал и молча передал бумажку Сяо Кун.

В комнате отдыха снова воцарилась тишина, но на этот раз уже не такая, как раньше. Все слепые по очереди передавали друг другу листок, оставленный Ду Хун, пока, наконец, бумажка не оказалась в руках Ша Фумина. Гао Вэй своими глазами видела весь процесс передачи листка, и в сердце закрались очень нехорошие предчувствия. Но она пока что ничего не понимала. Гао Вэй повернула голову и, как назло, встретилась взглядом с Ду Ли, стоявшей у двери. Ду Ли тоже всем своим видом выражала рассеянность. Девушки быстро отвели глаза. Тайна уже раскрыта, определённо раскрыта, но они так ничего и не понимали. Две пары их глаз блестели, но перед ними была кромешная тьма. Их глаза ничего не видели. Они были слепы с открытыми глазами. Девушки и подумать не могли, что в мире такое случается, что-то определённо есть, но даже ясными глазами не увидеть. Тишина в комнате отдыха отдавала ужасом.

Указательный палец Ша Фумина нервно задёргался, рот открылся и подбородок отвис. Гао Вэй обратила внимание, что указательный палец Ша Фумина снова и снова гладит поверхность листка, последний ряд точек. Наконец он сделал глубокий вдох и выдох, а потом обронил бумажку Ду Хун на диван, а сам поднялся. Он подошёл к шкафчику, нащупал замок, а на нём ключик. С лёгкостью открыв дверцу, сунул внутрь пустую руку и вытащил тоже пустую. Судя по выражению лица, он поверил. Судя по выражению лица, он удостоверился. А ещё огорчился и отчаялся. Ша Фумин молча ушёл в массажный кабинет напротив.

Кроме Гао Вэй и Ду Ли, все слепые поняли. Последние слова Ду Хун оставила Ша Фумину, назвав его в записке «старшим братом». Она написала: «Фумин, я не знаю, как отблагодарить тебя, желаю тебе счастья».

Сегодня в комнате отдыха чему-то суждено было случиться, но в этот раз не с Ду Хун, а с доктором Ваном. Внезапно доктор Ван спросил:

— Сяо Кун, это была твоя идея?

— Да, — ответила Сяо Кун.

Доктор Ван тут же пришёл в ярость и начал громко распекать Сяо Кун:

— Кто тебя надоумил так сделать?

Одного раза было мало, чтобы прояснить вопрос, потому доктор Ван спросил ещё раз:

— Кто тебя надоумил так сделать?! — доктор Ван орал страшным голосом, брызгая слюной. — Как тебе не стыдно, слепая и так себя ведёшь?

Такого поведения от доктора Вана никто не ожидал: обычно такой мягкий человек и тут вдруг так кричит на Сяо Кун, как Сяо Кун смотреть в глаза коллегам?

— Лао Ван, не ори, — Цзинь Янь сделала шаг вперёд и подошла к доктору Вану. Она ответила на вопрос: — Идею предложила я. Сяо Кун тут не при чём, если есть, что сказать, то говори мне.

У доктора Вана глаза налились кровью:

— Ты что себе позволяешь? — он наклонил голову. — Ты думаешь, что достойна быть слепой?

Цзинь Янь явно переоценила себя. Она никак не ожидала, что доктор Ван так на неё накинется. Доктор Ван орал во всю глотку, и Цзинь Янь сначала даже не нашлась, что ответить, и остолбенела.

А ещё Цзинь Янь не думала, что за неё вступится тихоня Тайлай. Тайлай протянул руку, отодвинул в сторону Цзинь Янь, заслонил её своим телом, и хотя он не мог похвастаться таким же громким голосом, как доктор Ван, тоже заорал:

— Ты чего вопишь? Ты чего развопился на мою невесту? Ты один у нас достоин быть слепым? В остальном мне с тобой не тягаться, но кто слепее, это мы ещё посмотрим!

Разве мог Доктор Ван знать, что на него набросится Тайлай? Он не был готов, и слова застряли в горле. Тайлай живо утихомирил его задор. Доктор Ван пристально «смотрел» на Тайлая. Он понимал, что Тайлай в ответ тоже «смотрит», не отрываясь. Двое незрячих впились друг в друга «взглядами», и дыхание каждого обжигало лицо соперника. Никто не хотел уступать, оба тяжело дышали, как быки.

Чжан Цзунци положил одну руку на плечо доктора Вана, а вторую — на плечо Тайлая со словами:

— Братцы, перестаньте.

Только Тайлай хотел поднять руку, как Чжан Цзунци сдержал его, строгим голосом повторив:

— Перестаньте!