Клео. Как одна кошка спасла целую семью

1 Выбор

— Брать котенка мы не станем, — сказала я, выруливая на нашем «универсале» по крутому, кренделем, повороту. — Мы едем посмотреть на них, вот и все.

Дорога к дому Лены была непростой: мало того что узкая, так еще крутая и обрывистая. Она змеилась по ландшафту, который в большинстве частей света откровенно назвали бы горами. Дальше, за Лениным домом, уже почти ничего и не было, кроме пары овцеводческих ферм и каменистого берега.

— А ты говорила, что мы возьмем котеночка, — заныл Сэм на заднем сиденье, а потом повернулся за поддержкой к младшему братишке: — Правда же, она говорила?

Обычно заднее сиденье превращалось в поле боя между мальчишками. И это было вполне предсказуемо: два брата, одному почти девять, другому шесть. Сэм исподтишка пихал и толкал Роба, тот жаждал отмщения и начинал брыкаться в ответ, бросался на обидчика, а Сэм поднимал крик: «Он меня ущипнул!» — «Он сам первый меня ущипнул!» Но сейчас они были союзниками, а мне вместо обычной роли судьи и миротворца была уготована другая, попроще: врага.

— Ага, так нечестно, — вступил Роб. — Ты говорила.

— Я говорила только, что, может быть, когда-нибудь мы заведем котенка. Большой собаки для нашей семьи вполне достаточно. И как нам быть с Ратой? Ей совсем не понравится кошка в доме.

— Ей понравится! Ретриверы любят кошек, — парировал Сэм. — Я читал про это в книжке про домашних животных.

Напоминать ему, что Рата то и дело гоняла по кустам несчастных представителей кошачьего племени, не имело смысла. С тех пор как Сэм отказался от идеи сделаться супергероем и засунул маску Бэтмена в шкаф на дальнюю полку, он увлекся чтением и теперь был нашпигован фактами, позволяющими с апломбом опровергать любые мои доводы.

Я кошку не хотела. Я вообще не особо любила кошек. А уж мой муж Стив определенно их недолюбливал. Если бы Лена не улыбнулась такой очаровательной ясной улыбкой в тот день на детской площадке, когда спросила: «Вы не хотите котенка?» Если бы это не было сказано так громко и перед детьми…

— Ура! У нас будет котенок! — завопил во все горло Сэм, не успела я рта раскрыть.

— Ура! Ура! — эхом отозвался Роб, прыгая в своих кроссовках, дырки на которых я старалась не замечать.

Лена нравилась мне и внушала даже некоторый трепет еще до того, как мы познакомились. Изящная красавица со своеобразным, эклектичным стилем, она переехала в Австралию из Голландии, когда ей не было и двадцати, и стала весьма известным живописцем. Свои портреты она непременно сопровождала тонкими комментариями о жизни, сексе или религии. Художник в самом глубоком значении этого слова. А еще Лена приняла решение жить независимо от мужчин. О трех ее ребятишках в детском саду ходили разные слухи — поговаривали, будто все они рождены от разных отцов. Лично я не удивилась бы, если бы оказалось, что Лена обзавелась потомством где-то в параллельном мире, код доступа к которому есть только у нее да у Пабло Пикассо. В ее присутствии мне было неловко препираться по поводу котенка.

Растить двух мальчишек оказалось намного сложнее, чем я представляла, когда сама еще была школьницей и с наслаждением смотрела по телику рекламы детского шампуня. Если бы юным матерям вручали олимпийские медали за наивность, я точно заработала бы золото. Я вышла замуж в девятнадцать, сразу забеременела и только хмыкала, слыша о детях, что не дают спать по ночам. Это было о каких-то чужих детях. Реальность пристукнула меня с рождением Сэма. Я изо всех сил старалась скорее повзрослеть. Ночные телефонные звонки маме, жившей в трех сотнях километров, не особо помогали. («Похоже, у него режутся зубки, детка».) К счастью, надо мной сжалились другие мамочки, старше и опытнее меня. Терпеливо и ласково они помогали мне освоить азы материнства. Я постепенно смирилась с тем, что сон — это роскошь, что ни одной матери не бывает хорошо, когда ее дитятку плохо. К 1982 году я уже неплохо свыклась со своей ролью. Мальчишки подрастали классные, да и вообще, заметьте, мне уже пару лет не приходилось выбегать в супермаркет, набросив плащ прямо поверх ночной рубашки.

Жили мы в Веллингтоне, городе, который славился двумя вещами: скверной погодой и землетрясениями.

Мы умудрились выбрать жилье, которому грозили обе опасности: домик притулился на отвесной скале у обочины серпантинной дороги, и прямо под ним проходила линия разлома.

Слабые землетрясения тут были настолько часты, что, когда дрожали стены и звякали тарелки, мы и внимания не обращали. Но рассказывали, что в Веллингтоне случаются и настоящие, серьезные катаклизмы, вроде землетрясения 1855 года, когда громадные куски земли, целые массивы, обрушивались в море, а потом их выбрасывало на берег совсем в других местах.

Наше бунгало лепилось к скале, будто готовясь к неизбежной катастрофе. Черепичная крыша, темные балки и ставни вызывали смутные воспоминания о старинных сказках. Стилизация под тюдоровскую готику странно сочеталась с фольклорными мотивами, но изысканностью здесь и не пахло, дом был стареньким и запущенным. Я собиралась разбить деревенский садик, но сил хватило лишь на бордюр из незабудок у входа.

Люди, которые выстроили наше, мягко говоря, странное жилище, явно воображали себя горными козами. Гаража не было, не имелось даже фасада, смотрящего на улицу. Чтобы подобраться к дому, приходилось парковать машину выше по дороге — намного выше уровня нашей крыши — и ковылять вниз с полными руками сумок и детских причиндалов. Все остальное проделывала за нас сила земного тяготения, так что в результате мы сползали по зигзагам дороги вниз, к калитке.

Мы были молоды, и все это нас мало волновало в солнечные дни, когда внизу расстилалось море, тихое, синее и плоское, как поднос. Но если с Антарктики дул южный ветер, который с воем отрывал пуговицы на пальто и сек лицо ледяными струями дождя, вот тогда мы жалели, что не купили дом понадежнее.

И все же нам нравилось жить в двадцати минутах ходьбы от города. А при наличии скалолазного снаряжения, веревок и альпинистских башмаков путь можно было бы проделать и за пять минут. Когда мы направлялись в город, невидимая сила так и тянула двинуться вниз напрямик, срезав виток серпантина, а точнее, крутой поворот в форме зигзага. Пробравшись через кусты и заросли трав, мы останавливались перевести дух и осмотреться. Вокруг лежало кольцо аметистовых гор, отвесных и суровых. Я не могла поверить, что живу среди такой сказочной красоты.

По тропе мы выходили к старым деревянным мосткам, перекинутым через главную дорогу. Отсюда можно было либо дойти до автобусной остановки, либо продолжать вертикальное движение вниз к зданию парламента и центральному вокзалу. Обратный путь из города — совсем другое дело. Он тянулся вдвое дольше и требовал хорошего дыхания, как у настоящего горца.

Наш зигзаг отличался четкой социальной структурой. По Правой стороне располагались приличные двухэтажные дома, утопающие в садах и цветниках, выдающих мечты о Тоскане. А домишки Плохой стороны были рассеяны на краю обрыва беспорядочно, словно запоздалые раздумья. У жителей Плохой стороны произрастали не цветы, все больше сорняки.

Престижность профессий убывала в точном соответствии с положением на склоне горы. Выше всех правосторонних возвышался, подобно замку, дом мистера Батлера. Серый, двухэтажный, он излучал превосходство не только над соседями, но и над городом в целом.

Ниже мистера Батлера стоял двухэтажный особняк, развернутый фасадом в сторону залива так, словно его обитатели и не думали демонстрировать свои социальные преимущества. Под изящной крышей, напоминавшей распростертые крылья чайки, он, казалось, вот-вот взлетит с сильным порывом ветра, чтобы приземлиться далеко отсюда. В мире роскоши и гламура. Рик Десильва руководил компанией звукозаписи. Рассказывали, что его жена Джинни до замужества была известной моделью, этакой новозеландской Джин Шримптон. Супруги жили, укрывшись в зарослях растений (несомненно, при желании их можно было высушить и выкурить), и славились своими вечеринками.

Ходили даже сплетни о том, как возле их дома шатался пьяный в стельку Элтон Джон, хотя на самом деле это скорее был другой человек, похожий на него. Их сын Джейсон ходил в ту же школу, что и наши мальчишки (она громоздилась на склоне каньона примерно в полумиле вверх по той же дороге), но мы знали свое место и не делали попыток сближения. В семье Десильва ездили на спортивном автомобиле. Стив называл их слишком вульгарными. А мне неохота было с ним спорить.

С нашей стороны зигзага обитали отшельники и те, кто снимал жилье, собираясь приобрести что-то поприличнее, не такое неприступное и подальше от линии разлома. Миссис Соммервиль, школьная учительница на пенсии, была из числа старожилов Плохой стороны. Жила она в крохотном, обшитом вагонкой домишке чуть ниже нас. Жизнь среди подростков нисколько не повлияла на ее воззрения. На лице у нее постоянно сохранялось такое выражение, будто ее кто-то только что обидел.

Миссис Соммервиль уже появлялась у наших дверей с жалобами на несносную собаку, не дающую прохода ее коту. Томкин был здоровенный полосатый котяра с такой же кислой физиономией, как у хозяйки. Я всячески старалась избегать встреч с соседкой — и все равно почти ежедневно натыкалась на нее и выслушивала ее нотации. Она демонстрировала мне следы от скейтбордов, на которых какие-то мальчишки, нарушая запреты, гоняли по зигзагу, или последние граффити у нее на почтовом ящике. Патологическая неприязнь миссис Соммервиль к мальчикам распространялась на наших сыновей, она и их подозревала во всех смертных грехах. Стив считал, что я все придумываю. Хотя к мальчикам миссис Соммервиль питала отвращение, на взрослых мужчин это не распространялось, с ними она пускала в ход все свое обаяние.

Я работала на дому, вела еженедельную колонку в веллингтонской утренней газете «Доминион». Стив был неделю дома, неделю в рейсе, он служил радистом на пароме, курсировавшем между Северным и Южным островами. Мы со Стивом познакомились на увеселительной прогулке, когда мне было пятнадцать. Двадцатилетний красавец моряк поразил мое воображение. Разве можно было сравнить его с косолапыми фермерами, что увивались за нами на сельских вечеринках в окрестностях Нью-Плимута, где я выросла? Этот парень был из другого мира.

Лицо у него было белым и нежным, как персик, а руки мягкими, как у младенца. Меня зачаровали его синие глаза, мерцавшие из-под длинных ресниц. В отличие от фермеров он не пугался долгих разговоров. Мне казалось, что он, англичанин, может состоять в родстве с кем-нибудь из «Битлов», если не «Роллинг Стоунс».

Мне нравилось, как его каштановые волосы спадают сзади на воротник, точь-в-точь как у Пола Маккартни. От него пахло дизельным топливом и морской солью, ароматами большого мира, который звал меня.

Мы переписывались целых три года. Наспех окончив среднюю школу и факультет журналистики (на крепкие тройки), я отправилась в Англию. Стив был в буквальном смысле мужчиной моей мечты — лично мы общалась с ним всего две недели, а потом три года писали письма. Действительность конечно же отличалась от фантазий. Его родителям совсем не понравилась ширококостная подружка из колонии.

Мы расписались в Гилфордском бюро записей актов гражданского состояния спустя месяц после моего восемнадцатого дня рождения. Нашлось всего пять человек, кому хватило смелости присутствовать на бракосочетании. Священник откровенно тяготился церемонией и даже забыл о кольцах. Новоиспеченный муж надел мне его уже потом, когда мы вышли на террасу. Там шел дождь. В Новой Зеландии мои родители в ужасе пытались что-то предпринять, чтобы аннулировать брак, но у них ничего не вышло.

Недели через две после свадьбы в нашей съемной квартирке я рассматривала сиденье унитаза и думала, что надо бы его почистить. Тогда-то я и поняла, что наш брак был ошибкой. Но мы так его добивались и стольких людей огорчили, что отступать я не могла. Пути назад не было, это причинило бы новую боль, и единственное, что я тогда надумала, — это создать семью. Стив скрепя сердце уступил, однако честно предупредил с самого начала, что возня с младенцами не по его части.

Мы вернулись в Новую Зеландию, где я и родила декабрьской ночью. Я была так стеснительна, что не осмелилась попросить медсестру включить свет, опасаясь нарушить правила больничного распорядка. Накачанная лекарствами, я как в тумане неясно слышала, как врач напевает «Вот и заря встает». Через несколько минут она извлекла Сэма из моего тела.

Еще даже не сделав первого вдоха, он повернул голову и посмотрел на меня огромными синими глазищами. Я подумала, что сейчас лопну от любви. Все тело мое заныло от желания немедленно прижать к себе этого человечка, только что появившегося на свет. Пушок у него на голове так и светился под яркими лампами родильной палаты. Сэма завернули в одеяло — голубое, на случай, если я забуду, какого он пола, — и передали мне. Целуя его в лоб, я вдруг чуть не задохнулась от внезапного осознания: отныне мне никогда не будет покоя, ведь волноваться я теперь буду не только за себя. Я разжала крошечный кулачок. Линия жизни была сильной и потрясающе длинной.

Хоть и считалось, что это наша первая встреча, мы с Сэмом сразу друг друга узнали. Это был как воссоединение древних душ, которые никогда надолго не разлучались.

Став родителями, мы со Стивом не сблизились. На самом деле рождение ребенка произвело обратный эффект. Через два с половиной года после рождения Сэма на свет появился Роб. После этого Стив записался на вазэктомию, не спросив моего мнения. Меня больно ранило его стремление ограничить размеры нашей семьи.

Недосып и расстроенные нервы только усугубляли и подчеркивали различия между нами. Стив отпустил бороду — это как раз входило в моду — и прятался за ней. Возвращаясь после недели в море, он выходил из себя по любому поводу.

Ему казалось, будто я слишком много трачу на детскую одежду и уход за детьми, и это его раздражало. Я купила подержанную швейную машину, которая била меня током, и научилась стричь мальчиков сама. Я располнела, стала увереннее в себе и неряшливее.

Мы то спрашивали себя, долго ли еще сможем выдержать вместе, то пытались что-то спасти и надеялись на лучшее, хотя бы ради детей. Потому что, даже отдаляясь, как два айсберга, попавшие в разные течения, мальчишек любили мы оба, это точно.

— Так вот, ребята, — сказала я, останавливая машину за домом Лены и ставя ее на ручной тормоз. — Даже не мечтайте. Мы идем просто посмотреть.

Они выскочили из машины и, пока я захлопывала дверцу, были уже на полпути к дому. Глядя, как их белобрысые головы блестят на солнце, я вздохнула и спросила себя, настанет ли такое время, когда я не буду пытаться угнаться за ними.

Когда я подошла, Лена уже открыла дверь, и мальчики тут же оказались внутри. Я извинилась за их скверные манеры. Лена, улыбаясь, пригласила меня в дом, такой уютный и спокойный, что я позавидовала. Окна выходили на игровую площадку, куда я частенько приводила ребят, чтобы они выплеснули избыточную энергию.

— Мы заехали только посмотреть на… — бубнила я, входя за ней в гостиную. — Ой, котята! Прелесть какая!

В углу под книжными полками лежала на боку изящная, бронзового цвета кошка. Она глядела куда-то сквозь меня янтарными глазами. То были глаза не кошки, а избранницы, представительницы высшего общества. У ее живота копошились четыре комочка. Два были покрыты тонким слоем бронзовой шерстки. Двое других были потемней. Вероятно, со временем, когда шерсть вырастет, им предстояло стать черными кошками. Маленьких котят я и раньше видела, но таких крох, как эти, никогда. Один из темных котят, видно самый слабый в помете, был таким малюсеньким, что делалось страшно.

Мальчики, стоя на коленках, притихли. Они, похоже, догадывались, что лучше держаться на почтительном расстоянии.

— У них только что открылись глазки, — сказала Лена, оторвав одного бронзового котенка от круглосуточного обеда. Малыш свободно помещался в ее ладони. — Еще два месяца, и они отправятся в свои новые дома.

Котенок заерзал и издал тихий звук, скорее писк, чем мяуканье. Мать с тревогой глянула вверх. Лена вернула младенца в шерстяное тепло, к семейке, где он был встречен с радостью и усердно вылизан. Мать, орудуя языком, как шваброй, быстро водила им вдоль тела своего чада, а потом вдобавок облизала и голову.

— Можно, мы возьмем одного? Пожалуйста, ну, ПОЖАЛУЙСТА! — умолял Сэм, глядя на меня с таким умильным выражением, противиться которому матери трудно.

— Ну пожалуйста! — вторил брат. — А мы больше не будем бросать грязь и глину на крышу миссис Соммервиль.

— А вы бросали грязь на крышу миссис Соммервиль?

— Идиот! — прошипел Сэм, округлив глаза и пихая Роба локтем.

Но котята… Да и мама просто невероятная. Какая уверенность в себе, какая элегантность. Никогда мне не доводилось видеть подобных кошек. Сама она была меньше среднего, зато уши казались непривычно огромными. Будто две симметричные пирамиды, они вырастали из узкой треугольной мордочки. Темные полоски на лбу заставляли вспомнить о ее диких предках. К тому же шерсть короткая. Моя мама всегда говорила, что от короткошерстных кошек нет грязи.

— Она прекрасная мать, чистая абиссинка, — объяснила Лена. — Я пыталась за ней уследить, но на пару ночей она все-таки сбежала в заросли бамбука. Так что мы не знаем, кто отец. Должно быть, бродячий кот.

Абиссинка. Я и не слыхивала о такой породе. Нельзя сказать, правда, что я обладала энциклопедическими познаниями в этой сфере. В детстве мне пришлось встречаться с сиамской кошкой Лэп Чау, изнеженной любимицей моей учительницы музыки, миссис Макдональд. Наши трехсторонние отношения были обречены изначально. Больнее линейки, которой миссис Макдональд лупила меня по пальцам, если я мазала мимо клавиш, было только одно: впивавшиеся мне в лодыжки когти Лэп Чау, острые, как иголки шприца. Вдвоем они отлично постарались, на всю жизнь внушив мне нелюбовь к урокам музыки и породистым кошкам.

— Считается, что абиссинские кошки происходят от тех, которым поклонялись древние египтяне, — продолжала Лена.

И впрямь, нетрудно было представить себе эту кошачью жрицу восседающей в храме. Сочетание бродячего кота и царицы имело свои преимущества. Если котята унаследовали лучшие черты каждого родителя (утонченность и выносливость), они будут просто классными. С другой стороны, если потомству достались самые дурные свойства (истеричность и злобность), хозяев ждет веселая жизнь.

— Остался только один котенок, — добавила Лена, — маленький черный.

Разумеется. Первым делом выбирают котят покрупнее и поздоровее. Бронзовые, вероятно, больше привлекали внимание, ведь у них было больше шансов вырасти похожими на свою чистокровную маму. Я сразу решила, что выбрала бы черненького, хотя и не обязательно последыша.

— Но у крохи, похоже, сильный характер, — сказала Лена. — Она твердо намерена выжить. В первые пару дней мы уже было простились с ней, но ей удалось выкарабкаться.

— Это девочка? — спросила я, одновременно испытывая и восторг, и стыд от того, что не владею терминологией кошачьих заводчиков.

— Да. Хотите ее подержать?

Боясь, что я могу повредить это хрупкое существо, я отказалась. Лена положила крошечный живой комочек в ладони Сэма. Подняв котенка, он потерся щекой о его шерстку. Он всегда как-то по-особому относился к меху. Раньше я ни разу не видела у Сэма такой нежности, такого бережного отношения.

— У меня ведь скоро день рождения… — сказал он. Нетрудно было догадаться, что за этим последует. — Не нужно устраивать праздник, и не нужно мне никаких подарков. Я на день рождения хочу только одного. Эту киску.

— Когда у тебя день рождения? — спросила Лена.

— Шестнадцатого декабря, — ответил Сэм. — Но я могу перенести его и на попозже.

— Мне хотелось бы, чтобы котята расстались с мамой не слишком рано, когда они уже станут самостоятельными, — пояснила она. — Боюсь, это может случиться не раньше середины февраля.

— Ну и ладно, — пробормотал Сэм, глядя котенку в щелочки-глаза. — Я подожду.

Мальчики знали, что теперь лучше всего утихнуть и напустить на себя ангельский вид. Что ж, может, уход за котенком немного отвлечет их от бесконечных игр в войну и настроит их на более ласковый и чувствительный лад. Что касается Раты, придется всеми силами стараться защитить кошечку от этого зверя.

Дальнейшие препирательства были бесполезны. Разве могла я отвергнуть создание, которое так упорно цеплялось за жизнь? Кроме того, это же был деньрожденный подарок Сэма.

— Мы ее берем, — проговорила я, а рот почему-то сам собой расплывался в улыбке.