Клео. Как одна кошка спасла целую семью

35 Освобождение

Очень просто полюбить котеночка. Все они такие пушистые, милые, так и хочется приласкать, погладить. Взрослую кошку можно любить за лоснящуюся шерсть, за силу и грацию. Но чтобы любить старую кошку, необходим развитый вкус. Она пускает слюни на подушки и прибегает к рвоте как к форме мирного протеста. Люди, у которых живут старые кошки, многое им прощают. Даже те, кто никогда не отличался любовью к чистоте, вынуждены прикрывать мебель старыми одеялами и накидками.

Шерсть у Клео совсем вылезла, а запах от нее был, как от египетской гробницы. Она долго примеривалась, прежде чем вспрыгнуть на любимую низенькую кушетку. Когда в дом приходили незнакомые люди, я видела, что у них вытягиваются лица, когда Клео, с трудом ковыляя, выходила их поприветствовать. Наша древняя кошка больше не была красавицей, но наша любовь к ней становилась только крепче — ведь мы понимали, что ей совсем уже недолго осталось быть рядом с нами.

Однажды правая сторона мордочки у Клео распухла так сильно, что заплыл глаз и она не могла его открыть. Я завернула ее в одеяло и отправилась к Злому ветеринару. Правда, теперь мы его уже так не называли, наше отношение к нему изменилось после последнего визита.

— Хм… — сказал он мрачно, — абсцесс зуба. Могу прооперировать и удалить ей зуб, но она такая слабенькая, что, мне кажется, она вряд ли перенесет операцию.

Врач рекомендовал мне очевидное. На этот раз он говорил мягко и сочувственно, ласково поглаживая Клео по спине.

— Я понимаю, что это такое, когда животное живет с вами столько лет, что становится членом семьи.

Он отпустил нас домой, чтобы мы все обдумали. Клео была личностью, и мы не хотели заставлять ее страдать и мучиться от «естественной» смерти, как это происходило с моей мамой. Я насмотрелась тогда, как болезнь берет верх над человеком и как ее жертва попадает в отвратительное серое царство боли, ожидая смерти, будто желанного гостя. Может, таким образом природа помогает смириться с естественным концом. Если бы у меня был выбор, я не хотела бы страдать и пережить то, через что прошла мама. К счастью, Клео по своему статусу не обязана была все это переживать. Смерть — одна из тех немногих областей, в которых животным дарованы привилегии.

Катарина, с лицом мокрым от слез, охотно согласилась, что это верное решение. Филип помог нам в последний раз завернуть Клео в ее одеяльце, чтобы отвезти ее к Злому ветеринару, который, как я теперь понимала, совсем не был злым.

— Ну пора, старушка, — сказал он, втыкая тонкую иголочку ей в бедро. Движение было таким плавным, что Клео даже не вздрогнула. Пока мы прощались с ней, Клео лежала на боку, свернувшись полумесяцем. Вдруг голова ее поникла. Клео ушла.

Ветеринар уложил ее в непрозрачный пластиковый мешок, и мы повезли ее домой, завернув в полотенце.

Филип начал копать яму под кустом волчника, рядом с палисадником. Лопата с глухим, размеренным постукиванием входила в мягкую почву. Глядя на его затылок, я видела, что он очень расстроен. Не так, как герои телепрограмм, те горюют картинно, со слезами, которые в последние годы вошли в моду у представителей обоих полов. Его горе было сдержанным, достойным — именно так и вели себя в трудные минуты мужчины, пока им не внушили, что сдержанность вредна для здоровья.

Мне хотелось подойти сзади, отобрать лопату, обнять — но так было бы только хуже. Мужчинам становится легче, когда они заняты каким-то делом. Кроме того, мне еще нужно было справиться с собственными, совсем никому не нужными слезами.

Мне показалось, что прошло очень много времени, пока Филип остановился и отставил лопату. Мы постояли, глядя в яму. Она, пожалуй, была глубже, чем требовалось, но таков уж мой Филип — человек, который всегда делает для своей семьи все и немного больше. А Клео была неотъемлемой частью этой семьи.

— Вряд ли мы захотим хоронить ее в одеяле, — сказал он.

Он развернул одеяло, и безжизненное тельце Клео выскользнуло из пластикового мешка на землю. Прежде чем опустить ее в яму, Филип наклонился и поцеловал ее в голову.

— Она прожила в этой семье дольше, чем я, — вздохнул он.

Птицы пели реквием, пока, горсть за горстью, земля покрывала ее тело.

Мне приходилось слышать о культурах, представители которых хоронят своих мертвецов в саду. Сейчас я начала понимать, какой в этом смысл. Каждое утро я шла к почтовому ящику и по дороге здоровалась с Клео. Садовник посмотрел на меня с тревогой, когда я попросила не копать слишком глубоко вокруг куста волчника. Нашу драгоценную кошку не следовало беспокоить.

Клео правила нашей семьей в течение почти двадцати четырех лет. Она помогла затянуться ранам, от которых я не чаяла излечиться. Может, ее работа была завершена, исцеление произошло, и теперь нам было по силам обходиться без нее. Если не считать того, что ее уход сам по себе был горем. Я вдруг стала понимать древних египтян, которые в знак траура сбривали себе брови, если в семье умирала кошка.

Нас все время спрашивали, когда мы заведем новую кошку. Люди говорили так, как будто одна кошка неизбежно тянула за собой другую. Подруга вытащила меня в зоомагазин. Мы смотрели на котят, копошившихся в вольере, в основном пестрых и полосатых. Очаровательные. Одни, играя, катались, сцепившись в пушистые шары. Другие дремали. Прелестные, просто прелестные. Маленький серый котенок карабкался по проволочной сетке, цепляясь лапками и поднимаясь все выше. У клетки собралась группа покупателей, с умилением на лицах, будто на портретах да Винчи. Среди них я увидела взъерошенного, неопрятного мужчину, которого еще раньше заметила на улице. Выражение лица у него было таким злобным, что люди сворачивали в стороны, стараясь с ним не столкнуться. И вдруг агрессия, которая расходилась от него волнами, начала таять: он увидел котенка. Небритая челюсть дрогнула, на лице показалась улыбка. Опершись на проволочную стенку, он наблюдал за ними с самым добродушным видом. Сейчас он следил за серым малышом, который как раз сообразил, что спуститься вниз с верхотуры будет куда сложнее. Зверек беспокойно посмотрел вниз, на пол, потом вверх. Дальше вверх ходу не было. Выбора не оставалось. Котенок исполнил что-то вроде кувырка назад и благополучно приземлился на пол клетки. Мужчина расхохотался. Возможно, котенок напомнил ему его самого, устремляющегося в небеса, но лишь затем, чтобы опять шлепнуться на землю.

— Может, возьмем одного домой? — обратился мальчик-подросток к своей матери. Он тоже не мог отвести глаз от котят. Если сумеет уговорить маму взять котенка, на долю того выпадет благородная миссия. Мальчик был умственно отсталым.

Печальная женщина указала пальцем на симпатичную пятнистую кошечку. Может, ее дом пуст и с нетерпением ждет, когда его пола коснутся подушечки бархатных лапок.

У каждого котенка в вольере было свое предназначение, им предстояло излечивать разбитые сердца, обучать людей истинной природе любви. Не было среди них ни одного, кого бы мне не хотелось прижать к груди, согреть, приласкать. Но в тот день я не собралась брать себе котенка.

Кошки — не какие-то предметы, которые можно «брать» или «заводить». Кошки появляются в человеческой жизни, когда они необходимы и с определенной целью, которая на первый взгляд может быть незаметна и непонятна. Я определенно не собиралась заводить котенка сразу после смерти Сэма. По крайней мере, мне так казалось. Жизнь — штука противоречивая. Иногда то, чего, как нам кажется, мы совсем не хотим, оказывается именно тем, что нам больше всего нужно. Клео, такая уютная, непоседливая, несносная, ласковая, оказалась как раз тем, в чем нуждалась наша семья. Она вырвала нас из бездны горя и скорби, напомнила о том, как радостно жить и дышать. Она научила нас раскрепощаться, смеяться и быть собранными, когда это необходимо.

Хранительница нашего очага, Клео внимательно следила за каждым этапом нашего долгого путешествия. Она оставалась с нами до тех пор, пока мы в ней нуждались: на десять, а то и двадцать лет больше, чем предполагала. Не знаю, кто нам ее послал — Сэм или древняя египетская богиня-кошка, — но она, не скупясь, отдавала нам свою целительную силу, делилась ею с такой щедростью, которой даже трудно требовать от кого бы то ни было.

Как только к нам начала робко возвращаться вера в жизнь, в ней стали происходить настоящие чудеса. Изумительные люди, такие как Джинни, Джейсон, Энн Мэри и Филип, появлялись точно в нужное время. Клео контролировала каждую встречу, каждое знакомство.

Иногда даже создавалось впечатление, что она их каким-то образом и организует. Я навсегда сохраню благодарность всем тем, кто помог нам прийти в себя и восстановиться после потери Сэма. Я, впрочем, до сих пор не могу сказать с уверенностью, что мы восстановились окончательно. Мы изменились, выросли, повзрослели. Но Сэм, его жизнь и смерть, всегда останется неотъемлемой нашей частью.

Гнев постепенно уступил место пониманию и прощению, а спустя много лет я с огромным облегчением узнала, что Сэм умирал не в одиночестве и не страдал от боли. Я, в конце концов, узнала, что Супермен — это не выдуманный, а реальный персонаж. Это тот герой, который останавливается, увидев, что произошло несчастье, и помогает жертвам как может. Для нас Суперменом оказался человек по имени Артур Джадсон.

На протяжении многих лет я не хотела возвращаться на веллингтонский зигзаг. Джинни, с характерной для нее чуткостью, понимала это и никогда не настаивала. Мы с ней встречались в Австралии или других районах Новой Зеландии, да везде, где есть приличный совиньон. Но любопытство в конце концов взяло верх, и я собралась в путь. Взятая напрокат машина ползла вверх по холму к Вейдстауну, а я собиралась с духом, готовясь к душераздирающим сценам узнавания. Вот первый поворот, потом второй. За ним, как и раньше, небольшой общественный сквер, даже мини-парк, с видом на гавань. Когда-то мне хотелось установить здесь памятник Сэму, скульптуру в память о нем, но в бетоне и нержавеющей стали нет тепла. Бывают и лучшие способы увековечить память о потерянном ребенке.

Дорога выпрямилась, сузилась и круче пошла вверх, приближаясь к пешеходному мостику — он все так же висел над автострадой, выгнувшись дугой. Сбросив скорость, я жадно всматривалась в знакомые места, охваченная возбуждением. Вот деревянная лестница, вот тротуар и то место, где много лет назад Сэм оглянулся на брата и сказал: «Тихо ты». Вот шершавый асфальт на том месте, где растеклось пятно крови. У меня сжалось сердце. Зачем только я решила еще раз заново пережить все это?

С тех пор, как мы уехали, улица наша будто помолодела: дома были ярче покрашены, сады — лучше ухожены. В конце дороги я остановилась ошеломленная: зигзаг исчез. Джинни как-то упоминала, что соседи вскладчину наняли бульдозер и тот проложил прямой путь с удобным доступом к каждому дому, но я и представить не могла, что перемены настолько разительны. Старого зигзага с его поворотами и извилинами не было в помине. Вместо него с холма во весь опор неслась вниз самая настоящая асфальтированная дорога. Я стояла на самом верху бывшего зигзага, теперешней дороги, глядя вниз на город. Там появилось множество современных многоэтаэжных административных зданий. С юга налетал свирепый ветер.

— Как насчет шипучки, дорогая? — раздался знакомый голос. Мы с Джинни крепко обнялись. Морщинки в уголках глаз и несколько седых волосков только придали выразительности ее красоте. Леопардовые лосины и причудливые серьги уступили место струящейся юбке и шелковой блузе, в которых было бы не стыдно пройтись и по улицам Милана.

Вместе мы не спеша спустились по дороге — раньше это был бы один зиг и еще один заг — до дома Джинни. Я старалась не смотреть в ту сторону, где когда-то было наше бунгало. Боялась, что этот взгляд может выпустить на волю целую армию демонов. Буйных джунглей, окружавших когда-то дом Десильва, уже не было, но дом выглядел все таким же безмятежным и спокойным. Хлопнула пробка от шампанского, а Джинни тем временем рассказывала, что они с Риком пытались присмотреть квартиру в городе, но ни одна не могла сравниться с этим домом, который казался им самым удобным и красивым. Да и вид отсюда был удивительный.

Кивнув, я осмотрелась. Вкус Джинни претерпел изменения, шик восьмидесятых сменился европейской строгостью. Их с Риком, продолжала Джинни, местные жители причисляют к элите — как-никак, они прожили здесь больше тридцати лет. Батлеры переехали лет десять назад. Миссис Соммервиль переселилась в небесную учительскую.

— А как наш старый дом? — осторожно поинтересовалась я.

— Там недолгое время жил один футболист со своей девушкой, — сказала Джинни. — Потом кто-то начал его перестраивать, да не довел дело до конца, так дом и стоит на том же месте. Да ты сама взгляни. У нас сверху его отлично видно, помнишь?

Следом за ней я нерешительно поднималась по лестнице, успокаивая себя тем, что, если упаду, Джинни сумеет оказать помощь, как никто другой. Она отдернула штору и подтолкнула меня к окну. Я с трудом узнала наш старый домик. Палисадника, тропинки к дому, грядки с незабудками не осталось и в помине.

Это место, как и яма, которую рыли мальчишки, было забетонировано и превращено в ровную площадку достаточного размера, чтобы вместить два легковых автомобиля. Разумно, конечно. Живущим там больше не придется тащиться с тяжелыми сумками по раскисшей от дождей глинистой тропинке. Темные панели перекрасили в белый цвет, закрасив заодно и «тюдоровские» балки, некогда придававшие постройке своеобразие и «характер». Кто-то извел ведра белой краски, решив таким образом изгнать из дома призраки прошлого. Дом стал более конкретным, прозаичным. Окно спальни Роба, на карнизе которого так любила дремать Клео, осталось таким же, крыша высилась под тем же углом, но это был уже не наш дом. Как зигзаг и многое другое в округе, он отошел в мир иной.

Я долго внутренне готовилась к этой поездке, опасаясь встречи с прошлым. Только вышло все не так: глядя из окна Джинни вниз на наш дом, я ощутила то, чего никак не ожидала, — облегчение и умиротворение. Круг замкнулся, цикл был завершен. Наша жизнь на зигзаге поблекла, выцвела, точно старая фотография. Остались только воспоминания. Единственным, что действительно имело значение, была наша теперешняя жизнь.

Даже после смерти Клео продолжала напоминать нам о своем присутствии. Черные волоски — их ни с чем невозможно было спутать — по-прежнему были повсюду у нас на одежде и постельном белье. В морозильной камере лежали сверточки с замороженным кошачьим кормом. Вытащив из подвала отвергнутую Клео кошачью лежанку, я решила позвонить Робу. Разумеется, линия оказалась занята.

— Ты мне дозванивался? — спросила я.

— Нет, я разговаривал кое с кем.

— Это с кем же?

— С Шантель. Она вернулась в Австралию.

— О, это замечательно. Со своим молодым человеком?

— Она с ним рассталась.

После смерти Дэниела дружба Роба и Шантель окрепла. Гибель Сэма настолько до сих пор помнилась Робу, что он оказался способен понять боль девушки. Отныне оба они принадлежали к не имеющему имени объединению тех, кто лишился своих братьев. Они с год пожили вместе, потом решили пожениться и начали обсуждать, каким бы котенком им пополнить свое хозяйство. Поиски велись через Интернет. Может, выбрать британскую короткошерстную? Или даже сиамскую?

Как-то они гостили с ночевкой у Труди, тетушки Шантель, той самой, что познакомила их почти десять лет назад. Бирманская кошка Труди настояла на том, чтобы спать с ними в одной кровати.

— Ни за что не заведу породистого котенка, этот вариант не рассматривается, — заявил после этого Роб. — Эта кошка всю ночь со мной говорила, требуя, чтобы я освободил ее кровать.

— Господи, да что ж такое у тебя происходит с кошками? — изумилась я.

— Не знаю. Но думаю, что это передала мне Клео.

Я улыбнулась, вспомнив, как шестилетний Роб не спускал с рук только что появившегося у нас котенка, как Клео помогла ему в первый раз провести ночь в своей комнате без Сэма, как «разговаривала» с ним во сне или в мечтах, как помогала найти друзей. Проведя с нашим семейством без малого четверть века, кошачья богиня Клео занимала почетное место на бесчисленных деньрожденных вечеринках и выхаживала Роба в тяжкое время болезни. Даже сейчас, покоясь под кустом волчника, Клео продолжала присматривать за нами.

Если они с Шантель все же решат завести кошку, сказал мне Роб, это будет обычная беспородная «дворняжка». Но я нисколько не удивлюсь, если в ней окажется хоть волосок от абиссинки.