Клео. Как одна кошка спасла целую семью

26 Ведьмина кошка

Много ли вариантов у женщины с разбитым сердцем? Ничего ей не остается, разве что стать ведьмой. Ведьмы умеют отгонять от себя проклятия. Они могут обеспечить себе удачу. Вообще, у ведьмовства большие возможности. Клео, с ее способностью почти одновременно появляться на крыше и у зажженного камина, была бы образцовой ведьминой кошкой, особенно если учесть подходящую окраску.

Помещение кажется красивее, если его украшает своим присутствием кошка. Ее элегантные, вкрадчивые манеры преобразуют беспорядочный набор стульев, сломанных игрушек и тарелок с крошками в храм, посвященный умягчению души. Восседая, подобно богине, на оконном карнизе, бесстрастно созерцает она людей со всеми их пороками и слабостями, людей, которых она благословила своим присутствием. Бедняжки, сколько же ошибок они совершают, отчаянно цепляясь за прошлое и пытаясь повлиять на будущее. Чтобы понять, что все это не нужно, что следует просто жить, им необходима кошка.

Кошачьи уши чутки, они улавливают стук школьного ранца, брошенного на пол в прихожей, слышат, как чертыхается мать семейства, снова обнаружившая в сахарнице муравьев. Ее забавляют люди с их склонностью все драматизировать и преувеличивать. Они не способны вывести ее из душевного равновесия — ну разве что молодые особи, когда они в своем развитии проходят ужасную стадию, пытаясь нарядить ее в кукольное платьице, чепчик и запихнуть в игрушечную колясочку.

Кошачьи лапки отзываются на легчайшие колебания земной тверди. Глаза ее всегда настороже, видят и замечают больше, чем человеческие. Когда кошка спит, глаза ее затянуты третьим веком, полупрозрачным экраном. Благодаря этому ни одно движение от нее не ускользает. Кошка всегда начеку, все примечает, но она достаточно мудра, чтобы не высказывать свое мнение.

Черные кошки приносят удачу, а иногда наоборот — в зависимости от того, по какую сторону Атлантики вы рождены. В Англии, если черная кошка перешла вам дорогу, это к счастью. А в Северной Америке черная кошка — плохая примета.

Когда-то давным-давно черных кошек с их искрящимся мехом и глазами-зеркалами принимали за злых духов. Они сливались с темнотой, а суеверным невеждам этого было достаточно, чтобы считать их олицетворением зла — их принимали за слуг дьявола, а то и за самого дьявола, бродящего ночами по крышам невинных крестьян.

Опять бежать к психотерапевту не было никакого смысла. Она снова насоветует мне свидание, одну ночь с незнакомым мужчиной. Только теперь мы уже знаем, чем это кончается. Я не собираюсь повторять ту же ошибку. Лучше воздержусь от ненужных встреч и постараюсь впредь быть умнее. Я стала превращаться в бледную копию собственной мамы, приобретя привычку рассказывать людям одно и то же по несколько раз. Заметив, что глаза слушателей туманятся, я спохватывалась: «Я уже тебе это говорила?» Особо вежливые утверждали, что слышат мой рассказ в первый раз.

На все вопросы я отвечала, что чувствую себя счастливее некуда. А что? У кошки, например, улыбка вообще никогда не сходит с губ. Я изо всех сил старалась стать самодостаточной ведьмой, которой вообще не нужны никакие мужчины. Слово «компромисс» улетучилось из моего лексикона. Китайский брючный костюм регулярно проветривался, к нашему обоюдному удовольствию. Я прибила на стену аляповатых глиняных уток, я пила вино и пукала, когда мне этого хотелось. По ночам, иногда, когда дети были у своего отца, я врубала стереосистему достаточно громко (так, что соседям было слышно) и танцевала в полуголом виде под Марвина Гэя (и никогда под Эллу и Луи!). Друзья-женщины меня одобряли. Они говорили, что я повышаю свою самооценку.

Высокая самооценка — вещь хорошая, но, честно признаюсь, ее благотворное влияние на жизнь сильно преувеличивают. Хотя ведьма, конечно, в состоянии управляться со своей жизнью, есть у нее неустанный, упорный преследователь: одиночество. Уложив детей, я наливала в бокал вина. Клео спрыгивала на пол и подходила ко мне. Тень ее хвоста, двухметровая извивающаяся змея, плясала на стене. Я водила рукой по ее шерсти, высекая снопы электрических искр. Подхватив ее под животик, я выходила с ней на заднюю веранду. Мы вдвоем сидели под звездами, рассматривая прыщавую луну.

— Никому не суждено тронуть сердце ведьмы, — шептала я, уткнувшись носом в бархатную шубку Клео.

Это не мешало мне нестись к телефону на каждый звонок. Всякий раз это оказывался не он. А с чего бы это быть ему? Он достаточно ясно выразился, когда мы расставались. Сказал, что «не готов», чтобы это ни значило. Если бы люди всегда дожидались, пока будут готовы, в жизни вообще ничего бы никогда не случалось. Жизнь — не ресторан: не получается заказывать блюда из этого меню именно тогда, когда готов к приему пищи. Я вот не была готова потерять Сэма. И не была, кстати, готова распрощаться с Филипом. Слова его резали, как скальпель хирурга, но глаза-то, глаза были печальными и любящими. Хотя я пыталась поверить его словам и принять их, глазам я все равно верила больше. Почему же он ушел?

Мне не хватало его невозмутимости, голоса, теплого, как костер из плавника, его забавного консерватизма в одежде, перебитого носа, кустиков волос в ушах. Кое по чему я скучала особенно сильно, например по его запаху. Хотя Филип довольно редко пользовался лосьоном после бритья, от него всегда пахло, как от рощи кипарисов. Как это вышло, что почти не написано сонетов, воспевающих запах возлюбленного? Робу его тоже недоставало. Филип стал для подростка мужским идеалом, а на поверку оказался фальшивкой, бездушным картонным манекеном. Что я за дурра! И я поклялась себе, что никогда больше не допущу, чтобы какой-то мужчина заставил Роба страдать.

Филип не давал мне покоя. Чем он сейчас занят? Выбросил нас из жизни, как один из своих итальянских пиджаков? Его, наверное, сейчас раздирают на части белокурые глупышки, дантистки и юристки. Если бы мы были не из таких разных миров, пара телефонных звонков — и я получила бы ответы на свои вопросы. Но у нас не было общих друзей. Он с тем же успехом мог улететь на Плутон. Недели текли, сливаясь в месяцы.

Если уж я собираюсь становиться ведьмой, нужно выглядеть соответственно. Я научила Клео сидеть у меня на плече. Первые попытки были суетливыми и болезненными. Но Клео оказалась прилежной ученицей, с чувством равновесия, достойным цирка Дю Солей. Вскоре она научилась выпускать когти ровно настолько, чтобы усидеть на месте, держась за одежду, но при этом не расцарапать мне кожу. Я наслаждалась, глядя, как вытягиваются лица людей, когда я открывала им дверь с черной кошкой на плече. Несмотря на все достижения техники и прочий прогресс, люди остаются существами примитивными. Они по-прежнему верят в ведьм. В недавнем прошлом соседи, дождавшись темноты, подкрались бы, пожалуй, к моему белому штакетнику и оттащили и меня, и кошку на ближайший костер.

— Женщине нужен мужчина, как бабочке глубоководный скафандр, — сказала я Эмме, которая с некоторых пор стала появляться у нас в доме регулярно.

Я познакомилась с ней на книжной ярмарке: мы разговорились в очереди в туалет. Эмма работала в феминистском книжном магазине. Она помогла мне разбить сад трав и познакомила со своими друзьями-женщинами. Их объединяло весьма неодобрительное отношение к мужчинам. Слушая, как они, подогревая себя вином, обсуждают этот биологический вид, я энергично кивала головой. Мужчины — низшие существа, обреченные на вымирание, презренные рабы до мозга костей, до пузыря в штанах.

Хоть я и не собралась так же коротко остричь волосы и обесцветить их до серебристой белизны, как сделала Эмма, ее стиль меня восхищал. Ее цветом был бирюзовый. Только женщина без детей могла посвящать этому столько времени: обследовать сотни магазинов, бутиков, лавочек и рынков и находить такое количество бирюзового барахла — браслетов, шарфиков, даже очков в бирюзовой оправе. В числе ее самых любимых аксессуаров была бирюзовая подвеска с перьями — подарок индейского вождя племени хопи. Вождь чистил ей ауру, жег шалфей, дымом отгоняя злых духов от ее дома, и определил, что ее тотемное животное — пума.

Эмма частенько приносила мне книги из своего магазина: «Почему женщины истекают кровью», «Одноразовый мужчина» и прочее в том же духе. Не измученная материнством, она стала для детей достойной тетушкой. Я завидовала кипучей энергии, с которой она прыгала вместе с Лидией на батуте или гоняла мячик с Робом. Мне было лестно, что Эмма удостаивает нас своим обществом.

Отрадой была для меня шумная, раскованная атмосфера редакции. Постоянная суета, гонка со сдачей очередного материала, коллеги с их вечными подковырками оказались неплохим средством для «заживления» дыр в разбитом сердце. Я была благодарна за то, что ни от кого, даже от Николь, ни разу не услышала:

«А ведь я предупреждала». Шутки по поводу конфетных мальчиком со временем иссякли и прекратились. Меня без долгих слов приняли обратно в стаю. За это я любила их всех.

Хотя я не очень близко знала Тину, у нее обнаружились явные признаки ведьмы, ратующей за расширение возможностей женщин. Однажды она вызвала меня в свой кабинет и предложила подать документы в аспирантуру по журналистике в Кембриджский университет в Англии. Шансов на то, что меня примут, практически не было, но я все же заполнила анкеты, решив, что нужно практиковаться в подаче подобных заявок. В анкете просили указать сферу интересов. Уверенная, что все равно пролечу, я изобрела прикольную тему: «Исследования окружающей среды с духовной точки зрения».

Следующие выходные без детей тянулись как бескрайняя пустыня. Меня обрадовало, когда впереди показался оазис: Эмма пригласила меня к себе в субботу на пиццу с салатом. Спасибо Господу (Ему или Ей, как утверждала Рози) за друзей-женщин, думала я, подруливая к оригинальному Эмминому дому, угнездившемуся среди холмов за пределами городка.

— Привет, как твои дела? — спросила она, открывая дверь.

Эмма была одной из тех немногих людей, с которыми я могла быть честной.

— Хорошо. Не очень… Не знаю… Устала.

Она плеснула мне вина в бокал. Старое доброе австралийское красное вино. Мы ужинали в саду под убаюкивающий перезвон музыкальных подвесок.

— Ты настоящий друг, — говорила я, выскабливая из своей тарелки остатки домашнего лимонного пудинга. — Это просто удивительный подарок: у тебя так здорово, и еда изумительная. Просто волшебно. Я не могу в себя прийти. Мне не пришлось чистить картошку.

— Рада, что тебе понравилось, — блеснула резцами Эмма. Индейский вождь не ошибся. Было в ней что-то от пумы, особенно при вечернем освещении.

Когда я поднялась, чтобы помочь убрать со стола, Эмма взяла меня за руку.

— Сиди, — распорядилась она. — Сегодня — твой вечер. Я знаю, как ты много работаешь, как это трудно одной растить детей. Сегодня я буду за тобой ухаживать.

От этих слов я чуть не растаяла от благодарности. Наконец хоть кто-то понял.

— Что там за звук? — спросила я. — У тебя что, есть еще и декоративный фонтан?

— Я наполняю для тебя ванну, — был ответ.

Ванну?! От меня так плохо пахнет? Я приняла душ перед тем, как выйти из дому.

— Ты говорила как-то, что хорошая ванна лучше всего помогает тебе расслабиться, — пояснила Эмма.

— Да, но это, когда я дома, одна, — пробурчала я.

— Моя понравится тебе больше, чем все домашние, — посулила Эмма. — У меня есть просто необыкновенная французская пена для ванн.

— Это… очень… любезно, — протянула я, а сама подумала: почему бы ей просто не отдать мне флакон с пеной для ванн и не отпустить домой?

— Я приготовила для тебя халат. — На миг Эмма показалась мне еще больше похожей на пуму. — Он там, в ванной.

Я вдруг почему-то покраснела и смутилась. У меня было в жизни немало знакомых женщин, чудесных подруг, с сильным характером, таких как Джинни, которым я бы без колебаний доверила свою жизнь. Мы хохотали и грустили вместе, ругали мужчин и обменивались самыми интимными деталями насчет отправлений наших организмов. Эти женщины помогали мне в радости и горе, они были рядом, когда я тосковала и когда рожала, поддерживали, когда разваливался мой брак, смеялись вместе со мной над несуразностями жизни. Но никогда еще ни одна из них не предлагала мне принять ванну. Тем более с французской пеной.

— Не беспокойся, — улыбнулась Эмма. — Это же твой особенный вечер.

Ну и ладно. В том, чтобы принять ванну, нет никакого криминала. А если откажусь, она еще сочтет меня невоспитанной дурочкой. Эмма очень симпатичная. Она явно старается мне помочь. Мне не хотелось ее обидеть или показаться неблагодарной.

Французы знают толк в пенистых расслабляющих ваннах. Над водой вздымались громадные радужные купола. Вдоль края ванны горели разноцветные свечи. Ситуация пожароопасная. На туалетном столике был аккуратно сложен махровый халат. Я протянула руку, чтобы запереть дверь. Замка не было.

Утопая в пузырьках, я рассматривала рекламный плакат на стене: «Женщины могут все». Может, я как-то неправильно повела себя с Эммой? Надеюсь, я не подавала ей никаких ложных надежд. Она точно знает, что я натуралка. Наивно считать и ее такой же. Она, однако, не афишировала своих пристрастий, никогда не рассказывала о своих романах. Я с уважением относилась к скрытности Эммы. А может, надо было проявить настойчивость, полюбопытствовать? Она как-то однажды упоминала мужчину, говорила о женщинах-друзьях. Но я-то вкладывала в слово «друзья» совсем другой смысл. Может, я стала плохо понимать родной язык. Если я говорила, что люблю женщин, мне не казалось, что нужно непременно уточнять: «Но не в этом смысле». За дверью, которую я постаралась прикрыть как можно плотнее, раздались какие-то странные звуки.

— Это пение китов, — крикнула Эмма. — Оно несет обращение на подсознательном уровне.

— Да? — беззаботно отозвалась я. — В каком смысле?

— На песню китов наложена запись, которую обычное ухо не слышит. Это обращение воздействует на наши взгляды, меняет образ мыслей.

Неожиданно встревожившись, я вытянула шею из мыльной воды, пытаясь уловить скрытое сообщение за переливчатыми голосами китов. Там явно слышалось какое-то бормотание. Уж не пытается ли Эмма промыть мне мозги и втянуть в какую-то религиозную секту?

— И о чем оно? — крикнула я, стараясь скрыть беспокойство.

— Ну, расслабься, выбрось все из головы, все такое.

Если когда-нибудь у меня будет хор и на прослушивание явится кит — белуха, финвал или кашалот, неважно, — я его не приму. Эти твари напрочь лишены музыкального слуха. Я нырнула в пузыри и попыталась расслабиться.

— Тебе не холодно? — спросила Эмма, врываясь в ванную и так приблизив свое лицо к моему, что я почувствовала запах чеснока.

— Нет, спасибо. — И я погрузилась в пузыри как можно глубже, стараясь не захлебнуться. — Все прекрасно. Я думаю…

— Что? — спросила Эмма. Ее лицо, подобно солнцу, восходило над краем ванны.

— Мне кажется, пора вылезать.

— Ох, а как же массаж? — вскрикнула Эмма, запуская длинные, умелые пальцы мне в шею.

Массаж?! Неохотно, скрючившись, я принимала этот знак ее внимания, словно собака, которую хозяева решили вымыть. Эмма жарко и громко дышала мне в самое ухо. От ее резких духов, определенно мужских (лосьон после бритья?), меня слегка замутило.

В голове молнией пронеслись картины жизни в увитом розами особняке с отлично сложенной женщиной и ее бирюзовой коллекцией. Когда я ходила в школу, у нас были две такие училки. Чтобы избежать сплетен, они ездили в школу каждая на своей машине, но все и так всё знали. Рассказывали, что они завещали похоронить их вместе.

Теоретически я допускала, что такая возможность существует. Жизнь с Эммой помогла бы избежать тех жестоких обид, которые наносят нам мужчины. Нет тестостерона — нет связанных с ним неприятностей, нет (почти наверняка) соревнования с блондинистыми дантистками, зато есть море любви и нежности, которую так любят все женщины. Объятия, поглаживания… все довольно похоже на то, что можно получить от кошки. Мне нравилась Эмма. Проблема была только одна. Я ее не любила. Не в этом смысле.

Когда Эмма взяла мое лицо в руки, повернула к себе и прижалась мокрыми губами к моим, я мгновенно поняла: это не мое.

Прошло полгода с нашей последней встречи с Филипом. Я его забыла, по крайней мере, успешно притворялась, что это так. Зачем мне этот мужчина, когда я еле управляюсь с детьми и работой, на которой, кстати, я постепенно становилась авторитетом в «женских вопросах». Эмма познакомила меня с местной колдуньей, которая согласилась нанести визит в редакцию и дать интервью насчет духовного начала у женщин. Оказывается, ведьмам нужна известность не меньше, чем всем остальным. Если не считать хрустальных подвесок, позвякивающих на шее, да лейкопластырей на шишковатых пальцах ног, выглядывающих из сандалий «Биркеншток», она ничем не отличалась от любой пожилой женщины из тех, с кем мы регулярно сталкивались тележками в супермаркетах. Мы разулыбались друг другу. Мне было интересно, заметит ли она скрытый во мне потенциал ведьмы. Потом она меня удивила, спросив, есть ли у меня дома животные. Когда я рассказала о Клео, она резко наклонилась ко мне, так что хрусталики забряцали.

— Черные кошки ведьмам хорошо знакомы, — сказала она. — Через черных кошек часто является дух, он держится рядом с ведьмой и помогает ей, на нематериальном уровне, разумеется.

— Вы хотите сказать, что Клео, возможно, помогает моим мечтам сбываться? — спросила я.

Ведьма рассмеялась — это было не скрипучее хихиканье. Обычный смех обычной старушки.

— Если очень упростить, думаю, так оно и есть, — ответила она.

Разговор был прерван стуком в дверь. Тина — это была она — окинула ведьму профессиональным взглядом журналиста. По одному этому взгляду я поняла: ей достаточно исходных данных, чтобы накропать материал на тысячу слов.

— Извините, что помешала, — обратилась она к нам. — Но там внизу какой-то человек, он хочет тебя видеть. Просил передать, что пришел Дастин.