Клео. Как одна кошка спасла целую семью

20 Открытость

Считается, что кошки-матери спокойно расстаются с котятами, если одного-двух им оставить. Она спокойна и довольна, кормит и воспитывает оставшихся детей. Но если отнять у нее весь выводок, кошка тревожится. Она все время зовет детей и повсюду их ищет: в шкафах, под кроватями. Она отказывается от пищи. Шубка теряет блеск. Кроме того, она непрерывно горестно мяукает.

Дом опустел и по ночам стал похож на безмолвную пещеру: дети не вздыхали, не ворочались в своих кроватях. Я сходила с ума от беспокойства: мне казалось, что Роб не справится с домашним заданием по английскому языку, что Стив не справится с уходом за Лидией. В свои два с половиной года она была весьма решительной и совсем безответственной. Клео тоже скучала без них. Она таскала в зубах носки и спала на детских кроватях.

Я постоянно придумывала поводы повидать детей в неделю Стива — то забирала Лидию из детской группы, то отвозила Роба на занятия «Морских скаутов». Оставшись одна, старалась занять себя хоть чем-нибудь, в сотый раз прибиралась на полках в ванной, снова и снова переписывала статьи, но отвлечься, переключить мысли никак не удавалось. Мое воображение работало, как гигантский телескоп, улавливавший любое движение: внимателен ли Роб, смотрит ли он по сторонам, когда бежит к школьному автобусу? не подхватила ли Лидия какой-нибудь вирус? Я была рядом с ними постоянно — интересно, замечают ли они мое присутствие?

С фотографии на каминной полке на меня смотрел Сэм. Он улыбался весело и хитро. Та женщина на «форде-эскорт», думала я. Она запомнила его другим. Сейчас я соглашалась с тем, что ее вины в произошедшем нет. Задавала себе вопрос, что бы сделала я на ее месте. Переехала в другую страну, постаралась стать другим человеком и забыть обо всем. Однажды вечером, забирая Роба с занятий «Морских скаутов», я задавила кошку. Все произошло в считаные секунды. Белый мех, мелькнувший в свете фар, удар и глухой стук, когда колесо давило кость. У меня не было ни малейшего шанса затормозить. Та женщина, должно быть, чувствовала то же самое. Я остановила машину. От шока и угрызений совести меня даже мутило. Зверек был раздавлен, жизни в нем не осталось. Я всего лишь переехала кошку и долго не могла прийти в себя. Убить ребенка — насколько же это должно быть страшнее. Бесконечно страшнее.

Иногда я казалась сама себе кошкой, обреченной так или иначе лишиться всех своих детей. Упиваться жалостью к самой себе я никогда не любила. Утомительно, да и просто недостойно. Я начала искать способы не думать на эту тему. Например, встречаться с родителями, пережившими потерю детей, беседовать с людьми, чье горе, возможно, свежее, острее моего. Несколько раз мне удалось немного облегчить их страдания, подбодрить, а моя собственная боль уступала место чувству, что я делаю хоть что-то стоящее. За последние пять лет я много узнала о скорби и страданиях. Каждый человек переживает горе по-своему, и все же страдающего никто не поймет лучше, чем тот, кто сам пережил нечто подобное.

На столике у психотерапевта стояла коробка с бумажными носовыми платками. Слезы были по ее части. Не желая, чтобы она приняла меня за очередную плаксу, я твердо решила, что мои глаза останутся сухими.

— Вам необходимо начать все с начала, — говорила она, скрестив длинные ноги и глядя на меня сквозь очки в оправе цвета лососины. — Найти что-то, что поможет вам поднять самооценку.

Я, конечно, не плакала, но организму отчаянно требовалось выпустить влагу хоть в каком-то виде. У меня неудержимо полило из носа. Я с вожделением поглядывала на платки, но взять один означало бы признаться в собственной слабости. Пришлось терпеть и время от времени громко шмыгать.

— Знаете, что может поднять вам настроение? — спросила она, поворачиваясь в глубоком кресле, поставленном в аккурат под репродукцией Ротко[9] в пастельных желто-розовых тонах. Видимо, картина своими нежными красками должна была умиротворять нервных клиентов и поднимать настроение — по крайней мере, тем, кто не знал, что бедняга Ротко всю жизнь страдал депрессией и наложил на себя руки. — Свидание на одну ночь.

Ее слова пересекли комнату и взорвались у меня в ушах, как торпеды. Мама (правда, учитывая количество ее собственных сексуальных неудач, стоило бы, наверное, поменьше обращать внимания на ее поучения) с детства внушала мне, что мое тело — это храм и за всю жизнь я имею право впустить в него только одного, пусть неказистого и унылого, зато надежного поклонника. Я чувствовала себя виноватой в том, что с полдюжины кровожадных волков в овечьих шкурах, облизываясь, увивались-таки вокруг неприкосновенного лакомого кусочка. Считаные жалкие бедолаги были допущены до проверки и по нескольку недель подвергались тщательным, но при этом (как оказалось) совершенно необъективным отборочным испытаниям и лишь после этого узнавали, что никому из них нельзя и близко подходить к священному алтарю.

— Вы хотите сказать, найти мужчину, с которым у меня нет ничего общего, но который мне нравится, а потом с ним переспать просто из-за этого?

Психотерапевт кивнула. Она явно ненормальная. Хочет, чтобы я умерла от чувства вины.

— Это хороший, здоровый способ встряхнуться и начать новую жизнь, — повторила она.

— А как же дети? — усомнилась я.

— А им знать совсем не обязательно, — улыбнулась она. — К ним это не имеет никакого отношения. Устройте все в выходные, пока они у вашего бывшего.

Устроить это? Люди устраивают свидания на одну ночь? Она попросила меня набросать список возможных жертв. Знакомые мужики у меня были только на работе. Отпадает. Журналисты-мужчины вообще не умеют держать язык за зубами. Мне вовсе не улыбалось, что по редакции пойдут слухи обо мне и ком-то из коллег. Пару раз у нас дома неожиданно объявлялись мужья моих подруг и заботливо предлагали свою помощь, но это было бы предательством, а я не собираюсь предавать друзей. Листок так и остался чистым, список на нем не появится.

— Желаю удачи, — мило улыбнулась психотерапевт, когда я дрожащей рукой вывела свою подпись на чеке. — И запомните, вам нужно открыться.

Возможность привести ее совет в исполнение подвернулась через несколько недель, когда старая приятельница на благотворительном обеде познакомила меня с Найджелом, недавно разведенным бизнесменом. Я читала в нашей газете про то, чем занимается Найджел. Его корпорация напоминала великана с необузданным аппетитом, маниакально пожирающего маленькие компании. Незнакомый тип, к тому же, наверное, не семи пядей во лбу, а говорить может только о деньгах. Но к этому времени у меня уже появился изрядный опыт интервью с незнакомцами. Я убеждала себя, что смогу, если потребуется, разговорить даже домового паука и обнаружу в его характере интересные черты. Подружка уверяла, что Найджел классный и вообще он — то, что надо. Я не совсем поняла, что она имела в виду. У меня тысячу лет не было свиданий.

Наверное, правила давно поменялись. Сказать по правде, тогда, в глубоком прошлом, правило было только одно: не позволяй ему слишком многого, пока он хотя бы не намекнет, что хочет — или может захотеть — на тебе жениться. За годы, проведенные в захолустье, свидания, кажется, превратились в безумную помесь скотоводства с шопингом в супермаркете.

В вечер встречи с Найджелом я нервничала так, что руки ходили ходуном. Ноги тряслись и подгибались в коленках, и я опасалась, что не продержусь и не сумею дойти до цели свидания на одну ночь, если только я все правильно понимаю и встреча вообще будет развиваться именно так.

Чувствуя мою нервозность, Клео взяла на себя роль гостеприимной хозяйки: изящно закрутив хвост, вышла навстречу Найджелу и потерлась о его ноги. Кавалер оказался очень высоким, величественным, с рыжеватыми усами. Я напряглась, поскольку не была уверена, что растительность на лице входит в мой сценарий свидания на одну ночь, однако в голове эхом отозвался голос психотерапевта: «Нужно открыться!»

— Кошка! — Брови Найджела взлетели, как графики фондовой биржи. — У меня вообще-то аллергия.

Извинившись, я заперла Клео в спальне, а Найджел тем временем неловко присел на краешек дивана. Я налила ему бокал посредственного белого вина — единственного, какое смогла отыскать в буфете.

— Я люблю собак, — сообщил гость, рассеянно стряхивая с диванного подлокотника кошачьи волоски, реальные и воображаемые.

— Я тоже, — ответила я, стараясь исправить положение. — По крайней мере, теоретически. У нас была чудесная псина, золотой ретривер, но сейчас она переехала жить к моей маме. Она уже совсем старенькая. В смысле, собака.

— Собаки более непосредственны, — добавил Найджел. — Я как-то споткнулся о кошку и сломал себе лодыжку.

— Какой ужас! — Я старалась не улыбаться, представляя себе, как напыщенный Найджел летит кувырком, наступив на кошечку. Тут я заметила краем глаза, что дверь бесшумно приоткрывается. В дверном проеме появилась четвероногая тень. Мне всегда казалось, что Клео наделена врожденным талантом открывать двери — она легко справлялась с любой преградой с первого раза, когда, еще в Веллингтоне, котенком оказалась закрыта в ванной.

Осмотревшись, она, улыбаясь, как Чеширский кот, устремилась к Найджелу и в мгновение ока вспрыгнула ему на колени, сбросив на ковер бокал с вином. Найджел вскочил и принялся отряхивать брюки. Я пыталась его успокоить: брюки остались сухими, только на полу небольшое пятно от вина, вот и все. Он снова уселся, скрестил длинные ноги.

— По-моему, ты ей понравился, — сказала я, глядя, как Клео вьется и только что в узел не завязывается вокруг шеи напрягшегося гостя. — Ой, прости, я забыла про аллергию. Сейчас… Давай-ка ее сюда.

— Да нет, ничего, — пробормотал Найджел, вынимая из кармана носовой платок. — Мне вполне удобно. Может, она почуяла, что от меня пахнет Рексом. Это мой доберман. Очень сильная, непосредственная собака.

— Да, — ответила я, теряясь в догадках, удастся ли нам продвинуться в сторону чего-то хоть отдаленно напоминающего разговор. — Да, собаки такие… непосредственные.

— В этом смысле собаки больше похожи на мужчин, — бросил реплику Найджел. — Тогда как кошки скорее напоминают женщин, не находишь? Ты могла бы написать об этом книгу.

Внезапно лицо Найджела стало темно-пурпурным, приобретя цвет австралийского шираза,[10] глаза выкатились из орбит и обратились к потолку. На миг — ужасный миг! — я решила, что это аллергическая реакция, такая сильная, что он не может дышать. Нужно немедленно вызывать «скорую помощь»!

Найджел воздел руки к небу, будто проповедник. Губы его искривились от отвращения.

— Твоя кошка, — прохрипел он, — только что… меня… описала.

Когда позвонила мама, я не стала посвящать ее в историю о свидании на одну ночь. Это было неуместно в любом случае. Голос у мамы был усталый и огорченный. Прогулки с Ратой становились для нее затруднительны. В прошлые выходные они спустились вниз под горку, к пляжу, а на обратном пути собака не смогла преодолеть подъем. Мама сказала, что ей пришлось нести Рату в гору на руках. Рата — зверюга не мелкая. Как маме удалось ее поднять — для меня загадка. Ветеринар поставил диагноз: эмфизема.

На работе утром в понедельник Николь попросила сделать ей огромное одолжение. Ее сосед по съемной квартире через пару недель женится. Они с невестой оба из Штатов, и здесь у них недостаточно знакомых, чтобы достойно отметить такое событие, гостей набирается совсем мало.

— Прошу тебя, приходи, умоляю! — приставала она. — Побудь хоть часик, больше никто не просит, просто для того, чтобы комната казалась полнее.

Ее убежденность в том, что я способна заполнить собой полупустое помещение, не показалась мне лестной. И вообще мне совсем не улыбалась перспектива единолично изображать массовку. Но обе мы знали, что в этот пятничный вечер мне больше некуда пойти и нечем заняться, ну разве что поиграть в конструктор «Лего», пока дети у своего отца.

— Умоляааааю!

Церемонию молодые задумали совершить на закате, на ступенях городского музея. Солнце нерешительно топталось над горизонтом, как социофоб, когда я припарковала машину и стала карабкаться на холм, к музею. Подняв глаза, я издали увидела новобрачных. Невеста была настоящая Барби. А ее избранник выглядел как Кен. Но мое внимание привлек другой мужчина. Он был весьма привлекателен. Точнее, необыкновенно хорош собой. Не просто смазливый молодчик с рекламы лосьона после бритья, а одухотворенный, умопомрачительный — такими бывают только греческие боги. Или геи.

Разумеется, гей, думала я, любуясь копной ухоженных волос над высоким загорелым лбом и широкими плечами, которые выгодно подчеркивал костюм превосходного покроя. Или женат. А если нет, то наверняка имеется девушка.

Назвать это любовью с первого взгляда было бы преувеличением. Страсть с первого взгляда — так точнее. А когда на его очках полыхнуло солнце и я рассмотрела ярко-синие глаза, меня захлестнуло другое чувство, не такое плотское, но при этом даже более мощное — чувство узнавания. Хотя мы не встречались раньше в этой жизни, но почти наверняка знали друг друга в предыдущих наших существованиях. Да, он был незнакомцем, а мне вот казалось, что я его знаю глубоко, досконально.

Прием по случаю бракосочетания состоялся в доме сэра Эдмунда Хиллари.[11] Кажется, кто-то из коллег жениха оказался родственником знаменитого альпиниста. Сэра Эда дома не было, он, как всегда, совершал какие-то подвиги на другом конце земного шара, однако гостеприимно предоставил свой дом для свадебного приема. Непритязательный, скромный дом, такой же, наверное, как и его хозяин. Стены были приятного желтого цвета, внутреннее убранство отличали хороший вкус и чувство меры. Здесь не было ничего случайного, каждая картина, даже каждый коврик ручной работы явно хранили истории, значимые для владельца.

К тому времени, когда лучший в мире гей/женатый/ имеющий девушку мужчина подошел и представился (Филип с одним «п»), я уж и думать о нем забыла. Слишком хорош, чтобы быть реальным. Узнав, почему он так атлетически сложен (недавно демобилизовался после восьми лет армейской службы) и чем собирается заниматься (хочет попробовать себя в банковском деле), я поняла, что у нас не может быть будущего. Чтобы добить меня окончательно, он доверительно сообщил мне свой возраст. Двадцать шесть. Практически дитя, на восемь лет моложе меня. Не был женат, не разводился, детей тоже нет — он показался мне выходцем из другого мира (может, все-таки гей?). Я ему практически в матери годилась. И все равно, как же он был хорош, а главное, свободен от этих кошмарных комплексов, обременявших практически каждое знакомое мне существо мужского пола. А ведь я не забыла совет дамы-мозгоправа. Если выпить побольше вина и потом не проболтаться ни одной живой душе и если он сойдет с ума настолько, что обратит на меня внимание… Словом, это идеальный кандидат для свидания на одну ночь.

Я не особо часто выбираюсь из дома по вечерам, сказала я ему, но регулярно хожу обедать. Я написала на бумажной салфетке свой рабочий телефон и дала ему. Мне показалось, что все это его ошарашило. Хотя с чего бы! Я ведь рада буду роли мамочки-советчицы, «жилетки», в которую может поплакать бедный мальчик. Или пусть мы будем просто друзьями. Я старалась быть ОТКРЫТОЙ.

На следующий день на службе я не сводила глаз с телефона. Никто не позвонил, не считая разгневанного читателя, да еще одного психа — этот постоянно названивал и тяжело дышал в трубку. На другой день тоже ничего существенного, и на следующей неделе тоже. Настала третья неделя, и я успела уже напрочь забыть про Филипа с одним «п», так что, когда он все же объявился, пришлось напоминать мне, кто он такой и как мы познакомились на свадьбе.

— О господи, объявился тот парень из армии и банка, — вздохнула я, поговорив и положив трубку.

— Может, хочет посоветоваться, как найти ближайший детский сад, — предположила Николь.

— Он пригласил меня на спектакль.

— На детский утренник?

— Нет, на настоящий спектакль. Театральный обед или обеденный театр, что-то в этом роде.

— Хочу тебя предостеречь, — протянула Николь, нацелившись на меня авторучкой, — помимо разницы в возрасте…

— Не нужно предостережений. Ему просто не с кем поболтать.

— Он для тебя слишком консервативен.

Всего несколько раз в моей жизни, в особо важные ее моменты, раздавались тревожные звоночки, и это приводило к непредсказуемым последствиям. Один раз это было в начальной школе, когда строгая учительница рисования и лепки грозно предупредила: каждого, кто осмелится хоть пальцем тронуть ее сырую гончарную глину, ждут такие неприятности, что он и представить себе не может. Другой раз, в университете, преподаватель в недвусмысленных выражения дал мне понять, что у меня нет никаких шансов добиться успеха на поприще журналистики. Я слушала Николь, а по спине бежали колючие мурашки — ощущение, которое ни с чем не спутаешь. Я отлично понимала, что означает оно то же, что и в первые два раза: «Значит, вот так ты считаешь, да? Что ж, мы еще посмотрим, кто окажется прав».

В тот день после работы я обежала часть города, знаменитую ночными клубами и магазинами секонд-хенд, и подобрала превосходный наряд, чтобы произвести впечатление на консервативного молодого банкира: китайский брючный костюм из черного шелка, украшенный красочной вышивкой. Костюмчик был просто закачаешься.