Клео. Как одна кошка спасла целую семью

29 Отсутствие

Мой привычный страх перед полетами на сей раз был вытеснен новым психозом: я тревожилась за кошку в багаже. Как там Клео, вдруг замерзла? Что, если ее переноску поставили по соседству с каким-нибудь питбулем, не обученным сдерживать злобу? Уши у меня буквально стояли торчком, готовые отреагировать даже на самое тихое мяуканье из хвостового отсека самолета. Две стюардессы знакомили пассажиров с аварийно-спасательным оборудованием, жестикулируя не хуже кордебалета из «Присциллы, королевы пустыни»:[20] «Когда сверху на вас вывалится кислородная маска, похлопайте ресницами, покрутите эту пластиковую трубочку и повертите бедрами!» Грохот тележек, детский плач и постоянные объявления пилота уничтожили всякую надежду, что я сумею расслышать крики Клео о помощи.

Я старалась не нервничать. Может оказаться, что она вообще летит в другом самолете. Нас предупредили, что она может прибыть на сутки позже нас.

Будто гигантская чечевичная лепешка, расстилался под нами выжженный континент. Когда мы совершали посадку в Мельбурне, моторы жалобно взвыли. Я мгновенно переходила от страха к восторгу и обратно. Пока мы усаживались в такси, я пробовала на вкус сухой воздух, рассматривала бескрайнее синее небо. Словно я смотрела на Австралию через лупу, все было какое-то преувеличенное, яркое, ослепительное. Я надеялась, что на ее выжженных просторах нам удастся как-нибудь потихоньку устроить свою жизнь.

Девчонки отнеслись к переезду без всякого энтузиазма, почти как осужденные, которых полтораста лет назад высылали туда на каторжные работы. В отличие от британской пенитенциарной системы, мы не стали прибегать к насилию и пытались изыскать собственные способы убеждения. Короче говоря, мы попросту пошли на подкуп. Торговались нещадно, так что Катарина, клянчившая вначале кенгуровую ферму, удовольствовалась домиком Барби с лифтом на батарейках. Лидия пока еще не выдвинула окончательных требований, на данном этапе она настаивала, чтобы в новую школу ее возили в конном экипаже. Она видела, как на таких возят туристов по центру города («Та, где еще у лошадки пучок красных перьев на голове»).

Такси остановилось около нашего съемного дома в Малверне, утопающем в зелени пригороде. Я продолжала беспокоиться о кошке. Бедная старушка Клео. Страдает в какой-то немыслимой транзитной тюрьме для животных. Может, нужно было согласиться на предложение Рози и оставить кошку ей. Рози напомнила мне, что Клео пятнадцать лет, что по человеческим меркам соответствует семидесяти пяти годам. Это настоящее чудо, объяснила она, что Клео дожила до столь почтенного возраста в нашем суматошном семействе. Жизненно важные органы несчастной кошки, пугала она меня, уже так изношены, что не вынесут длительного перелета. Позволить Клео уйти на заслуженный отдых, перебравшись в кошачий приют Рози, — это ли не самый гуманный вариант? Может, она и была права, но Клео за годы стала неотъемлемой частью семьи, вошла в нее так же прочно, как въелась кошачья шерсть в мое любимое одеяло. Мы не были идеальными родителями для кошки. Но бросить ее, не взять с собой было бы просто немыслимо.

Многое изменилось с тех пор, как пять лет назад мы вернулись из Швейцарии. Получив стипендию на обучение, Роб закончил университет и решил начать трудовую деятельность в качестве инженера в Мельбурне. Лидия была уже почти подростком. Катарине предстояло идти в школу. Стив женился на Аманде, у них родилась дочь. Были события и грустные: у мамы развился рак кишечника, она угасла за какие-то несколько недель. Ужасно было видеть ее страдания в последние дни, но она прекрасно держалась и мужественно встретила смерть. Внешняя ее оболочка увяла и засохла, зато душа, казалось, очистилась до сияющей белизны и светила из каждой поры ее тела. Она страшно мучилась, и я пыталась хоть как-то облегчить ее страдания. Я была рядом с ней до последнего вздоха. Как мне не хватало телефонных разговоров с ней, ее поддержки и утешений, ее решительного нежелания видеть жизнь с сумрачной стороны.

Кое-что в нашей жизни было, впрочем, неизменным. Клео оставалась в доме неоспоримой королевой.

— Там что-то на ступеньках, — сообщил Роб.

В тени на крыльце стояла большая коробка. Видимо, мусор, который не вынесли за собой прежние жильцы. Одна сторона коробки была затянута металлической сеткой. Мы осторожно приблизились. Из-за сетки сверкнула пара знакомых зеленых глаз.

— Смотри-ка, кто здесь! — обрадовался Филип.

Глаза уставились на него, словно говоря: «Что ж ты зря время-то теряешь?»

— Клео! Ты уже здесь! — хором закричали девочки.

В типичном для нее стиле Клео прибыла в новую страну, опередив нас на несколько часов. Видно, где-то в пути она поразила царственным взглядом служащего в карантине. Распознав египетскую богиню, он и обслужил ее по первому классу.

С первой своей австралийской трапезой Клео разделалась в считаные минуты. Вообще, к новой обстановке она приспособилась быстрее всех нас, вместе взятых. Первым делом я бросилась к телефону, чтобы обзвонить бесчисленных друзей в Новой Зеландии и сообщить, что мы доехали. В их голосах звучали тепло и радость за нас, но я безошибочно ощутила: мы стремительно становимся для них частью истории.

Звонить домой было самым простым. Сложности поджидали дальше: предстояло все начинать с чистого листа, все осваивать и искать заново, от врачей и парикмахеров до торговых центров и детских площадок. Самым трудным, даже пугающим, пожалуй, была для меня перспектива поиска новых знакомств. Впервые до меня дошло, что круг знакомых необходим, когда я заполняла анкеты, оформляя девочек в школу.

В графе «Кого можно оповестить в случае необходимости: друзья, соседи и т. п.» пришлось поставить прочерк. Мы оказались на необитаемом островке. Если уж нельзя было вот так сразу найти новых друзей, следовало их выдумать. Вообще-то, я собиралась работать на дому, высылая колонки в новозеландские газеты и журнал «Некст». Конечно, мне хотелось продолжить общение с читателями-земляками, но, сидя перед экраном компьютера в пригородном доме, я вряд ли имела шансы в обозримом будущем встретить родственную душу.

Продержав Клео для порядка два дня внутри, я открыла для нее задний ход. Любопытный нос высунулся наружу. Усы зашевелились. Клео нерешительно подняла лапу. Австралия пахла иначе: тут и мех опоссума, и эвкалипт, и перья попугаев. Я не успела ничего понять, а она скользнула, как лосось, задев мою щиколотку, и нырнула в куст цветущей стрелиции.

— Все нормально, — успокоила я Катарину. — Клео просто осматривается. Она вернется к обеду.

Обеденное время наступило и прошло. От Клео — ни шороха. За все пятнадцать лет она ни разу от нас не убегала. Стемнело. Небо потемнело, как фингал под глазом, начал накрапывать дождик. Клео ненавидела дождь. Мы звали ее. Никакого ответа.

— Возможно, она прячется под домом, — сказала я, надеясь, что это так и есть. — А утром объявится.

Всю ночь дождь стучал по крыше. Это было неправильно. Австралия же славится своими пустынями и засухами, а не затяжными ливнями. Как только рассвело, я выскочила из постели и бросилась проверять окна и двери — не просится ли домой промокшая кошка? Никого. Потерять Клео, нашу любимицу, в самом начале жизни в Австралии — дурной знак. Филип отправился на свою новую работу с отсутствующим, встревоженным взглядом. После завтрака мы с девочками надели плащи и отправились бродить по окрестным улицам, наперебой выкликая имя Клео. Из одного окна выглянула недовольная белая кошка. По ту сторону дороги слышался собачий лай. Конечно, Клео была уже не та, что в юности, но все же пребывала в хорошей физической форме. Но вдруг у австралийских зверей форма еще лучше? Вдруг, столкнувшись с каким-нибудь ротвейлером, она не сумела сразить его своим взглядом египетской царицы? Тогда она могла бы постараться дать деру, да ведь годы уже не те, олимпийских достижений в беге ждать не приходится.

Вечером, укладывая девочек, я попробовала подготовить их к возможному удару.

— Клео прожила длинную, интересную жизнь, — завела я.

— Ты думаешь, она умерла? — спросила Лидия.

— Нет, — ответила я. — Нет у меня чувства, что она умерла. Мне кажется, она знает, что нужна нам, так ведь?

Я гнала дурные мысли, но понимала, что все против нас. Один шанс против тысячи, что старенькая кошка, потерявшаяся в незнакомой местности, выживет. С каждым часом надежда на благополучный исход становилась все более призрачной.

На другой день дождь поутих. Мы еще раз обошли округу. Я сорвала голос, выкликая ее имя. Мы бродили по задворкам и каким-то складам. Облазили детскую площадку в конце улицы. Мне казалось, что нет смысла идти к оживленной автостраде в каких-нибудь двух домах от нашего. Если уж Клео побежала в том направлении, думала я, нам никогда больше ее не увидеть.

С тяжелым сердцем мы повернули назад, вошли в ворота. Как я ругала себя сейчас за то, что не согласилась на предложение Рози, что не позволила ей встретить закат жизни в обществе признанной любительницы кошек. И что за идиотское решение уехать из страны? Совсем выжили из ума, вообразили, что мы так обаятельны и энергичны, что обживемся здесь, найдем новых друзей. Глотая слезы, я обняла девочек за плечи и выдавила последнее безнадежное «Клееееееееео!» из охрипшего горла. Дома и деревья в нашей новой округе ответили молчанием.

В подвале дома на противоположной стороне улицы, того дома, из которого доносился лай собаки, мелькнула тень. Она метнулась вперед, протискиваясь сквозь густые заросли гардении. Сначала я подумала, что это какое-то экзотическое австралийское животное, может быть вомбат. Но у тени вырисовались уши, усы… и, к нашему несказанному облегчению, Клео, перебежав дорогу, прыгнула прямо мне на руки. Мы так никогда и не узнали, где она побывала, не пытались ли какие-то люди прельстить ее содержимым своего холодильника. Как бы то ни было, в результате она приняла решение в нашу пользу.

Все в Австралии было более резким, более ярко окрашенным, в том числе и местные птицы. Я ждала, что, как только Клео оглядится и освоится, она и здесь установит над пернатыми власть террора. Но оказалось, что с австралийскими птицами просто так не сладишь. Воинственные и напористые, как Дама Эдна[21] на Эйч-Ар-Ти,[22] они вовсе не собирались сдаваться без боя и становиться завтраком для кошки.

Клео приворожили яркие краски оперения радужных лорикетов, стайка которых облюбовала грушевое дерево на заднем дворе. Облизывая губы розовым язычком, она предвкушала, какие чудненькие зубочистки выйдут из их красных и зеленых перышек. Но попугайчики дружно ополчились на старую черную кошку. Из их шумного квохтанья стало ясно: Клео лучше к ним не приближаться, а не то они разорвут ее на клочки крепкими клювами, а потом острыми когтями размечут останки по всему двору.

Потом вендетту от имени всего птичьего рода объявила пара сорок. Однажды утром, выглянув в кухонное окно, я увидела Клео. Опустив голову и поджав хвост, она опрометью неслась к дому. Словно пара самонаводящихся торпед, ее преследовали сороки, они то пикировали, то взмывали вверх, издавая пронзительные воинственные кличи. Я бросилась к двери и подоспела вовремя, чтобы впустить бедняжку Клео.

Но даже стены дома не способны были уберечь нас от всех напастей. Как раз когда нам начало казаться, что мы привыкли к жизни на новом месте, нас пришибло сорокаградусной жарой. Я всегда считала себя теплолюбивой. Если столбик термометра поднимался на несколько делений вверх, я это только приветствовала. Я росла в местности, где теплые дни ценились, как редкость, а потому радостно распахнула окна и откинула занавески навстречу солнцу. Лучше бы я этого не делала. Солнце воспользовалось моим гостеприимством — казалось, пылающая алая звезда расположилась прямо в нашей гостиной. Зной захватил дом, как фантастическое чудовище. Никаких приятных дуновений теплого воздуха, которых я так ждала. Жара вела себя агрессивно, проникнув в каждый уголок дома, она распространялась, как некий фантом, пока не заполонила каждый уголок, поднялась до потолка, так что не было от нее спасения.

Руки и ноги у меня отекли, раздувшись вдвое против обычного. Волосы повисли прядями, по ним тек пот. Сердце колотилось, отдаваясь в ушах. Я еле двигалась, по большей части лежала на диване как парализованная. С трудом дотащилась до веревки, на которой сушилось выстиранное белье. Оно так раскалилось на ветру, что могло, наверное, загореться.

Жара была мучительной для всех нас. Но особенно скверно приходилось Клео. Ее черная шкурка поглощала тепло и распространяла его по всему телу, подобно миниатюрной системе центрального отопления. Наша кошка, для которой всегда любимым удовольствием было греться у камина, сейчас валялась на боку, как неживая, вытянув негнущиеся лапы и свесив язык, как сигнал о капитуляции.

Жаркие дни наступили и ушли, а болезнь Роба тем временем прогрессировала, изнуряя его и лишая последних сил. Приступы становились все более частыми и сильными. В двадцать четыре года он получил диплом инженера, но говорить о нормальной работе было немыслимо. Я с ужасом осознала, насколько он ослабел, когда мы как-то с ним вышли, точнее, попробовали прогуляться, — он мог пройти без отдыха только от одного фонарного столба до другого. Гастроэнтеролог, который им занимался, сказал нам, что дозы стероидов, которые принимает Роб, непомерно высоки и так дальше продолжаться не может. Роб согласился обратиться в хирургическую клинику.

Меня много что беспокоило в жизни Роба, в частности невозможность полноценно общаться со сверстниками. Школьные и университетские друзья остались в Новой Зеландии, а здесь, в Австралии, он не знал практически никого из ребят своего возраста. Как-то я поделилась этим с Труди, одной из мамаш в школе Катарины, и вскоре она зашла к нам в гости со своей племянницей Шантель. Прелестная яркая брюнетка, Шантель, казалось, заполнила нашу кухню своей кипучей энергией. Забавно, что, увидев ее, я ощутила то же странное чувство узнавания, что при первой встрече с Филипом. Я отнесла это на счет ее общительности. Она была из тех людей, рядом с которыми чувствуешь себя легко. Шантель пригласила Роба на футбольный матч и познакомила со своим младшим братом Дэниелом. Я почти наверняка знала, что Робу понравилась девушка, но рассчитывать на что-то большее, чем дружба, не приходилось. Уж во всяком случае, не накануне серьезнейшего хирургического вмешательства, а сейчас речь шла именно об этом.

Я места себе не находила от беспокойства. Меня пугала, смертельно пугала одна мысль о том, что Робу придется вынести такую тяжелую операцию. Никому не хочется, чтобы его дитя страдало. А вдруг операция пройдет неудачно? С другой стороны, если не делать операцию, тогда перед Робом маячила еще более зловещая перспектива. Одного взгляда на его лицо, бледное, отечное из-за сумасшедших доз гормонов, было достаточно, чтобы меня убедить. Я вдруг ясно поняла: он же умирает на наших глазах.

Как-то утром, открыв кухонную дверь, я обнаружила взъерошенного птенца дрозда. Он был оглушен и лежал на спине посреди кирпичной дорожки. Клео теряла хватку. Еще совсем недавно она разила наповал и не допускала таких промахов. Птенец открыл блестящие глаза и испуганно озирался. На заборе прямо над местом происшествия сидели родители, взрослые птицы. Они подняли страшный гомон, на который я, собственно, и вышла.

Клео подбиралась, готовая нанести решающий удар, а у меня от возмущения даже мурашки побежали по коже. Как это так? Как может она, такая любящая и ласковая, быть хладнокровной убийцей, разрушителем семей? Наконец у меня появилась возможность хоть раз помешать ей совершить ритуальное убийство. В сердцах я подхватила кошку и унесла ее в дом, громко захлопнув за собой дверь.

Все утро мы с Клео наблюдали в окно, как взрослые птицы снуют между разросшимся кустом камелии и забором. В их резких криках слышалось отчаяние. Я понимала, как они страдают, призывая своего птенца не сдаваться и бороться за жизнь. Теперь им хотя бы не приходится в бессилии наблюдать, как над их ребенком измывается хищник. В то же время эти два коротких слова «хотя бы» всегда несут с собой мрачную тень ужаса.

Клео была в ярости из-за моей сентиментальности. «Такова природа, дура ты несчастная, — казалось, говорила она. — А ты только все портишь. Дай же мне выйти и добить его».

Я не выпустила ее во двор и на следующее утро. Птенец неподвижно лежал на том же месте. Глаза его затянулись пленкой, сжатые лапки были воздеты вверх, словно он о чем-то вопрошал. К моему изумлению, обе взрослые птицы все еще несли караул, сидя на кусте камелии и недоверчиво поглядывая на трупик. Я и подумать не могла, что птицы могут тосковать по умершим детям точно так же, как тоскуют люди. Сэм часто повторял мне, что мир животных намного сложнее и прекраснее, чем думают люди, что мы их просто не понимаем.

Наблюдая за печальной сценой из соседнего окна, Клео с царственным равнодушием вылизывала лапы. В этот момент я даже не могла заставить себя ее любить.