Клео. Как одна кошка спасла целую семью

25 Свобода

К тому времени, как я осталась без мужа, Клео вдруг особенно увлекло охотничье искусство. Может, она почувствовала, что у нас в семье станет на одного добытчика меньше, или решила, что я недостаточно хорошо справляюсь с ролью поставщика бекона. Мало того что я была жалким двуногим с отвратительным (по крайней мере, я ее точки зрения) голым телом, мне оказалось не под силу поймать и жалкую мышку, даже если бы от этого зависели судьбы мира. Клео снисходительно отнеслась к моим недостаткам и в полной мере их компенсировала, выкладывая целые ковры из мохнатых и пернатых тушек у входной двери, в спальнях и по всему холлу до кухни. Дом наш стал напоминать мастерскую таксидермиста-любителя. Чтобы прекратить поток насилия, я надела на Клео ярко-розовый ошейник со стразами и бубенчиком, в надежде, что его звон отпугнет потенциальные жертвы.

— Кошки не носят ошейники, — высказалась мама безапелляционно, словно только что явила миру Одиннадцатую заповедь.

Нет, мы с детьми всегда искренне радовались приездам мамы, но меня напрягало, когда из раза в раз она непременно находила в нашем домашнем укладе что-нибудь требующее критики. На сей раз объектом оказался кошачий ошейник.

— Она убивает слишком много животных, — ответила я, застегивая пряжку на шее сопротивляющейся Клео. — И вообще, ты посмотри, как ей идет. Настоящая Одри Хэпберн, не находишь?

— Выглядит омерзительно, — рассудила мама. — А что она ловит мышей, так для того кошки и нужны.

Впервые Клео была согласна с мамой. Кошка яростно трясла головой, звеня, как рождественский колокольчик.

— Видишь? Твоей твари не нравится эта вещь!

— Клео не тварь. Клео — умница, — отвечала я. — И она привыкнет.

Но нам с Клео пришлось-таки повоевать. Это было нешуточное столкновение двух характеров. Она возненавидела ошейник ожесточеннее, чем что бы то ни было еще, включая даже людей, не любящих кошек. Все время с утра до вечера она пыталась содрать его с шеи или разгрызть. Три чудесных страза были выковыряны и слетели. Шикарный ремешок розового цвета поблек и потерял форму, превратившись в уродливую волокнистую повязку. Клео сверлила меня укоризненным взглядом, словно говоря: «Как только ты осмелилась унизить меня этим позорным ярмом? Почему ты считаешь, что имеешь на это право? Уж не решила ли ты, что я — твоя собственность?»

— Это и есть твой новый кавалер? — театрально шептала мама на кухне. — Когда я открыла ему дверь, решила, что к нам явилась полиция. Такая короткая стрижка, а сам весь аккуратный. Не твой тип, по-моему, а?

Меня никогда не радовали мамины критические отзывы по поводу моих личных дел. Наблюдательная и беспощадная, она не упускала ни единой детали, вплоть до запаха лосьона после бритья. Появление в нашей жизни Филипа подбросило ей массу свежего материала.

— Только что демобилизовался из армии, вот как? Ну что тут скажешь, замужем за моряком ты ведь уже побывала. Кто следующий — военный летчик?

На работе мне было не легче. На каждом шагу меня встречали брови, поднятые высоко, как своды готического собора. Шуточки по поводу конфетных мальчиков так и летали из одного угла комнаты в другой. Журналисты гордятся широтой взглядов и терпимостью, но тут у меня появилась возможность убедиться, что эта широта проявляется не во всем. Узнай они, что я пристрастилась к бутылке или завела интрижку со старым патлатым наркоманом, никто бы и ухом не повел. В фильмах было (и сейчас по-прежнему есть) полно уродливых, как бульдоги, пожилых мужиков, которые крутят напропалую с красотками младше их лет на двадцать пять. Всем казалось ужасной несправедливостью, даже непристойностью, что женщина встречается с молодым, моложе себя, коротко стриженным парнем. Я отбивалась и отшучивалась, как могла, стараясь убедить коллег, что все это не всерьез. Но ни от кого не могло укрыться, что наше «несерьезное» знакомство затянулось и продолжается уже на месяц-другой больше, чем можно было ожидать.

Для Филипа все тоже было непросто. Люди его круга, красавицы и полубоги, не могли поверить, что он способен на такое безрассудство. Его настойчиво продолжали приглашать на обеды и вечеринки с целью познакомить с «правильной» девушкой с плюсиками по всем пунктам. В округе оказалось изрядное количество высокообразованных красавиц без единой морщинки, и все они так и стремились найти мужчину, а Филип интересовал их больше других.

Влюбившись в того, с кем собиралась провести одну ночь, я до сих пор не могла прийти в себя от удивления — это был самый большой сюрприз в моей жизни за долгие годы. Я узнавала его все ближе, и этот процесс был похож на путешествие вглубь пещеры. Поначалу она показалась темной, неглубокой и обманчиво пустой. Но стоило пройти чуть дальше, углубиться, завернуть за угол, и вот уже открылось огромное пространство, полное изумительных, редкостных драгоценных кристаллов. Мало того что Филип был хорош собой, мало того что мне было комфортно с ним и он превосходно ладил с детьми, но он еще был неравнодушен к духовным материям. Это был первый мужчина в моей жизни, которого искренне интересовали мои странные сны и случавшиеся время от времени мысленные эксперименты, когда мне казалось, что я покидаю пределы планеты. Нам явно суждено быть вместе, думала я, накидывая на него невидимую версию розового ошейника Клео (согласна, не розовый — возможно, камуфляжной расцветки и уж конечно без бубенчика).

— Неважно, в какую обертку человек завернут, — отвечала я тем, кто ставил под сомнение наш союз. — Главное, что внутри.

Мне стали симпатичны те свойства Филипа, из-за которых я поначалу отказывалась рассматривать его всерьез. Разница в возрасте казалась забавной и даже любопытной (не считая тех случаев, когда он спрашивал: «А кто такая Ширли Бэсси?»). Он не настолько держался за свои консервативные манеры, чтобы я не могла позволить себе время от времени над ними подтрунивать. И мне предстояло еще очень много узнать об армии и банках. Наши отношения были подозрительно близки к идеальным.

Одной из многих черточек, восхищавших меня в Филипе, был неизменный, безукоризненно выглаженный носовой платок в кармашке пиджака. Платок всегда был наготове, чтобы смахнуть слезинки с глаз женщины, а иногда, очень редко, служил более низменной цели, осушая ей нос. Еще удивительнее, когда бы мы ни вышли вместе на прогулку, он всегда настаивал на том, чтобы идти по внешней стороне тротуара. Единственным мужчиной из всех, кого я знала, который так же твердо соблюдал этот старинный рыцарский обычай, защищая даму от несущихся коней и от грязи, летящей из-под каретных колес, был мой отец. С самого первого раза, когда Филип, мягко придержав меня под локоть, медленно обошел сзади и положил вторую мою руку себе на сгиб локтя, так что я оказалась ближе к витринам, а он — к обочине, я поняла: с этим мужчиной я буду рада провести всю жизнь до гробовой доски.

Но… вот интересно, почему всегда обязательно появляется это «но»? Почему нельзя рассказать историю так, чтобы бедняжка одинокая мать просто встретила своего принца, полюбила, прошла по проходу в ослепительно-белом свадебном платье, а потом они жили бы долго и счастливо? Ответ очевиден: жизнь — не мюзикл Роджерса и Хаммерстайна.[14] У реальных людей есть прошлое, у них имеются всевозможные комплексы, фобии, навязчивые идеи, амбиции, не говоря уже о верных друзьях, приятелях и родственниках, которые только и ждут высказать свое суждение.

Мы уже не изощрялись, как вначале, чтобы не попадаться с детьми на глаза знакомым. По крайней мере, я думала, что этот этап позади. Поэтому, выбравшись в город субботним вечером, чтобы купить несколько футболок, мы припарковали машину на центральной улице и все вчетвером высыпали из нее. Филип двигался по тротуару с обычной элегантностью, оберегая меня от грязи. Дети вскачь устремились к магазину. Я чувствовала себя героиней фильма, у которой в жизни все сложилось просто чудесно, зрители дожевывают свой попкорн и вот-вот появятся заключительные титры.

— Я выбрала вот эту, — объявила Лидия, демонстрируя футболку с плюшевыми мишками в костюмах фей. Цвет было нетрудно угадать.

— У нее сейчас розовый период трехлетних девочек, — объяснила я Филипу, — я ей не перечу. Мне кажется, если я стану возражать, в один прекрасный день она будет лежать на кушетке у аналитика и жаловаться, что мать лишила ее необходимой фазы развития личности.

Он не засмеялся. На самом деле он замер, застыл на месте, точно кот, завидевший ротвейлера.

— Сара! — окликнул он, широко улыбаясь мне через плечо.

Я обернулась. Рядом с примерочной кабиной, в бикини настолько миниатюрном, что впору было спутать его с зубной нитью, стояла блондинка с ногами длиннее, чем у Бэмби. Я видела ее на фото в доме у озера — одна из пресловутых «скучных» девиц. Да, у нее уж точно по всем пунктам стоят аккуратные плюсики. Или галочки.

— Филип! — просияла она. — Где ты пропадал? Мы целую вечность не видели тебя на теннисе! Мы так скучали.

Я ждала, что Филип нас познакомит, представит меня, но он словно завернулся в целлофан и отгородился от меня так, что сигналы не проходили. Я была просто покупательницей, случайно оказавшейся рядом. Дети превратились в невидимок.

— На работе замотался, — говорил Филип, подходя к ней. — Ты же знаешь, в это время года всегда так.

— У нас в клинике то же самое. — Девица округлила глаза и тряхнула золотистой гривой. — Столько операций, особенно косметических. Каждому хочется иметь безупречные зубы. А ты отлично выглядишь!

— Ты тоже.

Его голос рикошетом отскочил от стены, ударил прямо мне в уши, врезался в мозг, пробежал вниз по хребту и взорвался в грудной клетке, разбив там что-то вдребезги.

— А твои родители? Как они?

Их разговор становился все более сердечным и интимным, а я все стояла, будто героиня Чарльза Диккенса, которая, дрожа от снега, глядит в окно на счастливые лица у домашнего очага.

— Пошли отсюда, — тихо сказала я Робу.

— Но я же выбрала вот эту розовую кофточку, — возмутилась Лидия.

— Не сейчас, — отрезала я, швырнув футболку на аккуратно сложенную стопку.

Схватив дочку за руку, я выскочила из магазина, за мной, стараясь не отстать, вприпрыжку несся Роб.

— Мы разве его не подождем? — спросил Роб, когда мы выбрались из людского моря.

— Он и не заметит, что мы ушли.

Какая же я дура. Законченная, патентованная идиотка. Почему я не слушала Николь и маму, да и всех остальных, а они же предупреждали! Конечно, они были правы, правы во всем. Конфетный мальчик и я — это не могло быть всерьез, мы из разных миров и одному не место в мире другого. Он никогда не смог бы поладить с моей журналистской братией, а мне не превратиться в двадцатичетырехлетнюю Барби-дантистку. Я уж не говорю о детях. Для того чтобы разделить будущее с моими детьми, нужен кто-то другой, совсем другой.

Как я ошибалась, познакомив их с этим человеком, поверхностным, незрелым. И кстати, консервативным. Консервативным и недалеким настолько, что может еще начать курить трубку и жениться на дантистке, а что? С него станется.

— Подожди! — Филип, еле переводя дух, догнал нас и тронул меня за плечо: — Что случилось?

Я отправила Роба в «Макдоналдс» купить себе и Лидии по набору с неуместным названием «Хэппи мил».[15]

— Стыдишься нас, да? — проскулила я.

— В каком смысле? — спросил он, прикидываясь невинной овечкой.

— Почему ты нас не познакомил?

— Подумал, что это тебе будет неинтересно.

— Ты хочешь сказать, подумал, что ей будет неинтересно!

— Слушай, я…

Любопытная покупательница приостановилась, стараясь уловить как можно больше из нашей перебранки.

— Мне казалось, ты говорил, что с Сарой тебе скучно. — Я ненавидела себя за мстительные нотки в голосе. Это звучало отвратительно, я чувствовала, что теряю сейчас последние плюсики, если они у меня вообще были. — Но по всему было видно, что тебе нисколечко не скучно.

— Она… просто друг.

— И поэтому ты сделал вид, что нас тут нет?

Филип рассматривал неоновую рекламу над нашими головами. По жестокому закону совпадений там вспыхивали слова «Обручальные кольца».

— Ты думаешь, мне все это так легко? — взорвался он. — Да, я люблю детей. По-моему, они замечательные. Просто…

Я ждала, пока тысячи покупателей окрашивались в разные цвета под мигающей рекламой.

— Я не уверен, что готов вот так сразу стать отцом.

Он отвез нас домой, а когда уехал, я обнаружила, что на Клео нет ошейника. Она все-таки изжевала его и сбросила, объявив, что хочет быть свободной.