Клео. Как одна кошка спасла целую семью

2 Имя

— Так нечестно! — орал Роб. — Ему в день рождения достанется котенок, да еще и электронные часы с Суперменом!

Вынимая из духовки банановый кекс, я обожгла тыльную сторону ладони и еле удержалась, чтобы не выругаться. Больно, конечно, но что толку вопить. Достаточно, что перепонки лопаются от воя циклевочной машины, а мальчишки на грани третьей мировой войны. Я поставила кекс охлаждаться и посмотрела на залив.

Опасность жить над линией разлома искупалась удивительным видом на море, окруженное цепью гор, протыкающих небо острыми пиками. Последний раз бунгало «реставрировал» лет двадцать с гаком назад безумец, который использовал доски тонкие и мягкие, как картон, но что с того? Топчась на полу, обитом лохматым ковром цвета слоновой кости, мы не обращали внимания на отвратные обои и эхом повторяли за агентом по недвижимости мантру: «Оригинально… Большие возможности…» Кроме того, оптимизм — моя вторая натура. Случись серьезное землетрясение, дом почти наверняка смоет в море, но, если повезет, мы в это время будем где-то далеко. Да, наверняка мы окажемся в городе, в одном из небоскребов, построенных на специальных сейсмических фундаментах и готовых выдержать содрогания земли.

Мы со Стивом все еще возлагали надежды на то, что наши разногласия сами собой растворятся в потрясающем виде из окна бунгало. Только попытка выжить в этих условиях и могла спасти брак людей, выросших в противоположных концах света и обладающих характерами несовместимыми, как уксус с оливковым маслом. Кроме того, Стив все стремился закончить «реставрацию», если это обойдется не слишком дорого. Последняя его затея, ободрать краску со всех дверей и зачистить доски, чтобы показать текстуру древесины, была оглушительной.

— Ты не можешь прикрутить машину, чтобы ревела не так громко? — завопила я.

— Не могу я ее прикрутить, тут звук не регулируется! — проорал в ответ Стив. — Тут уровень громкости только один, это же машина для циклевки!

— Сэму придется ждать котенка целых два месяца, — объясняла я Робу, сунув руку под холодную воду и удивляясь, почему от этого не становится лучше. — К тому же, если ты вежливо попросишь, тоже можешь получить такие часы с Суперменом на свой день рождения.

— Сэм больше не играет в Супермена, — сообщил Роб. — Только читает книжки по истории и все такое.

Он был прав. Сэм находился на новом этапе, где не было места героям комиксов. Часы с Суперменом ему были неинтересны. Однако утром, открыв коробочку с подарком, он улыбнулся и был вполне благодушен.

— Я терпеть не могу свои часы, — ныл Роб. — Их в музей пора отправить. Никто уже не носит такие часы, чтобы тикали.

— Неправда, — возразила я, — ничего плохого в твоих часах нет.

Тут, к счастью, циклевочная машина замолчала. Появился Стив, в респираторе и шапочке для душа, сплошь покрытый белой пылью.

— Ты такой смешной, пап, — сказал Роб, — как большой белый смурф.[1]

— Хорошего мало, — вздохнул Стив, — эта краска прямо въелась в дерево. Придется снимать двери с петель. В городе есть мастерская, где доски замачивают в кислоте. Иначе от краски не избавиться.

— Ты собираешься снять все двери? — уточнила я. — Даже от туалетов и ванны?

— Это всего на неделю-другую.

В кухню заглянул Сэм, привлеченный ароматом бананового кекса. За ним неслась Рата, цокая когтями по виниловому покрытию. Если вообще возможно, чтобы у мальчика и собаки были родственные души, это был как раз тот случай. Рату, щенка ретривера со светлой, почти белой, шерсткой, мы завели, когда Сэму исполнилось два года. Возможно, на ситуацию как-то повлияло то, что через полгода родился Роб. С его появлением Рата взяла на себя роль няньки. Собака растягивалась перед камином, свесив язык до самого ковра. Роб сосал молоко из своей бутылки, облокотившись на нее, как на подушку. В соседстве с ретривером были и свои недостатки — мебель и ковры были покрыты густым слоем серебристой шерсти, в доме стоял запах псины, и мне казалось, что гостей от него должно тошнить. И все же это были сущие мелочи — ведь Рата оказалась добрейшим существом, с душой, широкой, как Тихий океан. Сейчас я надеялась, что в этой душе найдется место и для крохотного котенка.

— Сэм, ты уже придумал, как назовешь котенка? — спросила я.

— Можно Чернушка или Дымка, — предложил Роб.

Сэм устремил на младшего братца взгляд голодного тигра, готовящегося схватить цыпленка.

— По-моему, Инопланетянин — отличное имя, — мрачно сказал он.

— Неееет! — взвыл Роб. — Гадость какая!

Роб до сих пор не пришел в себя после просмотра «Инопланетянина». Герой фильма Стивена Спилберга приводил его в ужас, так что у Сэма появилась масса новых возможностей издеваться над братом, пугая его. После того как Сэм сообщил, что газовый счетчик, установленный на серпантинной дороге, — это двоюродный брат Инопланетянина, Роб соглашался ходить мимо него, только крепко вцепившись в мою руку.

— А почему бы и нет? — возразил Сэм. — Котенок немного похож на Инопланетянина: почти лысый и глаза выпученные. Но он не такой страшный, как инопланетянин, которого я вчера вечером видел у нас в туалете. Он, кстати, и сейчас там, только ты не смотри на него, Роб. Если он заметит, что ты на него смотришь, может тебя съесть, а это похуже, чем аллигатор, потому что у него нет зубов и…

— Сэм, прекрати, — вмешалась я. Но было поздно. — Роб уже выбегал из кухни, заткнув уши пальцами.

— У него из носа текут зеленые сопли, он может в них растворить твои кости и так тебя проглотить! — крикнул Сэм ему вслед.

— Не смешно, — прорычала я.

Сэм уселся на табуретку и стал разглядывать свой кекс. Иногда, когда Сэм не издевался над младшим братом, он преображался, уходил в себя и становился совершенно не похож на бурного воителя, которым я привыкла видеть его большую часть времени. Мне порой становилось страшновато, когда я пыталась понять, что происходит у него в голове. Размешивая в кастрюльке глазурь, я спросила, не хочет ли он помочь мне украсить кекс. Он согласился: можно положить сверху несколько разноцветных драже.

Сэм сдержал слово, не стал устраивать большого праздника и пригласил только Дэниела, что жил недалеко от нас. Он заявил, что ему надоели «эти шумные вечеринки, на которых все с ума сходят». Я не могла не согласиться. Полчища мальчишек гоняют по дому, оставляя горы мусора, да еще связывают ваши простыни, чтобы вылезти из окна, — это нездорово, мягко говоря.

В последнюю минуту мне стало жалко сына, и я попыталась убедить его позвать еще гостей. Но Сэм стоял на своем и заявил, что ему очень нравится отмечать день рождения с лучшим другом, Робом и Ратой. Единственное послабление, на котором он настаивал, это чтобы ему разрешили самому зажечь именинные свечи. Весьма скромная просьба, как мне показалось.

Я расстелила на кухонном столе газету и начала из ложки поливать кекс светлой глазурью. По консистенции она получилась такой, как надо, — достаточно мягкая, из нее можно было лепить. Чтобы доказать себе, что я все-таки мама с фантазией, я добавила в остаток глазури порошка какао, подлила кипятка и, вылепив большую кособокую цифру «9», водрузила ее на пирог. Сэм облепил липкую поверхность яркими конфетами.

Он посмотрел на меня внезапно потемневшими сапфировыми глазами и вдруг показался мне не по возрасту мудрым, будто старец. Такое случалось несколько раз и прежде. Меня это тревожило, особенно когда при этом Сэм говорил такие вещи, которые, казалось, могли исходить только от души, уже не однажды посещавшей нашу землю и сейчас лишь в очередной раз совершавшей привычный путь.

— В какое хорошее время мы живем, — сказал Сэм, суя черный леденец под стол, для Раты.

— Мы живем в замечательное время, — уточнила я.

— А я завидую дедушке. Он жил, когда появились первые автомобили и первые самолеты начали летать. Он видел, как в города проводили электричество, как появились первые кинотеатры. Вот интересно-то было, наверное.

— Ну что ж, когда ты станешь таким же старым, как дедушка, тебе тоже будет что вспомнить. Появятся новые вещи, которые мы сейчас и представить себе не можем. И ты сможешь сказать своим внукам: «У меня одного из первых в мире появились электронные часы с Суперменом».

Он взглянул на запястье и изобразил дипломатичную улыбку. Мне хотелось обнять его за плечи, прижать так крепко, чтобы почувствовать запах его кожи.

— Я просто пошутил, не надо называть котенка Инопланетянином, — признался Сэм, чайной ложкой выскребая остатки глазури из кастрюльки и отправляя их в рот. — Мама у нее выглядит как настоящая египетская кошка. Мне кажется, нужно назвать ее Клеопатрой. А сокращенно Клео.

— Клео, — повторила я, рукой ероша ему волосы и размышляя о том, понимают ли дети, насколько, до боли, глубока родительская любовь. — Превосходное имя.

— Я очень много занимаюсь Ратой, так что она не будет ревновать к котенку. Вчера я ее два раза вычесал. Мы с ней много говорили об этом. Клео ей понравится.

Рата положила голову ему на колени, глядя на хозяина ясными глазами.

— Кажется, она понимает каждое твое слово, — заметила я.

— Животные знают гораздо больше, чем люди. Собаки могут заранее почувствовать землетрясение. Птицы пролетают половину земного шара, чтобы отыскать свое гнездо. Если бы люди чаще слушали животных, они бы не делали столько ошибок.

Связь Сэма с животными проявилась уже в младенчестве. Во время прогулок он обращал больше внимания на животных, чем на что-либо другое. Восседая в прогулочной коляске, он махал пухлыми ручонками всем собакам и кошкам на пути. Однажды, ткнув в чайку, кружившую у нас над головами, он сказал свое первое слово: «Тица!»

Животные всегда нравились Сэму и, так сказать, «на ощупь». Он обожал гладить мех или перья. Мама отдала ему древний, лоснящийся от старости коврик из белой с черным козьей шкуры. Сынишка затащил его к себе в постель и с тех пор засыпал, только прижавшись к мягкой уютной шкурке.

От рождения Сэм был наделен странным чувством юмора, с помощью которого он исследовал окружающий мир и нащупывал границы возможного. Когда он был поменьше, я изобразила ужас, услышав от него «гадкие» слова. В отместку он стал ходить за мной, бубня: «Кака, кака, какаду». Ему был не чужд и эпатаж: он запросто мог в одежде плюхнуться в полную ванну, а когда ему исполнилось восемь, настоял на том, чтобы весь день рождения проходить в костюме мартышки — маске и лапах. Жизнь была слишком великолепна, чтобы не постараться устроить из нее потеху. Мне казалось, я понимаю причину этого. Одних учителей Сэм забавлял, других раздражал, но никто из них не удивился, когда в восемь лет он сдал норматив по чтению для тринадцатилетних. Собственно, в школе он не хулиганил, но ему нравилось высказывать свое мнение, которое часто отличалось от мнения большинства. Он мог прогулять школу, не сказав мне ни слова, а мог попросить, чтобы его обрили под ноль, когда все мальчики в классе старательно отращивали волосы подлиннее.

Я знала его наизусть, знала все уголки его тела, особенно так называемые изъяны: шрамик над левой бровью — это он, учась ходить, стукнулся об угол кофейного столика; квадратные ладони, пальцы с обгрызенными ногтями, бородавку прямо посреди правой ладони. Я обожала эту щербинку на переднем зубе (падение с трехколесного велосипеда), эти крапинки в глазах, которые порой придавали ему такой мудрый вид, эти исцарапанные ноги, позолоченные солнцем и, как правило, густо заляпанные грязью. Не будь всего этого, он был бы безупречным мальчиком, херувимом, слишком совершенным для планеты Земля. Все эти царапины, синяки и ссадины составляли особый секретный код, известный только нам двоим — ведь только мы знали историю их появления. Зная, что Сэм не только любитель животных, но и прирожденный клоун и шут, я не очень понимала, как трактовать его неожиданно серьезное отношение к своему девятому дню рождения. Может, он хотел показать, что стал совсем взрослым?

Раздался стук молотка у входной двери. Сэм и Рата наперегонки бросились открывать.

Похоже, Дэниел почувствовал, что это необычный, «тихий» день рождения. Мальчики втроем чинно сидели за кухонным столом, Рата заняла стратегическую позицию внизу, ожидая с нетерпением своей доли угощения. Я сделала несколько фотографий, а именинник собственноручно зажег девять свечей. Обстановка была задушевной, теплой, но, как ни странно, немного грустной.

Через несколько недель, когда я получила фотографии из мастерской, они оказались такими темными, что изображение едва можно было различить. Хотя кухню заливал солнечный свет, фигурка Сэм была окутана густой тенью и окружена золотым ореолом по контуру. Наверное, я никудышный фотограф. А может, это было какое-то сверхъестественное явление — многие верят, что фотокамеры на такое способны.