Клео. Как одна кошка спасла целую семью

33 Переоценка

— Ой, вы только посмотрите, какой прелестный котеночек! — воскликнула гостья, впервые оказавшаяся у нас в доме, увидев лежащую в позе сфинкса Клео.

— Она не котенок, — пояснила я. — На самом деле она уже совсем старушка.

— Правда? Надо же, а выглядит такой… юной.

Если бы нам удалось выделить у Клео тот ген, благодаря которому она чем старше становилась, тем моложе выглядела, мы уже были счастливыми обладателями нескольких вилл на побережье, яхт и постоянного пропуска для увеселительных полетов на «Спейс Шаттл». Наша кошечка вообще игнорировала старение как таковое.

Любая женщина климактерического возраста перестала бы нервничать и бояться старости, если бы только увидела, как охотно Клео сбросила с себя легковесную молодость, какой она становилась властной, уверенной — настоящей хозяйкой дома. Верховная жрица нашей семьи, она имела мнение по любому вопросу — скажем, насколько тщательно должна быть размята для нее рыба или в котором часу утром должны просыпаться ее человеческие рабы. Тех, кто не успевал встать достаточно рано, поднимал пронзительный, заменяющий будильник вопль Клео у дверей спальни.

Вступила и я в тот возраст, когда испытываешь потребность излагать свое мнение всем подряд. Давно оставив всякую надежду изменить этот мир, я все же чувствовала, что он — мир — непременно должен узнать, что я думаю по любому поводу, начиная с политики президента и заканчивая тем, что блондинок ни за что нельзя пускать за руль внедорожников. Мне не хватало только громкоговорителя на крыше машины, чтобы постоянно напоминать водителям и пешеходам, какую угрозу все они представляют для окружающих, для самих себя и для планеты в целом.

События разворачивались естественным образом, и наше гнездо постепенно пустело. Лидия взяла академический отпуск в университете и уехала в Коста-Рику преподавать английский. Роб надолго переехал в Лондон, где нашел работу в магазине вин. Если бы потребовалось наглядно продемонстрировать, какая удивительная, сверхъестественная связь существует между Робом и мной, достаточно было бы наших с ним телефонных звонков друг другу. Находясь на разных полушариях земного шара, в разных часовых поясах, мы поразительно часто начинали звонить одновременно. Вот и сегодня, когда я позвонила, его линия была занята, потому что как раз в это время Роб набирал мой номер.

— Никогда не угадаешь, кого я встретил, — сказал он в один прекрасный день, и я услышала, как его голос в трубке дрожит от радостного возбуждения. — Шантель. Она тоже здесь, преподает в какой-то хулиганской школе в городских трущобах.

Я немного огорчилась, услышав, что у Шантель есть молодой человек. Хороший парень, сообщил Роб, австралийский серфингист. Правда, нам обоим было трудно себе представить, чтобы человек, привыкший кататься верхом на волнах, сумел справиться с погружением в сумрачную английскую зиму. Роб, впрочем, был не один: он жил с медсестрой из Квинсленда. В любви многое зависит от стечения обстоятельств и удачно выбранного момента: хоть я и знала, что Робу нравится Шантель, вероятность того, что они будут вместе, казалась мне ничтожно малой.

Спустя несколько месяцев меня совершенно потрясло известие о том, что Дэниел, младший брат Шантель, умер — внезапно и без видимых причин. Всем мы понимаем, что беда рано или поздно может наведаться в любой дом, но от этого не становится легче. Неподъемное горе навалилось на Шантель и ее родителей. Я надеялась, что именно Робу удастся поддержать девушку, помочь ей справиться с чудовищным шоком и с тоской, которую она сейчас переживала.

Единственным ребенком, оставшимся в доме, была тринадцатилетняя Катарина, она-то и стала главной помощницей по уходу за Клео. «Посмотри, что мои подружки натворили вчера вечером! — со слезами на глазах сказала она мне как-то утром, после того, как подруги оставались у нас с ночевкой. — Вот злюки! Выкрасили Клео всю грудь белой краской».

Внимательный осмотр показал, что девочки тут ни при чем. Белоснежную шерстку не красили, она побелела от естественных причин.

Походка у Клео стала старческой, лапы с трудом сгибались в суставах — и я тоже, к сожалению, уже начинала сталкиваться с этой проблемой. Клео отказалась от носкобола, но сохранила спортивный носок Роба, который лежал в ее постели. В кухне она перестала вскакивать на скамейку. Мои суставы тоже страдали от недостатка эластина. Скрипучие связки молили о пощаде, заставляя отказываться от подъема по лестнице, если лифт соблазнительно распахивал двери.

Наши шкурки тоже менялись. Парикмахерши-подростки считали своей обязанностью поучить меня, что нужно делать, чтобы мои редеющие волосы выглядели густыми и объемными. («Просто втирайте в голову этот мусс, в день по маленькому комочку, с орех величиной. Я понимаю, вам кажется, что сто двадцать пять долларов — это дорого, но одного флакона хватит на целый год».) Их старшие сестры инструктировали меня, как ухаживать за кожей. («Стакан черники в день, и кожа у вас всегда будет выглядеть, как моя. А вы ни за что не угадаете, сколько мне лет. Я правда старая. Мне уже двадцать пять!»)

Не обремененная вниманием малолетних парикмахеров и косметологов, Клео повсюду оставляла черные восклицательные знаки: мы обнаруживали ее шерсть у себя на простынях, на белье и даже в еде.

Черные усы поседели. А я обнаружила у себя на подбородке пробивающиеся уродливые щетинки.

Мы с Клео всегда обожали греться у камина. Теперь, если я садилась слишком близко к огню, ноги начинали выглядеть как карта Марса. Клео тоже утратила свою жаропрочность. Пролежав у камина минут десять, не больше, она убегала из пекла и отдыхала, вытянувшись вдоль прохладной стены.

Оказалось, что качество вещей и вообще качество жизни важнее, чем мы полагали раньше. У меня вдруг развился иррациональный интерес к постельному белью из плотной и мягкой ткани, а еще к итальянским канцтоварам.

Зрение у нас обеих тоже было не блестящим. Окулист рекомендовал мне приобрести очки для чтения (кому — мне?). Я выбрала самую эпатажную оправу, какая только нашлась в магазине, сине-зеленую, металлическую.

— Ну, что скажете? — спросила я, демонстрируя ее Филипу и Катарине.

По их реакции я все поняла. Именно такие очки надевает старая дама, если хочет выглядеть эпатажно.

В глазах у Клео появились странные кляксы, от них ощущение, что наша кошка напрямую общается с другими мирами, еще усиливалось. Я нашла ветеринара, не такого злого, как первый, и понимающего, насколько она нам дорога. Ветеринар сказал, что катаракты у Клео нет. Кляксы — следствие естественного процесса старения. Добрый ветеринар, однако, был не в восторге от ее почек. Он предложил отправить ее самолетом в Квинсленд, где ей могут сделать операцию по трансплантации почки, хотя процент успешных операций не так уж высок. (Кошка летит за тысячу миль ради пересадки почки, которая, скорее всего, не приживется! Я прямо-таки слышала, как мама взывает ко мне из своей пластмассовой урны, захороненной на кладбище Плимута. Мир окончательно съехал с катушек.)

Зацикливаться на неприглядных чертах старения, исправить которые было мне не по силам, я не хотела и потому решила сосредоточиться на тех частях тела, которые, если постараться, еще могут выглядеть пристойно. Я отыскала дивный маникюрный салон, который держала вьетнамская семья. Меня приводило в восторг, что они едва могли связать два слова по-английски. О, радость! Это означало, что здесь со мной не будут вести светскую беседу и не смогут поучать, как сохранить руки и ноги молодыми. Когда мы познакомились поближе, они приветствовали меня радостными улыбками и кивками. Меня они называли Херрон, такое стильное имя мне страшно понравилось, я даже подумывала, не закрепить ли мне его за собой официально.

Приблизительно в то же время Клео начала цокать когтями по полу, как копытцами. Раньше, в ее киллерской юности, такого не бывало. Когти стали тоньше и слоились, будто тесто круассанов. Мне очень польстило, что Клео сама перевернулась на спину, когда я, взяв ее на колени, стала приводить когти в порядок, вооружившись маникюрными кусачками Филипа. Нацепив на нос очки для чтения, я с трепетом принялась за работу, ужасно боясь сделать ей больно. Ведь я не особенно уверенно управлялась даже с садовыми ножницами, что же говорить о кусачках для ногтей, да еще в применении к таким миниатюрным лапкам. Нежными покусываниями Клео мгновенно обращала мое внимание на любую промашку или неловкость. После первых нескольких попыток Клео стала доверять мне настолько, что даже мурлыкала во время процедур. Я была удостоена почетного титула придворной маникюрши и (удачно подобрав сухой кошачий шампунь, оптимальный для ее шерсти) косметолога. Короче говоря, личной служанки.

Мы так много времени проводили в обществе друг друга, что я теперь назубок знала все ее интересы и слабости. Многое, очень многое мы с Клео пережили вместе, и вот сейчас, кажется, обрели мир, не только по отношению друг к другу, но и внутри себя. И вдвоем мы раскрыли один секрет: если забыть о нескольких мелких неудобствах, со старыми кошками куда веселее.

Появились у нас с Клео и свои прихоти, капризы в еде: я пристрастилась к шоколаду, темному шоколаду, если быть точной. Желательно, чтобы он был с содержанием какао не меньше семидесяти процентов, производства Швейцарии и в глянцевой обертке с живописными горными пейзажами. Пытаясь хоть как-то отвлечься от навязчивого интереса к итальянской писчей бумаге и сверхплотному простынному волокну, я не нашла лучшего заменителя, чем шоколад. Клео в своих гастрономических капризах зашла даже дальше моего. Слово «нельзя» вообще никогда не пользовалось у нашей кошечки успехом. Теперь же она вообще перестала его понимать. В свои зрелые годы она, однако, прекрасно выучила значение слов «куриный дядька».

Услышав, что кто-то из нас собирается навестить «куриного дядьку» (то есть сходить в азиатский магазинчик за углом и принести курицу-гриль на ужин), Клео семенила к двери и не отходила от нее, пока не появлялся долгожданный гонец с ароматным свертком.

Вообще, Клео стала разборчива в еде, предпочитая то, что ей удавалось украсть или убить самой. Но «куриный дядька» принадлежал к другой весовой категории и был вне конкуренции. Запах свежезажаренного куриного мяса приводил ее в исступление, заставляя ронять слюну. Тот, кто, зазевавшись, отворачивался от своей тарелки, рисковал. Любовь, верность, старые привязанности — все меркло, стоило начаться куриному джихаду.

У нас вошло в привычку перед началом ужина запирать ее за дверью, чтобы успеть первыми съесть по куску.

— Бедняжка Клео! — всякий раз вздыхала Катарина, когда в щель под дверью просовывалась элегантная черная лапка.

Какая уж там бедняжка! Если дверь не была как следует заперта, лапа скользила к ее краю и толкала изо всех сил, а потом… кости и промасленные салфетки летели во все стороны, тарелки катились по полу. Началась куриная охота — спасайся кто может.

Наши пищевые пристрастия не делали нас обеих более симпатичными в глазах окружающих. Единственное различие состояло в том, что я еще и поправлялась. На самом деле Клео даже как-то уменьшалась в размерах. Кости грудины теперь торчали, линии черепа стали более угловатыми. Шерсть на выступающих частях потерлась, так что теперь наша кошка немного походила на чучело, изготовленное любителем.

Не могу сказать, впрочем, что мы совсем остепенились. Время от времени я, убедившись, что шторы плотно задернуты и в радиусе пятисот метров нет ни единой человеческой души, порой отплясывала буги-вуги под мелодии Марвина Гэя.

Клео тоже случалось порезвиться. После дождика она могла шустро, как котенок, полезть на дерево — пока на полдороге возраст не напоминал о себе. Тогда она без лишних церемоний сползала на землю.

Ноги Клео, некогда такие изящные и узкие, вздулись в суставах там, где (будь она человеком) располагались колени и щиколотки. Впрочем, она никогда не роптала и не жаловалась. Я начала ходить в тренажерный зал и поднимать тяжести, чтобы справиться с болями в шее и спине, которые, кстати, никогда бы не развились, ходи я, подобно Клео, всю жизнь на четвереньках. И страх упасть, такой распространенный среди пожилых людей, был бы нам неведом, если бы мы твердо стояли на своих четырех. Вновь кошка демонстрировала нам превосходство своего вида.

Итак, наши тела явно и недвусмысленно старели, а характеры тем временем портились. Обе мы становились раздражительными, даже сварливыми. Раньше в супермаркетах люди всегда чувствовали, что передо мной можно пройти без очереди. Все кто угодно, и стар и млад, бесцеремонно пролезали вперед, ничего не опасаясь. Теперь же новая, сварливая сущность заставляла меня упираться намертво, если кто-то делал попытку встать передо мной. Отныне я даже была способна на возмущенный окрик: «Извините!» Я без колебаний заполняла бланки рекламаций и даже научилась сразу бросать трубку, если раздавался звонок непрошеного торговца откуда-нибудь из Мумбаи.

Клео и в том меня превзошла, возведя бесцеремонность в принцип. Когда ко мне в гости пришла подруга Пенни, инвалид по зрению, вместе с собакой-поводырем по кличке Мишка, я поставила на пол две миски с водой: побольше для Мишки и поменьше для Клео. Клео, уставив на золотисто-желтого лабрадора немигающий взгляд, тут же заявила права на большую миску. Бедная Мишка сжалась так, что стала вдвое меньше, и ретировалась, уступив.

Пенни посмеялась и приняла мои извинения за негостеприимное поведение кошки. Я объяснила, что, еще будучи котенком, Клео точно так же обращалась с Ратой. Кивнув с улыбкой, Пенни села на пол. Мишка радостно угнездила у нее на коленях свою мощную корму. Вместе они являли чудесное зрелище: хозяйка и преданная собака. Для Клео это было слишком. Впившись сверкающими глазами в Мишку, она так испугала беднягу, что та, пятясь, отползла в угол, после чего торжествующая Клео немедленно заняла ее место на коленях Пенни.

— Ну, а что случилось с бедной малышкой Клео? — спросила Рози, неожиданно позвонив нам после долгого перерыва.

— О, с ней все прекрасно.

— Ну да, в самом лучшем из миров, — вздохнула она. — Я всегда была уверена, что там, в кошачьем раю, им каждый день дают сардины.

— Нет, Рози. Я имею в виду, все действительно прекрасно.

— ВСЕ ЕЩЕ ЖИВА? Ты шутишь! Сколько же ей сейчас?

Меня уже тошнило от бестактных вопросов о возрасте Клео, на которые я устала отвечать.

— Двадцать три.

— Но это… Постой, дай сообразить… примерно сто шестьдесят один год по человеческим меркам. Ты уверена, что это та же самая кошка?

— Абсолютно.

— Как тебе это удалось? Чем ты ее кормишь? Какие лекарства она принимает?

— Да практически никаких. А как поживают Рыбка, Грязнуля, Бетховен и Сибелиус?

Молчание.

— Да, знаешь, Грязнуля пропал, у Бетховена оказалась почечная недостаточность. Сибелиус и Рыбка отправились в кошачий рай уж лет десять назад. А ведь я всегда заботилась о том, чтобы у них было все самое лучшее, самое необходимое, не то что у твоей малютки Клео. Ты ведь никогда не была кошатницей, правда?

— Да нет! — ответила я. — Думаю, ты ошибаешься. Если бы я ей не была, Клео не жила бы с нами столько лет. Кроме того, мы за это время так сроднились, что Клео и я практически стали одним существом. Нет, Рози. Ты неправа, черт возьми, я — самая настоящая кошатница!

Вскоре после этого мы с Филипом сидели в ресторане, отмечая четырнадцатую годовщину нашей свадьбы.

— Никогда не забуду тот день, когда ты пригласил нас в пиццерию и обыграл Роба в какую-то ужасную игру с заполнением квадратиков.

— Мне казалось, это были «змейки и лестницы», нет? — спросил он, отпивая шампанское.

— Это были «квадраты». Ты тогда сильно упал в моих глазах. Надо же, не дал мальчику выиграть. Я уж собралась давать тебе от ворот поворот.

— Правда? — подмигнул мне Филип. — А я всегда вспоминаю, как Клео носилась по всему дому с таким видом, как будто она его владелица.

— Так оно и есть. Она в доме хозяйка. Мало кто согласился бы взвалить на себя такую обузу, — сказала я, меняя тему разговора. — Мать-одиночка, на восемь лет старше тебя, двое детей.

Роб однажды сказал, что появление в нашей жизни Филипа — везение почище большого выигрыша в лотерею. Меня восхищала любовь Филипа ко всем трем нашим детям и то, что он никогда не выделял среди них Катарину, свою биологическую дочь. Их ответная любовь к отцу тоже была крепкой и искренней. Мне и впрямь просто невероятно повезло: это настоящее счастье жить много лет с таким открытым, преданным, редкостным человеком.

— Неужели опять с работы? — вздохнула я, когда он вытянул из кармана звонящий мобильник.

— Это Катарина, — ответил он. Из трубки неслось ее возбужденное стаккато. Филип посерьезнел: — Пойдем-ка домой. У Клео какой-то припадок.