Клео. Как одна кошка спасла целую семью

27 Разлука

— Они там в Кембридже сошли с ума! — сказала я, протягивая Филипу официального вида конверт, который только что извлекла из почты. — Меня приняли в качестве стипендиата-исследователя.

Он засмеялся и, обхватив меня неправдоподобно мускулистыми ручищами, заявил, что никогда и не сомневался. Известие подоспело на редкость вовремя, трудно было подгадать лучше. Филипа только что приняли в Ай-Эм-Ди,[16] знаменитую бизнес-школу в Швейцарии, где ему предстояло учиться на МБА[17] (иногда мне казалось, что Филип вот-вот утонет в море аббревиатур). После того как мое трехмесячное обучение в Кембридже завершится, мы с детьми сможем присоединиться к нему и провести в Лозанне остаток года.

Кембридж. Швейцария. Это не может быть правдой. Роба и Лидию мне придется оставить в Новой Зеландии на целых три месяца — а Клео на целый год! Это было невозможно. Напишу в университет, поблагодарю за великолепное предложение и откажусь.

Но Филип уговаривал меня не делать этого. Когда еще в жизни подвернется подобная возможность? Стив и мама были с ним согласны. Мама предложила присмотреть за детьми в первый месяц моего отсутствия, а Стив согласился взять их к себе на оставшиеся два. Клео не сводила с меня пристального взгляда. Что она советует, ехать или оставаться?

Через три месяца Лидия будет со мной в Швейцарии, выучит французский (все уверяли, что это будет для нее пустяковой задачей). Роб сказал, что не хочет бросать свою школу, так что учиться он будет в Новой Зеландии, а к нам приезжать на каникулы. План был дико сложный, просто нереальный, опасностей и угроз в нем скрывалось побольше, чем на минном поле Анголы. Мы решили попытаться его воплотить.

Клео помогала нам беседовать с людьми, которым мы собирались сдать дом на время нашего отъезда. Джефф, бухгалтер, показался мне очень милым, но Клео зашипела на него и спряталась под стул. Андреа, врач, уверила нас, что обожает кошек, и пообещала, что они с Клео будут жить душа в душу. Когда Андреа поднялась, чтобы уходить, Клео подошла к ней, выгнув спину дугой, и попросила ее погладить. С одобрения кошки мы сдали дом Андреа.

Я знала, что Клео не только нежное, любящее создание — она крепкая, несгибаемая. И все равно я страшно волновалась за нее. Кутая нос в ее благоухающий мех, я молилась (несмотря на то, что большая часть моих разговором с Богом происходила, к сожалению, в одностороннем порядке) о том, чтобы мы увиделись снова. Мне казалось, что расстаться с детьми на три месяца — все равно что ампутировать руку и положить ее в морозильник. Я старательно внушала себе, что эта ампутация не такая же необратимая, как потеря Сэма, что сейчас отрезанную руку всего лишь поместят в лед на три месяца. Мама со Стивом убеждали меня, что с детьми все будет нормально, особенно если учесть, что им будет помогать Энн Мэри. А я понимала, что, хотя эти трое взрослых любят Роба и Лидию, они все же не в состоянии дать им ту гремучую смесь истерики и обожания, которую называют материнской любовью. Все говорили мне, что три месяца пролетят незаметно. Филип обещал, что поднажмет и постарается за два года пройти трехгодичный курс обучения на МБА. И все же в сердце мне вгрызался еще один злобный терьер — кто его знает, сколько симпатичных, правильных по всем пунктам девушек поступили на учебу в бизнес-школу Швейцарии, рассчитывая заодно поохотиться на мужчин.

Кембридж испокон веков был домом для лучших в Англии образчиков серого вещества. Будучи людьми умными, его обитатели позаботились о том, чтобы сделать свой город одним из живописнейших и уютнейших в мире. Его колледжи, старинные и современные, числом тридцать один, вольно раскинулись по берегам реки Кем, которая становилась то романтично-бурной, то медлительной — по настроению. Даже в самый первый день, когда студеный январский ветер резал меня не хуже ножа, красота Кембриджа заставила меня забыть обо всех переживаниях и тревогах. К небу тянулись ажурные башенки капеллы Кингз-Колледжа, такие хрупкие, будто их возводили не люди, а пчелы.

— Мисс Браун, мы вас ждем, — воззвал ко мне голос откуда-то с неба. Знание, властность, сила слышались в этом голосе, принадлежавшем распорядителю колледжа.

Скоро я узнала, что распорядитель колледжа действительно наделен нешуточной властью. Он не только хранит ключи от всех помещений, но к нему еще приходит адресованная в колледж почта, и он может читать ваши факсы, если, конечно, заинтересуется. Надзиратели колледжей знали все и всех.

Увидев распорядителя, я почему-то сразу поняла: я на месте, теперь все будет хорошо. Показав мне просторную, удобную комнату с окном, выходящим на четыре плодовых дерева, он степенно удалился, а я первым делом расставила всюду, где можно было, фотографии детей, Филипа и Клео. А потом залилась слезами.

Все в Кембридже было мне непривычно. Начать с того, что дома у нас январь — самый жаркий месяц года. Конечно, я знала, что в Англии зима, но даже представить себе не могла этого промозглого, пронизывающего холода. Он проникал повсюду, от него не защищала никакая одежда и обувь. Солнце — красный прыщик на небе. Мне с трудом верилось, что всего за несколько часов до того та же самая больная шизофренией звезда сияла ослепительной улыбкой над пляжами у антиподов. Английская версия солнца с трудом выползала из постели в половине восьмого, неохотно висела в воздухе, как двадцативаттная лампочка, чтобы к трем часам исчезнуть, погрузив мир в сумрак.

Зато мне пришлась по душе архаичность Кембриджа. Булыжные мостовые, скрипучие колледжи, летящие к небесам мальчишеские дисканты, когда в капелле Кингз-Колледжа служат вечерню. Я полюбила причудливый Кембридж с его приверженностью странным правилам, таким древним, что никто не помнит, почему они существуют. Только старшим членам колледжа разрешается ходить по газонам (на меня разрешение как будто распространялось, но я ни разу не рискнула — вдруг я недостаточно старший член колледжа?). После ужина портвейн полагается поставить перед хозяином дома, который сначала наливает гостю по правую руку, потом передает графин гостю слева от себя, а тот уже пускает его дальше влево, и графин идет по кругу, пока не вернется к хозяину. Именно потому, что по большей части эксцентричные кембриджские правила не служили какой-то явной практической цели, приятно было им подчиняться. К примеру, профессор является на официальный прием в гидрокостюме и маске (рассказывали, что однажды такое случилось), и оказывается, что он лишь следует некой традиции, о которой другие просто не помнят.

Я подружилась с Харджитом, сикхом из Малайзии (он носил тюрбан), Томом, немолодым профессором математики из Торонто, и с замечательной Бронвин, моей землячкой, аспиранткой по экономике. Мы с Томом регулярно совершали вылазки по снежку в ближайший паб. Харджит в день св. Валентина угостил меня чаем в отеле «Савой» в Лондоне. С Бронвин мы нарядились в пластиковые мешки для мусора и отплясывали до упаду на студенческом «помоечном балу». Завести знакомство с англичанами оказалось не так просто, возможно, они не одобряли, что мы, жители колоний, на время вторглись в их мир.

Куда бы я ни пошла в Кембридже, повсюду и на каждом шагу были кошки. Страдая безнадежной кошконостальгией, я попыталась подружиться с жирным апельсинно-рыжим котом, сидевшим на кирпичной стене за плодовыми деревьями. Стоило мне подойти, как он дал деру.

Однажды я увидела, как за углом старинной церкви исчезает черный хвост. Сердце екнуло — я узнала. То есть я понимала, что по логике это не может быть Клео, но что, если ее дух вселился в это существо? Правда, к тому времени, как я доковыляла до угла по скользкой мостовой, кошка давно скрылась.

Аккуратная полосатая кошечка, лежащая перед профессорским камином, потянулась и зевнула. Приоткрыв один глаз, она облизнулась, лениво провела лапой по уху и погрузилась в сон. Хвост у нее подрагивал. Наверняка снится мышь.

В первые недели постоянная тоска по дому занимала меня настолько, что для научной работы времени почти не оставалось. Я писала Филипу, ежедневно посылала детям открытки и звуковые письма. Клео регулярно навещала меня в снах. Один раз мне приснилось, что она раза в три больше нашего дома на Ордмор-роуд. Положив голову на трубу, она лапами обнимала дом на уровне окон и мяукала. Мяуканье напоминало рык льва с заставки «Метро-Голдвин-Майер». Может, этим она хотела сказать мне, что здорова и выполняет свои прямые обязанности, охраняя наш дом. Я не могла заснуть, натянула две пары носков и спустилась по лестнице. Единственный черный телефон, бывший в распоряжении жильцов нашего дома, был, к счастью, свободен. Я слушала пульс гудков на том конце земного шара и уже готова была положить трубку, когда кто-то ответил.

— Андреа? — закричала я.

— Который час? — прошептала она голосом, хриплым со сна.

— Простите. Я вас разбудила?

— Ничего страшного. — Черт, конечно, я разбудила ее. — Я что-то заспалась. Сегодня суббота, утро. Вы где?

— Все еще в Англии. Просто хотела узнать, как Клео, то есть как вы поживаете. Все ли в порядке с кошкой, в смысле, с домом?

— Сегодня у нас была бурная ночка, — поведала Андреа. — Клео прыгнула из верхнего окна прямо мне на кровать, когда я только задремала. Это было ужасно. Спросонья я решила, что это насильник.

Хотя Кембридж открыл для меня новые удивительные миры, ничто не могло сравниться с радостью, когда через три месяца мы воссоединились с Лидией и Филипом. Лидию привезла из Новой Зеландии дорогая, чудесная Мэри, наш светский репортер, под тем предлогом, что у нее какие-то дела в Ирландии. Лидия в награду заблевала ей жакет апельсиновым соком, когда они летели из Окленда.

Мы встретились в аэропорту Хитроу, оттуда долетели до Женевы и, пересев на поезд, поехали вдоль берега огромного озера. Поезд останавливался в городках с домиками, будто нарисованными на конфетных коробках, пока не доставил нас в средневековую Лозанну.

Я уверяла пятилетнюю дочку, что ей понравится новая школа, что она и сама не заметит, как начнет болтать по-французски. Я ошибалась в обоих случаях. Швейцарская школа стала для Лидии настоящим кошмаром, и не только из-за школьного распорядка, твердого и непоколебимого, как Швейцарские Альпы. Ребенок не понимал ни единого слова. Каждое утро, когда мы преодолевали вертикальную дорожку, ведущую к школьному подъезду, я пыталась отвлечь внимание Лидии, показывая ей тюльпаны, рядами растущие вдоль дорожки, и снежно-белые вершины Альп по ту сторону озера. К школьным воротам она неизменно добиралась с «больным животиком». Я чувствовала себя ужасно, оставляя ее, красную и всю в слезах, на попечение учительницы. Доброта мадам Жюйяр оказалась ненамеренной жестокостью. Она говорила с классом по-французски и, из самых лучших побуждений, все повторяла потом для Лидии на английском. В результате Лидия так и не сумела общаться с одноклассниками.

Так и не освоив французский, Лидия безропотно сносила все странные требования швейцарского начального обучения. В конце учебного дня она вместе с другими детьми выстраивалась в очередь, чтобы пожать руку и попрощаться с мадам. В отличие от ее школы в Новой Зеландии, швейцарская школа ощетинилась бесконечными правилами и требованиями, которым явно недоставало логики. Правилами было регламентировано абсолютно все, от определенного типа обуви, которую дети должны были надевать на уроки гимнастики, до количества матерей, помогающих детям сушить волосы в дни занятий в бассейне. Да, там существовало расписание, список матерей, сушащих детям волосы. Для матерей тоже имелись неписаные правила. Я не могла понять, в чем мое преступление, да только, куда бы я ни пошла, меня сопровождали неодобрительные взгляды. Одна из матерей, англоговорящая, отвела меня в сторонку, когда мы пришли за детьми, и спросила, не смущает ли меня, как другие матери на меня смотрят. Я испытала облегчение, услышав, что они вправду смотрели на меня как-то странно, что у меня это не паранойя. Когда я спросила, в чем же проблема, она таинственно понизила голос: «В ваших спортивных брюках».

Единственным предметом, в котором Лидии удалось блеснуть, оказалось плавание. Сказались долгие летние месяцы, проведенные на новозеландских пляжах. Швейцарскую учительницу физкультуры даже заинтриговал головастик-антипод. Невзирая на унизительный душ перед началом сеанса и на требование носить, не снимая, резиновую шапочку, Лидия легко преодолела дорожку шикарным глубоководным кролем. Бессильная даже представить себе ту дикую волю, которая рождает юных сёрфингистов, учительница позабавила нас, предположив, что Лидию ждет большое будущее в синхронном плавании.

Если бы состоялся конкурс на место на Земле, где сложнее всего заключить брак, Швейцария получила бы главный приз. У нас с Филипом был определенный талант — мы во всем выбирали трудные пути. Вот и сейчас мы решили, что страна часов и шоколада идеально подойдет для соединения узами брака. Не нашлось никого, кто бы нас предостерег. Поэтому мы совершили очередное безумство.

В те моменты, когда Филип не изучал хитросплетения международного бизнеса, он воевал с мелкими бюрократами, желавшими заверить и проштамповать все документы, на которых только встречались наши имена (от свидетельств о рождении и документа о расторжении моего брака до грамоты за победу на соревновании девочек-скаутов по штопанью носков). После долгих недель телефонных переговоров и пересылки факсов из полушария в полушарие швейцарские власти, казалось, были удовлетворены. Каждый клочок бумаги был заверен, перезаверен и размножен в трех экземплярах. Но этим дело не кончилось. Теперь они хотели знать, сколько зубов мудрости было у наших родителей и у их родителей, в каком возрасте каждый из них впервые занимался сексом и на каком боку они спали ночью. На самом деле швейцарские власти не хотят, чтобы люди женились в их стране, и делают все от них зависящее, чтобы этого не допустить. Они не одобряют священный союз. Слишком много бумажной волокиты. Пусть уж лучше люди живут во грехе.

Моя задача была найти викария, в достаточной степени владеющего английским, чтобы сочетать нас браком. Это оказалось не проще, чем сыскать белого медведя на Таити. Из англиканской церкви мне не перезвонили. По-видимому, поняла я, они не понимают моего французского, вынесенного из средней школы. А может, они утратили ко мне интерес, услышав мой порочный голос и сразу догадавшись, что я разведена.

Несколько недель я билась головой об стену, прежде чем раздобыла все же мрачного пресвитерианского священника. Шотландец, сухой и жесткий, как трехдневная ячменная лепешка, он согласился обвенчать нас в изумительной готической церкви на берегу Женевского озера.

Самое лучшее в женитьбе за границей — это гости: случайные люди не поедут в такую даль, а делают это усилие те немногие, кому вы действительно небезразличны. Свадьбу устроили в сентябре, когда у Роба были каникулы, так что и он, и остальные члены семьи смогли присутствовать на торжестве. Я купила кремовый костюм и шляпку в тон. Потом мы на целый день отправились в городок Эвиан, чтобы купить для Лидии нарядное платьице с сиреневым бантом на поясе и крахмальной нижней юбкой, в точности как в «Звуках музыки».

Гостей на свадьбе набралось человек сорок. Большинство из них планировало остановиться в нашей небольшой квартирке. Людей приходилось размещать чуть ли не по шкафам. Мама и Роб ночевали в комнате Лидии. Мама без труда контактировала с дружелюбными швейцарцами. Когда вечером она вывезла наш переполненный мусорный мешок на обочину, к ней пристал сосед, заявив, что собирается «chercher le police»[18] и что маму следует арестовать, так как она вывезла мусор не в свою очередь.

Из Кембриджа прилетела Бронсвин, чтобы быть подружкой невесты. Питер, наш новозеландский друг, режиссер с телевидения, помог украсить машину розовой лентой и вызвался отвезти нас в церковь. Питер вел автомобиль по булыжным улочкам, таким узким, что на них трудно было бы разъехаться двум лошадям, а водители-швейцарцы на встречной полосе вовсю дубасили по своим клаксонам. Питер так нервничал, что чуть не лишился сознания. «Что за дела, что им от меня надо?! Я что-то не так делаю? Может, еду не по той стороне?» Позднее мы узнали, что салют был приветственным: это швейцарская традиция сигналить при виде свадебного кортежа.

Я нисколько не покривлю душой, сказав, что это была лучшая свадьба из всех, на каких я в жизни побывала. Медовый месяц, а точнее, уик-энд тоже прошел прекрасно. В сопровождении матери новобрачной, детей и еще пары гостей мы отправились на сказочное побережье озера Маджоре на севере Италии. Для полного счастья не хватало только маленькой черной кошки.

После того как гости разъехались, Филип вернулся к своим потогонным занятиям. Золотую осень сменили серые слякотные дни. Булыжные улочки, летом поражавшие яркими красками, теперь напоминали рисунки углем.

— Идет дождь из цветов! — воскликнула Лидия, увидев первый снег.

Пришлось объяснить, что снежинки — это не весенние цветы. Мы так и не смогли привыкнуть к суровым европейским морозам. Какие толстые носки ни надень, пальцы все равно оставались ледяными.

Когда закончился наш год в Швейцарии, я уезжала без сожаления. По-моему, чувство было взаимным. В Женевском аэропорту наша троица показалась служащим настолько неприятной, что в нас заподозрили террористов. Попросив отойти в сторонку, нас подвергли допросу. Как могло оказаться, что мы женаты? Чей это ребенок? Когда я поклялась, что мы не везем с собой оружия, они с радостью поняли: преступников удалось уличить. Нас сопроводили в комнату, где меня попросили открыть чемодан, и торжественно извлекли грозное оружие минимального поражения — мой зонтик.

По пути домой мы на несколько дней задержались в Нью-Йорке, у моего старого друга Ллойда. Он, как оказалось, знал наперечет все места, куда можно было повести девочку. А разве не все мужчины-геи таковы? Лидию до глубины души потрясла эта рождественская феерия, включавшая выступление «Рокеттс»[19] в «Радио-Сити», конькобежцев, кружащихся в сказочном танце под гигантской елкой в Рокфеллер-центре, и новый диснеевский мультик «Красавица и Чудовище».

В какой-то момент я взяла тайм-аут, заглянула в аптеку и купила тест на беременность. Дома у Ллойда я резво поднялась по лестнице, пронеслась мимо коллекции африканских масок и заперлась в ванной. Когда я подносила полоску к свету, руки у меня так дрожали, что я не сразу рассмотрела результат. Вот это да! Полоска окрасилась в синий.