Корабль Его Величества «Улисс»

Глава десятая ПЯТНИЦА. ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

Щелкнул выключатель. Яркий флуоресцирующий свет моментально разлился по всем уголкам приемного отделения корабельного лазарета. Николас проснулся, будто ужаленный. Заслоняя рукой сонные, покрасневшие в последнее время от переутомления глаза, сощурив веки в узенькие щелочки, посмотрел на часы. Уже четыре! Неужели он так долго спал? Боже, до чего же холодно!

Оттолкнувшись от спинки зубного кресла, на котором спал сидя, Николас посмотрел через плечо назад: у входной двери, спиной к ней, стоял Брукс. Запорошенный снегом капюшон красиво обрамлял его седеющую шевелюру. Непослушные, закоченевшие от холода пальцы отказывались вытянуть сигарету из только что открытой пачки. Справившись наконец с этой нелегкой задачей, Брукс лукаво посмотрел на Николаса через пламя зажженной спички.

— Привет, Джонни! Сожалею, что пришлось разбудить тебя, но иного выхода нет: тебя хочет видеть командир. Впрочем, время у тебя еще есть, можешь не торопиться.

Брукс окунул кончик сигареты в угасавшее пламя спички, сделал глубокую затяжку и, выпуская дым, снова посмотрел на Николаса.

«У него очень болезненный вид, — с неожиданным состраданием подумал Брукс. — Он чертовски устал и нуждается в отдыхе, но говорить об этом бесполезно».

— Как чувствуешь себя? Впрочем, не говори — знаю. Я сам при последнем издыхании… У тебя осталось еще что-нибудь от этих бодрящих снадобий?

— Наркотиков? Вы, наверное, опять ошиблись в диагнозе. Я дал адмиралу все, что необходимо.

— Ну, ну! Опять эта юношеская нетерпимость! Я говорю всего-навсего об этой бутылке самогона с острова Молл…

— Колл, а не Молл, — поправил его Николас. — Но дело не в этом. Вы же опорожнили ее до дна, — добавил он с укоризной, но увидев опечаленное лицо Брукса, подобрел. — Правда, у нас еще осталась бутылка Талискера.

Николас подошел к шкафчику, в котором хранились наркотики, взял бутыль с надписью: «Лизол» — и открутил пробку. Когда он наполнял поднесенные Бруксом стаканы, руки того сильно дрожали.

Осушив стакан и почувствовав, как согревающая жидкость растекается по всему телу, Брукс блаженно вздохнул:

— Спасибо, мальчик, спасибо. Ты подаешь надежды стать первоклассным эскулапом.

— Вы так полагаете, сэр? Не думаю. Особенно после того, что было сегодня. — Он содрогнулся, вспомнив пережитое. — Сорок четыре трупа, сэр, один за другим — за борт в течение каких-нибудь десяти минут, как… как мешки с мусором.

— Сорок четыре? — удивился Брукс. — Так много убитых, Джонни?

— Не совсем так, сэр. Это число погибших. Опознанных было около тридцати, а сколько кусков и кусочков, одному богу известно… В центральном артиллерийском посту пришлось сгребать лопатой… — Он печально улыбнулся. — Я сегодня ничего не ел, да и всех остальных из похоронной партии вывернуло наизнанку… Пожалуй, надо закрыть этот иллюминатор.

Николас резко повернулся и подошел к незатемненному иллюминатору. Сквозь медленно оседающие снежинки у самого горизонта виднелась мерцающая вечерняя звезда. Это означало, что туман рассеялся, туман, который спас конвой, который скрыл их от подводных лодок. А вот вдали видна «Вектра». Николас заметил, что стеллажи для глубинных бомб на ней пустые. Значит, все запасы израсходованы… Несколько ближе к «Улиссу» идет «Витура» — поврежденный танкер. Вода подобралась уже почти к срезу его низкого борта… А вот в другой части горизонта маячат четыре судна типа «Виктори», огромные, мощные и, на первый взгляд, даже грозные корабли. Николас знал, что внешность их обманчива. На самом деле это совершенно беспомощные цели для подводных лодок и самолетов противника.

Николас захлопнул тяжелую крышку иллюминатора, закрутил до отказа все барашки и круто повернулся к Бруксу:

— Почему мы не поворачиваем назад?! — раздраженно воскликнул он. — Кого наш старик надувает, нас или немцев? Ни воздушного прикрытия, ни радиолокатора, ни малейшей надежды на какую-нибудь поддержку! Немцы и так уже прижали нас к самой стене. Чем дальше мы идем, тем легче им будет разделаться с нами! А ведь нам нужно пройти еще тысячу миль! — Голос его повышался с каждой новой фразой. — Шныряющие вокруг немецкие корабли, лодки и самолеты аппетитно облизываются, выжидая удобного момента, чтобы схарчить нас всех до одного! — Он отчаянно тряхнул головой и продолжал еще громче: — Я готов рисковать где угодно и с кем угодно, вы это знаете. Но ведь это же явное самоубийство…

— Но, Джонни, вы же не…

— Почему он не поворачивает назад? — не обращая внимания на возражения, продолжал Николас. — Все зависит от него. Чего он добивается? Славной смерти? Бессмертной славы ценой моей жизни, наших жизней? Пожалуй, Райли был прав, — продолжал он с горькой усмешкой. — Кричащие заголовки: «Капитан первого ранга Ричард Вэллери, кавалер ордена «За боевые заслуги», награжден посмертно…»

— Замолчи! — как ударом хлыста, остановил его Брукс. Взгляд его был леденящим. — Как ты смеешь говорить так о нашем командире! — добавил он уже спокойнее. — Ты бесчестишь имя самого благородного человека…

Остановившись на полуслове, Брукс укоризненно покачал головой. Не сводя глаз с побледневшего, напряженного лица Николаса, тщательно подбирая слова, он продолжал:

— Наш командир — замечательный офицер, лейтенант Николас. Может быть, даже великий… Но дело не в этом, черт возьми! Дело в том, что он в высшей степени порядочный человек, джентльмен… Такого человека я ни разу не встречал на этой поганой, развращенной планете. Он — это не вы и не я. Его нельзя сравнить ни с кем. Он идет вперед один, но никогда не бывает одиноким, ибо всегда окружен уважающими его людьми. — Брукс улыбнулся. — Не правда ли, смешно слышать все это от такого подлеца, как я? Даже ты, наверное, назовешь это богохульством… Но дело в том, мой дорогой, что правда никогда не может быть богохульством. А я утверждаю, что это чистейшая правда.

Николас стоял молча. Лицо его будто окаменело.

— Смерть. Слава. Бессмертие, — продолжал Брукс все так же гневно. — Кажется, об этом ты изволил говорить? Смерть? — Он улыбнулся и снова покачал головой. — Для Ричарда Вэллери смерть не существует. Слава? Конечно, он жаждет славы… Все мы, так или иначе, хотим прославиться… Но никакие лондонские газеты и букингемские дворцы не дадут ему той славы, которой он достоин. Капитан первого ранга Вэллери уже не ребенок, ему не нужны никакие побрякушки… А что касается бессмертия… — Положив руку на плечо Николаса, он засмеялся, теперь уже добродушно. — Скажи мне, Джонни, зачем ему добиваться того, что он уже имеет?

Николас молчал. Наступила напряженная тишина, и от этого гул вентиляционной системы с каждой секундой становился, казалось, все более громким. Наконец Брукс кашлянул и многозначительно посмотрел на бутыль с «лизолом».

Николас снова налил стаканы. Глаза их встретились. Брукс долго смотрел на измученное лицо Николаса, и опять его внезапно охватило чувство глубокого сострадания к этому молодому человеку.

«Как сказал об этом Каннингхэм во время вторжения немцев на Крит? — вспомнил Брукс. — Существует предел выносливости людей. Лучше до такого предела не доходить. Банально, но справедливо, — подумал Брукс. — Справедливо даже для таких людей, как Николас. Можно понять этого юношу, если представить себе, что пришлось ему пережить сегодня утром, когда он извлекал из обломков разорванные на куски тела, которые только что были живыми, говорящими и двигающимися людьми! Как врач, он должен был освидетельствовать каждого, осмотреть все куски, чтобы опознать убитых…»

— Еще шаг, и я, наверное, сойду с ума, сэр, — почти шепотом произнес Николас. — Я не знаю, что со мной происходит и что сказать вам… Извините меня, сэр.

— Я тоже, Джонни, — сказал Брукс искренне. — Но довольно болтать чепуху. — Он поднял стакан и, нежно посмотрев на него, произнес: — За наших противников, Джонни! За то, чтоб им, чертям, тошно стало! И не забудь адмирала Старра.

Он залпом осушил стакан, поставил его на столик и долго не сводил глаз с Николаса.

— Думаю, что тебе, Джонни, надо сказать вот о чем. Ты ведь знаешь, почему Вэллери не поворачивает назад. — На лице его появилась кривая усмешка. — Вовсе не потому, что позади нас так же много этих проклятых немецких подводных лодок, как, несомненно, и впереди… — Закурив новую сигарету, Брукс продолжал: — Утром командир послал шифровку в Лондон. Он заявил в ней, что конвой эф-эр-семьдесят семь будет разгромлен, или, говоря его словами, истреблен, задолго до того, как он дойдет до мыса Нордкап. Вэллери испросил разрешения хотя бы отвернуть на север и пройти как можно мористее Нордкапа… Жаль, что сегодня не было заката, — добавил Брукс с насмешкой. — Хотелось посмотреть на солнце.

— Ну и что же, сэр? — нетерпеливо спросил Николас. — Какой ответ?

— Командир думал, что ответ придет немедленно. — Брукс пожал плечами. — Но пришлось ждать целых четыре часа! — Он улыбнулся. Но только губами. Глаза его оставались печальными. — Так вот, происходит что-то очень важное. Где-то сосредоточиваются крупные силы. Не иначе как готовится вторжение крупного масштаба… Но это — между нами, Джонни! Секрет!

— Да, да, конечно, сэр!

— Что именно происходит в действительности, я не знаю. Может быть, даже намереваются открыть долгожданный второй фронт. Так или иначе, но поддержка силами флота метрополии, кажется, считается в этом деле абсолютно необходимой для достижения успеха. Но флот метрополии связан по рукам и ногам «Тирпицем», поэтому отдан приказ: покончить с «Тирпицем», уничтожить его любой ценой. — На лице Брукса опять появилась ледяная улыбка. — Мы играем в этом деле очень важную роль, Джонни. — Мы — это самая большая, самая жирная приманка из всех когда-либо приносившихся в жертву во имя достижения самых больших, самых важных целей… Я только опасаюсь, что ловушка немного заржавела в петлях. Ответ пришел от первого морского лорда и Старра. Решение принято на уровне военного кабинета. Нам приказано продолжать идти на восток.

— Мы, стало быть, и есть та самая «любая цена», — сказал Николас решительно. — Иначе говоря, мы — не что иное, как пушечное мясо.

— Да, мы — пушечное мясо, — согласился Брукс.

В динамике на подволоке раздался щелчок. Брукс тяжело вздохнул:

— Ну вот, опять начинается.

Прозвучал сигнал повышения боевой готовности на период сумерек. Николас заспешил было к выходу, но Брукс преградил ему путь:

— Тебе еще рано, Джонни. Я же сказал, что командир приказал тебе явиться на мостик через десять минут после сигнала о повышении готовности.

— Что? На мостик? За каким еще чертом?

— Ты неуважительно разговариваешь со старшим по званию, Джонни, — важным тоном произнес Брукс. — А как сегодня матросы? — вдруг переменил он тему разговора. — Ты работал с ними все утро. Как они, в обычном настроении?

Николас несколько смутился, но тут же овладел собой:

— Пожалуй, в обычном. — Подумав, продолжал: — Странно, ведь всего пару дней назад они чувствовали себя намного лучше, а теперь… Теперь они такие же, как были в Скапа-Флоу. Ходячие тени. Только вот ходить-то разучились. — Николас удрученно покачал головой. — Пять, или нет, даже шесть человек пришлось уложить на носилки. За все задевают, спотыкаются и падают, как мешки с сеном. Спят на ходу. Ничего не видят. Слишком устали, чтобы смотреть под ноги.

— Знаю, знаю, Джонни, — согласился Брукс. — Видел все это сам.

— Никаких симптомов бунтарства, ничего угрожающего в их поведении я не вижу, — продолжал Николас. — Думаю, что для бунта у них не осталось ни сил, ни воли, ни желания. Но дело не в этом. Когда мы расчищали центральный артиллерийский пост, некоторые, убирая тела убитых, бормотали себе под нос: «Вот посчастливилось людям! Отдали концы без мучений», или что-нибудь в этом же роде. А помешательство старины Тиндэла?.. Он все время трясет головой. И уж никаких признаков былого юмора. Никаких! Даже сквернословить перестал… — Николас сокрушенно покачал головой. — Не знаю, как все это назвать, сэр. Апатия, безразличие, отчаяние… Называйте как хотите. Я бы лично сказал, что люди надломились.

Брукс долго и сосредоточенно смотрел на Николаса. Потом заговорил снова:

— Теперь пора Джонни… — А затем, подумав немного, добавил: — Знаешь, я думаю, ты прав. Во всяком случае… Впрочем, время вышло, иди-ка на мостик. Командир собирается сделать обход корабля.

— Что?! — воскликнул Николас. — Он собирается оставить мостик во время боевой тревоги?!

— Да, он намерен поступить именно так.

— Но… Ведь это же невозможно, сэр. Это… это беспрецедентно!

— Таков наш командир, Джонни. Как раз это я и пытался втолковать тебе вчера вечером.

— Но он же свалится с ног, он угробит себя! — с искренней тревогой воскликнул Николас.

— Я говорил ему об этом. Он постепенно умирает. Он уже должен был бы скончаться. Какими силами он держится до сих пор на ногах — одному богу известно. Но я уверен, что это не лекарства и не наркотики… Иногда, Джонни, приходится признать слабость медицины. Так или иначе, но я уговорил его взять с собой тебя. Иди, не заставляй его ждать.

Командир обходил и осматривал корабль в течение двух часов. Даже для лейтенанта Николаса эти два часа были часами невероятных пыток и мучений. Два часа непрерывной ходьбы и перелезаний через высокие комингсы и нагромождения исковерканной, скрученной стали; два часа тяжелых подъемов и спусков по сотням крутых или отвесных трапов и пролезаний в невообразимо узкие люки и горловины; два часа изнурительного пребывания то в душных помещениях с очень высокой температурой, то на бесчисленных внешних постах, где леденящий ветер пронизывает вас до самых костей. Это были два часа, которые Николас никогда не забудет, воспоминания о которых будут всегда вызывать у него чувство благодарности и преклонение перед мужеством и волей человека, которого он не знал… Да, не знал, несмотря на то, что так долго находился с ним рядом.

Обход начали с юта. Командира сопровождали Николас и главный старшина Хартли. На этот раз Вэллери не взял с собой никого из представителей корабельной полиции — непременных участников подобных обходов в прошлом. Вездесущий, неутомимый здоровяк Хартли оказался незаменимым. Он работал в этот вечер, как троянец[5]: открывал и закрывал десятки водонепроницаемых дверей, поднимал и опускал бесчисленное множество тяжелых крышек люков и горловин, отворачивал и заворачивал тысячи задраек, удерживавших эти двери, люки и горловины. Поняв с первых же минут, что командиру очень тяжело, он, несмотря на его протесты, всегда успевал подставить свою сильную руку и поддержать Вэллери, когда тот поднимался или спускался по крутому трапу.

Они спустились по длинному вертикальному скоб-трапу в снарядный погреб четвертой башни — мрачную темницу, тускло освещаемую лишь несколькими миниатюрными лампочками боевой электросети. Здесь находились корабельные коки, мясники, хлебопеки — люди весьма мирных специальностей. Почти все они призваны на службу во время войны. Эти люди выполняли трудную, грязную и неблагодарную работу, несправедливо непочитаемую — несправедливо потому, что все они находятся под постоянной угрозой взлететь на воздух. Каземат из четырехдюймовой брони защитит их от восьмидюймового бронебойного снаряда или от торпеды не больше, чем лист газетной бумаги…

Из-за низкой температуры и конденсации влаги стены погреба, снаряды и зарядные гильзы отпотевали, и с них непрерывно стекали тонкие струйки ледяной воды. Матросы, посиневшие, съежившиеся, дрожащие от холода, или стояли, прислонившись к снарядным стеллажам, или лежали на них. Другие, ссутулившись, вобрав голову в плечи, засунув руки в карманы, спотыкаясь от усталости, но не останавливаясь ни на секунду, ходили по бесконечному пути вокруг элеватора. Каждый их шаг — звонкий шлепок сапога по лужам воды на палубе, каждый выдох — клуб пара в холодном воздухе.

«Ходячие тени, — подумал Николас. — Почему они не прилягут?»

Заметив, что в погребе появился командир корабля, ходившие вокруг элеватора застыли на месте, а лежавшие нехотя, с трудом поднялись на ноги. Усталые лица и покрасневшие от недосыпания глаза не выражали ни удивления, ни любопытства.

— Вольно, вольно, — торопливо сказал Вэллери. — Кто здесь старший?

— Я, сэр, — ответил коренастый матрос и, медленно выйдя вперед, вытянулся перед командиром по стойке «смирно».

— A-а, хорошо. Кажется, Гарднер? — Махнув рукой в сторону матросов, стоявших вокруг элеватора, Вэллери добавил: — К чему эта бесконечная ходьба, Гарднер?

— Лед, — односложно ответил он и тут же пояснил: — Воду приходится все время шевелить, сэр, иначе она моментально замерзает. А лед на палубе в погребе — это никуда не годится…

— О, да, да, конечно, не годится… А почему же вы не используете помпы… осушительную систему?

— Замерзает, сэр!

— Но… неужели все время приходится вот так ходить?

— В такую погоду все время, сэр.

— Ну и ну. — Вэллери покачал головой.

Шлепая по лужам, он подошел к группе матросов, столпившихся у элеватора. Один из них, с хрупкой мальчишеской фигурой, приглушенно кашлял, прикрыв рот концом огромного бело-зеленого шарфа. Мягко коснувшись рукой вздрагивающих плеч матроса, Вэллери спросил:

— Тебе нездоровится, сынок?

— О нет, сэр. Все в порядке, — поспешил ответить он и, подняв от шарфа тонкое, бледное, искаженное болью лицо, добавил с ноткой обиды. — Что вы, я совсем здоров.

— Как твоя фамилия?

— Макуотер, сэр.

— А должность?

— Младший кок, сэр.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, сэр.

«Боже милосердный, — с горечью подумал Вэллери, — я командую не крейсером, а каким-то детским садом».

— Из Глазго, наверное? — спросил он с улыбкой.

— Да, сэр, — радостно ответил матрос.

— Молодец!..

Вэллери перевел взгляд с лица Макуотера на его ноги и ботинки, наполовину скрытые водой.

— А почему на тебе не резиновые сапоги?

— Нам их не выдали, сэр.

— А как же ноги? Ведь ты же, наверное, промок насквозь?

— Не знаю, сэр… Наверное… Они все равно у меня ничего не чувствуют, ноги-то, — с удивительным безразличием ответил Макуотер.

— Скажи мне честно, сынок, здорово ты устал?

— Да, сэр.

— Я тоже, — признался Вэллери. — Но скажи, можешь потерпеть еще немного?

Вэллери почувствовал, как хрупкие плечи под его рукой приподнялись и распрямились:

— Конечно, могу, сэр. Раз нужно, значит, можно, — обиженным, почти сердитым тоном ответил Макуотер.

Вэллери обвел внимательным взглядом лица матросов. Глаза его радостно засверкали, когда он услышал приглушенный хор одобрительных возгласов. Он хотел сказать что-то, но помешал сильный приступ кашля, такой, что ему пришлось нагнуться. Когда он снова поднял голову, на лицах матросов появилось неподдельное чувство сострадания и тревоги. Вэллери резко повернулся и, шлепая по лужам, торопливо зашагал к менее освещенному углу погреба, к тому месту, где кончался скоб-трап, по которому они только что спустились.

— Мы не забудем вас, друзья, — бормотал он на ходу. — Обещаю вам, не забудем.

Десятью минутами позднее они вышли из четвертой башни. На безоблачном ночном небе мерцали яркие звезды. Мороз пробирал до костей. Вэллери непроизвольно задрожал сразу же, как только за ними закрылась дверь в башню.

— Хартли?

— Есть, сэр.

— В башне пахнет ромом.

— Да, сэр. Я тоже почувствовал, — весело и невозмутимо ответил Хартли, — пахнет ромом. Но вы не беспокойтесь, сэр. Половина людей на корабле собирает свои порции рома и приберегает их для часов боевой вахты.

— Абсолютно запрещено уставом, старшина, и вы знаете это не хуже меня.

— Знаю, сэр. Но это никому не вредит. Ром согревает их, а если он еще и прибавляет храбрости, то тем лучше. Помните, как тогда носовая многостволка сбила двух «юнкерсов»?

— Конечно помню.

— Ребята были здорово выпивши. А иначе, черта с два сбили бы… А теперь, сэр, бывает так, что им совершенно необходимо выпить…

— Может быть, вы и правы, старшина. Я особенно-то и не осуждаю их. И не думайте, что мне стало известно это только теперь, — добавил он, весело засмеявшись. — Я знаю об этом давно. Однако в этой башне пахнет, как в заправском баре…

Они побывали в третьей башне, потом в снарядном погребе под ней. Куда бы ни заходил Вэллери, люди, после того как он задавал им несколько вопросов или говорил несколько ободряющих слов, чувствовали себя лучше, их настроение заметно поднималось. Личное общение с этим человеком оказывало на людей какое-то необъяснимое воздействие. Медленно, но неотвратимо уныние, апатия и безнадежность уступали место бодрости и решимости, пусть даже отчаянной решимости. Эта непостижимая метаморфоза поражала Николаса все больше и больше. Он был абсолютно уверен, что и физически и морально люди давно уже переступили красную черту…

— Николас, что с вами? — раздался встревоженный голос Вэллери.

— О, есть, есть, сэр, — отозвался Николас, энергично тряхнув головой, как бы отмахиваясь от нахлынувших мыслей. — Просто витаю в облаках. Теперь куда, сэр?

Они побывали в котельных и машинных отделениях, в главном посту живучести, на постах аварийных партий, в коммутаторном отделении, в отделении низковольтных агрегатов и во многих других помещениях и постах, не пропуская даже самых отдаленных и самых труднодоступных уголков, если Вэллери был уверен, что по боевой тревоге в них находится хотя бы один человек.

Во время спуска в машинные и котельные отделения они подвергались неприятному воздействию большого перепада давления и температуры: звенело в ушах, ломило барабанные перепонки, а раскаленный воздух ударял в лицо с такой силой, что захватывало дыхание. Во время пребывания в первом котельном отделении Николас настоял на том, чтобы Вэллери отдохнул хотя бы несколько минут. Его посеревшее лицо и учащенное дыхание говорили о том, что он очень болен и невыносимо устал.

Через некоторое время Николас заметил, что Хартли шептался с кем-то в дальнем углу котельной. Потом увидел смуглого кочегара-крепыша с синяками на щеках и еще не опавшей опухолью под глазом, который твердой походкой подошел к Вэллери сзади и поставил перед ним стул-раскладушку.

— Присядьте, сэр, — громовым голосом предложил он.

— Спасибо, спасибо, — смущенно пробормотал Вэллери и опустился на стул. Подняв глаза, он застыл от удивления. — Райли? — И перевел взгляд на главного старшину котельных машинистов Хендри. — Что, он все-таки выполняет свои обязанности, а?

— Его никто не заставляет, он сам, — ответил Хендри, смутившись.

— Большое спасибо, Райли, — искренне поблагодарил Вэллери.

Он еще раз с любопытством посмотрел на Райли, потом снова перевел взгляд на Хендри и вопросительно поднял брови.

Хендри покачал головой.

— Просто не знаю, что вам сказать, сэр. Он человек со странностями, всегда выкинет какой-нибудь номер. Он может не моргнув глазом свернуть кому-нибудь шею и в то же время нежно ухаживает за котятами и хромыми собаками. Если у кого-то окажется птичка с подбитым крылом, Райли как раз тот человек, который возьмет на себя заботу о ней. Но он очень плохого мнения о своих собратьях, сэр.

Не говоря ни слова, Вэллери вяло кивнул головой, откинулся на спинку стула и устало закрыл глаза. Николас наклонился к нему и тихо, но настойчиво предложил:

— Сэр, почему бы не прекратить этот обход? Вы же убиваете себя. Неужели нельзя закончить его позднее?

— Боюсь, что нельзя, мой мальчик, — ответил Вэллери. — Это трудно понять, но «позднее» может оказаться слишком поздно. — Повернувшись к Хендри, он спросил его: — Итак, старшина, вы полагаете, что все будет в порядке?

— О нас не беспокойтесь, сэр, — ответил Хендри. Его голос был одновременно и сердитым и нежным. — Вы бы лучше позаботились о себе, сэр, а кочегары вас не подведут.

Вэллери с трудом поднялся с низкого стула и нарочито бодро обратился к Хендри:

— Знаете, старшина, никогда не думал, что вы… Хартли, вы готовы? — резко прервал он начатую фразу, когда увидел здоровенного, закутанного в шарф и капюшон парня, стоявшего у нижней ступеньки трапа.

— Кто это? — спросил Вэллери, вглядываясь в темное и угрюмое лицо. — A-а, узнал, узнал. Вот уж никогда не поверил бы, что кочегарам так холодно, — добавил он, улыбаясь.

— Да, сэр, это Петерсен, — заметил виноватым тоном Хартли. — Он пойдет с нами.

— Кто это сказал! И… почему вдруг Петерсен? Разве не он?..

— Да, сэр, он. Так же, как и Райли… В этом деле лейтенанта, в Скапа… Приказание майора Брукса. Петерсен поможет нам…

— Нам? Мне — вы хотите сказать. — В голосе Вэллери не было ни возмущения, ни горечи. — А мы ничем не рискуем, беря его с собой, — полушутя добавил Вэллери.

— Он, скорее, убьет того, кто косо посмотрит на вас, сэр, — сухо заявил Хартли. — Он хороший человек, простой и хороший.

У трапа Петерсен с готовностью посторонился, чтобы пропустить их вперед, но Вэллери остановился. Подняв голову — Петерсен был выше дюймов на шесть, — Вэллери увидел печальные голубые глаза и свисавшую на них золотистую шевелюру.

— Здравствуйте, Петерсен. Хартли говорит, что вы отправляетесь с нами. Это правда? Вы действительно имеете такое желание?

— Пожалуйста, сэр, — медленно, но четко начал Петерсен. — Лицо его выражало глубокую печаль. — Я очень сожалею о происшедшем…

— Да нет, нет, я совсем не об этом, — поспешил разъяснить Вэллери. — Вы неправильно меня поняли. Там, наверху, ужасно холодно. Но я буду очень рад, если вы пойдете. Вы согласны?

Несколько секунд угрюмое лицо Петерсена выражало только удивление, но вот на нем появилась широкая, радостная улыбка. Не успел Вэллери коснуться ногой первой ступеньки трапа, а его уже подхватила сильная рука кочегара. Позднее Вэллери говорил, что, поднимаясь по трапу, он чувствовал себя, как в лифте.

Отсюда, теперь уже вчетвером, они направились на командный пост командира электромеханической части капитана 3 ранга Додсона. Это был бодрый, жизнерадостный и очень эрудированный человек, инженер до мозга костей, целиком посвятивший себя гигантским корабельным агрегатам и механизмам. Потом снова в корму, в машинное отделение, оттуда по крутому трапу между разбитой лавочкой и помещением корабельной полиции опять на верхнюю палубу; после невыносимой жары в котельных отделениях — снова на лютый мороз на наружных постах.

А вот и торпедный аппарат правого борта — единственный приведенный в боевую готовность. Обслуживающий его боевой расчет собрался под укрытием того, что осталось от боцманской кладовки, разбитой снарядами с «Блю Рейнджера». Матросов легко было обнаружить в темноте по непрерывному топанью замерзших ног и по лязганью зубов.

Вэллери напряженно вглядывался в темноту.

— Старший торпедный электрик здесь?

— Есть, сэр. — Голос удивленный и даже сомневающийся.

— Как у вас дела, старшина?

— Хорошо, сэр. Только вот Смит, кажется, совсем отморозил ногу.

— Сейчас же пошлите его вниз. Разбейте свою команду на две смены для поочередной вахты по десять минут: одна — здесь у телефона, другая — греется внизу, в машинном отделении. Поняли? Исполняйте! — быстро проговорил Вэллери и поспешил отойти прочь, видимо, для того, чтобы не слышать благодарных голосов матросов.

Пройдя через минно-торпедную кладовую, в которой хранились запасные торпеды и баллоны со сжатым воздухом, они поднялись по трапу на шлюпочную палубу. Здесь Вэллери остановился, чтобы справиться с сильным приступом кашля. Держась одной рукой за лебедку, другой он поднес ко рту окровавленный и уже почти затвердевший на морозе конец шарфа.

На траверзах по обоим бортам «Улисса» маячили едва заметные в темноте тени огромных судов. Их мачты медленно раскачивались на фоне звездного неба — верный признак того, что на море начиналось волнение. Откашлявшись, Вэллери закутался шарфом поплотнее и, опираясь на руку Петерсена, двинулся дальше в сторону носа. Оставляя свежие следы на мягком снежном покрове палубы, они медленно приблизились к артиллерийской установке «эрликон». На сиденье стрелка-наводчика виднелась скрытая под капюшоном, склонившаяся вперед фигура матроса артиллерийской части. Мягко, почти нежно, Вэллери коснулся рукой его плеча:

— Как дела, зенитчик?

Молчание. Казалось, что человек слегка шевельнулся, наклонился вперед еще больше и снова застыл в безмолвии.

— Я спрашиваю: как дела? — повысив голос, повторил Вэллери и, не дожидаясь ответа, повернулся к Хартли. — Он же спит, старшина! Сон на боевом посту? Я знаю, что все устали и очень хотят спать, но ведь от него зависят люди внизу. Этого нельзя простить, запишите его фамилию!

«Запишите его фамилию, — с горечью повторил про себя Николас, склонившийся над артиллеристом. — Ему не следовало бы говорить этих слов, но что поделаешь… Записать фамилию! Зачем? Чтобы сообщить родственникам? Ведь этот человек — покойник…»

Опять пошел снег. Снова закружились подгоняемые ветром, невидимые в темноте, но ощутимо липнущие к щекам холодные мокрые снежинки. Над головой послышалось разноголосое завывание гуляющего по снастям ветра.

— Сердце не бьется, — доложил Хартли, отнимая руку от груди скрюченной фигуры матроса. — К сиденьям «эрликонов» привернуты электрогрелки, сэр, — объяснил он командиру. — Зенитчики прижимаются к ним и так сидят всю вахту, по четыре часа… А здесь, наверное, перегорел предохранитель. Тысячу раз говорил им, сэр, чтобы проверяли…

— О боже! Боже! — сокрушенно покачал головой Вэллери. — Какая никчемная, бесполезная смерть! Прикажите перенести его в лавочку, Хартли.

— Нет, лучше не надо, сэр, — возразил Николас, поднимаясь от скрюченной фигуры артиллериста. — Лучше подождать… Возможно, здесь трупное окоченение, надо подождать…

Вэллери в знак согласия закивал головой и тяжелой походкой пошел дальше. Холодную вечернюю тишину неожиданно потряс хриплый металлический голос из расположенного около лебедки динамика радиотрансляционной сети:

«На боевых постах! На боевых постах! Где командир? Передайте командиру корабля: срочно связаться с мостиком!»

После трехкратного повторения просьбы динамик выключили. Повернувшись к Хартли, Вэллери спросил:

— Где ближайший телефон, старшина?

— Вот здесь, сэр, — Хартли подбежал к «эрликону» и снял головной телефон и микрофон с мертвого артиллериста. — Если есть кто-нибудь на зенитном командном посту, то можно связаться отсюда.

— Но ведь зенитный пост разбит… — пробормотал Вэллери.

— Зенитный пост? — крикнул в микрофон Хартли. — Соедините меня с мостиком. Здесь командир корабля, соедините его с мостиком. — Он передал наушники и микрофон Вэллери. — Вот, пожалуйста, сэр.

— Спасибо, старшина. Мостик? Да, да, командир… Да, да… Хорошо. Пошлите «Сиррус»… Нет, старпом, больше ничего не придумаешь… Просто удерживайте место в строю, и все. — Он снял наушники и вернул их Хартли.

— У «Викинга» контакт с лодкой, — сообщил он, — на левом траверзе. — Он повернулся, всмотрелся в непроницаемую темноту с левого борта и, оценив бесполезность каких-либо действий, пожал плечами. — Я послал «Сиррус»… Пошли дальше.

Обход шлюпочной палубы завершился осмотром многоствольного зенитного автомата в средней части корабля, позади первой трубы. Как и на других наружных постах, здесь было очень холодно. Расчетом этой установки командовал бородатый Дойл. Под аккомпанемент его сдержанных, хотя и гневных ругательств по поводу отвратительной погоды они спустились по трапу на главную палубу.

К этому времени Вэллери настолько ослаб, что совсем уже не противился помощи и поддержке, оказываемой ему Петерсеном. Его глубоко тронула и искренность, с которой этот рослый норвежец ухаживал за ним, как за маленьким ребенком, и дальновидность Брукса, назначившего этих людей сопровождать его в трудном обходе корабля. Вэллери не мог удержаться от благодарной улыбки, наблюдая, как этот сообразительный парень деликатно отводил свои сильные руки в сторону, когда они приближались к матросам или когда проходили поблизости от них.

Ожидая, пока Петерсен и Хартли отвернут прижимные барашки на крышке люка, ведущего в кубрик кочегаров, Вэллери и Николас услышали глухой раскат взрывов четырех глубинных бомб. После первого взрыва Вэллери замер в ожидании и напряженно прислушался. Однако за взрывами ничего не последовало. Пожав плечами, Вэллери перешагнул через комингс и начал спускаться вниз.

На палубе, в центре кубрика, был еще один люк с более массивной крышкой, ее тоже открыли. Через люк по трапу все спустились в пост управления рулем, который, как и на всех современных кораблях, находился не на мостике, а в нижнем помещении корабля, под защитой броневых плит. Здесь Вэллери поговорил несколько минут со старшиной рулевой группы, а Петерсен тем временем открывал расположенный в этом помещении люк, ведущий в самые нижние помещения «Улисса» — в центральный пост управления огнем и второе отделение низковольтных агрегатов. Стальная крышка этого люка весила около двухсот килограммов, поэтому для облегчения подъема к ней через шкив был прикреплен специальный груз-противовес.

На постороннего человека агрегатное отделение производит ошеломляющее впечатление. Буквально каждый дюйм переборок занят многочисленными рубильниками, переключателями, реостатами, измерительными приборами, длинными рядами предохранителей и многими другими замысловатыми устройствами. Со всех сторон вас как бы охватывает раздражающее своим невообразимым диссонансом завывание нескольких десятков генераторов тока низкого напряжения. На Николаса этот душераздирающий вой подействовал удручающе.

«Нисколько не удивлюсь, — подумал он, соскакивая с последней ступеньки трапа, — если нервы находящихся здесь людей не выдержат этой убийственной какофонии и они лишатся рассудка».

В агрегатной находились только два человека: старшина-электрик и его помощник. Склонившись над сложными механизмами гирокомпаса «Сперри», они пытались произвести необходимую регулировку, чтобы обеспечить исправную работу прибора в высоких широтах. Сказав, вернее, прокричав им всего несколько слов, потому что нормальный разговор в этом бедламе звуков невозможен. Вэллери направился к двери, ведущей в центральный пост управления огнем.

Он уже нажал было на массивную рукоятку двери, но в этот момент раздался взрыв еще одной серии бомб, теперь уже совсем близко, на расстоянии каких-нибудь двух-трех кабельтовых от «Улисса». Вэллери понял, что это взрыв глубинных бомб, потому что знал о преследовании «Сиррусом» подводной лодки противника. Другие же обитатели нижних, защищенных броней помещений «Улисса» всякий такой взрыв вблизи корабля воспринимали, как сильнейший удар огромного стального молота по стальному борту, при этом каждый раз казалось, что борт не выдержал и разошелся по швам.

За первыми взрывами глубинных бомб последовало еще два мощных взрыва, и «Улисс» еще содрогался от последнего из них, когда Вэллери открыл дверь и вошел в центральный пост. Петерсен переступил высокий комингс последним и закрыл за собой дверь, разноголосый вой моторов сразу же оборвался, и от этого тишина в центральном посту показалась еще более странной.

Центральный пост управления огнем — это мозг и сердце корабля. Здесь, как и в соседнем агрегатном отделении, переборки пестрели плотными рядами щитков с предохранителями и измерительными приборами. На палубе, занимая почти половину помещения, стояли две огромные, похожие на столы, электронные счетные машины. Они служили важнейшими связующими звеньями между командно-дальномерными постами и артиллерийскими башнями. Обычно во время боевой тревоги расписанные здесь люди решали сложнейшие задачи управления огнем, но теперь, после того как в утреннем бою командно-дальномерные посты были почти полностью выведены из строя, эти люди и обслуживаемая ими техника оказались совершенно бесполезными. В помещении стояла непривычная тишина. Сейчас людей здесь было намного меньше, чем положено: всего восемь рядовых и старшин и один офицер.

Обычно в центральном посту не курили: курение здесь не разрешалось. Об этом красноречиво говорили и висевшие на переборках таблички с надписью: «Не курить». Но сейчас находящиеся здесь люди были едва видны сквозь плотное облако табачного дыма, висевшее под низким подволоком и непрерывно пополнявшееся из струек, тянущихся от кончиков горящих сигарет. Напряженная тишина и неестественная неподвижность людей были настолько необычными, что дымящиеся сигареты подействовали на Николаса как-то даже успокаивающе: это был единственный признак того, что люди здесь живые.

Николас с профессиональным любопытством посмотрел на одного из сидевших у стола матросов. Это был худощавый, темноволосый юноша. Он сидел, опираясь локтем на стол и положив голову на руку так, что зажатая между пальцев дымящаяся сигарета находилась рядом с полуоткрытым ртом. Голубая струйка дыма, извиваясь, медленно поднималась вверх, скользя по окаменевшему лицу и широко открытым, но ничего не видящим и не выражающим глазам. Матрос сидел неподвижно, не чувствуя ни разъедающего глаза дыма, ни того, что сигарета почти вся уже истлела, а длинный стерженек серого пепла упал на стол.

«Долго ли просидел он вот так, не шевелясь и не двигая ни одним мускулом, и почему?» — подумал про себя Николас.

Ожидание, конечно. Да, несомненно, это было непрерывное, напряженное ожидание. Ожидание чего? Николас впервые подумал о том, что все это: и могильная тишина, и неподвижность, и устремленные в пространство, ничего не выражающие и ничего не видящие взгляды — результат напряженного ожидания момента, когда удар торпеды повергнет все в небытие. Впервые Николас понял, почему эти люди, не унывавшие в другом положении или в другом месте, никогда не шутили и не улыбались в центральном посту управления огнем. Если вы находитесь в западне, из которой нет выхода и где вас ожидает верная смерть, вам не до шуток. Центральный пост находился на двадцать футов ниже ватерлинии. Впереди него расположен снарядный погреб второй носовой башни; позади — первое котельное отделение; по обоим бортам — топливные цистерны; внизу — незащищенное днище, самое уязвимое место корабля для поражения акустическими минами или торпедами. Центральный пост был опоясан, окружен со всех сторон несущими смерть элементами, для взрыва которых нужна была всего только одна небольшая искорка… Даже если люди останутся живы — у них для этого один шанс из тысячи — и захотят воспользоваться верхними люками, это может не принести спасения: тяжелые крышки люков легко заклиниваются от взрыва или сотрясения. Кроме того, в случае получения кораблем повреждений и затопления нижних помещений крышки люков должны оставаться задраенными, и люди в центральном посту знали это.

— Добрый вечер! Как у вас дела? — Голос Вэллери, необычно тихий и спокойный, прозвучал здесь неестественно громко.

Все, как по команде, сразу же повернули бледные, напряженные лица в сторону двери: в широко открытых глазах отражалось удивление и даже испуг. Николас понял, что из-за раскатов взрывов глубинных бомб никто не слышал никаких других звуков, и их вторжение оказалось совершенно неожиданным.

— Не волнуйтесь по поводу этих взрывов, — продолжал Вэллери успокаивающим тоном. — Это «Сиррус» охотится за немецкой подводной лодкой. Благодарите судьбу за то, что вы здесь, а не в отсеках этой лодки.

Никто не проронил ни слова. Николас заметил, что матросы и старшины в замешательстве быстро переводили взгляд с лица Вэллери на дымящиеся сигареты и обратно; они были явно смущены и растеряны: командир корабля застал их на месте преступления.

— Поступают ли какие-нибудь донесения из носового командно-дальномерного поста, Брайэрли? — спросил Вэллери находившегося здесь офицера.

— Нет, сэр. Ничего не поступает. Наверху все спокойно.

— Прекрасно! — весело заметил Вэллери. — Отсутствие новостей — это все равно что хорошие новости. — Он достал из кармана портсигар и предложил Брайэрли: — Курите? А вы, Николас? — Взяв сигарету, он сунул портсигар обратно в карман и потянулся рукой к коробку спичек, лежавшему на столе перед одним из матросов. Если Вэллери и заметил крайнее удивление на лице матроса, едва заметную улыбку на его губах и медленное оседание усталых плеч в глубоком вздохе облегчения, то никак не показал этого.

Гулкий раскат взрывов новой серии глубинных бомб и лязг сильнейших металлических ударов по борту корабля заглушили и дребезжание неплотно прикрытой двери и громкий конвульсивный кашель Вэллери, вызванный первой затяжкой табачного дыма. Его кашля никто не слышал, но зато все заметили, как поднесенное ко рту влажное полотенце покрылось свежими пятнами крови. Как только замер гул последнего взрыва, Вэллери с треногой вскинул глаза кверху и, не выдавая своих действительных переживаний, полушутливо обратился к Брайэрли:

— Боже, боже! Неужели здесь всегда так ужасно гремит?

— Да, более или менее так, сэр. Но чаще, пожалуй, более, — слабо улыбаясь, ответил Брайэрли.

Медленно обведя всех внимательным взглядом, Вэллери кивнул в сторону носовой переборки:

— А там — погреб второй башни, да?

— Так точно, сэр.

— А вокруг эти чертовски большие топливные цистерны, не правда ли?

В ответ Брайэрли только кивнул головой. Все с неослабевающим интересом смотрели на командира.

— Так, так… — медленно продолжал Вэллери. — Откровенно говоря, моя работа нравится мне больше, и я не хотел бы оказаться на вашем месте. Николас, я думаю, мы посидим здесь несколько минут и покурим в этом укромном уголке. А кроме того, — на его лице появилась широкая улыбка, — подумайте, насколько мы будем усерднее благодарить бога, когда выберемся отсюда живыми!

Тихо разговаривая с Брайэрли и его подчиненными, Вэллери задержался в центральном посту еще на пять минут. Наконец он погасил окурок, пожелал всем удачи и и направился к двери.

— Сэр! — услышал он, когда уже подходил к двери. Это говорил тот худощавый матрос, у которого Вэллери брал со стола спички.

— Да, в чем дело?

— Может быть, вы, сэр, возьмете это? — смущенно спросил матрос, протянув руку с чистым белым полотенцем. — Ваше, сэр, гм… Я хочу сказать, что ваше…

— Спасибо, — не дал ему договорить Вэллери и, не раздумывая, принял полотенце. — Большое спасибо.

Несмотря на заботливую помощь Петерсена, утомительный подъем по нескольким трапам на верхнюю палубу доконал Вэллери окончательно: он еле передвигал ноги.

— Сэр! Это самое настоящее безумие, — выпалил отчаявшийся Николас. — Простите, я хотел сказать другое, но… Нет, дальше так продолжаться не может. Сейчас же пойдемте к Бруксу. Прошу вас, сэр. Ради бога!

— Да, да. Хорошо, — прошептал, соглашаясь, Вэллери. — Во всяком случае, Брукс — это наш следующий порт назначения.

До двери в лазарет оставалось сделать всего несколько шагов. Вэллери настоял на том, что он поговорит с Бруксом наедине. Когда через некоторое время Вэллери вышел на палубу, он выглядел намного лучше, шаги его стали более легкими. И он, и шедший за ним Брукс широко улыбались. Подойдя к Бруксу, Николас тихо попросил:

— Дайте ему чего-нибудь, сэр. Он, ей-богу, убивает себя!

— Я уже дал ему немного, — ответил Брукс, улыбаясь. — Я понимаю, что он убивает себя. И он это понимает. Но и он, и я знаем, почему это происходит, и он знает, что мне известно, почему так происходит. Так или иначе, но ему сейчас лучше, не беспокойся, Джонни.

Николас стоял на верхней площадке трапа и ждал, пока командир и другие поднимутся наверх. Когда Вэллери переступил последнюю ступеньку, Николас отошел было в сторону, но командир взял его под руку и, пройдя немного вперед мимо торпедной кладовой, кивнул в сторону стоявшего неподалеку Карслейка. По боевой тревоге он возглавлял аварийную партию. Его лицо, все еще перевязанное бинтами, выражало дикую злобу, а пристальный взгляд помутневших глаз был совершенно неузнаваем. Вэллери покачал головой, вяло улыбнулся и, обращаясь к Николасу, спросил:

— Что, у Карслейка секретное совещание, а? Ничего, ничего, Николас, не беспокойтесь. Если кто-нибудь и должен беспокоиться, так это я.

— В самом деле, сэр? Но почему?

Вэллери снова покачал головой:

— О, причин много: ром в артиллерийских башнях, сигареты в центральном посту и вот теперь прекрасное старое виски в бутылке с надписью: «Лизол». Я, грешным делом, подумал, что доктор Брукс собирается отравить меня… Славная смерть была бы, а? Чудесное виски, Николас. Тысячу извинений за то, что Брукс потревожил наши личные запасы.

Николас густо покраснел; заикаясь, начал просить извинения, но Вэллери резко остановил его:

— Забудем это, мальчик, забудем. Страшного ничего не произошло. Интересно только, что мы обнаружим еще: опиумный притон на шпилевой палубе или, может быть, танцующих красавиц во второй башне?

Но ни в этих, ни в других местах они не нашли ничего, кроме холода, страдании и истощения от недоедания. Тем не менее везде, где побывал Вэллери, люди становились бодрее и даже как-то согревались. Зато сам Вэллери да и все сопровождавшие его устали до предела. Николас чувствовал, что ноги его стали как резиновые и сами собой подкашивались. Он непрерывно дрожал и от холода, и от усталости. Как Вэллери находил в себе силы продолжать этот убийственный обход — для Николаса было неразрешимой загадкой. Даже здоровяк Петерсен начал сдавать, не столько оттого, что помогал командиру, сколько от бесконечного откручивания и накручивания замерших задраек и болтов на дверях и люках.

Поднявшись из снарядного погреба первой носовой башни, Николас прислонился к переборке и, тяжело дыша, умоляющими глазами смотрел на командира. Вэллери заметил этот взгляд, понял его и, улыбаясь, закивал головой.

— Сейчас закончим, мальчик. Осталась только шпилевая палуба. Там, наверное, никого нет, но надо все-таки взглянуть.

Они медленно обошли вокруг шпилевой машины и двигателей, направились дальше в нос, через аккумуляторное отделение, шкиперскую, мастерскую электриков, мимо карцера и подошли наконец к закрытой на замок малярной кладовой — самому переднему помещению в носовой части корабля.

Вэллери вытянул руку, символически коснулся ею двери малярки, устало улыбнулся и, повернувшись кругом, начал обратный путь. Проходя мимо карцера, Вэллери скорее механически, чем с каким-либо намерением, заглянул внутрь через слегка приоткрытый смотровой иллюминатор. По инерции он уже сделал следующий шаг, но вдруг остановился как вкопанный, повернулся назад и открыл смотровой иллюминатор настежь.

— Что это такое? — изумленно воскликнул он. — Ралстон! Какого черта вы здесь?

Ралстон улыбнулся. Даже через толстое стекло иллюминатора чувствовалось, что это была вовсе не радостная улыбка: взгляд его голубых глаз говорил совсем о другом. Ралстон указал рукой на закрытую решетку и дал понять, что ничего не слышит.

Вэллери нетерпеливо повернул ручку и открыл решетку:

— Что вы здесь делаете, Ралстон? — снова спросил Вэллери, сердито нахмурив брови. — По боевой тревоге — в карцере! Отвечайте, Ралстон, в чем дело?

Николас впервые видел командира таким гневным и невольно подумал, что не хотел бы оказаться на месте виновного.

— Просто меня заперли здесь, и все, сэр, — спокойно ответил Ралстон. Однако выражение его лица и тон как бы говорили: «Что за глупый вопрос?»

Вэллери даже слегка покраснел.

— Когда?

— Сегодня утром, в десять тридцать, сэр.

— И кто же это сделал, скажите мне, Ралстон?

— Старшина корабельной полиции, сэр.

— По чьему приказанию? — гневно спросил Вэллери.

Не говоря ни слова, Ралстон долго, с нескрываемой усмешкой смотрел прямо в лицо Вэллери. Наконец он ответил:

— По вашему приказанию, сэр.

— По моему? — недоверчиво воскликнул Вэллери. — Я никогда не приказывал старшине запирать вас.

— Но вы никогда и не запрещали ему этого, сэр, — констатировал Ралстон.

— Где ваше место по боевой тревоге? — резко спросил Вэллери.

— Торпедный аппарат левого борта, сэр.

«Вот почему на левом торпедном аппарате не было людей», — подумал Вэллери.

— Но почему… Почему вас оставили здесь по боевой тревоге? Разве вы не знаете, что это противоречит всем уставам и наставлениям?

— На лице Ралстона снова появилась неприветливая улыбка:

— Я-то знаю, сэр, но вот знает ли об этом старшина? — Помолчав секунду, он снова улыбнулся и добавил. — Или, может быть, он просто забыл?..

— Хартли! — голос Вэллери был снова спокойным и ровным. — Немедленно позовите сюда старшину полиции и скажите, чтобы взял с собой ключ от карцера!

Вэллери опять глухо закашлял. На белом полотенце заалело свежее пятно крови. Откашлявшись, он повернулся к Ралстону:

— Искренне сожалею, мальчик, что так получилось.

— А как танкер? — неожиданно поинтересовался Ралстон.

— Что? Что вы сказали, Ралстон? — удивленно переспросил Вэллери. — Какой танкер?

— Тот, который повредили утром, сэр.

— А-а… Он все еще идет с нами, — не переставая удивляться, отвечал Вэллери. — Идет с нами, но его осадка здорово увеличилась. А почему вас интересует этот танкер, Ралстон?

— Да так, сэр, — ответил Ралстон и теперь уже просто, искренне улыбнулся. — Видите ли…

Слова Ралстона заглушил раскат сильнейшего взрыва и лязгающий скрежет металла. «Улисс» резко накренился на левый борт. Потеряв равновесие, Вэллери пошатнулся и непременно упал, если бы его не поддержала сильная рука Петерсена. Лицо Вэллери стало озабоченным и встревоженным: он слишком хорошо понимал, что на этот раз взорвалась не глубинная бомба, а торпеда. Николас тоже все понял. Он с ужасом думал о том, что на плечи этого умирающего человека обрушилась еще одна тяжелая глыба.

Наступившую после взрыва тишину прорвал встревоженный, неестественно громкий голос из динамика радиотрансляционной сети: «Внимание на всех постах! Внимание на всех постах! Командира срочно на мостик! Командира срочно на мостик! Командира срочно на мостик!»