Корабль Его Величества «Улисс»

Глава третья ПОНЕДЕЛЬНИК. ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

Весь день дул норд-норд-вест. Порывистый холодный ветер, ударяющий в лицо сотнями ледяных иголок, несущий снежные заряды и странный запах смерти, который родился в заброшенных ледовых просторах за Полярным кругом.

Ртутный столбик термометра неуклонно полз вниз. Снег густыми шапками ложился на орудийные башни и палубные надстройки. Он словно выискивал каждый незащищенный кусочек металла и дерева. Проникал под одежду людей.

Снегопад не прекращался ни на минуту. «Улисс» настойчиво шел вперед, разрезая форштевнем пенившиеся волны. Корабль походил на привидение. Но он был не одинок в этом мире. Вместе с ним шли корабли четырнадцатой группы конвойных авианосцев — закаленного в боях эскортного соединения, столь же легендарного, как и восьмая группа, которая недавно отправилась на юг для несения службы еще на одном опасном морском пути, связывающем метрополию с островом Мальта.

Как и «Улисс», группа весь день шла курсом норд-норд-вест, практически не прибегая ни к какому противолодочному маневрированию. Тиндэл не любил идти зигзагами и пользовался этим маневром только в охранении конвоев, да и то, если приходилось проходить через районы, где действовали немецкие подводные лодки. Тиндэл, как и многие другие командиры на флоте, считал, что движение зигзагом таит больше опасностей, чем может причинить противник. Он был свидетелем того, как крейсер «Кьюрасоа» водоизмещением четыре тысячи двести тонн, выполняя маневр «зигзаг», столкнулся с «Куин Мэри» и пошел ко дну в водах Атлантики. Тиндэл никогда не рассказывал об этом случае, но всегда помнил о нем.

«Улисс» занимал в строю эскортного соединения свое обычное положение флагманского корабля — в центре по отношению к другим тринадцати кораблям.

Прямо по носу шел крейсер «Стирлинг». Это был старый крейсер типа «Кардиф» — надежный корабль, обладавший значительно меньшей скоростью хода, чем «Улисс», вооруженный пятью шестидюймовыми орудиями, но его корпус был мало приспособлен для плавания в штормовых условиях Арктики. Основная задача «Стирлинга» — оборона кораблей соединения. Кроме того, в случае выхода «Улисса» из строя этот корабль должен был стать флагманским.

Конвойные авианосцы «Дифендер», «Инвейдер», «Рестлер» и «Блю Рейнджер» шли справа и слева от «Улисса». «Дифендер» и «Рестлер» чуть впереди траверза, а «Инвейдер» и «Блю Рейнджер» чуть позади. Эти вспомогательные авианосцы по пятнадцать — двадцать тысяч тонн водоизмещением совсем не походили на крупные авианосцы регулярных сил флота, такие, как «Индифэтигэбл» и «Илластриес». В авианосцы они были переоборудованы из американских судов торгового флота.

Эти корабли были способны развивать ход до восемнадцати узлов. С их прямоугольных взлетных палуб длиной четыреста пятьдесят футов могли подняться в воздух около тридцати истребителей или двадцать легких бомбардировщиков. Эти старые, неуклюжие посудины, совсем непохожие на военные корабли, во время войны прекрасно справлялись со сложными задачами обеспечения воздушного прикрытия, обнаружения и уничтожения надводных кораблей и подводных лодок противника. На их счету было так много побед на воде, под водой и в воздухе, что в адмиралтействе часто не верили их донесениям.

Не внушали особого доверия стратегам из Уайтхолла и другие корабли охранения, хотя они и назывались эсминцами. Это название было, конечно, чисто символическим, потому что в действительности это была «сборная солянка» из кораблей самого различного назначения. Один из них — «Нэрн» — был фактически фрегатом речного флота водоизмещением полторы тысячи тонн, другой — «Игер» — минным тральщиком, а третий — «Гэннет» — старым корветом, предназначенным для каботажного плавания.

«Вектра» и «Викинг» представляли собой эсминцы устаревшего образца, тихоходные и слабо вооруженные, правда, достаточно прочные и надежные. Эсминец «Бэллиол» также являлся кораблем устаревшей конструкции и совершенно не годился для действий в северных морях. «Портпатрик» был одним из пятидесяти четырехтрубных эсминцев периода первой мировой войны, переданных Англии Соединенными Штатами по ленд-лизу. Никто даже не пытался угадать, сколько этому кораблю лет. Он постоянно привлекал к себе внимание всего флота, и как только погода портилась, все с интересом следили за ним. По слухам, два корабля такого же типа затонули в Атлантике во время шторма, перевернувшись вверх килем. Такова уж, видно, природа человека — каждый хотел поскорее насладиться грандиозным зрелищем и ждал ухудшения погоды, чтобы лично убедиться в обоснованности этих слухов. Как к этому относился экипаж «Портпатрика», сказать было трудно.

Семь кораблей охранения несли свою службу весь день: фрегат и тральщик шли впереди, эсминцы — по бортам, а корвет — позади. Восьмой эскортный корабль — «Сиррус» — современный быстроходный эсминец типа «S» под командованием капитана 3 ранга Орра без устали носился вдоль и поперек всего строя эскортного соединения. Командиры кораблей завидовали Орру, получившему такое задание от Тиндэла. Но зависть командиров не была злобной, и никто не обижался, что именно «Сиррусу» оно досталось. Этот корабль, как ни один другой, был хорошо подготовлен и оснащен для обнаружения и уничтожения притаившихся в засаде подводных лодок противника.

Джонни Николас посматривал из иллюминатора кают-компании на покрытое серыми тучами небо. Даже добрый снег, укрывавший тысячи грехов, не мог сделать эти угловатые, неуклюжие и устаревшие корабли более привлекательными.

Николас подумал, что ему следовало бы, наверное, чувствовать себя горько обиженным милордами из адмиралтейства, разъезжавшими сейчас в своих шикарных «лимузинах» или сидевшими в удобных креслах за столиками, где разложены огромные карты с флажками. Эти джентльмены отправили потрепанные корабли флота в суровые воды северных морей для борьбы с новейшими подводными лодками противника. Но эти мысли быстро развеялись. Николас знал, что адмиралтейство с удовольствием дало бы соединению дюжину новых эсминцев, если бы они у него были. Николас понимал, что обстановка крайне тяжелая, что в первую очередь следовало удовлетворить потребность в кораблях на Атлантике и на Средиземном море.

Николас подумал, что ему надлежало бы с чувством горькой иронии относиться к старым, потрепанным кораблям своего соединения. Но и такого чувства у него не было. Он знал, на что способны эти корабли и как они уже себя показали. Если Николас и испытывал какие-то чувства по отношению к ним, то это было чувство восхищения, может быть, даже гордости. Николас неловко поежился и отошел от иллюминатора. Его взгляд упал на Карпентера. Тот, откинувшись в кресле, положил ноги, обутые в высокие, отороченные мехом сапоги, на крышку электрокамина.

Штурман «Улисса» лейтенант Карпентер был лучшим другом Николаса, одним из тех моряков, которыми, по мнению Николаса, можно гордиться. Карпентер везде чувствовал себя как дома: на танцплощадке, на быстрокрылой яхте, на пикнике, на теннисном корте и за рулем своего автомобиля, но служба на флоте была для него смыслом всей жизни. За безудержной удалью и острым умом скрывался глубокий романтизм, беспредельная любовь к морю, которую он всячески скрывал.

Николас сам удивлялся, почему он дружит с Карпентером. Ведь они так не похожи друг на друга. Для разудалого Карпентера сдержанность и молчаливость Николаса были отрицательными качествами. Николас же всей душой отвергал те строгие устои морской службы, которыми так восхищался Карпентер. Возможно, из-за чрезмерно развитого в нем индивидуализма и любви к независимости, столь характерных для шотландцев, Николас был ярким противником жесткой корабельной дисциплины, всякого проявления власти и бюрократизма.

Даже три года назад, когда начавшаяся война заставила Николаса покинуть госпиталь в Глазго, он уже подозревал, что его личные взгляды вступят в острые противоречия с требованиями старших по службе. Так оно и случилось. И тем не менее Николас стал первоклассным офицером.

В динамике, висевшем в углу кают-компании, что-то щелкнуло. По горькому опыту Николас знал, что когда включают корабельную радиотрансляционную сеть, хорошего не жди.

«Вниманию всех! Вниманию всех! — прозвучал металлический голос радиста. Карпентер даже не пошевельнулся. — В семнадцать тридцать с обращением к экипажу выступит командир корабля. Повторяю: командир корабля выступит с обращением к экипажу в семнадцать тридцать».

Николас толкнул Карпентера ногой.

— Проснись. Уже пора, если хочешь выпить чашку кофе перед заступлением на вахту.

Штурман открыл глаза, тяжело вздохнул и лениво потянулся.

— Кроме того, — продолжал Николас, — там, на палубе, просто прекрасно: море серчает, температура понижается, ветер усиливается. Как раз то, что ты любишь, Энди.

Карпентер снова потянулся, снял ноги с крышки камина и сел, низко наклонив голову. Длинные прямые волосы закрыли его лицо и руки.

— В чем дело? — хрипло спросил он, все еще не очнувшись от сна. Потом улыбнулся. — Знаешь, Джонни, где я сейчас был? У нас на Темзе. Там сейчас лето. Лето в самом разгаре. Тепло и тихо. Она была одета во все зеленое…

— У тебя, наверное, несварение желудка, — резко оборвал его Николас. — Все у тебя в розовых тонах… Сейчас половина пятого. Через час по радио выступит командир. В любой момент могут объявить тревогу. Давай-ка лучше поедим.

Карпентер встал, потянулся, подошел к иллюминатору, посмотрел через него на море и поежился от холода. Потом сказал:

— Интересно, что сегодня скажет старик.

— Не знаю. Посмотрим, каким тоном он будет говорить. Положение, как говорят, не из блестящих. — Николас попытался улыбнуться, но улыбка исчезла, едва успев появиться.

— Ведь матросы не знают, что мы снова идем в Мурманск, хотя догадаться, конечно, нетрудно.

— Да… — протянул Карпентер. — Не думаю, что старик будет пытаться как-то затушевать опасности, ожидающие нас в пути, или извиняться перед людьми, говорить, что это не его вина.

— Ты прав, — согласился Николас. — Наш командир так не поступит. Это не в его характере. Он никогда не снимает с себя вины. — Николас посмотрел на камин. Потом перевел взгляд на друга. — Командир — больной человек, Энди, очень больной.

— Что? — удивился Карпентер. — Болен? Ты шутишь?

— Нет, не шучу, — прервал его Николас и неожиданно перешел на шепот: в кают-компании появился капеллан Уинтроп. Он нравился Николасу, но был болтлив, и Николас не хотел, чтобы тот услышал разговор. — Старый Сократ говорит, что болезнь зашла далеко, а ему можно верить. Вчера вечером старик вызвал его к себе в каюту. Палуба была в пятнах крови. Старика душил кашель. Его буквально выворачивало наизнанку. Острый приступ астмы. Брукс давно подозревал, что старик болен, но тот не позволял ему осмотреть его. Брукс говорит, что еще один-два таких приступа и конец. Только это пусть останется между нами, хорошо?

— Конечно. Значит, Джонни, ты считаешь, что командир умирает?

— Да. Ну давай теперь выпьем кофе, Энди.

Через двадцать минут Николас был уже в лазарете. Темнело. Качка стала сильней. Брукс чем-то занимался в операционной.

— Добрый вечер, сэр. Сейчас будет боевая тревога. Разрешите мне остаться в лазарете сегодня вечером.

Брукс вопросительно посмотрел на Николаса.

— По боевому расписанию, — сказал он, — вы должны находиться на корме, в кубрике машинистов.

— Я вас очень прошу.

— В чем дело? Вам скучно или вы устали?

— Нет. Просто мне очень хотелось бы посмотреть, как будут реагировать Райли и компания на выступление командира. Это может оказаться очень поучительным.

— Новый Шерлок Холмс? Ну хорошо. Позвоните командиру аварийной партии на юте и скажите ему, что вы заняты. Придумайте что-нибудь.

Николас улыбнулся и снял трубку телефона.

Когда раздался сигнал боевой тревоги, Николас находился в приемном отделении лазарета. Свет не горел. Шторы, отгораживающие лазарет, были задернуты. Николас видел каждый уголок ярко освещенного стационара. Пятеро больных дремали, двое других — Петерсен и Бургесс — сидели на койках и тихо разговаривали, поглядывая на человека, лежавшего на койке между ними. Это был кочегар Райли.

С ранних лет Райли стал на путь преступлений и упорно шел этой дорогой всю свою жизнь. Человека делает окружение, и Райли в этом отношении не был исключением. Николасу было кое-что известно о прошлом Райли. Он знал, что тот вырос без отца. Мать была неграмотной женщиной. Жили они в развалюхе на окраине Ливерпуля.

Райли понимал, что способности его ограничены, и поэтому остановился на самом примитивном виде преступлений — краже и грабеже. Шесть раз он сидел в тюрьме. Последний раз — два года. Каким образом его призвали на военную службу — оставалось загадкой. И для Райли, и для всех, кто это сделал. Еще в береговом экипаже Райли не раз попадался на мелких кражах. Его сажали в карцер, а потом каким-то чудом назначили кочегаром на «Улисс».

Воровская карьера Райли на корабле была короткой. При первой же попытке взломать рундучок в кубрике морских пехотинцев он был пойман с поличным сержантом Эвансом и матросом Макинтошем. Они не стали возбуждать дела против Райли, но следующие три дня Райли пришлось провести в лазарете. Он попытался представить дело так, что поскользнулся и упал с трапа в кочегарку, но истина вскоре стала известна всем. Старший помощник Тэрнер предложил списать Райли с корабля, но, ко всеобщему удивлению, старший механик инженер-капитан 3 ранга Додсон настоял на том, чтобы Райли была предоставлена последняя возможность исправиться, и его оставили на корабле.

С тех пор, а произошло это четыре месяца назад, Райли всеми силами старался возбудить недовольство среди матросов. Прежнее безразличие к службе на флоте теперь сменилось жгучей ненавистью. В организации беспорядков Райли оказался более удачливым, чем в своих уголовных делах. Здесь во многом сказались неутомимая энергия и хитрость Райли, умение подчинить людей своей воле. Именно эти качества Райли максимально использовал, когда несколько дней назад поднял людей на бунт, во время которого жертвой пали кочегар Ралстон и морской пехотинец с «Кумберленда», которому кто-то сломал шею. Убийство морского пехотинца было несомненно делом рук Райли, но доказать этого никто не мог.

«Что же задумал теперь Райли? — размышлял Николас. — Как же понять, что этот самый Райли, который был постоянным возмутителем спокойствия на «Улиссе», мог с большой нежностью ласкать приблудного котенка или подбитую птицу?»

В динамике раздался треск. Голоса в лазарете стихли. И не только здесь, но и на всем корабле. Люди застыли в тревожном ожидании.

«Говорит командир. — Голос был спокойный. Никаких признаков напряжения или усталости. — Вы знаете, что я взял себе за правило перед началом похода рассказывать о предстоящих делах. Мне кажется, вы имеете право знать, что вас ожидает, а мой долг — рассказать вам об этом. Этот долг не всегда приятная обязанность, а за последнее время она не была таковой совершенно определенно. На этот раз я обращаюсь к вам не без удовольствия. Нынешний поход — последний поход «Улисса» в составе сил флота метрополии. Через месяц нас переведут в Средиземное море».

«Подслащивает пилюлю», — подумал Николас.

Но командир думал иначе.

«Прежде всего о наших задачах. Впереди снова Мурманск. В десять тридцать в среду севернее Исландии у нас рандеву с конвоем из Галифакса. В составе конвоя восемнадцать судов — все крупные, быстроходные суда, со скоростью хода пятнадцать узлов и более. Это наш третий конвой, идущий в Россию, — эф-эр-семьдесят семь. На судах — танки, самолеты, авиационный бензин и нефть. Больше ничего.

Не хочу пытаться уменьшить ожидающие нас опасности. Вам известно, в каком отчаянном положении сейчас находится Россия, как остро нуждается она в оружии и топливе. Можете быть уверены, что это известно и немцам. Их агенты наверняка уже узнали характер грузов и дату отправления конвоя. Нацисты не остановятся ни перед чем, чтобы помешать конвою пройти в Россию.

Я никогда не пытался обмануть вас. Не сделаю этого и сейчас. Нам поставили трудную задачу. Наше преимущество — скорость и внезапность. Мы попытаемся прорваться прямо мимо Нордкапа.

Против нас четыре главных фактора. Вы уже заметили, что погода изо дня в день ухудшается. На этот раз мы, кажется, попадем в шторм, необычный даже для Арктики. Возможно, это помешает немецким подводным лодкам напасть на нас. Но это, повторяю, только возможно. В то же время такая погода, возможно, будет означать для нас потерю некоторых малых кораблей охранения — у нас нет времени ожидать улучшения погоды. Конвой эф-эр-семьдесят семь задерживаться не может. А это почти наверняка значит, что авианосцы не смогут обеспечить нам истребительное прикрытие».

«Черт возьми, — думал Николас. — Командир совсем утратил чувство меры. Он наверняка добьет остатки боевого духа у моряков. А ведь этот боевой дух и без того невысок. Зачем же…»

«Во-вторых, — спокойным голосом продолжал Вэллери, — спасательных судов в конвое не будет. На остановки для спасения людей времени нет. К тому же вам известно, что произошло со «Стокпортом» и «Зафаараном». Попытки подбирать людей приведут к еще большим жертвам.

В-третьих, насколько нам известно, на семидесятой параллели действуют две или, возможно, три немецкие «волчьи стаи». Из донесений наших агентов в Норвегии ясно, что немцы сосредоточили в этом районе крупные силы бомбардировочной авиации.

Наконец, у нас есть основания предполагать, что противник готовится выслать «Тирпиц». Мне нет необходимости рассказывать вам, что это значит. Немцы могут рискнуть этим кораблем, чтобы не дать пройти конвою. В адмиралтействе предполагают, что они так и поступят. На последнем отрезке пути главные силы флота метрополии, в том числе, возможно, авианосцы «Викториес» и «Фьюриес», а также три крейсера будут идти параллельным с нами курсом на удалении, равном двенадцати часам хода. Этого случая в адмиралтействе ждали давно, и мы сыграем роль приманки в ловушке…

Возможно, что события развернутся совсем не так, как мы ожидаем, и самые лучшие планы иногда рушатся. Может быть, ловушку не удастся захлопнуть вовремя. Но конвой должен пройти. Если нельзя будет обеспечить прикрытие конвоя с авианосцев, это должен сделать «Улисс». Вы понимаете, что это значит. Надеюсь, что я изложил все предельно ясно.

Знаю, что требую почти невозможного. Знаю, чувство безнадежности и горечи сжигает ваши сердца. Кому, как не мне, знать, через какие испытания вы прошли и как нужен вам отдых. Его вы получите. Всему экипажу корабля разрешен десятидневный отпуск после возвращения в Портсмут восемнадцатого числа. Затем отправимся на ремонт в Александрию. Но пока… Я знаю, что это покажется вам бесчеловечным… Пока я прошу вас пройти снова все испытания, испытания, возможно, более тяжелые, чем прежде. Иного выхода нет…

Никто не имеет права требовать от вас выполнения этой задачи. Нет такого права у меня… Но я знаю, что вы исполните свой долг, не подведете меня. Я уверен, что «Улисс» успешно завершит переход. Желаю всем удачи, и да благословит вас бог».

Динамики умолкли, и на корабле воцарилась мертвая тишина. Люди сидели не двигаясь. Старались не смотреть друг на друга. Казалось, каждому хотелось остаться наедине с самим собой, обдумать сложившееся положение.

Часы в лазарете громко отстукивали минуты. Тяжело вздохнув, Николас тихонько прикрыл дверь в стационар, включил свет и посмотрел на стоявшего рядом Брукса.

— Ну как, Джонни? — ласково спросил Брукс.

— Не знаю, сэр, не знаю. — Николас покачал головой. — Сначала я думал, что Вэллери пытается сгустить краски, напугать людей. К моему удивлению, он именно так и сделал. Наговорил всяких страстей — и штормы, и «Тирпиц», и стаи подводных лодок… — Николас вдруг умолк.

— Значит, напугал вас? — спросил Брукс.

Николас ничего не ответил.

— Слишком уж много вы философствуете, Джонни. В этом ваше несчастье. Я видел, как вы слушали командира. Так слушает психиатр разглагольствования сумасшедшего. Но ведь он говорил просто блестяще, Джонни. Нарисовал очень мрачную картину. По сути дела, он сказал, что порученное нам задание — прямой путь к самоубийству. И все же его выступление мобилизовало людей. Почему же, Джонни?

— Не знаю, — взволнованно пробормотал Николас. — Может быть, никакого мобилизующего влияния речь Вэллери и не оказала. Вот послушайте. — Он погасил свет и осторожно открыл дверь в стационар. Наступившую Тишину нарушил приглушенный голос Райли.

— Все это обман. Александрия? Там вам быть не суждено. Никогда. Даже Скапа-Флоу вам не увидеть еще раз. Знаете, что задумал этот пройдоха Вэллери? Еще одну орденскую планку хочет получить, а может быть, даже «Крест Виктории». Но у него ничего не выйдет. Во всяком случае этого я не допущу, если… если смогу. «Вы не подведете меня», — передразнил Райли командира, резко повысив голос. — Хитрая старая бестия, этот Вэллери! «Тирпиц»! Мы потопим его? Мы, то есть наш дрянной кораблишко? Приманка, он говорит. — Голос Райли стал более твердым. — Никто о нас не думает. Нас просто-напросто отдают на съедение стаям волков.

— Заткнись! — зловеще прошептал в ответ Петерсен. — Я часто задумывался над твоими поступками, Райли. Но теперь больше не желаю тебя слушать. Меня наизнанку выворачивает от твоих слов.

Райли повернулся к Бургессу.

— Что это с ним, а? Какого черта… — вдруг осекся Райли.

Бургесс угрюмо посмотрел на него, повернулся спиной и натянул на голову одеяло.

Брукс подлетел к двери, закрыл ее и зажег свет.

— Действие первое, картина первая. Занавес, — прошептал Брукс. — Понимаешь, Джонни, что это значит?

— Да, сэр, — кивнул в ответ Николас. — По крайней мере, мне кажется, что я понимаю.

— Помни, мой друг, такие настроения недолговечны. Может быть, нам все же удастся добраться до Мурманска.

— Будем надеяться, сэр. Благодарю вас за спектакль. — Николас протянул руку к вешалке, где висела его куртка. — Мне, наверное, пора на ют.

— Идите. И прошу вас, Джонни…

— Что, сэр?

— Объявление, которое вы повесили у входа в лазарет, снимите и выбросьте за борт. Думаю, что оно нам больше не нужно.

Николас улыбнулся и закрыл за собой дверь.