Корабль Его Величества «Улисс»

Глава шестнадцатая СУББОТА. НОЧЬ

Ричард Вэллери умер. Он умер, глубоко сожалея, что в такой тяжелый момент оставляет экипаж. Но экипаж остался без него ненадолго. Сотни людей на крейсерах, эсминцах и на транспортах погибли вовсе не от тяжелых снарядов «Тирпица», которых опасался Вэллери, ибо «Тирпиц» — это еще одна параллель с конвоем «PQ-17» — так и не вышел из Альтен-фиорда. Они погибли в основном из-за того, что изменилась погода.

Она изменилась перед окончанием ночной вахты. Море осталось таким же. Конвой «FR-77» по-прежнему шел навстречу высокой волне с севера, на полубаках кораблей и судов все так же возвышались и непрерывно разбухали причудливые ледяные горы из замерзавшей воды. Ветер стих, метель и пурга прекратились, последние гряды тяжелых облаков отходили на юг. К четырем часам небо стало абсолютно чистым. Луны не было, но зато звезды, яркие и холодные, покрывали все небо. Дул слабый ветерок с севера.

Постепенно начало меняться и небо. Сначала оно чуть посветлело в северной части горизонта, затем мерцающая полоса света начала медленно расширяться и с каждой минутой подниматься все выше и выше. Вскоре под этой полосой света появились новые пульсирующие белые световые ленты с синим, зеленым и фиолетовым оттенками. Эти световые ленты непрерывно перемещались вверх и все более светлели, пока наконец высоко над конвоем не появилась огромная, простирающаяся до самого горизонта белая световая полоса. Всегда привлекающее своей красотой, северное сияние на этот раз было особенно чарующим… Но на хорошо видимых теперь кораблях и судах конвоя «FR-77» люди смотрели на эту красоту и проклинали ее.

На мостике «Улисса» первым услышал его Крайслер — человек со сверхчувствительным зрением и слухом. Вскоре отдаленный гул моторов «кондора», приближающегося с юга, слышали уже все. На какое-то время показалось, что гул замер и самолет пролетит мимо, но надежда рухнула почти в тот же момент, в который она появилась. Теперь уже все ясно слышали более низкий и более мощный гул моторов набирающего высоту «фокке-вульфа». Повернувшись к Кэррингтону, Тэрнер заметил угрюмо:

— Это наверняка проклятый «чарли». Засек нас, подлец. Наверное, уже радировал в Альтен-фиорд и, готов держать пари на какую угодно сумму, собирается сбросить светящую бомбу на высоте около десяти тысяч футов, которую будет видно с расстояния в пятьдесят миль.

— Я никогда не спорю, если рискую проиграть, — проворчал Кэррингтон. — А вслед за этим сбросит несколько бомб на высоте две тысячи?

— Совершенно верно! — согласился Тэрнер. — Штурман, сколько, по-вашему, до Альтен-фиорда, в летных часах, я имею в виду?

— Для самолета со скоростью двести миль — что-нибудь около часа, — тихо ответил Карпентер. Это был уже совсем не тот, подвижной, энергичный, Карпентер, к которому все привыкли. После смерти Вэллери он заметно помрачнел и говорил только тогда, когда его спрашивали.

— Около часа, — воскликнул Кэррингтон, — и они будут здесь! Боже мой, они ведь действительно настигнут нас. И еще этот «Тирпиц»…

— «Тирпиц»! — прервал его Тэрнер. — Где же он, черт его возьми? Ему пора бы уже и появиться. Да, да, сейчас темно, и мы изменили курс, — добавил он, увидев, что Кэррингтон намеревается возразить, — но ведь пара эскортирующих эсминцев давно могла бы найти нас… Престон! — Он резко повернулся к старшине сигнальщиков. — Не зевайте на посту! Нас вызывает транспорт, не видите, что ли?

— Извините, сэр, — встрепенулся Престон.

Он устало повернулся к борту, поднял свой фонарь и дал ответный сигнал. На мостике транспорта торопливо замигали точки и тире.

— «Поперечная трещина в опорной плите двигателя, — читал вслух Престон. — Повреждение серьезное. Вынужден сбавить скорость».

— Дайте ему квитанцию! — приказал Тэрнер отрывисто. — Какой это транспорт, Престон?

— Это «Огайо Фрейтер», сэр.

— Тот, который торпедировали два дня назад? — спросил Тэрнер.

— Да, сэр, это он.

— Передайте ему: «Сохраняйте скорость и место в ордере. Это очень важно». Нашел же этот чертов двигатель время ломаться! — добавил он, сочно выругавшись. — Штурман, когда рандеву с эскадрой?

— Точно через шесть часов, сэр.

— Через шесть часов… — Тэрнер плотно сжал губы. — Не точно, а возможно, через шесть часов, — поправил он с горечью.

— Почему «возможно»? — удивленно спросил Кэррингтон.

— К сожалению, только возможно, — повторил Тэрнер. — Все зависит от погоды. Командующий не рискнет посылать линейные корабли так близко к берегу, если нельзя будет обеспечить прикрытие их с воздуха истребительной авиацией. И, по-моему, это основная причина отсутствия «Тирпица». Подводные лодки, вероятно, сообщили ему, что наши авианосцы идут на юг, и он ждет теперь подходящей погоды… Что опять передает этот транспорт, Престон? — спросил Тэрнер, заметив мигание фонаря Олдиса на мостике «Огайо».

— «Повреждение очень серьезное, — прочитал вслух Престон. — Идти прежним ходом и удерживать место не могу. Снижаю скорость».

— Еще один! — тихо сказал Кэррингтон. Он посмотрел на Тэрнера, на его мрачное лицо и потемневшие глаза и сразу же понял, что в голове старпома те же мысли, что и у него самого. — Его прикончат, как сидячую утку, сэр, — сказал он громче, — если мы…

— Если мы… что? — перебил его Тэрнер. — Если мы не оставим с ним эсминец? Но какой эсминец, помощник? «Викинг»? Единственный боеспособный корабль? — Он медленно, но решительно покачал головой. — Они хорошо знают, что мы не можем этого сделать. Престон, передайте на «Огайо»: «Сожалею, эскорт оставить не могу. Сколько времени потребуется на ремонт?»

Светящая бомба взорвалась еще до того, как Престон начал передавать семафор. Она повисла точно над конвоем. Высоту определить было трудно — что-нибудь около шести — восьми тысяч футов, но на этой высоте и на фоне светлой дуги северного сияния она казалась всего лишь раскаленной точкой. Бомба быстро снижалась и становилась все более яркой: парашют, если он вообще был, то, видимо, только для того, чтобы придать бомбе остойчивость.

Дробный стук кнопки сигнального фонаря в проворных руках Престона внезапно нарушился щелчком в динамике: «Мостик, докладывает радиорубка. Мостик, докладывает радиорубка. Радиограмма с «Сирруса»: «Трое из спасенных скончались. Много тяжелораненых и умирающих. Необходима немедленная медицинская помощь. Повторяю: немедленная». Динамик умолк как раз в тот момент, когда с «Огайо» начали передавать ответ на семафор.

— Лейтенанта Николаса — на мостик! — отрывисто приказал Тэрнер. — Пусть поднимется сейчас же!

Бросив тревожный взгляд на высокие волны и стремительно проваливающийся вниз форштевень «Улисса», Кэррингтон спросил с беспокойством:

— Хотите рискнуть, сэр?

— Должен. Вы поступили бы так же, помощник… Что отвечает «Огайо», Престон?

— «Понимаю. У вас своих забот — хоть отбавляй. Мы догоним вас. До свидания!» — прочитал сигнальщик.

— «Мы догоним вас. До свидания», — мягко повторил Тэрнер. — Передает заведомую ложь и хорошо понимает это. Ей-богу, — продолжал он, — если кто-нибудь скажет мне, что американским морякам недостает мужества, я набью ему морду. Престон, передайте на «Огайо»: «До свидания! Желаю удачи!..» Помощник, я чувствую себя убийцей. — Тэрнер потер рукой лоб и кивнул в сторону рубки, где лежал распростертый на диване мертвый Вэллери. — Подумать только, из месяца в месяц он непрерывно принимал подобные решения… Не удивительно, что…

Скрипнула входная дверь, на мостик вошел Николас.

— А, это вы, Николас? Для вас имеется дело, юноша. Не люблю, когда врачи слоняются весь день без дела, — пошутил Тэрнер и тут же поднял руку, как бы успокаивая его. — Хорошо, хорошо, знаю, — заверил он Николаса. — Как дела на медицинском фронте? — спросил он уже серьезно.

— Мы сделали все, что могли, сэр, — тихо ответил Николас. — На его изнуренном лице появились глубокие морщины. — Плохо с медикаментами и перевязочным материалом: бинты и анестезирующие средства все израсходованы, за исключением разве того, что осталось в переносных сумках. Но майор Брукс не разрешает брать из них.

— Хорошо, — пробормотал Тэрнер. — А как вы себя чувствуете, лейтенант?

— Отвратительно.

— Да и выглядите вы очень плохо. Я очень сожалею, Николас, но вам все-таки придется перебраться на «Сиррус».

— Есть, сэр, — нисколько не удивившись, ответил Николас. Он легко догадался, зачем его вызывает старший помощник. — Когда? Сейчас?

Тэрнер ответил кивком головы. Его тонкие черты лица, густые брови и глубоко запавшие глаза, освещаемые опускавшейся бомбой, произвели на Николаса сильное впечатление.

— Сколько сумок можно мне взять с собой, сэр?

— Только необходимый инструментарий. Больше ничего. Не забывайте, что будете перебираться туда не в пульмановском вагоне.

— Можно взять с собой фотоаппарат и пленки?

— Да, пожалуйста, — разрешил Тэрнер. — Вам что, очень хочется запечатлеть последние секунды «Улисса»?.. Имейте в виду, что «Сиррус» дырявый как решето… Штурман, свяжитесь с радиорубкой, пусть передадут «Сиррусу». «Подойти к борту и приготовиться принять врача на спасательной люльке».

Снова скрипнула дверь. По раскачивающейся палубе на мостик неуверенным шагом вошел Брукс. Как и все на «Улиссе», он едва держался на ногах от усталости, но его голубые глаза, как обычно, возбужденно блестели.

— У меня повсюду есть шпионы, — заявил он громко. — Что, «Сиррус» вербует нашего юного Джонни?

— Очень жаль, старина, — отозвался Тэрнер, — но на «Сиррусе» положение тяжелое.

— Понятно, — пробормотал Брукс, поежившись от холодного ветра. Он взглянул вверх, на медленно снижающуюся светящую бомбу. — Очаровательная штучка, просто прелесть! К чему же такая иллюминация?

— Мы ожидаем гостей, — усмехнувшись, ответил Тэрнер. — Старинный обычай: встречать гостя со светом в окне. — Внезапно все его тело застыло, как гранитное изваяние, лицо помрачнело. — Я ошибся, — произнес он сквозь зубы, — гости уже прибыли.

Последние слова Тэрнера заглушил раскат мощного отдаленного взрыва. Тэрнер ждал его. Он видел, как за пять-шесть секунд до этого в носовой части «Огайо», перед самым мостиком, в небо взметнулся острый язык ослепительного пламени. «Огайо» уже отстал и находился теперь на правой раковине «Улисса» на расстоянии около десяти кабельтовых, но был хорошо виден в освещении северного сияния, безжалостно выдавшего его подводной лодке противника.

За исключением момента взрыва, на «Огайо» не было ни дыма, ни пламени. Никто не слышал никаких новых звуков, но корму и днище судна, почти наверное, оторвало напрочь. Его трюмы были до отказа загружены танками и боеприпасами. Оно затонуло быстро и тихо, всего за три минуты.

Первым напряженную тишину на мостике «Улисса» нарушил Тэрнер:

— До свидания, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь. — До свидания… Я же говорил, что это чистейшая ложь. — Он покачал головой и, коснувшись руки Карпентера, приказал ему: — Свяжитесь с радиорубкой, передайте на «Викинг», пусть торчит над этой лодкой до тех пор, пока мы не отойдем на безопасное расстояние.

— Когда же и где все это прекратится? — мрачно нахмурившись, спросил Брукс.

— Одному богу известно! Как я ненавижу этих проклятых убийц! — воскликнул Тэрнер. — О, я знаю, знаю, мы тоже убиваем, но дайте мне что-то, такое, что я мог бы видеть, с чем я мог бы бороться, что-то такое…

— Скоро вам представится такая возможность, — сухо прервал его Кэррингтон. — Вы будете видеть «Тирпиц». Полагаю, он достаточно велик, чтобы можно было видеть его…

Тэрнер понимающе посмотрел на помощника, а потом запрокинул голову и уставился на мерцающий небосвод: его интересовало, когда самолет сбросит вторую светящую бомбу.

— У тебя не найдется для меня свободной минутки, Джонни? — тихо обратился Карпентер к Николасу. — Мне хотелось бы сказать тебе пару слов.

— Конечно, — удивленно взглянув на него, ответил Николас. — Пока подойдет «Сиррус», пройдет не минутка, а целые десять… А в чем дело, Энди? Что ты хотел?..

— Одну секундочку. — Карпентер подошел к Тэрнеру. — Прошу разрешения удалиться в штурманскую рубку, сэр.

— Да, да, пожалуйста.

Карпентер подхватил Николаса под руку, провел его в штурманскую рубку, включил свет и достал сигареты. Он внимательно смотрел на Николаса, пока тот прикуривал.

— Знаешь, Джонни, — начал он неожиданно, — я считаю, что в моих жилах течет шотландская кровь.

— Кровь Скоттов, — поправил Николас.

— Я чувствую… Какое бы здесь подходящее слово-то употребить?.. Ну, обреченность, что ли? Я почувствовал сегодня, Джонни, что обречен. — Карпентер не захотел слушать возражений Николаса и продолжал с дрожью в голосе: — Не знаю, что произошло со мной, но раньше такого предчувствия у меня никогда не было.

— Глупости все это. Несварение желудка, мой друг, — нарочито весело проговорил Николас, хотя и почувствовал себя как-то неловко.

— От этого чувства невозможно отмахнуться, Джонни, — слабо улыбнувшись и покачав головой, сказал Карпентер. — К тому же, вот уже второй день, как я не беру в рот ни крошки… Честно, Джонни!

Карпентер был весьма возбужден и в то же время серьезен, это произвело на Николаса удручающее впечатление.

— Я больше не увижу тебя, — тихо продолжал Карпентер. — Сделай мне одолжение, Джонни.

— Довольно дурака валять, — сердито проворчал Николас. — Какого черта ты…

— Возьми, пожалуйста, вот это с собой. — Карпентер вытянул из кармана листочек бумаги и сунул его в руку Николасу. — Прочитай, что здесь написано.

— Пожалуйста, я могу прочитать, — смягчился Николас. На листке были написаны имя и адрес девушки в Сёррейе. — Это ее имя? — спросил он мягко. — Джуанита… Джуанита, — произнес он дважды, подлаживаясь под испанский язык. — Моя любимая песня и любимое имя, — добавил он тихо.

— Неужели? — радостно воскликнул Карпентер. — В самом деле? И мои тоже, Джонни. — Помолчав немного, он продолжал: — Если… гм… если я не… Джонни, будь добр, найди ее и…

— Брось городить чепуху! — смущенно проговорил Николас и, ударив его по-дружески в грудь, продолжал: — В этой капковой куртке ты доплывешь отсюда до Мурманска! Ты же сам сто раз говорил мне это.

Карпентер печально улыбнулся.

— Конечно, конечно. Я знаю, знаю. Ну, найдешь, Джонни?

— Будь я проклят, если не найду! — выпалил Николас. — Обязательно найду! Но мне уже пора идти. Пошли! — Он выключил свет, толкнул дверь и собрался было шагнуть через комингс, но задержался и медленно отступил назад в рубку, закрыл дверь и снова включил свет. Карпентер и не думал выходить: он стоял на прежнем месте и внимательно смотрел на Николаса.

— Извини меня, Энди, — искренне сказал Николас. — Я не знаю, почему я…

— Плохое настроение, — бодро подсказал Карпентер. — У тебя всегда плохое настроение, когда ты думаешь, что я прав, а ты не прав!

Николас задержал дыхание и закрыл на секунду глаза. Потом он неожиданно протянул руку.

— Тем лучше, Васко. — Николас с усилием улыбнулся. — И пожалуйста, не беспокойся: я обязательно увижу ее, если… гм… обязательно увижу, даю честное слово. Джуанита… Но смотри, если я найду там и тебя… — произнес он угрожающе.

— Спасибо, Джонни. Большое спасибо. — Карпентер выглядел в этот момент очень счастливым. — Желаю тебе удачи, Николас… Иди с богом! Она всегда так говорила мне, когда я уезжал. Иди с богом!

Тридцатью минутами позднее Николас уже оперировал раненых на «Сиррусе».

Четыре часа сорок пять минут. Ужасно холодно. Дует слабый северный ветер. Волнение на море усилилось, но небо по-прежнему было совершенно чистым. Снова появились яркие звезды, потому что северное сияние постепенно блекло. Пять сброшенных одна за другой светящих бомб медленно опускались к морю.

В четыре сорок пять с юга донесся отдаленный грохот артиллерийской канонады. Звуки выстрелов донеслись через минуту после того, как южная часть горизонта осветилась от яркой вспышки светящей бомбы. На «Улиссе» сразу же поняли, что там происходит. «Викинг», который все еще поддерживал контакт с подводной лодкой, хотя не мог причинить ей никакого вреда, по-видимому, был атакован. Атака была, наверное, внезапной, короткой и роковой, ибо ожесточенная стрельба длилась всего несколько секунд. «Викинг» даже ничего не сообщил по радио. Что с ним произошло — никто не знал, так как из его экипажа не спасся ни один человек.

Еще не заглохло эхо последнего выстрела «Викинга», а на «Улиссе» уже услышали гул моторов «кондора». В течение пятидесяти секунд — может быть, даже и дольше, хотя ни одно орудие конвоя не смогло за это время прицелиться, — огромный «фокке-вульф» летел ниже им же сброшенной светящей бомбы, а потом быстро исчез. Позади него образовалось огромное ослепительно сверкающее зарево, резавшее глаза больше, чем солнце. Бомбы горели так ярко, их было так много и они так ослепили всех, что бомбардировщики появились над конвоем раньше, чем кто-либо понял, что происходит. Действия самолета, сбросившего светящие бомбы, и следовавших за ним бомбардировщиков были на редкость согласованными.

В первой волне было двенадцать самолетов. Они не сосредоточили удары по одной цели, как прежде, на каждый корабль пришлось не более двух самолетов. Тэрнер с ужасом заметил, как они внезапно круто нырнули вниз, затем молниеносно, еще до того, как из орудий «Улисса» раздался первый выстрел, снова перешли в горизонтальный полет. Быстрота, с которой все это произошло, скорость маневра самолетов и их зловещие силуэты напомнили Тэрнеру что-то ужасное. Неожиданно он понял: «хейнкели»! Да ведь это же «Хейнкели-111», те, которые — Тэрнер хорошо знал это — вооружены самым страшным оружием: планирующими бомбами.

Затем, как будто Тэрнер коснулся какой-то кнопки, все орудия «Улисса» одновременно открыли ураганный огонь. Ведущий «хейнкель» взорвался в воздухе. Поразительно, но его сбила третья башня! Та самая третья башня, которая сбила «кондора» и в которой Николас обнаружил всех мертвыми. Сейчас огонь из нее вел сборный расчет из морских пехотинцев. Шедший за ведущим, второй, «хейнкель» резко взмыл вверх, чтобы не столкнуться с обломками фюзеляжа и моторов первого, затем нырнул вниз, промелькнул менее чем в десяти метрах от носа крейсера, резко накренился на левый борт и, круто развернувшись, снова направился на «Улисс». Чтобы повернуть на него орудия, потребовалось несколько секунд. Но «хейнкелю» этих нескольких секунд хватило на то, чтобы зайти на новый курс, сбросить бомбу и поспешно уклониться от интенсивного, но запоздалого огня «эрликонов» и зенитных автоматов. Самолету удалось уйти.

Сброшенная самолетом крылатая бомба, после нескольких неуклюжих раскачиваний из стороны в сторону стабилизировалась и, снижаясь, начала планировать на «Улисс». После удара бомбы в цель раздался невероятно мощный, оглушительный взрыв, потрясший крейсер до самого киля. На верхней палубе у многих лопнули барабанные перепонки.

Тэрнеру, смотревшему на корму с мостика, казалось, что этого удара «Улисс» не вынесет. Тэрнер сам был минером, хорошо знал подрывное дело, имел большой опыт в оценке силы взрывов, однако никогда раньше ему не приходилось бывать так близко к столь оглушительному взрыву. Он знал, что планирующие бомбы — это мощное оружие, но теперь подумал, что, по-видимому, все же недооценивал его: сотрясение от взрыва было, пожалуй, вдвое, а то и втрое сильнее, чем он ожидал.

Но Тэрнер не знал, что произошел не один, а одновременно два взрыва и они настолько совпали, что различить их было невозможно. По какой-то невероятной случайности крылатая бомба попала прямо в левый торпедный аппарат, заряженный, к счастью, только одной торпедой — две другие были израсходованы на потопление «Витуры». Обычно аматол, которым начинены боевые зарядные отделения торпед, чрезвычайно инертен и не детонирует даже при непосредственном ударном воздействии, но в данном случае бомба взорвалась слишком близко, а взрыв ее был слишком мощным.

Разрушения произошли сильные, хотя они и не имели роковых последствий для «Улисса». Надводный борт корабля разорвало почти до самой ватерлинии, от торпедного аппарата остались лишь обломки и осколки, палубы зияли огромными пробоинами, кожух дымовой трубы собрался в какую-то невероятную гармошку, сама труба наклонилась на левый борт градусов на пятнадцать. Но основная взрывная волна ударила в направлении кормы и разбилась о поверхность воды у борта. Поврежденные еще ранее камбуз и корабельная лавочка превратились теперь в беспорядочную груду железного лома.

Еще не успели осесть поднятые взрывом осколки и обломки, как последний «хейнкель», сопровождаемый густым веером светящихся трасс от снарядов, скрылся из видимости. Стрельба прекратилась, и наступила жуткая тишина. Слабое зарево от медленно опускавшихся, уже угасавших бомб зловеще освещало искалеченный «Улисс» и черные клубы дыма над разбитым «Стирлингом» и горящим танкером, кормовые надстройки которого были снесены почти начисто. Ни один из кораблей конвоя «FR-77» не дрогнул и не остановился; зато они сбили пять «хейнкелей».

«Дорогая победа, — подумал Тэрнер, — если это вообще можно назвать победой».

Но он знал, что «хейнкели» обязательно появятся над конвоем еще раз.

Райли высвободил отсиженную ногу и медленно, чтобы не попасть ею под вращающийся вал, вытянул ее вперед. Осторожно, стараясь шевелиться как можно меньше, он полил греющийся подшипник маслом. Между его плечом и вогнутой переборкой коридора лежал крепко спящий Додсон. Но как только Райли принял прежнее положение, Додсон зашевелился и с трудом открыл слипающиеся веки.

— Боже милостивый! — устало проворчал он. — Вы все еще здесь, Райли?

— Это хорошо, что я здесь, — недовольно пробрюзжал Райли. Он махнул головой в сторону подшипника. — Шланг для масла здесь ведь не установишь.

Райли вряд ли имел основание быть недовольным: он и Додсон по очереди несли получасовую вахту у подшипника и непрерывно смазывали его маслом. Райли сказал это просто потому, что надо было что-то сказать. Додсон улыбнулся, но промолчал. А потом откашлялся и небрежно спросил:

— А «Тирпиц» что-то опаздывает. Как вы думаете, Райли?

— Да, сэр, — смутившись, ответил Райли. — Давно уже должен быть здесь.

— Почему вы не выбросите из головы эту чепуху, Райли?

Райли промычал что-то себе под нос, но ничего не сказал.

— Идите и принесите еще кофе, Райли. У меня пересохло в горле.

— Нет, — ответил Райли грубо. — Сами сходите за ним.

— Сделайте мне одолжение, Райли, — умоляющим тоном попросил Додсон. — Я просто умираю от жажды.

— Ну хорошо… — И Райли сочно выругался. Тяжело поднявшись на ноги он продолжал: — А где прикажете взять его?

— В машинном отделении, там его сколько угодно. Машинисты вечно потягивают или охлажденную воду или кофе. Но для меня холодная вода не годится, — добавил Додсон.

Райли схватил термос и, спотыкаясь, заковылял по коридору. Не успел он сделать несколько шагов, как весь корабль вздрогнул от залпа орудий главного калибра. Ни Додсон, ни Райли не знали, конечно, что это было начало воздушной атаки. Райли прижался к переборке, выждал секунду, затем неуклюже побежал дальше. Корабль содрогнулся от второго залпа, и Райли побежал еще быстрее. Его спотыкающаяся фигура чем-то напоминала Додсону бегущего в панике огромного краба. Снова весь коридор затрясся, завибрировал, на этот раз еще сильнее. Додсон понял, что стреляет третья башня, расположенная как раз над его головой.

«Слава богу, ушел, — подумал он о Райли. — Почему-то мне его компания не доставляет никакого удовольствия, — размышлял он, устраиваясь поудобнее около подшипника. — Больше я его, наверное, не увижу…»

Но не прошло и минуты, как в конце коридора снова показался Райли. Он возвращался такой же неуклюжей походкой, держа в руке полуторалитровый термос и две кружки, громко ругаясь всякий раз, когда, теряя равновесие, ударялся о переборку плечом или головой. Едва переводя дыхание от быстрой ходьбы, не говоря ни слова, он уселся рядом с Додсоном и налил в кружку кофе.

— За каким чертом вы вернулись, Райли? — с раздражением спросил его Додсон. — Вы мне совсем не нужны здесь и…

— Вы хотели кофе, — резко прервал его Райли, — я принес. Пейте и помалкивайте.

В этот момент раздался приглушенный раскат взрыва бомбы и торпеды на левом борту. Корабль содрогнулся и сильно накренился, по всему коридору прокатилось зловещее эхо. Потеряв равновесие, Додсон и Райли навалились друг на друга, и весь кофе из кружки вылился на ногу Додсона. Горячая жидкость прошла сквозь одежду, но Додсон не почувствовал ни ожога, ни влаги: его ноги ниже колен совершенно онемели. Он потряс головой и, взглянув на Райли, спросил:

— Что это было? Что происходит, Райли? Вы…

— Не имею никакого представления. Не обращайте внимания. — Он вытянул ноги, уселся поудобнее и начал дуть на горячий кофе в кружке. Потом его губы расплылись в широкую радостную улыбку: — Это, наверное, «Тирпиц», — сказал он с надеждой в голосе.

В эту ужасную ночь немецкие эскадрильи бомбардировщиков поднимались с аэродрома в Альтен-фиорде еще три раза. Они летели на норд-норд-вест, чтобы нанести удары по остаткам конвоя «FR-77». Самолеты выходили на корабли безошибочно, потому что «фокке-вульф» торчал над конвоем непрерывно, несмотря на отчаянные попытки зенитчиков сбить его. На нем были, казалось, неисчерпаемые запасы этих проклятых светящих бомб.

Первая атака в пять сорок пять завершилась обычной бомбардировкой с высоты около трех тысяч футов. Кажется, это были «дорнье», но с уверенностью самолеты опознать было невозможно, потому что они летели намного выше трех уже приближавшихся к поверхности моря светящих бомб. Самолетам помешал интенсивный заградительный огонь, поэтому, атаку едва ли можно было назвать успешной — всего два прямых попадания. Одна бомба упала на транспорт и почти полностью снесла его полубак; другая досталась «Улиссу». Она пролетела через адмиральский салон и взорвалась в середине лазарета, переполненного ранеными и умирающими моряками. Для многих из них этот взрыв явился избавлением от мук, ибо на «Улиссе» уже давно истощились все запасы анестезирующих средств. Все, кто находились в помещениях лазарета, погибли. Среди них были командир минно-торпедной боевой части Маршалл, старший санитар Джонсон, старшина корабельной полиции Перрат, легко раненный за час до этого осколком торпедного аппарата, Бургесс, затянутый в смирительную рубашку, ее надели на него, когда он сошел с ума во время того памятного шторма, Браун, лежавший с переломом бедра, которое он получил, когда открывал крышку люка в снарядный погреб четвертой башни, и Брайэрли, который, впрочем, все равно умирал, потому что его легкие были растравлены соляром и сильно воспалены. Брукса в лазарете в момент взрыва не было.

Этим же взрывом разнесло центральную телефонную станцию. За исключением телефонной связи с артиллерийскими постами и машинным отделением да уцелевших переговорных труб, все внутренние линии связи на корабле теперь не действовали.

Во второй атаке в семь часов утра участвовало только шесть самолетов — опять «хейнкели», вооруженные планирующими бомбами. Действуя, очевидно, строго в соответствии с приказом, они оставили в покое транспортные суда и сосредоточили свои усилия исключительно на двух крейсерах. Этот налет обошелся противнику дорого: он недосчитался четырех из шести самолетов, а на своем счету имел единственное попадание в корму «Стирлинга», в результате которого кормовые орудия крейсера вышли из строя.

Тэрнеру, наблюдавшему за «Стирлингом» с разбитого мостика «Улисса», казалось непостижимым, что этот корабль все еще на плаву и все еще огрызается на противника теми немногими средствами, которые у него остались. Потом он взглянул на свой «Улисс», тоже напоминавший скорее груду исковерканного и скрюченного металла, чем боевой корабль, и тем не менее настойчиво продолжавший рассекать высокие океанские волны. Разбитые, горящие крейсеры, крейсеры, превратившиеся в неузнаваемую груду металла, Тэрнер видел не впервые. Он видел участвовавшие в таких же конвоях в Россию, избитые до неузнаваемости крейсеры «Тринидад» и «Эдинбург». Но ему никогда еще не доводилось видеть корабль, который, несмотря на такие роковые удары и такие серьезные повреждения, оставался бы на плаву и вел бой, как его только что вели «Улисс» и устаревший «Стирлинг». Если бы Тэрнер не видел этого своими глазами, он никогда и никому не поверил бы, что это возможно.

Третья атака началась как раз перед рассветом. Пятнадцать «Хейнкелей-111», вооруженных планирующими бомбами, действовали очень смело и решительно. И снова крейсеры были единственными объектами атаки, но «Улиссу» на этот раз было уделено значительно большее внимание. Далекие от того, чтобы не принять вызова или плакаться по поводу выпавшей на их долю горькой участи, моряки «Улисса» встретили противника даже с каким-то озорством и радостью. «А как же, — говорили они, — вы убьете врага, если он к вам не придет?» На «Улиссе» теперь не было, пожалуй, ни одного человека, который испытывал бы страх или опасение близкой и верной смерти. Дом, родина, семья, жена, любимая — все это были для них только слова, мелькавшие в сознании и сразу же исчезавшие невесть куда…

Первые самолеты ринулись на «Стирлинг». Тэрнер видел, как два «хейнкеля», виртуозно уклоняясь от зенитного огня прямой наводкой, резко нырнули вниз. Бронебойные бомбы замедленного действия попали в среднюю часть «Стирлинга», пробили палубу и взорвались внизу, в котельном и машинном отделениях. Противодействие следующим трем бомбардировщикам оказали только зенитные автоматы и пулеметы Льюиса, так как носовые орудия главного калибра почему-то умолкли. Тэрнер сразу же понял, что произошло: в результате взрыва прекратилась подача электроэнергии в артиллерийские башни. Легко преодолев слабое противодействие, самолеты сбросили свой смертоносный груз. Все три бомбы попали в цель. «Стирлинг» был смертельно ранен. Охваченный пламенем пожара, корабль сильно накренился на правый борт.

Внезапный и бурно нарастающий гул моторов заставил Тэрнера быстро повернуться назад и посмотреть на свой корабль. В первой волне к «Улиссу» приближались пять «хейнкелей». Они шли на различной высоте и с различных курсовых углов, чтобы рассредоточить зенитный огонь, но все пять целились в кормовую часть корабля. Кругом стоял такой шум и было столько дыму, что Тэрнер воспринимал только отдельные обрывки из общей картины боя. Неожиданно воздух, казалось, заполнился планирующими бомбами и надрывающимся треском немецких пушек и пулеметов. Одна бомба взорвалась в воздухе, чуть-чуть впереди кормовой трубы, на расстоянии какого-нибудь метра от нее. На шлюпочную палубу обрушился смертоносный вихрь острых стальных осколков. Все «эрликоны» и зенитные автоматы на ней сразу же умолкли, так как их расчеты стали жертвами шрапнели или были контужены. Вторая бомба пробила палубу, пролетела через кубрик машинистов и разорвалась в радиорубке. Еще две бомбы шли несколько выше и попали в третью башню и площадку вокруг нее. Башня раскололась на две части, словно по ней стукнули гигантским колуном, а ее основание отлетело на развороченный ют.

Кроме людей, находившихся на шлюпочной палубе и в третьей башне, во время этой атаки погиб еще только один человек, но такой, которого никто не мог заменить. Осколок первой бомбы ударил в баллон сжатого воздуха в торпедной мастерской, в которой за секунду до этого пытался укрыться Хартли…

«Улисс» прорывался теперь через клубы плотного черного дыма: на шедшем впереди «Стирлинге» взорвались топливные цистерны — и весь корабль охватило бушующее пламя. Что произошло со «Стирлингом» в течение следующих десяти минут, никто не видел и никогда не скажет… Но вот совершенно неожиданно «Улисс» вышел из полосы дыма на чистую воду. «Хейнкели», сбросившие к этому времени все свои бомбы, как хищники, набросились на искалеченный крейсер. Они обстреливали «Улисс» из пушек и пулеметов, по-видимому рассчитывая таким образом прикончить свою жертву. Но «Улисс» все еще огрызался. То в одном, то в другом месте на его палубе оживали и ожесточенно строчили по пролетающим самолетам «эрликоны», зенитные автоматы и пулеметы.

Вот застрекотал «эрликон» под самым мостиком. Наклонившись вниз, Тэрнер увидел, как зенитчик старательно направлял трассирующий след на быстро приближавшийся «хейнкель». В тот же момент самолет открыл ответный огонь и Тэрнер, увлекая за собой Карпентера, бросился на палубу. Бомбардировщик вихрем пронесся над мостиком, и стрельба сразу же прекратилась. Тэрнер медленно поднялся на ноги и снова посмотрел вниз на только что стрелявший «эрликон»: простроченный пулеметной очередью, зенитчик был мертв.

Услышав рядом с собой какую-то возню, Тэрнер повернулся и увидел хрупкую фигуру человека, пытающегося перелезть через ограждение мостика. В отраженном свете мелькнуло бледное, с широко открытыми глазами лицо Крайслера. В тот же момент Тэрнер увидел, что с правого борта три «хейнкеля» выстраиваются для новой атаки.

— Ты что, с ума сошел? — закричал он на Крайслера. — Хочешь разбиться насмерть? А ну-ка, сейчас же обратно!

Крайслер посмотрел на Тэрнера, как будто не узнавая его, потом бросил быстрый взгляд вниз и решительно спрыгнул на орудийный барбет.

Наклонившись за ограждение мостика, Тэрнер увидел, как Крайслер, напрягая все свои силы, торопливо стаскивал мертвого зенитчика с его сиденья на «эрликоне». После нескольких отчаянных рывков ему удалось наконец повалить окоченевшее тело и осторожно, как будто зенитчик был еще жив, оттащить его в сторону. Затем Крайслер быстро взобрался на сиденье «эрликона». Тэрнер успел заметить, что одна рука Крайслера была без рукавицы и из нее сочилась кровь. Потом, увидев краем глаза вспышки выстрелов с «хейнкелей», Тэрнер снова повалился на палубу.

Прошла одна, две, три секунды… Три секунды, в течение которых снаряды и пули с самолета с диким свистом и звоном обрушились на бронированное покрытие мостика. На четвертой секунде Тэрнер услышал, как застрекотал спаренный «эрликон». Крайслер, должно быть, стрелял по самолету до самого последнего момента. Он успел сделать шесть выстрелов — только шесть, но они оказались для «хейнкеля» роковыми. Огромный дымящийся фюзеляж промелькнул над самым мостиком, левое крыло самолета зацепило за пост управления зенитным огнем, и бомбардировщик тяжело рухнул в воду с левого борта.

Крайслер все еще сидел на месте. Из его левого плеча, пробитого снарядом, ключом била артериальная кровь. Пытаясь остановить ее, он зажал рану правой рукой. Но когда к кораблю приблизился следующий бомбардировщик, окровавленная рука Крайслера снова потянулась к спусковому крючку орудия.

Лежа на палубе мостика рядом с Кэррингтоном и Карпентером, Тэрнер с отчаянной злобой стукнул кулаком по переборке. Он вспомнил Старра, ввергнувшего конвой в эту бойню. Тэрнер никогда не поверил бы, что можно так ненавидеть человека. Появись Старр перед ним в эту секунду, он, не задумываясь, убил бы его. Тэрнер подумал о Крайслере, о невыносимой боли, которую, он, должно быть, испытывал, прижимаясь раненым плечом к стреляющему орудию. Тэрнер поклялся себе, что если останется жив, то обязательно представит этого юношу к награждению «Крестом Виктории». Внезапно стрельба прекратилась: «хейнкель» резко отвернул влево, из обоих его моторов повалил густой дым.

Тэрнер быстро поднялся на ноги и снова наклонился за ограждение мостика, чтобы взглянуть на Крайслера. Он сделал это не осмотревшись и едва не расплатился за такую беспечность своей жизнью. В нескольких дюймах от его головы на мостик обрушился новый шквал снарядов и пуль с третьего и последнего «хейнкеля». Тэрнер бросился на палубу, и хотя она была теперь в нескольких дюймах от его лица, он ее не видел. В его глазах все еще стояла ужасная картина, которую он увидел секунду назад: Крайслер с огромной рваной раной через всю спину, наклонившись вперед, весом своего тела все еще направлял стволы «эрликона» вверх. Оба ствола стреляли. Они продолжали стрелять до тех пор, пока не кончились патроны в барабанах, потому что омертвевшие пальцы Крайслера застыли на спусковом крючке.

Постепенно, одно за другим, все орудия конвоя умолкли. Слабея с каждой секундой, гул моторов вскоре пропал где-то в южной части горизонта. Атака закончилась.

Тэрнер медленно и теперь уже с трудом поднялся на ноги. Он еще раз взглянул на неподвижного Крайслера, но тотчас же отвел глаза в сторону. Позади раздался чей-то кашель, странный булькающий кашель. Тэрнер повернулся и застыл как вкопанный.

Опираясь спиной на ножки адмиральского табурета, на палубе сидел белый как полотно, безмолвный Карпентер. Около него, опустившись на колени, хлопотал Кэррингтон. Начиная от нижней части живота через всю грудь к правому плечу по капковой куртке Карпентера тянулась прямая линия равно отстоящих друг от друга круглых отверстий — следов пулеметной очереди «хейнкеля».

Тэрнер стоял неподвижно. Он сразу понял, что Карпентер продержится всего несколько секунд, и любое резкое движение Тэрнера оборвет тот волосок, который еще связывает этого юношу с жизнью.

Карпентер почувствовал обращенный на него взгляд Тэрнера. Он устало поднял веки и посмотрел на него потускневшими голубыми глазами, медленно провел рукой по пробитой куртке, ощупал пальцами каждую дырку, как бы считая их. Неожиданно лицо его озарилось какой-то детской улыбкой.

— Прошит насквозь, — прошептал он. — Чертовски аккуратно прошит. — Затем рука его безжизненно опустилась на колени, ладонью кверху, а голова резко склонилась на грудь. Волосок оборвался. Сердце Карпентера больше не билось.