Корабль Его Величества «Улисс»

Глава пятнадцатая СУББОТА. ВЕЧЕР. II

На мостик «Улисса» одно за другим, непрерывным потоком поступали донесения и запросы. В запросах судьи звучали испуг, тревога, недоверие, просьба подтвердить выход «Тирпица» в море. «Стирлинг» сообщал, что пожар верхних надстроек локализован и что водонепроницаемые переборки машинного отделения пока выдерживают. Орр доносил с «Сирруса», что насосы едва успевают откачивать поступающую в трюмы забортную воду, что корабль имел сильное столкновение с тонущим транспортом, что он снял с него сорок четыре человека и что «Сиррус» уже сделал все, что мог, и теперь ему было бы лучше возвратиться в базу. Это донесение пришло еще до того, как «Сиррус» получил информацию о выходе «Тирпица». Прочитав его, Тэрнер улыбнулся: он знал, что теперь Орр ни под каким предлогом не захочет покинуть конвой, чтобы вернуться в базу.

Соблюдать радиомолчание или запретить пользоваться световой сигнализацией не было никакого смысла. Место конвоя было известно противнику с точностью до одной мили, а пожар, полыхавший на «Стирлинге», освещал все вокруг на расстоянии десятка кабельтовых. Поэтому донесения и запросы передавали и по радио и визуальными средствами. Но наиболее тревожное донесение поступило к Тэрнеру не по радио и не при помощи сигнального фонаря.

После атаки самолетов прошло уже более пятнадцати минут, и «Улисс», разрезая встречную волну, шел теперь новым курсом — триста пятьдесят градусов, когда на мостике неожиданно появился с трудом переводивший дыхание котельный машинист. Его лицо и лоб были усыпаны мелкими, заледеневшими на морозе бисеринками пота. Несмотря на страшный холод, на нем не было ничего, кроме комбинезона из тонкой хлопчатобумажной ткани. Он дрожал как осиновый лист, но не столько от леденящего ветра, сколько от крайнего возбуждения.

Тэрнер схватил его за плечо.

— В чем дело?

Матрос все еще не мог перевести дыхание и ответить.

— Что случилось? Говори же скорей!

— Цен-траль-ный пост, сэр… — Матрос дышал так часто, что говорил по слогам. — Там полно воды!

— Центральный пост? — переспросил Тэрнер. — Затоплен? Когда это произошло?

— Я не знаю, сэр, — ответил матрос, жадно глотая воздух. — Что-то взорвалось, сэр, как раз в средней части…

— Знаю, знаю! — Тэрнеру стало все понятно. — Бомбардировщик сбил переднюю трубу и взорвался в воде у левого борта. Но это же было пятнадцать минут назад! Четверть часа! Боже мой! Ведь они уже…

— Телефонная связь с постом прервана, сэр. — Матрос начал приходить в себя и почувствовал, что замерзает. Спасаясь от ветра, он повернулся к нему спиной и пригнулся, но, обескураженный медлительностью старшего помощника, тут же снова выпрямился и, забыв в отчаянии, с кем имеет дело, схватил Тэрнера за грудки. — Электроэнергии на левом борту нет, сэр. Крышку люка заклинило! Люди не могут выйти оттуда!

— Заклинило крышку! Что же произошло? Перекос?

— Противовес оторван, сэр. Он лежит на крышке люка. Мы смогли открыть ее только на один дюйм. Понимаете, сэр…

— Помощник! — крикнул Тэрнер.

— Есть, сэр! — Кэррингтон стоял позади него. — Я все слышал… Почему же вы не можете открыть крышку?

— Но это же люк в центральный пост! — с отчаянием крикнул матрос. — Крышка очень тяжелая, сэр. Знаете, та, что под трапом из поста управления рулем. К ней одновременно могут подойти только два человека. Мы уже пытались… Поскорее, сэр, пожалуйста, поскорее…

— Минутку, минутку, — рассуждал вслух Кэррингтон. — Хартли? Нет, он еще тушит пожар. Эванс, Макинтош погибли. Может быть, Беллами?

— Что вы бормочете, помощник? — нетерпеливо спросил Тэрнер. — Что вы собираетесь?..

— Крышка люка плюс противовес — четыреста пятьдесят килограммов, — продолжал размышлять вслух Кэррингтон. — Для такой работы нужен особый человек…

— Петерсен, сэр! — без промедления подсказал сразу понявший все котельный машинист. — Петерсен!

— Конечно! — радостно воскликнул Кэррингтон. — Мы пошли, сэр… Ацетиленовую горелку? Нет, не надо, нет времени! Нам понадобятся ломики и кувалды… А вот и машинное отделение, пожалуй, позвоните.

Но Тэрнер уже догадался и схватился за телефонную трубку.

В кормовой части крейсера, на палубе и в помещениях под ней Хартли и его команда, охватываемые то леденящим, пронизывающим до костей ветром, то ошпаривающим, обжигающим кожу раскаленным воздухом, работали как одержимые. Одного за другим они вытаскивали людей из башен, из помещения корабельной полиции, из кубриков, из аварийного поста управления рулем. Они вытаскивали их, осматривали, ругались на чем свет стоит, оплакивали и стиснув зубы снова бросались в пекло, забывая о боли и опасности, разгребая горячие, все еще раскаленные докрасна обломки, хватая их прожженными, дырявыми рукавицами, а то и голыми руками…

Тела убитых складывали на верхней палубе, у правого борта. Здесь находился старший матрос Дойл. Еще полчаса назад он, преодолевая адскую боль, оттаивал у камбузной плиты. Через пять минут Дойл возвратился к своему автомату и прямой наводкой посылал снаряд за снарядом по приближавшимся торпедоносцам. А теперь как ни в чем не бывало он помогал своим товарищам на юте. Он поднимал труп, подходил к леерному ограждению и осторожно сбрасывал за борт свою тяжелую ношу. Сколько трупов уже препроводил он за борт? Дойл не ответил бы на этот вопрос, так как после двух десятков сбился со счета. Наверное, это было неуважительно по отношению к погибшим товарищам. Похоронная церемония обычно соблюдается на флоте очень строго, а Дойл хоронил всех без всякой церемонии. Матрос-парусник, шивший похоронные брезентовые мешки, сам оказался среди убитых, а никто другой не мог, да и времени не имел, заняться их изготовлением.

— Мертвым теперь уж все равно, — хладнокровно заявил Дойл.

Кэррингтон и Хартли согласились с ним.

Николас и старший радист Браун, все еще облаченные в белые асбестовые костюмы, спустились на раскаленную палубу кормового кубрика над снарядным погребом четвертой башни. Почти не видя друг друга в клубах пара и дыма, с большим трудом, скорее руками, на ощупь, чем зрением, нашли они люк, ведущий в погреб. Вооружившись тяжелыми кувалдами, они с бешеной силой наносили удар за ударом по едва видимым задрайкам, удерживавшим крышку люка. Когда кто-то из них промахивался, кувалда вырывалась из онемелых рук, отлетала в сторону и с громом ударялась в переборку.

«Может быть, еще успеем, — с отчаянием думал Николас. — Главный клапан магистрали затопления погреба перекрыли пять минут назад. Надежды очень мало, но не исключено, что Макуотер и Вильямсон, уцепившись за трап, все еще держатся над поверхностью воды».

Вот уже осталась только одна, последняя задрайка. Напрягая последние силы, Николас и Браун по очереди наносили по ней сильнейшие удары. Внезапно, совершенно неожиданно для них задрайка лопнула у самого основания и тяжелая стальная крышка под давлением сжатого воздуха в погребе стремительно, как пробка из бутылки с шампанским, рванулась вверх и с размаху ударила Брауна торцом по правому бедру. Он пронзительно вскрикнул и, корчась от дикой боли, повалился на палубу.

Николас даже не взглянул на него, он стремился как можно скорее осмотреть погреб. Ухватившись руками за комингс, он сильно наклонился вниз, но ничего и никого не увидел, во всяком случае, не увидел того, что так надеялся увидеть… Единственное, что он увидел, — это вода, темная и зловещая вода, поднимавшаяся и опускавшаяся, подкатывавшаяся и откатывавшаяся от шахты люка в такт размахам килевой качки «Улисса» на высокой океанской волне.

— Внизу! — громко, надтреснутым и напряженным голосом крикнул Николас. Он услышал, как эхо зловеще прокатилось по стальной шахте вниз. — Внизу! — крикнул он еще громче. — Есть там кто-нибудь? — Он напряг слух, надеясь услышать в ответ пусть даже самый слабый шепот, но никакого ответа не последовало.

— Макуотер! — крикнул он в третий раз. — Вильямсон! Вы слышите меня? — Он снова напряженно посмотрел вниз, снова прислушался… Но внизу по-прежнему были только темнота да глухое шуршание перекатывавшейся от переборки к переборке, покрытой масляным слоем воды… Николас поднялся, выпрямился и осторожно опустил на место крышку люка. Палуба и переборки кубрика снова загудели, когда он, схватив кувалду, как гробовщик, начал бить по задрайкам, чтобы снова плотно прижать крышку люка.

Инженер-капитан 3 ранга Додсон пошевелился и застонал. Он попытался открыть глаза, но веки не поднимались. По крайней мере, ему так казалось, потому что вокруг него была все та же непроницаемая, почти осязаемая на ощупь темнота. Он попытался вспомнить, что произошло, где он находится и давно ли, что это с его головой, почему она так ужасно болит где-то у самого уха? Медленно, еле перебирая непослушными пальцами, он стянул перчатку и нащупал рукой больное место на голове. Пальцы сразу же стали липкими. Он понял, что волосы его в крови, и чувствовал, как она медленно стекает по щеке вниз.

А что это так сильно вибрирует? Почему вибрация сопровождается каким-то непривычным, режущим слух, напряженным гудением? Он не только хорошо слышал его, но почти чувствовал физически где-то совсем рядом с собой. Он машинально вытянул руку вперед, но тотчас же отдернул ее, потому что пальцы встретились с чем-то гладким, вращающимся и обжигающе горячим.

Коридор гребного вала! Ну конечно же, он, Додсон, находится в коридоре гребного вала! Обнаружив повреждение масляной магистрали левого гребного вала, он решил сделать все, чтобы не останавливать левую машину. Додсон знал, что корабль был атакован. Сюда, в самые нижние помещения, не проникают никакие звуки: он не слышал ни рева моторов вражеских бомбардировщиков, ни даже собственной стрельбы «Улисса», по по сотрясению всего корабля после каждого залпа из орудий главного калибра он понял, что наверху идет горячий бой. Потом где-то совсем рядом ударила торпеда или, может быть, близко разорвалась бомба… Слава богу, что в момент, когда «Улисс» сильно накренился влево, Додсон сидел спиной к борту. В противном случае его наверняка отбросило бы на соединительную муфту и он оказался бы в настоящей мясорубке…

Но как же вал? Ведь на сухих подшипниках он, должно быть, раскалился до предела? Додсон начал отчаянно шарить рукой вокруг себя, нащупал переносной аварийный фонарик и попытался включить его. Фонарь не работал, света не было. Додсон торопливо ощупал фонарь со всех сторон и убедился, что стекло и лампочка разбиты. Додсон с досадой отбросил его в сторону и поспешно вытащил из брюк другой, карманный фонарь. Тоже разбит! В отчаянии он начал шарить руками по палубе в поисках жестяной коробки с маслом. Он нашел ее. Она лежала на боку, с выскочившей пробкой, пустая…

Масло! Во что бы то ни стало нужно масло! Однако Додсон чувствовал, что очень ослаб; от сильного ушиба и потери крови кружилась голова, сильно тошнило. А коридор длинный, узкий, скользкий… Пробираться по нему в темноте очень опасно. Еще раз Додсон осторожно вытянул руку вперед и на мгновение коснулся вала пальцами. Жгучая боль. Прислонив пальцы к щеке, он понял, что кожа на их кончиках обожжена, но не от трения, а оттого, что вал был горячий как огонь. Выбора не оставалось. Додсон решительно подтянул под себя ноги, напряг все силы и медленно приподнялся, насколько позволяли вогнутые своды коридора.

В этот момент он увидел свет — качающуюся крошечную светлую точку, едва видимую и, казалось, такую далекую в конце этого узкого, длинного, темного коридора, хотя фактически свет находился на расстоянии всего нескольких ярдов. Не веря самому себе, Додсон прищурился, закрыл глаза и открыл их снова. Светящаяся точка не пропала. Она медленно приближалась к нему, и он услышал даже шарканье чьих-то ног. Додсон опять почувствовал слабость и головокружение, как-то весь обмяк, медленно осел на палубу и уперся ногами в массивный блок с подшипниками.

Человек со светом остановился, не дойдя до Додсона нескольких футов. Он повесил фонарь на торчащий над головой крюк, осторожно опустился на корточки и уселся рядом с Додсоном. Из темноты показалось смуглое мрачное лицо, взъерошенные брови и выдающиеся вперед челюсти. От удивления Додсон так и замер.

— Райли! Кочегар Райли? Какого черта вам здесь нужно?

— Я принес два галлона смазочного масла, — объяснил Райли. Пихнув в руки Додсона термос, он добавил: — А это кофе… Ого! А подшипники-то накалились докрасна!

Додсон с шумом поставил термос на палубу.

— Вы что, оглохли? — спросил он с раздражением. — Почему вы здесь? Кто вас послал? Ваше место по боевой тревоге во втором котельном отделении!

— Меня послал лейтенант Гриерсон, — небрежно ответил Райли. Его темное лицо было совершенно спокойным. — Говорит, что из машинного отделения послать некого, все слишком заняты своим делом… — Он медленно поливал перегретые подшипники густым, вязким маслом. — Так, пожалуй, довольно?

— Лейтенант Гриерсон! — злобно воскликнул Додсон. — Это же явная ложь, Райли! Лейтенант Гриерсон никогда не послал бы вас. А ему вы, наверное, сказали, что вас послал кто-то еще, да?

— Пейте кофе, — сердито посоветовал Райли. — Вас просят в машинное отделение.

Додсон уже сжал было кулак, но сдержался.

— Ах ты наглый мерзавец! — взорвался он, но сразу же взял себя в руки и добавил уже спокойнее: — Утром явитесь к старпому и понесете за это наказание, Райли!

— Нет, не понесу.

«Проклятие! — подумал Додсон. — И этот подлец еще улыбается…»

— Почему это нет? — спросил он.

— Потому что вы не доложите обо мне, — уверенно заявил Райли.

— Ах вот как! — Додсон бросил быстрый взгляд на мрачный коридор, губы его плотно сжались, он впервые подумал, что, кроме него и Райли, здесь никого нет и никто их не услышит и не увидит. Додсон еще раз подозрительно посмотрел на этого грозного верзилу и почему-то вспомнил, как бранился Тэрнер, даже обозвал его, Додсона, дураком за то, что он отказался посадить Райли за решетку.

— Значит, так, да? — повторил Додсон тихо. Он повернулся и покрепче уперся ногами в блок с подшипниками. — Вы слишком самоуверенны, Райли. Я могу засадить вас на двадцать пять лет, но…

— Господи! Что вы ко мне привязались? О чем вы толкуете? Пейте-ка лучше кофе. Вы нужны в машинном отделении, я же сказал вам, — начал горячиться Райли.

Додсон нерешительно отвернул крышку термоса. Ушибленная голова чертовски гудела.

— Скажите мне, Райли, почему вы так уверены, что я не доложу о вас?

— Отчего же! Вы вполне можете доложить, — улыбнулся Райли. — Но я не попаду завтра на ковер к старпому.

— Нет? — полувопросительно, полувызывающе спросил Додсон.

— Нет, — все еще ухмыляясь, ответил Райли, — потому что завтра утром не будет ни старпома, ни ковра… Завтра уже ничего не будет.

Внимание Додсона привлекли не слова Райли, а скорее тон, которым они были сказаны. Он хорошо знал, что улыбка Райли вовсе не означала, что он шутит. Додсон пытливо посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Старпом только что говорил по радио, — продолжал Райли. — Он объявил, что в море вышел «Тирпиц» и через четыре часа он нагонит нас.

Непосредственность, с которой Райли произнес эти слова, отсутствие всякой театральности, стремления произвести эффект не оставляли никакого сомнения в том, что он говорит правду. «Тирпиц» вышел, «Тирпиц» вышел в море… — несколько раз повторил про себя Додсон. — Через четыре часа, всего через четыре часа…» — Додсон удивился безразличию, с которым он воспринял эту новость.

— Ну? — с беспокойством в голосе заговорил Райли. — Вы собираетесь идти или нет? Я ведь не шучу, сэр, вас срочно зовут в машинное отделение!

— Вы сочиняете, — заявил Додсон. — Зачем же вы принесли тогда кофе?

— Себе, — мрачно отрезал Райли. — Но я подумал, что и вам не мешает выпить чашку, уж больно вы плохо выглядите, сэр… Ребята в машинном помогут вам прийти в себя.

— И вы сейчас же туда пойдете, Райли, — сказал Додсон спокойно.

Райли сидел так, как будто он не слышал этих слов.

— Шевелитесь, Райли, — резко сказал Додсон, — это приказ!

— Идите вы… — прогремел Райли. — Я остаюсь здесь. Чтобы стоять здесь с этой чертовой банкой масла, вовсе не обязательно иметь три золотые нашивки на рукавах.

— Возможно, но… — Корабль сильно наклонился на нос, и хотя Додсон уперся покрепче ногами в блок, он все же не удержался и навалился на Райли. — Извините, Райли. — Он приподнялся. — Боюсь, что ветер крепчает… Ну, что же? Мы, кажется, зашли с вами в тупик? Не пришли ни к какому решению?.. Скажите мне откровенно, Райли, зачем вы сюда пришли?

— Я уже сказал вам, — ответил Райли с обидой в голосе, — меня послал лейтенант Гриерсон.

— Зачем вы сюда пришли? — настойчиво повторил свой вопрос Додсон.

— Это мое дело, — со злостью ответил Райли.

— Зачем вы сюда пришли?

— Ради бога, отстаньте вы от меня! — воскликнул Райли, и эхо его голоса прокатилось по всему коридору. Внезапно он повернулся лицом к Додсону. — Вы хорошо знаете, почему я пришел сюда!

— Может быть, для того, чтобы прикончить меня?

Райли молча смотрел на Додсона несколько секунд, потом отвернулся. Он опустил голову и весь как-то сгорбился.

— Вы единственный человек на этом корабле, который заступился за меня, — тихо пробормотал Райли. — Единственный, который простил мне все, — поправился он. — Если бы не вы, я в первом случае оказался бы в карцере, а во втором — в гражданской тюрьме. Вы помните, сэр?

Додсон кивнул головой.

— Вы поступили довольно глупо, — сказал он.

Лицо Райли стало напряженным, озабоченным. Он подался всем корпусом вперед и взволнованно проговорил:

— Вы знаете, я ведь католик… Осталось четыре часа… — Он помолчал несколько секунд, потом усмехнулся. — Я должен встать на колени, так ведь? Покаяться, попросить… как это называется?

— Отпущение грехов?

— Вот, вот, попросить отпустить мне грехи. А вы знаете, — продолжал он медленно и выразительно, — я даже и не подумаю об этом, потому что…

— А может быть, это совсем и не нужно, — тихо проговорил Додсон. — В последний раз говорю, Райли: идите сейчас же в машинное отделение!

— Не пойду!

Додсон глубоко вздохнул, взял термос.

— В таком случае, Райли, не согласитесь ли вы выпить со мной чашку кофе?

Райли улыбнулся.

— О да, конечно, с удовольствием.

Вэллери с трудом повернулся на бок. Его рука автоматически шарила вокруг в поисках полотенца; истощенное тело сотрясал сильнейший приступ кашля.

«Боже мой, — подумал он в отчаянии, — такого у меня еще не было… Но странно, почему-то не чувствую ни малейшей боли…»

Кашель понемногу стих. Вэллери посмотрел на пропитанное кровью полотенце и, напрягая последние силы, с отвращением швырнул его в темный угол рубки.

«Вы тащите этот проклятый корабль на своем горбу», — вспомнил он слова старины Брукса и слабо улыбнулся. Да, сейчас корабль и его экипаж нуждаются в нем, как никогда раньше. Если он не поднимется на ноги теперь, то вряд ли поднимется вообще…

Вэллери сел. Даже от такого незначительного напряжения на лице сразу же появились бисеринки пота. Он медленно опустил ноги на палубу и хотел встать, но в тот же миг корабль неожиданно круто накренился, и Вэллери, зацепив за стул, беспомощно упал на палубу. Чтобы подняться на ноги, ему пришлось напрячь весь остаток своих сил.

«Еще одно такое усилие, и я наверняка отдам концы», — с горечью подумал он. Теперь эта тяжелая стальная дверь… Вэллери боялся, что не сможет открыть ее, но, к его удивлению, она подалась. Радуясь, что он еще в состоянии двигаться, Вэллери вышел из рубки и сразу же почувствовал, как обжигающе морозный воздух ворвался в его измученные легкие.

Он посмотрел в сторону носа и кормы. И на «Стирлинге» и на юте «Улисса» пламя пожара, слава богу, уже замирало. В двух шагах от него матросы только что открыли при помощи ломов дверь в кабину гидролокационного поста и навели внутрь него луч карманного фонаря. Вэллери не выдержал ужасного зрелища и отвел взгляд в сторону. Вытянув руки, он на ощупь нашел вход на компасную площадку.

Увидев входящего командира, Тэрнер поспешил помочь ему пройти на мостик и заботливо усадил на высокий табурет.

— Вам не следовало выходить сюда, сэр, — сказал он с укоризной. — Как вы сейчас чувствуете себя?

— Намного лучше, старпом, спасибо, — ответил Вэллери. — Контр-адмиралы, как известно, за многое несут ответственность. Нужно же мне что-то делать, чтобы оправдать свой оклад, не так ли?

— Отойдите все оттуда, — отрывисто приказал Кэррингтон, — в рулевое отделение или поднимитесь вверх по трапу! Дайте-ка мне взглянуть, в чем тут дело.

Кэррингтон посмотрел на тяжелую стальную крышку люка. Осматривая ее со всех сторон, он почему-то подумал, что никогда раньше и не представлял себе, что она такая массивная. Крышка была приподнята не более чем на один дюйм и удерживалась в таком положении на подсунутом под нее ломике. Кэррингтон заметил валяющийся на палубе сломанный шкив и оттянутый в сторону противовес.

«Слава богу, хоть его-то сняли с крышки», — подумал он.

— Талями поднимать пробовали? — спросил Кэррингтон у матросов.

— Да, сэр, — ответил один из них, показывая на лежащую в углу спутанную кипу тросов. — Ничего не выходит. Трап выдерживает, а вот так подсунуть под крышку невозможно. Мы пробовали цеплять его за края, но он все время соскальзывает. — Махнув рукой в сторону люка, он добавил: — А больше зацепить не за что… Я хорошо знаю, как пользоваться талями, сэр.

— Уверен, что знаете, — рассеянно проговорил Кэррингтон. — Ну-ка, помогите мне! — Кэррингтон подсунул пальцы под край крышки и сделал глубокий вдох. Матрос уцепился руками в том же месте, так как с другой стороны мешала кормовая переборка. Они напрягли все свои силы — до дрожи в ногах и пояснице — и вскоре почувствовали, что в ушах застучала кровь. Все напрасно: крышка не поднялась ни на миллиметр.

«Удивительно, — подумал Кэррингтон, — как это им удалось сдвинуть ее хотя бы на этот дюйм. — Он понял, что крышка не поднимается либо потому, что деформированы огромные петли, либо из-за того, что покоробилась палуба. — В обоих случаях, — прикинул он, — крышку не поднять даже при помощи талей, потому что здесь необходимо приложить силу мгновенного действия».

Кэррингтон опустился на колени и приблизил рот к щелке между крышкой и комингсом люка.

— Внизу! — крикнул он. — Вы слышите меня?

— Да, слышим, — донесся слабый заглушенный голос. — Ради бога, откройте скорее люк. Мы же погибнем здесь!

— Это вы, Брайэрли? Не беспокойтесь, мы поможем вам. Воды там много?

— Воды? Здесь больше соляра, чем воды. Наверное, пробита топливная цистерна левого борта. Кольцевой коридор, наверное, тоже затоплен.

— На каком уровне сейчас вода?

— Три четверти высоты поста уже затоплено. Мы стоим на генераторах и держимся за распределительные щитки. Один матрос упал и утонул, мы не смогли удержать его. — Голос Брайэрли звучал напряженно, почти отчаянно. — Ради бога, поторопитесь, помощник!

— Я сказал, что мы освободим вас, успокойтесь и потерпите! — Кэррингтон произнес эти слова так уверенно, как только мог, чтобы не дать людям поддаться панике. — А вы можете надавить на крышку снизу?

— На скоб-трапе в шахте может разместиться только один человек, — ответил Брайэрли. — Отсюда надавить совершенно нечем… — Внезапно внизу наступила тишина, а потом оттуда донеслись сочные ругательства и проклятия.

— Что случилось? — настороженно крикнул Кэррингтон.

— Трудно держаться, — ответил Брайэрли. — То и дело прокатываются волны, высотой в два фута. Еще одного матроса смыло… Но его, кажется, вытаскивают… Здесь темно как в могиле.

Над головой Кэррингтона раздался стук тяжелых сапог. Это был Петерсен. В этом тесном уголке белокурый норвежец казался настоящим великаном. Поднявшись с колен, Кэррингтон посмотрел на него: на его широкие плечи и атлетическую грудь, на сильные руки. В одной из них он без всякого усилия держал три тяжелых лома и кувалду. Кэррингтон посмотрел на печальные голубые глаза Петерсена и сразу почувствовал себя намного спокойнее.

— Мы не можем открыть этот люк, Петерсен, — откровенно признался Кэррингтон. — Не попробуете ли вы?

— Попробую, сэр.

Он положил инструмент на палубу, наклонился, ухватился за конец лома, торчавшего из-под угла крышки люка. Разогнулся он легко и быстро, крышка люка чуть-чуть приподнялась, затем лом в руках Петерсена согнулся почти под прямым углом, как будто он был восковой.

— Я думаю, что крышку заклинило, сэр, — сказал Петерсен. — Наверное, что-то произошло с петлями.

Он обошел вокруг люка, внимательно осмотрел петли и проворчал что-то себе под нос. Три раза тяжелая кувалда с необычайной силой и точностью опустилась на срез внешней петли крышки люка. На третьем ударе кувалда сломалась. Петерсен с презрением отбросил в сторону сломанную рукоятку и поднял с палубы второй, более прочный лом.

И этот лом согнулся, зато крышка люка приподнялась теперь еще почти на целый дюйм. Тогда Петерсен взял в руки две кувалды поменьше и колотил ими по петлям до тех пор, пока и эти кувалды тоже не сломались.

На этот раз он подсунул под угол крышки сразу два оставшихся лома. Ухватившись за них, он сделал несколько быстрых и глубоких вдохов, затем внезапно его дыхание остановилось. На лице Петерсена показались капельки пота, тело завибрировало от неимоверного напряжения всех мышц. Медленно оба лома начали прогибаться. По мере того как Петерсен выпрямлялся, они прогибались все больше и больше. Потом неожиданно, настолько неожиданно, что все даже подпрыгнули, крышка люка отскочила вверх на пять-шесть дюймов, а Петерсен упал назад и ударился о переборку. Оба лома выскользнули из его рук, с шумом пролетели через шахту и плюхнулись в воду.

Петерсен подскочил обратно к люку, с бешеной злобой ухватился за крышку руками и, напрягая все мышцы, сильными рывками попробовал поднять ее дальше. Только после пятого рывка крышка, пронзительно скрипя деформированным металлом, подскочила вверх и, хрустнув пружинной защелкой, замерла в вертикальном положении. Люк был открыт.

Уровень воды в агрегатном отделении не доходил до шахты люка всего на два фута. Когда «Улисс» сильно кренился на тот или другой борт, покрытая нефтью вода выплескивалась через шахту и комингс люка и большими лужами разливалась по палубе рулевого отделения. Один за другим измученные, наглотавшиеся воды и нефти люди выскакивали из западни наверх. Трое из них, настолько ослабли, что смогли добраться только до шахты люка, и едва удерживались, ухватившись за скоб-трап, но сильные руки Петерсена вовремя подхватывали их и вытаскивали наверх, как маленьких детей.

— Отправьте их сейчас же в лазарет! — приказал Кэррингтон. Он посмотрел на дрожащих, перемазанных нефтью людей, затем повернулся к великану Петерсену и с улыбкой сказал ему: — Все мы отблагодарим вас, Петерсен, позднее, а сейчас мы еще сделали не все: крышку люка надо закрыть и задраить.

— Это очень трудно сделать, сэр, — угрюмо произнес Петерсен.

— Трудно или нет, но крышка должна быть задраена, — повторил Кэррингтон. Уровень воды в агрегатной поднялся к этому времени еще выше, и теперь она выплескивалась через комингс открытого люка непрерывно. — Запасное рулевое отделение вышло из строя, — продолжал Кэррингтон, — и если затопит это отделение, то всем нам конец!

Не говоря ни слова, Петерсен оттянул пружинную защелку и опустил пронзительно скрипящую крышку на один фут. Дальше она не пошла. Петерсен уперся плечами в трап, поставил ноги на крышку и, выпрямляясь, изо всех сил начал давить на нее. Опустившись еще на несколько дюймов, крышка остановилась в положении с наклоном около сорока пяти градусов. Петерсен сделал глубокий вдох, ухватился руками за трап, круто согнул спину и, подпрыгивая, как на пружинах, несколько раз обрушил вес своего тела и всю силу мышц на край крышки. Крышка приблизилась к срезу комингса на пятнадцать дюймов и больше не опускалась.

— Нужны тяжелые кувалды, сэр, — торопливо заявил Петерсен.

— Но тогда мы опоздаем! — встревожился Кэррингтон. — Еще две минуты, и давление воды снизу не даст закрыть крышку никакими силами… Вот, дьявол! — с досадой проворчал он. — Если бы можно было с той стороны, снизу, то ведь даже я закрыл бы ее ломом…

И снова Петерсен не сказал ни слова. Он присел на корточки около люка и внимательно осмотрел темную шахту.

— У меня идея, сэр, — быстро сказал он. — Если вы оба встанете на крышку и упретесь руками в трап… да, да, вот так, только повернитесь ко мне спиной, так вы надавите сильней.

Кэррингтон ухватился руками за железную ступень трапа и приготовился со всей силой надавить ногами на крышку люка, но в этот момент раздался звучный всплеск воды, а потом лязг металла. Оглянувшись назад, он обнаружил, что Петерсен, прихватив с собой лом, уже шмыгнул в люк. Кэррингтон успел увидеть только, как под крышкой исчезла огромная рука, державшая лом. Как и большинство рослых и сильных людей, Петерсен был подвижным, гибким, как кошка, поэтому он проскользнул в люк быстро и бесшумно.

— Петерсен! — воскликнул Кэррингтон, опустившись на колени около люка. — Что за чертовщину вы придумали? Выходите сейчас же наверх! Вы что, с ума сошли? Хотите утонуть?

Никакого ответа. Внизу абсолютная тишина, только слышатся слабые всплески воды. Но вот неожиданно тишину нарушили удары металла по металлу, а потом резкий скрежет, и крышка люка опустилась еще на шесть дюймов. Кэррингтон с ужасом заметил, что крышка медленно, но неуклонно опускается дальше. Он с отчаянием схватил лом и подсунул его под крышку, но через какую-то долю секунды крышка крепко прижала его к срезу комингса люка. Кэррингтон, волнуясь, закричал в оставшуюся щель:

— Ради бога, Петерсен! Что вы делаете? Откройте! Откройте немедленно! Слышите?

— Я не могу! — Голос Петерсена то был слышен, то пропадал, в зависимости от того, откатывались или набегали на его голову волны воды. — Я не открою… Вы же сами сказали… что… нет времени… Это един… единственный путь!

— Но я вовсе не хотел, чтобы…

— Я знаю. Но неважно… Так лучше. — Понять, о чем говорит Петерсен было очень трудно. — Передайте командиру… капитану первого ранга… что я… что Петерсен… очень сожалеет… Я пытался сказать ему вчера.

— Сожалеете? О чем сожалеете, Петерсен? — Кэррингтон с неистовой силой нажал на лом, но крышка нисколько не приподнялась.

— …Тот морской пехотинец в Скапа-Флоу, — продолжал выкрикивать Петерсен, — я не хотел убивать его… я никогда не убил бы человека… но он разозлил меня… он убил моего друга…

Услышав все это, Кэррингтон ослабил нажим на лом и на секунду задумался. Петерсен! Конечно! Кто же, кроме него, мог так запросто свернуть шею человеку! Петерсен, этот здоровенный, вечно улыбающийся скандинав, который так внезапно, за одну ночь, неузнаваемо переменился, стал угрюм, днем и ночью ходил взад-вперед, как маятник, по палубе, по кубрику или по коридору.

— Слушайте, Петерсен! — умолял его Кэррингтон. — Все это ерунда. Никто об этом никогда и ничего не узнает, даю вам слово. Пожалуйста, Петерсен…

— Лучше так, сэр, — возражал Петерсен. — Убить человека… и… продолжать жить… тяжело. Пожалуйста, очень прошу вас… скажите командиру, что я сожалею…

Без какого-либо предупреждения Петерсен выдернул лом из рук Кэррингтона, и крышка люка в тот же момент плотно прижалась к комингсу люка. В течение почти минуты в рулевом отделении были слышны приглушенные удары металлом по металлу, затем все стихло.

Ни монотонный гул сотни электрических моторов и двигателей, ни непрерывное шуршание прокатывающихся по борту морских волн не могли заглушить звонкого приятного голоса певицы. Он раздавался из динамиков радиотрансляционной сети… Это была идея Вэллери: когда соблюдение тишины не диктовалось обстановкой, по корабельной радиотрансляционной сети передавали музыку. Репертуар, как правило, подбирался из произведений классиков: Баха, Бетховена, Чайковского, Легара, Верди, Дилиуса.

Сейчас пела Дина Дурбин. Она исполняла проникновенно-печальную песню «Под домашними огнями». На палубах и в помещениях под ними, облокотившись на огромные двигатели или сгрудившись у своих орудий, люди слушали этот замечательный голос, плавно плывущий по затемненным помещениям или сквозь медленно падающий снег. Они вспоминали свой дом, до физической боли чувствовали контраст окружающей обстановки с этим воспоминанием… Неожиданно в середине песня оборвалась…

«Внимание на боевых постах! — раздалось из динамиков. — Внимание на боевых постах! Говорит старший помощник… — Голос Тэрнера дрожал, это заметил каждый. — У меня плохие вести для вас, друзья. — Он помолчал, потом продолжал, медленно и тихо: — Пять минут назад умер наш командир, контр-адмирал Вэллери. — Несколько секунд динамики безмолвствовали. Тэрнер, по-видимому, выключил микрофон. Затем снова раздался щелчок. — Он умер на мостике, сидя на своем табурете… Он знал, что умирает, и… я не думаю, чтобы он страдал. Командир настаивал… он убедительно просил меня поблагодарить вас за все, что вы сделали для него и для корабля… «Передайте им, что без них я не мог бы быть командиром, что экипаж «Улисса» — это самый лучший экипаж из всех, которые когда-либо имели командиры кораблей». Потом он сказал… Это были его последние слова. «Передайте им мои глубокие извинения: после всего, что они сделали для меня… скажите им, что я ужасно виноват в том, что вот так покидаю их в беде». Это были его самые последние слова: «Скажите им, что я глубоко виноват». После этого он умер».