Королевская кровь 12. Часть 2

Глава 22

Великий Ворон не сразу направился в свои чертоги — он поднялся во дворец возлюбленной жены своей, Воды. Там пульсировало в ледяном кубе его сердце, его горделивое упрямое сердце, полное любви и ревности, звало его, тянуло — воссоединись со мной, стань сильным, стань собой.

Ледяной куб треснул в божественных руках, и Жрец вставил сосредоточение тьмы в грудь. И застонал — потому что часть сути его стала врастать в него, и он вспомнил, каково это — быть целым. И со злым предвкушением ощутил, как сила его плеснула во все стороны, начала вновь встраиваться в тонкие структуры планеты… и потек взаимообмен стихий, как заведено было от Триединого, когда одна перетекала в другую, питала другую, и вместе они были сильнее во много раз.

Грохот от сражения доносился и сюда, в небесные чертоги. Бились внизу его братья и сестра, но как ни стремился он к ним, было еще рано.

«Держитесь, братья и сестра, — сказал он, — прошу вас, дождитесь, пока встану я в силу. Сейчас я слаб и стану легкой добычей. Немного совсем нужно, чтобы сердце вросло в меня, чтобы я стал силой снова равен вам. А пока услышьте меня: богиня другого мира рассказала мне, как биться с врагом. Нерва-паук мощен и непобедим, его сети режут и вытягивают силу, его суть равна твоей сути, Иоанн, и единственный способ победить его — быть быстрее, жечь огнем, сечь сети клинками. Девир-богомол старейший из чужаков, несет смерть, опасен огненным колоколом и плетьми, которыми не дает приблизиться вплотную, он слабее в ближнем бою, чем другие, но для этого нужно потушить его оружие, дать себе время на ближнюю битву. Омир-кузнечик быстр и устойчив, его удары смертельны, сильное и слабое место — ноги, прыгая, он наносит сокрушительные удары, но и ранив его в ноги, можно получить преимущество. Малик-стрекоза — моложе всех, его преимущества — крылья, срежь крыло — он в два раза потеряет в ловкости».

«Мы дождемся», — прозвучало со всех сторон в ответ.

Сердце пульсировало, врастая, и вместе с ним становился он сильнее втрое, впятеро, вдесятеро. Он перенесся в свой дворец, распахнувший ему навстречу двери с радостью. Навстречу ему сомнарисы уже тащили старый, дождавшийся хозяина доспех, и клинки — и он протянул руки, чтобы взять их.

Совсем немного подождать. Только бы продержались.

Тафия, около 17.00

12.00 по Рудлогу

10.00 по Инляндии

Четери первым вышел из портала в белую пыль — и через пяток шагов замер, оглушенный грохочущими небесами, ослепленный солнцем, ошеломленный видом посеченной разломами Неру и разрушенной, на треть укрытой терновником Тафии: хрустальные заросли таяли, словно дух был без сил. Дрожала земля, в небесах гудел ураган, то нагоняя тучи, то открывая яркое солнце и сметая с холма мраморную вуаль.

Побежала по телу родная сила, снимая тяжелую усталость, кольнул прохладой Ключ, запел знакомый ветер — пел он сейчас сердито, грозно, — и ощутил Четери и воды глубоко под Тафией, и грозовые облака, текущие к ней, и воды далекого Белого моря, идущие по Неру вниз.

Родная стихия, водная, ласковая, пульсировала сейчас надтреснуто и горько, словно возмущенное море то наступало, то отступало от берега.

— Что теперь? — услышал он за спиной скрипучий голос Ли Соя. Они со Свидерским прошли мимо. — Я без сил, Александр, не смогу сейчас открыть Зеркало, чтобы проверить, что там с Алмазом и Чернышом. Беспокойно мне что-то.

— Я тоже на нуле, — так же скрипяще ответил ему Свидерский и с тревогой несколько раз тронул одну из светящихся нитей на старческом запястье. Все старшие маги сильно постарели.

Четери отступил в сторону — мимо него пронесли Бермонта, который, как он видел издалека, дрался как одержимый. Деревянно, нетехнично, неизящно — но с какой мощью! Четери умел понимать другой стиль боя и уважать его.

Короля-медведя уложили на сохранившемся склоне холма с частью дороги, там, где чернела земля с остатками травы. Над ним сразу же склонились драконы-виталисты.

Там же устало опустилась на траву морщинистая и трясущаяся Галина Лакторева. Одна из дракониц протянула ей флаконы с виталистическими настойками.

— А коньяку у вас нет, девушка? — с надеждой спросила волшебница. Обернулась, увидев ковыляющих к ней двух стариков, по ауре — истощенных магов, похлопала по траве рядом с собой. — Таис, Гуго, сюда! Откроем тут филиал дома престарелых!

Старик засмеялся, фигуристая пожилая леди, которую он поддерживал под локоток, грустно улыбнулась. Четери тоже усмехнулся. Он любил жизнестойких людей.

Он успел еще в Нижнем мире на пути к порталу обняться с учениками — Юнеди, Киноли и Ити, — одобрительно кивнуть Вею Ши, хлопнуть по плечу Ситникова — а на ходу узнав от него, что происходило в Тафии и что Света родила и сейчас находится в старом доме под Тафией, радостно постучать кулаком о бедро и громко, на всю равнину, не меньше, пообещать всем вина в честь рождения сына.

Он очень устал, но сейчас усталость растворялась в воздухе Туры. И ему хотелось уже поскорее добраться до Светы, подержать в руках сына, поспать с ней рядом.

— Марк, надо же, — пробормотал он, подслеповато щурясь: солнце вновь вышло из-за туч и засияло прямо в глаза. — Вот и замкнулся круг, да?

Каждому воину нужно гнездо, куда можно возвращаться, лечить крылья, греться в тепле жены, любить ее плотью и сердцем, носить ее на руках, наслаждаясь мирным временем. И не забывать тренироваться, помня, что война всегда может вновь прийти на твой порог.

За ним продолжали выходить люди, драконы, берманы — и он проморгался и пошел вперед, чтобы не мешать. На холме царила деловитая, разумная суета — все двигались быстро, все знали, что делать.

Фиса холодила ладонь. Мастер думал, что она останется в своем мире — а нет, ушла с ним, и сейчас плотно обнимала руку. Прислушался — почует ли Макса? И покачал головой — потому что никогда такого не было, чтобы ученик одновременно и не ощущался, и ощущался со всех сторон. Ни живым он был и не мертвым, и не было той нити, за которую мог бы Чет потянуть, чтобы призвать его к себе.

Он моргнул, приходя в себя, и увидел, как Вей Ши с синяком на поллица, берегущий руку, вспоротую-таки одним из последних невидши, обходит своих гвардейцев. А следом за ним тяжело шагает потомок Лаураса, склоняется к лежачим, залечивая их раны. Затем он что-то негромко сказал Ши и тот, обернувшись, неохотно позволил ему закрыть и свою рану.

Четери усмехнулся. Как так распорядилась судьба, что именно эти двое разделили клинки? Такого никогда не бывало в истории… или бывало? Да, было. Вспомнил. Братья по оружию, связанные общей судьбой, ставшие роднее, чем родные братья, хотя один был из Тидусса, а второй — из Песков. Какая же общая судьба ждет и этих двоих, раз сплела их еще до получения клинков — когда они вдвоем, как и полагается ученикам Мастера, защищали его жену от врага?

А затем в стороне он увидел лежащего Нории с пульсирующей от истощения аурой, рядом с которым сидел раненый Энтери. Вокруг них хлопотали драконы, а коротко, клочками стриженая Ангелина Рудлог уже отдавала приказы управляющему Эри, и даже со спины было видно, как она измождена. Рядом горел костерок, к которому она то и дело протягивала руки — к нему же подходили драконы, поднимавшиеся по холму, и бросали в пламя ломаные сучья.

Нории увидел Чета и слабо улыбнулся. Почуяла это Ангелина, обернулась тоже — и глаза ее наполнились теплотой, столь несвойственной ей.

— Как я рада тебе, — сказала она издалека. — Как же я рада, Четери! — Она бросила взгляд за его спину, побледнела. — Бермонт?

— Спит, сильно ранен, — успокоил ее Мастер, повысив голос. — Выживет. Твоя сестра и ее муж вышли, Ангелина.

— Александр говорил. Я почувствовала, что сестра очнулась, — благодарно улыбнулась она.

Растекалось за его спиной человеческое озеро, распределялось по вершине холма, пачкая одежду и обувь в мраморной пыли. Он, направившись к Ангелине, с сожалением склонил голову перед двумя хрустальными саркофагами, узнав в мертвом седовласом старике веселого друга Макса, поклонился терновнику — тот благосклонно затрепетал лозой. Четери подошел к Ангелине, обнял. Присел у Нории, провел над ним руками, сразу и излечивая, и питая.

— Оставь себе хоть что-то, — наконец, проговорил друг, поднимаясь. Слабый, но хотя бы способный стоять на ногах. Тоже обнял Чета. — Хорошо, что ты вернулся, Мастер.

— Я тоже думаю, что это хорошо, — согласился Четери охотно. — Что с нашей стихией, Нории? Отчего так неустойчива она и отдает горечью?

— Талия погибла, — тихо сказал Владыка Владык. — Недавно тут бушевал ее посмертный шторм, Четери-эн.

На эти слова болью и тяжестью отозвалось сердце, и Чет склонил голову. Царица, прекрасная царица, зачем же миру потребовалась твоя жертва? Не поэтому ли смог выйти Жрец, что ты открыла ему дверь своей смертью?

Порыв ветра бросил ему в лицо белую пыль, и Мастер, чихнув, оглянулся, качая головой, и призвал ветер-поземку.

Стихия откликнулась во много раз тяжелее, чем обычно, но откликнулась, — и ветер, чуть не разметав костер, смел в портал и на склон холма всю пыль, оставив верхушку чуть припорошенной. С каким наслаждением Четери чувствовал свою стихию под руками! Воистину без части своей сути ощущаешь себя слепым и глухим. Мастер присел, прикладывая руку к земле — холм загудел, и из-под ладони вырвался фонтан воды метров двадцать высотой, накрывший всех, кто был на холме, дождем, и затушивший костер. Терновник с жадностью стал впитывать в себя воду.

— Великий дух помогал защищать портал и совсем иссяк, — тихо проговорил Нории, наблюдая за лозой. — Все города в Песках были укрыты им, но теперь не знаю я, сколько из поселений остались без защиты.

— Спасибо тебе, великий, — вновь поклонился Четери терновнику. И поглядел в небеса. — Мир грохочет, Нории. Значит ли это, что божественный бой еще не закончен?

— Боюсь, ничего еще не закончено. Я чую, что Матушка бьется с врагом, и Отец наш тоже, — ответил Владыка. В волосах его под струями воды формировался Ключ. Нории повернул голову, прикрыл глаза, с благодарностью подняв лицо к небу.

Люди умывались, не обращая внимания на мокрую одежду и волосы, люди тоже поднимали лица к небу, а вода смывала с холма остатки мраморного крошева, делая холм вокруг белым. Через несколько минут фонтан превратился в родник, струящийся вниз по склону в хрустальном ложе из терновника.

Отряд продолжал выходить из портала, выносить раненых. Одним из последних вышел герцог Дармоншир, чуть прихрамывая. Сощурился на солнце, закурил, увидел промокших Ангелину с Нории, приветственно махнул рукой. С тревогой, как и все вокруг, уставился на мелькнувших на горизонте богов. Отмер, когда они исчезли, подошел, криво и тревожно улыбаясь.

— Ты здесь, ты пришел за мной, значит, ты выиграл, брат? — обняв его, проговорил Нории.

— Теперь я могу сказать и так, — с нервным смешком ответил герцог. — Без тебя эта победа отдавала пеплом, Нории. Слава богам, что тебе удалось выбраться. И твоей жене, конечно, — и он с нарочито смиренным почтением поклонился Ангелине.

Четери наблюдал за ним с интересом — дерзкий младший ветер, который вырос до мощи старшего, но остался нахальным, как все дети Инлия.

Владычица величественно поманила Дармоншира ладонью к себе. Долговязому герцогу пришлось склониться, чтобы она его обняла.

— К твоим достоинствам добавилась еще и верность друзьям, Лукас, — сказала она тепло.

— Не перехвали меня, а то мне хочется сделать что-то скандальное, — хмыкнул он. Ангелина с улыбкой отпустила его. И в этот момент герцог заметил саркофаги, залитые дождем. У одного из них, откинув голову на хрусталь, молча, закрыв глаза, сидел сильно постаревший Александр Свидерский, который погрузился в себя и не видел никого и ничего. Дармоншир шагнул в их сторону — Ангелина двинулась за ним. И он замер, чертыхнувшись.

— Фон Съедентент? Леди Виктория?

— Она жива. В стазисе.

— А он?

Ангелина покачала головой.

— Он противостоял богу, Лукас. Держал щит над порталом. Выдержал три удара. Если бы не он, вы бы не вышли, а мы все были бы уже мертвы.

— Черт, — тяжело проговорил Дармоншир. — Черт.

— Не говори пока Марине. Ты же знаешь ее, — попросила Ани.

Он кивнул… и покачал головой.

— Она меня убьет, если я скрою. Ей будет хуже, если скрою.

Ангелина промолчала. И это тоже было удивительно.

— Как она, ты не знаешь? — спросил Люк. — За ней обещали присмотреть, но, может, была от нее весточка?

— До моего спуска в портал была жива и здорова. Могу послать ей письмо, хочешь?

Он мотнул головой.

— Ты и так едва на ногах стоишь. Я сейчас… докурю, быстро пройдусь по тем, кому нужна помощь виталиста и полечу к ней.

— Куда? — Ангелина подняла глаза к небу, и все окружающие тоже посмотрели на несущиеся грозовые облака. Земля продолжала подрагивать, ветер то успокаивался, то бил стеной. — Пусть Тура стала поспокойнее, но тебя снесет ураганом или боем.

Он поморщился.

— С такой же вероятностью боги могут наступить на этот холм. По-хорошему, вам бы всем переместиться в подвалы дворца, Ангелина.

— Сейчас этим и займемся, — откликнулась она, — как только стабилизируют состояние всех раненых.

Она отошла отдавать указания Эри, с которым разговаривал Нории, затем направилась к спящему Бермонту — узнать, насколько он сильно ранен, спросить, не нужна ли помощь. Четери слышал, как со спокойным достоинством благодарит она берманов, как отдает должное королю Демьяну — и суровые, мокрые, покрытые слизью и кровью медведи, на фоне которых она что веточка, слушали ее с величайшим почтением.

Впрочем, когда было иначе с Ангелиной Рудлог?

Для нее уже снова разжигали костер на мокрой земле, и она, вернувшись, вновь протянула в огонь руки. Дармоншир некоторое время постоял у саркофагов. Докурил, выбросил окурок на склон, едва не попав в магов, к которым присоединился и Ли Сой. Те обернулись.

— Извините, — покаялся он хрипло. — Тяжелый день.

— Понимаю, — откликнулся старик. — Не поделитесь сигаретами, молодой человек?

Герцог отдал им половину пачки. Дал зажигалку прикурить. И пошел вокруг портала — склоняясь над ранеными, проверяя их, спрашивая, кому нужна срочная помощь.

Вокруг продолжала царить суета, деловитая, пронизанная облегчением и радостью.

Четери наблюдал за этим, расслабляясь, с наслаждением впитывая в себя звуки, свет, цвет своего мира. Это было как вернуться в дом детства, как попасть в материнские объятья. И пусть дом его сейчас подвергался нападению врага. Мастер Фери всегда говорил: «Хочешь радоваться — радуйся даже в пыточной яме».

И Четери радовался.

К нему подошел Вей Ши, склонил уважительно голову.

— Мастер, — сказал он, — нужен ли я тебе сейчас? Если нет, то я хотел бы пойти к дому феби Амфата, проверить, ушел ли он из Тафии, не забыли ли его.

Четери смотрел на ученика — который прощался с ним мальчишкою, а стоял сейчас перед ним мужчиной. И любовался, как любуется мастер-кузнец закаленным клинком, заточившимся в битве.

— Иди, Вей Ши, — сказал он. — А затем приходи во дворец, я прикажу твоим людям тоже укрыться там.

Вей Ши ушел в сопровождении четверки гвардейцев. За ним улетел Дармоншир, попрощавшись со всеми, — его в небе мотало как мотылька на ветру, но он упорно набирал скорость — и поднимался высоко-высоко.

Ангелина Рудлог посмотрела ему вслед, покачала головой. Черкнула себя отросшим когтем по руке, протянула ладонь к огню, прошептала что-то — и оттуда вылетела птица, клюнула крови. Владычица оглянулась — управляющий Эри достал из поясной сумки ручку и бумагу, и она, набросав несколько строк, сунула крошечное письмо во флакон из-под виталистического настоя и отдала птахе.

— Отнеси это моей сестре Марине, — приказала она, и огнедух нырнул в огонь. Снова проговорила что-то в огонь, и вынырнула оттуда вторая птица, напоенная кровью. И ей тоже досталось письмо.

— Это для Полины, — объяснила Владычица. — Она должна знать, что ее муж вернулся и жив.

— И для Алины с Василиной, — добавила она еще минутой спустя, отправив в воздух третью и четвертую птицы.

— Побереги себя, — гулко попросил ее Нории, взяв руку и с усилием залечивая ее. Поцеловал маленькую ладонь так нежно, что Чет умилился и еще больше захотел к Свете. Но пока нельзя — он тут единственный Владыка в силах, нужно подождать, не понадобится ли кому-то из раненых его срочная помощь. — Ты и так отдала сегодня очень много, моя Ани.

— Да, надо, — отозвалась она. — Но представь, что он сейчас заявится к Марине… дай боги, долетит живой и невредимый. Надо было предупредить, а то не скинула бы она от неожиданности.

Совсем немного времени прошло с выхода из портала, а уже начали распределять раненых по драконам, чтобы отнести ко дворцу, и уже взмыл в воздух первый, полетел низко, осторожничая из-за сильного ветра, перелетая с крыши на крышу. Кто мог идти сам, пошли по земле следом за проводниками. Ситников, наконец-то уставший тоже, сел рядом с Александром.

— Я попытался открыть сейчас Зеркало к Алмазу Григорьевичу, — сказал он гулко. — Сейчас это невозможно, Александр Данилович. Не получается Зеркало открыть. Даже на три метра в сторону. И переговорное тоже.

Свидерский, не открывая глаз, кивнул. И Четери задохнулся, услышал, как выдыхает неподалеку Нории — они оба ощутили, как от мага медленно покатились волны боли, неприятия, ярости и усталой обреченности. Словно Матвей выдернул его из кокона, в который удалось спрятаться.

Четери прикрыл глаза и едва заметно, тихо-тихо стал притушать боль, накрывая все вокруг спокойствием. А затем, когда за спиной загрохотало, развернулся. И пошел вперед, на другой край холма, чтобы лучше видеть происходящее.

Далеко-далеко, где-то в сторону Эмиратов проскользил Красный воин, отбивающийся сразу от двоих врагов. Нерва-паук бил круглыми клинками, метал сети, вырастающие из его лап — и Красный разрезал их, — бог-стрекоза нападал со спины, рушился с воздуха на крыльях — но Красный ухитрялся успевать отбивать и его удары.

Четери как завороженный следил за боем, пока божественные противники были видны. Руки его начали подрагивать, мышцы напрягаться — он мысленно предугадывал удары, мысленно уворачивался, восхищенно выдыхал, когда Красный оказывался быстрее и непредсказуемее, сжимал кулаки, когда высочайшим искусством боя поражал Нерва. Он заметил, что Красный ступает назад осторожно, что он иногда уходит в невыгодную позицию — и Четери уже видел такое в своих снах про бой старых и новых богов Лортаха, когда старые боги берегли свои земли, свои города, и это стало их слабостью. И когда противники почти уже скрылись из виду, до находящихся на холме донесся свистящий визг-рев — то Нерва, увернувшись от удара Красного, указал своему соратнику куда-то в сторону Милокардер.

Бог-стрекоза — Макс называл его Малик, — взмыл в воздух и с невиданной скоростью полетел к горам.

— Он летит туда, куда направился сейчас Дармоншир, — с усилием проговорил подошедший Нории.

Чет кивнул.

— Будем уповать на удачу детей Инлия, Нори-эн. Тебе и мне она помогла… пусть поможет и этому безрассудному ветру.

И он вновь посмотрел туда, где скрылись за горизонтом противники — посмотрел, хмурясь. Потому что он видел рисунок боя. И видел то, что было наверняка понятно и Красному Воину, величайшему из бойцов.

Нерва был сильнее, Нерва был опытнее, Нерва был выносливее. Но он придерживал удары. Он вел Красного туда, где нужно было следить не только за боем — за тем, чтобы не наступить на поселения.

А Красный, как бы неистов он ни был, берег людей Туры, и Чет мог по его движению сказать, в какой момент он замедляется, чтобы уйти от поселения в сторону.

Враг его, конечно, заметил эту слабость, и выжидал, пока противник начнет выдыхаться — чтобы потом начать бить в полную силу и в несколько ударов сокрушить его.

Люк пожалел о том, что все-таки решил лететь, сразу после того, как поднялся в воздух. Ураган наверху, дикий, безумный, швырял его из стороны в сторону, и только максимально набранная скорость позволила ему двигаться вперед, лавируя между потоками ветра, ныряя под рукава всетуринского шторма. Вокруг грохотало, и непонятно было, что это — гром или звуковая волна от далекого столкновения оружия богов. От каждой такой волны закладывало уши и хотелось нырнуть вниз, вжаться в землю — или, наоборот, подняться наверх, в пустоту.

Не катились больше над Турой перламутровые реки белой стихии — рваные, скрученные, обезумевшие, они ошметками пульсировали то тут, то там во всей атмосфере. И не видел он больше огромных стихийных духов, и не ощущал их — неужели развеялись? Неужели не осталось больше у них сил?

Он пролетал над разломами, заполненными водой или лавой, он пролетал над тяжелыми грозовыми тучами, чернющими, бьющими молниями вниз и спрайтами вверх — там, где не получалось облететь их, он ускорялся еще быстрее, и лапы поджимались, и змеиный живот холодило от мысли, что сейчас его прошьет разрядом толщиной в десять змеев, от которого даже щит не спасет.

Люк долетел до Милокардер за полчаса и полетел вдоль них, расщепленных трещинами, ужасаясь тому, что видел. От дрожи земли сходили тысячелетние ледники и скалы размером с Вейн, а над пиками гуляли такие убойные ветра, что он не решился через них перелетать — и теперь рвался к морю, чтобы обойти горы и прямиком направиться к Дармонширу.

Только бы с Мариной и родными было все в порядке. Если змеи обещали, должно же быть так?

Но вновь и вновь швырял его ураган, то позволяя пролететь вперед, то опасно кидая к каменным склонам гор, то отдавливая назад — а он вилял, нырял в воздушном шторме, хитрил, трусил и паниковал, клекотал от ужаса и шипел от злости — и все равно летел вперед.

Позади осталась половина Милокардер, когда грохот стал сильнее, а его сбило воздушной волной — и впечатало в содрогающийся склон горы. Если бы не щит, лопнувший от удара, не было бы больше герцога Дармоншира.

Люк распластался на крутом склоне, прижавшись спиной к дрожащему камню, и с ужасом увидел, как приближаются к нему трое.

Инлий Белый, крутящийся вихрем, прекрасный, улыбающийся и грозный, с волосами-лезвиями, с быстрыми как ветер мечами, разящий и ими, и хвостом. И два — два! — противника. Бог-кузнечик в шипастых доспехах, с копьем о шести остриях, которое уже оставило множество вмятин на доспехах Инлия. И со спины — бог-стрекоза, орудующий двумя полукруглыми клинками как лопастями у мельницы.

Проявились над Инлием тысячи пастей, тысячи воздушных змей впились клювами в бога-стрекозу, задерживая его, позволяя Белому нанести удар второму противнику — и Люк сильнее вжался в склон, потому что стрекоза вибрирующе рассек воздух клинком, и сотни голов были отсечены, растворяясь туманом, а небесный тысячеголовый змей дернулся обратно. И вновь, из последних сил, напал.

Почти всех раненых с храмового холма Города-на-реке уже погрузили на драконов. Терновник, напитавшийся воды, медленно окутывал портал небольшим хрустальным щитом — чтобы уж точно никто оттуда не вышел. Тафию полностью снова скрыть под собой он не смог.

Собирались улетать Ангелина и Нории, драконы увели магов, чтобы позволить им отдохнуть во дворце, улетел Энтери, отправили ко дворцу гвардейцев, с берманами унесли спящего Демьяна Бермонта, и только Свидерский с Ситниковым продолжали сидеть у саркофагов. Александра никто не трогал. Ученики Чета тоже оставались здесь — они помогали последним раненым с посадкой.

Четери вновь услышал, а затем и увидел божественных противников, которые на этот раз вынырнули из-за горизонта со стороны Йеллоувиня. Над оплетенной терновником Тафией в это время гремела гроза — но небо за тучей было чистым, и два огромных силуэта занимали все видимое пространство от земли до неба.

Были они оба изумительно быстры, мощны, и не уступали друг другу ни в чем. Нерва бил клинками, бил и лапами-лезвиями, а паучий торс его то и дело поднимался на задние лапы, позволяя стать чуть ли не в полтора раза выше Вечного Воина. И Красный Иоанн ускорялся так, что становился похож на столб пламени, а мечи его оставляли огненный след, разрезая сети, отбивая удары круглых клинков, и звон от столкновения оружия доносился сюда гулко, грозно, заставляя землю дрожать еще больше.

Нерва ступал в одну сторону, другую, уверенный, терпеливый, двигался назад, вперед, назад, вперед, вперед, и они постепенно приближались… и Чет вдруг увидел всю картину, и тело его напряглось, и ладони зазудели, готовые взять оружие.

Бог-паук давил противника в сторону Тафии. Большой Тафии, Города-рассеченного-рекой, Города-не-защищенного-больше, и Красный, увлеченный боем, идущий сюда спиной, заметит его слишком поздно. И оступится на секунду. Которой хватит для одного удара.

Застучало в груди сердце, и Четери глянул в небеса. Снова на противников. С каждым шагом сюда, с каждым ударом, он убеждался в том, что правильно все увидел, и восхищался, и ужасался выверенной неторопливости и в то же время скорости бога-паука, и понимал, что осталось совсем немного, какие-то минуты — и произойдет непоправимое!

Проскользила рядом скала в тысячу раз больше самого Люка. Он, извернувшись, прыгнул на соседний склон — ну как прыгнул, наполовину, вторую половину пути его протащило ураганом и швырнуло на растрескавшийся ледник.

Надо было улетать — потому что противники были уже почти над ним, чуть-чуть в стороне, ступая по пикам как по пенькам в болоте, — но куда он сейчас улетит? Под меч богу или под ногу ему же? И он, оглушенный грохотом, почти размазанный звуковыми и ударными волнами, цеплялся когтями в хрупкий лед, выворачивая шею, чтобы видеть, что происходит. Жмурился от ужаса и снова смотрел. И молился непонятно кому — то ли Триединому, то ли судьбе, и просил подсказать, что же делать, и не мог сделать ничего, ничего!

Потому что Инлий Белый проигрывал. Он был искусен и быстр — но его били с двух сторон. Вот он развернулся, уйдя от удара копья прыгнувшего бога-кузнечика — и получил клинком в грудь, пробившим доспех. Заклубилась рана белым туманом.

Грозно выл ветер, выл яростно, нервно.

Вот он ударил хвостом, сбивая бога-стрекозу с ног — на того накинулся тысячеглавый дух воздуха, а Инлий прыгнул на бога-кузнечика, целясь ему в горло — и почти попал, взрезав темную то ли кожу, то ли хитин. Какого-то мгновения не хватило, чтобы отрубить голову — противник оказался быстрее, отшатнулся почти неуловимым движением, пропуская Белого мимо себя. Вновь прыгнул кузнечик, размахнулся копьем, пронзая тысячеглавого духа, и принял на темное древко следущий удар хвостом от Инлия. Пошел в наступление, с невероятной скоростью работая шестиконечным острогом — в грудь, в хвост, в пах, в подмышечную впадину, в горло. Инлий уклонялся, уклонялся быстро, умело… развернулся, взмахнув волосами и выпуская в противника миллионы лезвий-волос, с чудовищной силой ударил его, изрезанного, в грудь хвостом, тоже пробивая доспех, подсек под колени… и в этот момент освобожденный от тысячеглавого противника бог-стрекоза рухнул за его спиной, ударив клинками наискосок. Инлий, ощутив что-то, в последний момент скользнул вбок и вперед, чуть не раздавив Люка, и клинки, должные рассечь его от плеча до пояса, взрезали ему спину… на последнем движении Малик крутанул лапой, и клинок пронзил Инлию грудь.

Застонал ветер, заплакал, закричал.

Целитель пошатнулся. Ударил хвостом назад так сокрушительно, что бог-стрекоза улетел далеко в сторону Рудлога. Ударил… и получил в грудь древком копья от второго противника, и стал заваливаться на спину. Удержался, метнул клинок — но кузнечик отбил его, и от удара этого разошлись кругом облака, а Люк почти задохнулся — так вдавило его в лед.

Инлий из последних сил сдернул хвостом вершину горы, бросил в противника — но ответный удар швырнул его на землю. Копье-острог пробило хвост, пришпилив его к горе. В огромных лапах кузнечика появилось второе — и попытавшемуся встать Белому пробили живот — взвился белый туман, и копье, пройдя сквозь божественную плоть, вонзилось во вторую гору.

Ветер тяжело, пульсирующе дышал. Ветер бился в агонии о горы.

Возникло в лапах бога-кузнечика третье копье. И Люк, верещащий от ужаса, понимающий, что никто больше не может врага остановить, что нет рядом никого, кто мог бы даже попытаться помочь отцу, кроме него, Люка, прыгнул на поток урагана и стрелой полетел вверх. Он летел быстро, быстрее, чем когда-либо в жизни, и не думал ни о чем — ни зачем он летит, ни что он может сделать. Он летел так быстро, так спешил — а огромный, чудовищный бог поднимал копье — и затем начал опускать его. Белый дергался, пытаясь освободиться, вытащить прибившее его к камню оружие — но не выходило у него ничего. И помощи не было.

Люк, взлетев высоко, высоко-высоко, глядя на бой, на гигантскую башку кузнечика с антеннами, на распластавшегося внизу Инлия, который рвал из себя копье, когда третье опускалось уже ему в грудь, выдохнул и понесся к огромному богу. И на всем лету врезался крошечной мошкой в гигантский фасеточный глаз — а затем, когда бог отшатнулся, рванул выше и вцепился пастью в усик-антенну, сжав клюв изо всех сил и, кажется, перекусив стиснутое.

Раздался рев. Рука с копьем дернулась выше, стряхивая Люка с антенны, и он, оглушенный, смятый ударом, полетел вниз, на ледяные склоны. И успел увидеть, как вновь понеслись шесть острий вниз, к груди Инлия.

Четери глядел на бой Вечного воина и его великого и ужасающего противника, и скалился под косым ливнем, и рвался туда — в сражение, в битву! Дать бы извечному Наставнику передышку, чтобы он отдохнул с другим противником и посмотрел на Нерву со стороны, помочь бы ему!

Он, маленький, жалкий, бессильный, стоял на краю склона, не видя уже больше ничего — и он же находился мысленно рядом с Красным, который уже был почти у границ Тафии. Еще два, три шага — и ступит Воин на город, и отвлечется, и даст Нерве мгновение до удара!

Но кому молиться? Кого просить о помощи? О такой помощи? Когда боги и так все в бою — отвлекать их? И какую плату за это предложить?

Красный ступил на дома Тафии и едва заметно напрягся, дрогнул, отвлекся. И тут же на него обрушился страшный удар сразу двух клинков, заставляя шагнуть еще назад — отбил его Воин-огонь, попытался уйти в сторону — и не смог, потому что Нерва, бросив сдерживаться, вновь начал давить его к городу.

Бог-паук ускорялся, а Красному приходилось замедляться, Нерва наносил удар за ударом, заставляющими землю содрогаться — а Красный защищался и крутился на месте. И вот пропустил он один удар, второй, и от третьего уклонился еле-еле, и рев ярости раздался над Песками — ярости от того, что подставился, что не просчитал.

Четери не выдержал, потому что он видел уже следующие пропущенные удары, и то, что будет дальше — так очевидно, будто это уже произошло. И Четери, Мастер клинков, поднял лицо к небу и закричал:

— Матушка-Вода, Отец-Воздух! Прошу, если есть у вас хоть капля сил, дайте мне эту силу! Позвольте помочь вам, позвольте встать рядом с вами! Дайте мне силу, отец мой, матушка! Я согласен на любую плату! Нужна моя жизнь — возьмите мою жизнь!

Крик его разнесся во все стороны. Сильней зарыдал дождь — от бессилия помочь.

А далеко-далеко от него Инлий Белый, чью грудь уже пробивало третье копье, усмехнулся в морду врага кривой усмешкой, знакомой всем, кто когда-либо общался с Инландерами хитрыми, Инландерами удачливыми. Давно уж он накопил вмешательства в дела людей и крохотной капли не хватало, чтобы уйти проживать жизнь в человеческом теле.

Усмехнулся Инлий Белый и исполнил желание своего сына. И растекся во все стороны туманом, скрутился спиралью, уходя в тело новорожденного далеко в Тидуссе и оставляя врага визжать от бессилия.

Опустились в пустоту клинки Малика, должные отрубить голову богу-змею, и Омир, уже готовый вырвать сердце врага и слиться с ним, в ярости начал крушить горы вокруг. Но сделать он не мог ничего. Потому что против правила Триединого никто не властен.

Визг прозвучал и затих — и двое богов-захватчиков разлетелись в разные стороны. Один — туда, где Девир бился с богиней-водой. Второй — на помощь Нерве.

Чет, раскинувший руки в мольбе, ощутил, будто он летит — но нет, то поднимался он ввысь, рос выше и выше, пронзая плечами, макушкой грозовую тучу, вырастая над ней, чувствуя, как щекочут кожу молнии. Он не стал тратить время на изумление — некогда было — и, как только закончился рост, прыгнул в сторону двух бьющихся противников. Пролетел над Тафией, вытягивая из ладоней клинки, опустился за спиной Нервы, и ударил.

Бог-паук предсказуемо развернулся и принял удар. Ощерился страшной мордой-лицом, с удовольствием ощерился. И пошел на нового врага.

Красный поднял меч, отсалютовав Четери, — он все понял без слов, понял и принял.

— Продержись! — прогрохотал он, и пламенной горой, обогнув Тафию, рванул в сторону гор, откуда уже летел силуэт бога-кузнечика.

Далеко-далеко, на невообразимом расстоянии от Туры до Триединого долетели молитвы одного из сотворенных им миров. И укол от разрушения храма долетел.

На миг замерла рука, извечно сеющая миры. Пространство вокруг было заполнено мольбами и криками со всех сторон необъятного мироздания, но Творец редко оборачивался — дети должны взрослеть сами. Однако исход нынешней катастрофы был ему интересен.

И пусть он знал все, что происходит во всех мирах, сейчас он хотел видеть.

И стал оборачиваться.