Королевская кровь 12. Часть 2

Глава 23

С вершины храмового холма смотрели, замерев, на такого знакомого — но гигантского Мастера, двигающегося в танце с противником, Ангелина и Нории. Смотрели и ученики-Мастера, и Александр с Матвеем Ситниковым, и уцелевшие жители Тафии, и остатки иномирянских отрядов, сумевших сбежать в леса вокруг города, и туринцы, которые бились прежде в Нижнем мире, а ныне находились во дворце или шли во дворец. Смотрел Вей Ши, не дойдя до дома старика Амхата, оцепенев от восторга и красоты происходящего. Замерли все — изумленные, ошеломленные, не способные сдвинуться с места.

— Это выходит за пределы моего понимания, — шепотом сказала Ангелина Рудлог мужу, крепко сжимая его ладонь. — Как это возможно, Нории?

— В последние дни мира возможно все, моя Ани, — ответил он тихо. — Это время легенд. Да и кому как не Мастеру биться с врагом? Жаль только, что дух-терновник уже не может помочь ему.

Иномирянские рубаха и штаны Чета остались на нем призрачной дымкой, а сквозь нее просвечивали зеленым и красным узоры орнамента, словно выступающие над телом странным витым доспехом. Смех Мастера доносился раскатами грома, и как же быстро он двигался — как порыв ветра, как солнечный луч на поверхности воды! Если противник его был смертью, то он — самой жизнью!

Смотрела на мужа и Света, смотрела издалека, прижимая к себе ребенка и прислонившись к стене дома у озера. В подвале все они прятались, пока до нее не донесся раскатами такой знакомый смех — она слышала его, когда муж увлекался боем с Троттом, когда впадал в свое боевое безумие, и никогда бы не перепутала ни с чем другим.

Тело болело после родов, было слабым и горячечным. Она еле спустилась в подвал — но наверх под уговоры матери и просьбы отца поднялась не помня себя, цепляясь одной рукой, прижимая к себе сына. И сейчас в окружении родных, готовых при первой опасности утянуть ее обратно в подвал, смотрела на далекий-далекий бой.

Покряхтывал на руках маленький Марк, и она баюкала его, и то и дело прикладывала к наливающейся, тяжелой груди. Баюкала и смотрела на окутанного дымкой далекого мужа, который горой двигался за Тафией, сражаясь с темным чудовищем — и клинки его были быстры, и он резал сети, отбивал удары, нападал сам. Улыбка не сходила с его лица, глаза издалека светились багровым, а в моменты, когда чудовище, казалось, вот-вот пронзит его, он становился еще быстрее — и смеялся тем самым безумным смехом.

Глаза ее были сухи, а в голове звучала только одна молитва.

Только победи. Только вернись к нам.

Первые секунды боя Четери привыкал к своему размеру — и выдержал страшные атаки врага только на рефлексах выкованного тысячами тренировок организма: когда в голове — пустота и тишина, но тело двигается как надо, и дыхание твое звучит ветром, и звон клинков — громом.

Нерва наступал, широкий и темный, как грозовая туча, и стонала под ним Тура: несмотря на размеры, скользил он быстрее мысли, был гибок и жесток, бил круглыми клинками и лапами-лезвиями, а паучье тело лишь помогало двигаться во все стороны, то разворачиваясь, то синхронно перебирая лапами влево-вправо, то вставая на задние и нанося сокрушительные удары сразу шестью конечностями, то приседая. Четери словно оказался один против каменного обвала: каждый удар — как летящая скала, каждый шаг — как шаг к смерти.

Как же быстр был Нерва! Как тяжелы, смертоносны были его удары! Как широко раскрывались сияющие сети, занимающие полнеба — режь ее, секи ее, чтобы не коснулась — и не забывай отбиваться от горы, которая уже пытается подрубить тебе ноги. Как легко менялись клинки в его руках на вихри-плети, исполинские, обжигающие, норовящие выдернуть из ладони меч, как неуловимо быстро метал он круглые клинки с двух рук и бил следом лапами-лезвиями!

Пятьдесят шагов в схватке — и две раны уже были на теле Мастера, на груди и на плече, и сладко-яростно пахло кровью, заставляя скалиться, а жжение было как учительский хлыст, как наказ:

«Нет предела твоей скорости, нет преград для твоего тела»!

Прошли первые секунды, и Четери увидел рисунок боя, и просчитал его такт — и тут же начал двигаться вне его, чтобы не дать опытному противнику возможности просчитать уже его. Раскаты грома и грохот от дальних боев, эхо от столкновения их с Нервой клинков звучали как ученические барабаны в их школе, остро пахло зеленью — а от противника каленой плотью.

«Помни о ритме, — говорил Мастер Фери, — потому что придет время, и придется встать над ритмом».

Ложились под ноги холмы и поля, реки и овраги, бывшие когда-то песчаными дюнами, и Четери ступал как танцор, почти не касаясь земли. Он взлетал в небо коршуном, он стелился по земле змеей, ни мгновения не оставаясь на месте, колеблясь, как пламя свечи — чтобы не дать врагу время для прямого удара и выгадать момент для своего. И понимал, что не будь рисунка маленькой Каролины Рудлог, подсказавшей ему, как готовиться к этому бою — он бы был уже повержен, потому как совсем иная техника была у Нервы и чудовищная мощь.

И вот Мастер развернулся, пригибаясь, уходя от брошенной сети, разрубая ее, поднырнул под клинок и кончиком острия задел доспех бога. И едва сам ушел от удара, отрезавшего ему часть волос. Засмеялся — и противник оскалился-усмехнулся в ответ. В темных глазах его мелькнуло и пропало удивление. И он, невероятно быстрый, ускорился еще. Так, что у Чета начало жечь в жилах — но он тоже двигался быстрее и быстрее, и клинки были продолжением его рук, и орнамент на теле светился, окутывая тело персональным щитом. Он не защитит от прямого удара — но поможет при скользящем, даст мгновение уйти от смертельного.

Нерва наступал, и все его удары были смертельны — если бы Чет не ухитрялся быть чуть быстрее. Атакуй, атакуй, великий воин, покажи свою удаль — покажи все, что можешь! Пока ты наступаешь, я смотрю на тебя — и спрашиваю себя: «Что же ты за боец, бог-паук? Где твои слабые места?»

«Нет их, — говорили ему круглые клинки противника, — нет, — повторяли лапы-лезвия, бьющие от плеч как молоты, — нет! — подтверждал доспех, лишь чуть оцарапанный клинком Четери. — Нет слабых мест!»

За спиной Нервы сверкала покрытая хрусталем Тафия. Мастер уводил противника от своего города в сторону Белого моря, и холмы под ногами ощущались, что кочки, озера — как лужи, пышущие жаром разломы — как выбоины в мостовой, а леса — как низкие травы.

Четери под свист ударов, почти не отбивая их, ступал назад раз, два, три, обманчиво расслабленно уклоняясь, приседая и проседая, скользил вправо — быстрее порыва ветра, — затем влево. Где же слабая сторона твоя, враг, где ты медленнее, чем обычно?

Круглые клинки работали как крылья мельницы, и взгляд бойца-напротив был жуток и серьезен, темнее самой тьмы. Он бил так быстро, что будь Чет менее ловок — и его бы уже сотню раз рассекли пополам, Нерва бил так мощно, что мог бы гору расколоть одним ударом.

Страшная пасть то раскрывалась в ухмылке, когда Четери удачно атаковал, то поджималась — и тогда от скорости боя дрожала Тура, а грозовые тучи расходились стенами, и на теле Мастера появлялись новые резаные раны. И все же и Нерва не был неуязвим.

Уйдя от удара, упал Четери на колено, дотянулся до паучьего тела — и выпустил клинки фисы, а, пробив хитин, тут же отпрыгнув назад. Заклубилась в пробоинах дымная тьма — но бог-паук словно не обратил на это внимания. Ударил бичом — удар прошел по касательной по спине, но Чета все равно развернуло и швырнуло на землю. Тело горело от невыносимой боли — но он покатился, уходя от ударов, по холмам и лесам, метнул клинок к ногам прыгнувшего к нему паука и отсек одну — враг пошатнулся лишь на мгновение, и тут же выровнял баланс, и затанцевал в бою на семи лапах, как будто их по-прежнему было восемь.

Но этого мгновения хватило Чету, чтобы увернуться от удара бича и подняться прыжком — и все же чуть медленнее стал Нерва, чуть осторожнее. Он был ранен — но и Четери был покрыт ранами. Он стал внимательнее — но и Мастер успел изучить его.

Мир сузился до врага напротив. И слабое место стало понятно — ноги, как у тха-охонгов.

Продолжался бой. Чет отступал, отступал быстро, прыжками. Вновь достал бич плечо Чета — и тяжелее стало поднимать левую руку. Вспорол клинок Четери хитин на боку Нервы, резанул тонкое место у шеи, прежде чем быть отброшенным. Задела Мастера одна из сетей — ослабела правая половина тела, обожженая, и нога правая стала подводить, раненная круглым клинком.

Но все это была ерунда. Они оба это понимали.

«Что угодно может стать твоим преимуществом, — говорил Мастер Фери, — все что угодно, что есть у тебя, но нет у врага».

Единственное, что было сейчас у Мастера помимо искусства боя — знание любимой своей страны, Песков. В разворотах он видел, как приближается далекая гладь Белого моря, окруженного цветочными террасами. И шел он туда, и вел врага туда.

Сколько времени прошло, когда они в бою обошли огромное море-озеро и Чет начал подниматься по терассам, получив преимущество удара сверху и уязвимость в ногах и животе? Но он не дал врагу воспользоваться этим — прыгнул с верхней терассы за спину богу, уходя от взвившегося бича, поднявшего ввысь скалы, опустился ниже — и Нерве не хватило лишь мгновения-двух, чтобы закончить разворот, как Четери двумя взмахами срезал ему сразу три ноги.

Паук осел набок — но отбил следующий удар Мастера. Заорал-зарычал в ярости, метнул с двух рук сразу четыре сети — и пока Четери со скоростью крест-накрест резал них, прыгнул далеко назад.

И паучье тело потекло темным дымом — и встал враг на две человеческие ноги грозным гигантом. Шагнул вперед, пошатнувшись, привыкая к новому балансу — и рванулся в атаку.

Все, что было до этого, показалось Четери легкой разминкой. Нерва вновь гнал его к Тафии с понятной целью — и никак не удавалось Мастеру отвлечь его, увести в сторону, ибо он словно был окружен жалящими молниями со всех сторон, — и сам бил, и сам ранил врага, и хохотал в оскаленную морду противника, и двигался так, будто была это его последняя пляска. Они несколько раз перепрыгивали через Неру, то приближались к горам, то отдалялись от них. Раны на телах обоих превратились в сплошной узор, а там, где противники касались земли после прыжков, образовывались провалы и трещины.

«В бою не отвлекайся ни на что, — говорил Мастер Фери, — даже если ступаешь по телу своей матери».

Он отвлекся на секунду — потому что блеснула в глаза водная гладь и крыша дома, которую он клал своими руками. Там сейчас должна быть Света и его сын.

И сбил шаг в ту сторону, уходя к горам, — а круглый клинок врезался ребром в его лезвие с такой силой, что оно треснуло и раскололось, оставляя в руках Мастера срезанный меч. Им Четери на скорости потянулся навстречу Нерве, который зашел так, чтобы врагу солнце било в лицо. Дракон полоснул его по груди обрубком, пригибаясь, уходя под руку с клинком — но бог неуловимо быстро развернулся — и Четери, вгоняя целый клинок в бок врагу, увидел, как летит к его ногам паучья сеть, а следом, к лицу — круглый меч.

Огрызок клинка не достал паутину, и та спеленала Чету ноги. Четери успел отклониться от круглого клинка, отвернув голову, но спутанные ноги и раненное тело не дали ему достаточно гибкости, и диск режущей кромкой черкнул ему по глазам, перерезая переносицу и погружая его в кровавую темноту.

Тьма. Страх. Боль.

Дыхательное горло тут же забила кровь, а Чет, на слух увернувшись от удара бичом, успел метнуть огрызок клинка — и почувствовал, как окутывает его плечи вторая обжигающая сеть, и услышал грохот тела врага, прежде чем упасть самому.

Он рухнул — и тело тут же ощутило и все раны, и измотанность, и надорванность мышц.

Рухнул — и тут же руки и ноги стали слабыми. Хлестала из раны на лице кровь, заливая и волосы, и тело, собираясь в озеро, смешиваясь с водой, и пусть рану залечивала кровь Белого, он почти не мог дышать. И видеть.

Противник оставил его без глаз.

Боги Туры почувствовали, что Белый ушел на перерождение — а значит, два противника остались свободны, значит, некому их сдерживать. Закрутилась водяным смертоносным вихрем Синяя, понимая, что нужно уничтожить Девира до того, как к нему придут на помощь — а Черный, глядя вниз, уже одетый в доспех, едва сдерживал себя, чтобы не сорваться в бой. Совсем чуть-чуть нужно было подождать, пока затянется дыра вокруг сердца. Видел он и летящего к богине Малика, и поднявшегося равным богам воина, своего спутника, сына Серены и Инлия, и Красного, который сшибся с Омиром-кузнечиком.

Воин-Огонь, налетев на Омира, отбросил его обратно к Милокардерам. Красный спешил, потому что пусть даже Мастер, оставшийся сдерживать Нерву, велик, не бывало еще такого, чтобы смертный справился с богом. Красный спешил — и заставлял себя не спешить, потому что сам, обучая первого Мастера, твердил ему: «Спешка — путь к поражению!»

Омир-кузнечик был менее тяжеловесен, чем Нерва, правый глаз его был мутноват — значит, нужно заходить справа, — и антенна-рожок сломана. На теле его виднелись раны, нанесенные Инлием, хитрецом-Инлием, ускользнувшим от смерти. И пусть уход в смертное тело для всех них был способом отсрочить смерть, но уйди еще один так же — и остальных просто убьют, а если все успеют уйти — рано или поздно враги догадаются, как искать противников, найдут в беззащитных человеческих телах и так и сожрут, впитав их суть.

Омир-кузнечик орудовал копьем очень быстро, и лапы его прыгучие позволяли ему то и дело оказываться у Красного за спиной. Он был ранен — как и Вечный Воин, он был измотан — как и Вечный Воин. Но по сравнению с Нервой бой с ним был таким легким, что Иоанн-Огонь то и дело напоминал себе не расслабляться, не отвлекаться, не слушать то, что творится на другом конце Туры с Сереной, где сейчас Черный и что происходит за его спиной в Песках.

Он, разворачиваясь, видел издалека бой Мастера и Нервы, и так его радовало это зрелище, что больше всего он хотел бы сейчас остановиться и просто посмотреть. И поплатился за это — получил удар копьем в грудь, затем — в плечо, и рука его обвисла, и он взревел от досады. И наконец-то удалил все лишние мысли из головы и пошел вперед.

Воин может ошибиться, воин не может не признать ошибку.

Слишком недооценил противника, слишком о многом думал.

И он, перехватив меч второй рукой, сосредоточился на бое. Закружил вокруг врага с невозмутимой узкой мордой и нечитаемыми оранжевыми фасеточными глазами.

Удар копья — мимо. Еще удар — мимо. Копье длинное, шестирогое, и острия то сужаются в стрелу, то раскрываются разящим цветком, способным рассечь на части. И не подойти с мечом близко — чуть подберешься, и кузнечик прыгает высоко, чуть ли не к луне, и рушится сверху с чудовищной мощью.

В один из прыжков Вечный Воин уклонился от копья, упав на землю и прокатившись к горам за спину врагу, и уже лежа полоснул по ногам врага.

Омир взревел-зашипел, пошатнувшись и разворачиваясь. Чудовищное копье вдарило Вечного воина в бедро, прогибая доспех и едва не оторвав ногу — но Красный успел взвиться пламенем, собираясь в огненный ураган. Здесь не было поселений и не было риска сжечь тысячи людей своей сутью, как там, где он бился с Нервой — и он полоснул из сердца урагана по груди врагу, срезав занесенное копье у основания. А пока враг доставал из воздуха и собственной силы еще одно, рванул огнем ему под ноги, испепеляя все, что ниже коленей.

Омир рухнул на культи, и с яростью проигрывающего стал крутиться на месте, так быстро орудуя копьем, что воздух гудел тысячей колоколов и извергал молнии. Никак не подойти было к нему — и тогда Красный, ударив мечом в землю, расплавил породу под ногами бога-кузнечика, заставив его опуститься в лаву чуть ли не по пояс. Вцепился снизу во врага великий огнедух, терзая его, погружая глубже. А затем, когда Омир зашипел-заорал от бессилия, Красный ногой выбил у него из рук копье, и вспорол ему грудь, проворачивая меч, уничтожая сердцевину, суть, средоточие силы врага. Распахал тело пополам и оторвал клинком башку.

Когда жизнь во враге затихла, Воин-огонь, схватив останки, погрузился вместе с ними в самый центр планеты, туда, куда мог из всех богов проникнуть он один. Красный погрузил тело уже мертвого противника в ядро, и там, под действием чудовищной силы тяжести и температуры, оно распалось на фракции, на составляющие, на атомы и волны, из которых состоит все во вселенной, и стало постепенно встраиваться в Туру.

Мастер лежал, слепой, обессилевший, умирающий — и слышал, как тяжело, шатаясь, пытается подняться его противник. Еще пара мгновений — и метнет он вновь диск или ударит хлыстом, выбивая из Четери жизнь.

— Чет! — закричала вдалеке женщина голосом Светланы. — Четери!

Заплакал-замяукал ребенок, так тихо, будто привиделось ему. Пошел дождь — словно Матушка издалека хоть как-то пыталась помочь своему сыну.

«Ты еще можешь биться, — сказал у него в голове голос Мастера Фери. — Ты еще не мертв».

И вспомнилось, как под таким же дождем давно-давно, в другой жизни, сдавал он урок Мастеру Фери и с закрытыми глазами уклонялся от сотен стрел, пущенных товарищами. Но тогда он был цел и самоуверен — что он может теперь, поверженный и слепой?

Раздался свист круглого клинка — и рука с фисой сама дернулась, распарывая сковавшую Мастера сеть, закрывая горло. Клинок Нервы застрял в перчатке Веты-Океана. Раздался свист второго клинка — и агонизирующее тело все равно отреагировало: Четери перевернулся на спину, лезвие срезало кожу с живота и улетело дальше.

Забулькала в носоглотке кровь от разрезанного носа. Звуки становились яркими, объемными.

«Дерись! — услышал он слова, которые орал Тротту, которые ему самому орал Мастер Фери. — Даже с потрохами наружу дерись!»

Раздались тяжелые шаги — враг подволакивал ногу, шагал вперед медленно, сотрясая землю. Четери, пытаясь выиграть время, пополз прочь, корчась от боли, прочь от настигающих шагов. Попробовал вызвать клинки — не вышло, не было сил. В пахнущей кровью темноте подтянул ноги, пылающие от огня второй сети, вспорол ее фисой.

Враг ударил по спине хлыстом, и Чета выгнуло. Застучало сердце безумно, зло. Сложились в общую картину все звуки, запахи, вибрация и шелест. Следующий удар бича он не пропустил — перекатился вбок, уходя от него. Сердце гудело боевым барабаном, пробиваясь сквозь боль и бессилие. Он прислушался и выдохнул. И отступили грохот далекой битвы и все мешающие шумы. И мир вокруг обрел плотность и вязкость.

«Ты еще не мертв!» — грохотал в его голове голос Мастера. И тысячеголосое эхо откликалось ему.

Четери вскочил на ноги. По хрусту деревьев и скал, по движению воздуха ощутил он бросок Нервы — и встретил его лезвиями фисы, и тут же пошел вперед, сжимая в одной руке круглый клинок противника. Услышал шелест сетей — и располосовал их фисой, ощутил гудение бича — и срезал его оружием врага, упав на колено от силы удара, впечатавшись рукой в озеро, где вода смешалась с его кровью.

Там крутилась водоворотом его вита, смешанная с силой Белого и Синей, и Четери позвал — и вытащил оттуда прохладный клинок из своей собственной жизненной силы. И, отбив очередной удар, бросился вперед.

Ему почти невозможно было дышать — и на грани жизни и смерти танцевал он с невидимым врагом, который тоже боролся сейчас за жизнь. Мастер Четери слышал бой учебных барабанов и свист клинков, и понимал, что он не один — вместе с ним шли вперед тысячи Мастеров, шли как один Мастер, растущий от учителя к ученику, шли их опыт и умения, воплощенные в нем: как будто все они, все готовились к этому последнему бою — и сам Чет, как последнее звено этой тысячелетней цепи, бился сутью своей, танцуя на кончиках пальцев, кожей ощущая, куда ударить, как уклониться, куда ступить.

Против него била тьма многорукая, многоопытная — но Нерва был сильно ранен, и двигался он медленнее.

Тело горело, и Четери понимал, что нужно решать исход боя сейчас, иначе в любой момент может он рухнуть уже навсегда. И потому он, решившись, прыгнул ввысь, разворачиваясь на лету, и, уводя клинок из воды и крови от шеи Нервы, отвлекая его, обманным движением метнул круглый. Тот врезался в плечо врага, перерубая ему руку — а Четери, опустившись почти вплотную к богу-пауку, позволил ему пробить себе грудь — прошло основание круглого клинка лишь чуть в стороне от сердца, наполнив кровью легкое — а сам вскрыл грудину противника лезвиями фисы, провернул ее с усилием, оставляя внутри, и подсек Нерву под ноги, роняя его на землю. И услышал, как фиса Веты-Океана взорвалась внутри старого противника тысячами осколков поверженного мира.

Четери с улыбкой слушал, как выгибается в агонии его враг. Склонил голову в знак уважения, и пригвоздил его к земле клинком из своей крови и воды. А сам ступил два шага в сторону и тоже упал под пронзительный женский крик. И съежился, уменьшаясь на глазах, уходя в красное озеро, уходя на глубину.

Там, на глубине, обняли-оплели его хрустальные побеги терновника, погружая в хрустальный саркофаг, и бережно подняли на поверхность.

Красный долетел к агонизирующему Нерве тогда, когда терновник уже принял Мастера в свои объятья. Бог войны поклонился в сторону саркофага и подошел к поверженному врагу.

Бог-паук, почти вернувший человеческие черты, смотрел на него молча. Из развороченной груди его тек темный туман, и дыра увеличивалась, словно осыпаясь внутрь. Текла тьма и из ноздрей, и из ушей его. И инсектоидные глаза мутнели.

Нерва открыл рот и впервые за многие тысячи лет произнес слова на чужом языке.

— Как зовут того, кто поверг меня? — проскрежетал он.

— Четери, — ответил ему Красный. И Нерва сложил руку в странный жест — сжав пальцы, прижав их к груди. Словно отдавал должное врагу.

— Ты черен, как зло, — сказал ему Красный, — и я слышу крики миллиардов живых существ, что ты погубил. Но ты великий боец, и я окажу тебе последнюю честь, прежде чем убить тебя. Отдай мне свое искусство, воин, и я обещаю, что бойцы этого мира будут прославлять его.

В руках Нервы из тьмы соткался круглый клинок. И пасть его, уже почти похожая на рот, приоткрылась. Но он не ударил.

— Отдай, — прошипело-проскрежетало это существо, — ему, если выживет.

Красный протянул руку, и круглый клинок оказался в его руке. Он повесил его на пояс.

— Как зовут тебя? — спросил он, обнажая меч.

— Меня звали Нерва, — проскрежетало существо, — когда-то давно я был богом степей и воинов-кочевников, направлявшим их стрелы и мечи.

— Я запомню, — пообещал красный. Склонился, схватил Нерву за горло, заглядывая ему в глаза — а тот положил руку ему на грудь, и Красный увидел все, что было с начала жизни степного бога, босоногого и смуглого, увитого цветами, окутанного редкими дождями, танцующего с девушками и направляющего руку воинов. Увидел он и впитал и формулы боя, и нездешний рисунок его, и звуки иноземных барабанов, и свист иноземных свирелей.

А затем он отрубил богу-пауку голову и призвал огонь. Огнем этим он поднял врага над Турой, сминая его тело, превращая его в гигантский раскаленный шар, и сам светясь будто раскаленный добела. Не было времени тащить его к ядру — и он поставил его на Милокардеры, сияющего, как второе солнце, а сам понесся на другую сторону планеты.

Великая Мать вновь увела Девира от Маль-Серены к пылающему континенту Туна — а он увел ее на сушу, туда, где море не могло уже помочь ей и Ив-Таласиос не дотягивался своими щупальцами. Но она сама была морем — и гигантской волной, туша вулканы на потрескавшейся земле, катилась под ноги Девиру, пытаясь свалить его с ног — но он всегда прыгал раньше, чем она настигала его. Она сама имела щупальца — и сбивала ими огонь из его черепов, который, долетая до нее, жег, прожигал до нутра. Не раз и не два Девир обращал огненные потоки в короткие разящие копья и в долгие узкие клинки — казалось, он из огня мог создать любое оружие.

Клинки ее разили как крылья тяжелой птицы, а богиня то и дело вставала на крыло, когда нужно было ударить сверху, и с диким чаячим криком рушилась на врага. Но бог-богомол держался уверенно и основательно, и изматывал ее, то и дело посылая волны удушливого страха, незримые приказы покориться, пасть, сложить оружие.

Но она уже потеряла своих детей — а что может быть страшнее для матери?

Ревел океан — или то она ревела, наступая на врага? Грохотали звуки от столкновений их оружия — и лишь раз она дотянулась до огненного черепа в лапе врага, сбила его в воду, затушила, утащила сразу на глубину — было их на поясе ровно семь помимо двух в руках, шесть оставалось теперь.

Благо, здесь, на Туне, ей не нужно было как ее братьям, смотреть себе под ноги, чтобы не навредить людям. И так им сегодня досталось по полной.

Враг, хитрый, мощный и осторожный, позволял ей атаковать, оборонялся, ждал просвета в ее защите — и бил. Тело ее было покрыто ожогами, но и враг был ранен многократно.

Она скорее почувствовала, чем увидела, как приближается к ней сзади второй враг. Развернулась, уходя от удара огненного бича, чувствуя злой жар на губах, и скользнула под кривые клинки-хопеши волной. А затем встала за спиной бога-стрекозы — и ударила сразу в двоих волосами-щупальцами, волосами-плетьми. Дотянулась до Девира — всего семь теперь осталось у него черепов, — выбила кривой клинок из рук Малика.

И стала отступать, отчаянно обороняясь, потому что оба врага встали плечом к плечу и пошли на нее. Девир бил снизу — а сверху не давал ей взлететь и ударить Малик, перехватывая в прыжке, и жгли ее огненные копья, от которых она уворачивалась еле-еле, и волосы ее срезались клинками.

Но и она сражалась, впав в такой раж, что взрезала наискосок грудь Малику, а Девир ударом ее меча лишился сразу двух черепов с пояса — они упали на почву, и были смыты волной, уходя сразу на глубину и поднимая тучи пара. Сбил и ее с ног огненный бич, заставив зло кричать от боли, и два клинка пробили ее крылья, а очередной череп превратился в короткое копье красного огня.

Она распалась волной, понимая, что не успевает уйти — но Девира вместе с копьем снес поток ледяной тьмы, и она захлебнулась от облегчения. Поднялась волной, швырнула Малика оземь — и вынырнула уже перед Черным, пошедшим в бой. Закрыла его, потому что понимала, что не вошел он до конца в свою силу, и не выстоит против Девира.

— Меняемся! — крикнула она, и ударила по врагу-богомолу своими истерзанными крыльями.

Жрец всегда был не менее сокрушительным, чем Воин — недаром бились они на равных так долго и никто не смог одержать победу. Но сейчас чувствовал он, что слабее, чем должен быть, и потому осторожничал — и вспоминал, как при попадании на Лортах попал под удар сразу четверых богов, и продержался против них совсем недолго, прежде чем смог закрыться щитом, который они не смогли вскрыть.

Малик бился с той тяжеловесной порывистостью, что выдавало в нем недостаток терпения, и Жрец, помня наставления Хиды, метил клинками в его крылья. Он был еще слаб — но постепенно наливались силой руки, и стихия вспоминала упоение боя, и наступала на врага, чтобы отвлечь его от богини, которая воспряла и с яростью продолжила бой с Девиром.

Верные сомнарисы вились у плеч Жреца, помогая ему, атакуя глаза бога-стрекозы. И вот вновь взвился Малик ввысь — и рухнул на Вечного Ворона. Но тот растекся тьмой и встал за спиной у бога-стрекозы, и двумя ударами отрубил ему крылья.

А затем пошел вперед, загоняя его в море в сторону Йеллоувиня. Жрец помнил, что впереди должна быть подземная гряда высотой километров шесть под водой и разлом.

Малик шел спиной вперед, отбиваясь клинками, щелкал челюстями, но постепенно в глазах его самоуверенность превращалась в растерянность. И когда он ожидаемо дрогнул, уткнувшись в горную гряду, Черный выбросил руку вперед, превращая свои пальцы в кривые лезвия, вспорол ему грудь и отпустил свою стихию — стихию смерти.

Великий Хаос, как и первородный огонь — существовал всегда, поглощая и превращая в прах все, во что проникнет. И бог-Малик за мгновения превратился в столп темного праха, поднимающийся от воды до стратосферы.

Сзади пахнуло жаром. Черный обернулся, страшась увидеть павшую богиню и Девира, но то встал во всем великолепии Красный брат. Тяжело улыбнулся, хлопнул мощной рукой по плечу — и воспламенил прах, заставляя его плавиться и собираться в огромный ком, оставшийся на вершине горной гряды.

— Рад, что ты вернулся, Корвин, — повторил Красный уже сказанное. И Черный сжал ему предплечье в знак того, что должно быть сказано и что будет еще сказано. А затем они одновременно развернулись на помощь своей сестре.

Все черепа уже сбила Серена, и крутились они с врагом по континенту водяным и огненным вихрем, а многострадальная Туна стонала, переживая вторую битву богов. Никто не мог победить — пока богиня как величайшая из сенсуалисток, прижавшись вплотную ко врагу, не отразила тот страх, что излучал он, не поднялась от его ног водой, затушая его огонь внутренний и внешний. А затем заглянула ему в глаза — и он дрогнул, потому что увидел там то, что не ощущал уже очень давно — любовь.

Захватчиков боялись, их ненавидели, их прославляли и восхваляли — но любили их давным-давно, на той далекой несчастной планете, богами которой они были.

И великий Девир, страшный Девир, в сути которого не было никаких чувств, потянулся к этому теплу, как в объятья родного мира, что любил его. Он потянулся, желая поглотить эту любовь, вернуть себе утраченное — и богиня впустила его суть в себя.

Черный и Красный смотрели и видели, как два потока, два вихря, черный и прозрачно-водяной, скручиваются, перемешиваются двумя витыми столпами, поглощая один другого. И не могли стихии уже ударить, потому что не понимали, где их жена, а где враг. Да и не нужно уже было бить.

Нет ничего обильнее, чем материнская любовь. Нет ничего сильнее, чем любовь, к кому бы она ни была.

Суть Великого Девира растворялась в полноводной сути своей противницы, а Синяя поглощала его — и видела всех их. Планету, на которой суши и воды было поровну, и суша была в равнинах и холмах, и меж ними царили ветра и озера. Звали эту планету Эгра. Видела она, что были там сонмы богов — несколько сотен, а то и тысяч, а люди развились до того, что уже возводили жилища, приручали ездовых животных и строили города, и поклонялись богу живого огня Девиру, который являлся им в виде бородатого старика с факелом в руках, и богине урожая Малике, полнотелой, улыбчивой и молодой, и богу степей Нерве, и богине речных вод Омире. Видела она, как небесный гость величиной с четверть планеты уничтожает Эгру, и от катастрофы открываются окна в другой мир — и из всех тысяч богов удается уйти только обожженной четверке.

А там их уже встретил местный пантеон и попытался убить. Очень юной была планета, боги только зарождались, были полудикими — поэтому удалось победить их. Но даже без таких богов планета стала хиреть и поэтому было принято решение идти дальше. На том долгом пути приобрели они многие знания и силы, но потеряли себя.

Узрев все это, Серена вонзила в грудь поглощенного ею Девира клинки, а когда он рухнул наземь — отрубила ему голову. Память его и опыт покоились в ней, а телесные останки последнего из богов-захватчиков тоже были превращены в раскаленный шар Красным.

Планета успокаивалась, планета приходила в себя. Обнимались боги, стоя на истерзанном континенте. Поднимались к ним Хозяин Лесов и Великий Ши.

Великие Стихии собрали вместе три шара, оставшихся от богов-захватчиков, и запустили безжизненный черный сгусток материи на орбиту, где он расширился и полетел вокруг Туры. Так у планеты появился второй спутник. Всегда он будет сиять над головами, напоминая о том, что нужно быть вместе, и так как богов никогда нельзя убить до конца — поможет уберечься от очередной междоусобицы. Иначе ослабни мир — и кто знает, не притянет ли он вновь богов-захватчиков, не зародится ли внутри небесного тела новый разум, жаждущий мести?

А людей и богов вдруг накрыло сиянием и благоговением. И по всей планете стали проявляться анхель — чистая благодать Триединого. Под их золотым светом исцелялись раны и людей, и самой Туры, погребенные под завалами переносились в безопасность. А богов словно огладило отеческой ладонью.

Триединый улыбался.

Когда-нибудь люди полетят на другие планеты, бывшие до этого необитаемыми. Освоят их. И принесут туда своих богов — а, значит, богам Туры придется существовать на разных планетах в виде аватаров самих себя.

И опыт богов-захватчиков, опыт скатывания во зло, полученный и переработанный ими, не позволит им свернуть на этот путь даже частью себя.

Милосердие и любовь в конечном счете всегда побеждают зло.