Красная змея

35

Маргарет Тауэрс успокоилась только тогда, когда прошла паспортный контроль. Ее документы не вызвали никаких вопросов. Рентгеновский сканер не обнаружил ничего необычного в конверте с бумагами. Только теперь она поняла, что начала тосковать по дням, проведенным в Париже. Они оказались самыми необыкновенными в ее жизни. Шотландка не понимала причин этого чувства.

Прежде чем отправиться к терминалу, Маргарет обернулась. Пьер помахал ей рукой. Она послала ему воздушный поцелуй.

Женщина заняла свое место в самолете, но все еще не могла поверить, что в ее ручной клади лежит такое сокровище. Это было всего-навсего генеалогическое древо семейства rex deus, перевод еврейского текста и заключение авторитетного израильского специалиста. Он с изумлением констатировал, что чернила изготовлены в те самые эпохи, о которых говорится в текстах. То же касалось и различия в почерках. Все совпадало.

В Лондоне Маргарет собиралась произвести радиоуглеродный и калий-аргоновый анализы, чтобы определить древность самих пергаментов. Затем она могла писать свою статью, о которой так часто мечтала бессонными ночами.

Отпуск у Маргарет закончился, наступал тяжелый период окончания учебного года. В Лондоне ей придется просматривать тексты студенческих работ и долгими часами высиживать на экзаменах. Эти дела составляли скучнейшую часть преподавательской работы.

Маргарет прикрыла глаза и еще раз вернулась к событиям двух последних недель. Эмоций было много, причем разных: от интереса к документам, хранящимся в некой сомнительной папке, до полного разочарования и ярости. Женщина испытала их, когда узнала, что угодила в ловушку, расставленную Бланшаром.

Затем в ее памяти возникла противоречивая фигура Габриэля д'Онненкура, кошмарные эпизоды нападения на квартиру Пьера, ее похищение, освобождение, путешествие в Лангедок, эпизод с замком Ла-Серпан и удача в Арке — обнаружение всей верхушки «Змееносца». Губы Маргарет слегка скривились, когда она подумала об аресте и пребывании в камере. Она даже вздрогнула, вновь пережив момент, когда потомок одной из династий иерусалимских первосвященников показывал ей документы, подтверждающие его происхождение.

За эти дни Маргарет узнала совершенно другого Пьера Бланшара. Он был ничуть не похож на того человека, с кем она познакомилась в Лондоне несколько лет назад. Парижский Бланшар был способен и на лучшие, и на худшие поступки. Женщина органически не переносила его плутней, но при этом все сильнее к нему привязывалась. Когда эти чувства схлестывались, она утрачивала способность хладнокровно их оценить.

Маргарет была уверена лишь в том, что почувствовала себя очень счастливой, когда Бланшар объявил, что он за пару недель решит несколько своих неотложных проблем, а потом навестит ее в Лондоне. Воспоминания о последней ночи в Париже были столь приятны, что она до сих пор не могла прийти в себя.

Пока Маргарет Тауэрс, убаюканная шумом моторов «боинга», развлекалась подобными воспоминаниями, Пьер Бланшар выжимал все силы из своего старенького «рено», стремясь как можно скорее добраться домой. Над Парижем нависло серое небо. С приближением вечера тучи становились все чернее. Это зрелище подтверждалось сводками погоды. Метеорологи обещали сильную бурю.

Бланшар поздоровался с консьержем и бросился к лифту. Оказавшись в своей квартире, журналист щедрой рукой плеснул в стакан бурбона и набрал телефонный номер.

— Профессор Лаваль?

— У аппарата.

— Звонит Пьер Бланшар. Не знаю, помните ли вы меня.

— Бланшар, журналист?

Пьер подумал, что старик Лаваль находится в отличной форме, несмотря на свои восемьдесят лет.

— Именно так, профессор. Я вас сейчас не отвлекаю? Может быть, мне перезвонить попозже?

— Чем обязан вашему звонку?

— Я хотел бы попросить вас о помощи в работе.

Журналист понял, что эта просьба сильно удивила Лаваля. Через несколько секунд тот спросил:

— Какого рода работа?

— Перевод одного текста.

— Вижу, в греческом вы так и не преуспели.

Голос старого лицейского учителя звучал все так же надтреснуто, только вот хрипотцы в нем поприбавилось. В свое время Анри Лаваль был отличным преподавателем, пожалуй, даже слишком эрудированным для уровня своих учеников, и еще более известным переводчиком. В магазинах до сих пор встречались его переводы «Анабасиса» Ксенофонта и «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида, опубликованные издательством «Ашетт». К текстам прилагался прекрасный комментарий, они были снабжены серьезным научным аппаратом.

Бланшар несколько раз, хотя уже и довольно давно, обращался к учителю за консультациями, желая прибавить о убедительности своим репортажам. Пьеру вспомнился случай с афинским акрополем. Правительство Греции тогда требовало возвращения тех самых скульптур, которые лорд Элджин в свое время перевез из Парфенона в Лондон, воспользовавшись тем, что Греция находилась под турецким управлением.

— В греческом языке я никогда не был особо силен, профессор. Мне нужен по-настоящему качественный перевод, а не просто какие-то наметки.

— Место действия вашей статьи — древняя Эллада?

— Не совсем так. Вообще-то я и сам толком не знаю, о чем идет речь, но интуиция подсказывает, что в мои руки попала интересная история.

— Подробнее, Бланшар.

— Видите ли, профессор, мне хотелось бы переговорить с вами лично, не по телефону, — рискнул Пьер, опасаясь получить отказ.

— Когда вам будет удобнее меня навестить?

Пьер постарался скрыть свое ликование. Старик Лаваль слыл подлинным знатоком античности, но при этом обладал скверным характером. Он вполне мог бы заявить, что слишком занят и в ближайшие недели не сможет принять Пьера. Такой ответ стал бы для журналиста настоящей трагедией.

— Когда предложите.

— Сегодня у меня свободный вечер.

— Значит, я могу нанести вам визит?

Бланшар до сих пор не верил в такую удачу.

— Когда вас ждать?

— Вы, наверное, живете все там же, на бульваре Ла-Шанель?

— Дом тридцать два, четвертый этаж.

— Я смогу приехать меньше чем через час.

— Что ж, я вас жду.

Профессор Лаваль как будто шагнул в мир со страниц Бальзака или Золя. Он одевался в черный костюм-тройку, носил галстук с толстым узлом и накрахмаленный воротничок. Обувью ему служили громадные туфли. Пьер не понял, то ли это домашний костюм профессора, то ли он спешно переоделся к приходу гостя. Лаваль выглядел точь-в-точь как преподаватели на фотоснимках эпохи Первой мировой войны. Это был приверженец строгих правил, живущий вне современного мира, почти повернувшись к нему спиной, — лучшего журналист не мог бы и пожелать.

Лаваль принял его сдержанно, но любезно. Старомодным в этой квартире было все, включая и запахи. Лаваль вел своего гостя по длинному полутемному коридору и спросил на ходу:

— Что у вас стряслось, Бланшар?

— Видите ли, профессор, в моих руках оказалась копия древнего текста, смысл которого я хотел бы понять. Для меня это очень важно.

Кабинет профессора был оклеен слегка полинявшими обоями под красный шелк. Книжные полки, ломившиеся от обилия фолиантов, были когда-то сделаны на славу, но моль успела над ними потрудиться. Здесь пахло лежалой бумагой.

— Присаживайтесь, давайте сюда ваш текст.

Слова профессора звучали почти как приказ.

Пьер сел, вытащил из портфеля пластиковый пакет с дюжиной ксерокопий и протянул его Лавалю. Потом он терпеливо ждал, не отводя глаз от профессора.

Тот полностью углубился в чтение. Свет настольной лампы как будто отрезал его от всего окружающего мира. Анри Лаваль читал по-древнегречески с такой легкостью, словно это был его родной язык.

Пьер хранил молчание уже больше часа. Он без всякого результата пытался обнаружить хоть какие-нибудь подсказки в выражении лица Лаваля, едва различимого при тусклом свете лампы. Время от времени старик делал карандашные пометки в блокноте и утирал платочком пот со лба.

Наконец профессор Лаваль поднял голову, еще раз промокнул лоб и снял очки, поистине музейный экспонат. Взгляд его был весьма серьезным.

— Где вы это нашли?

Вопрос не застал Пьера врасплох. Он предвидел его.

— Профессор, я не могу открыть свой источник. Вы же знаете — это золотое правило в нашей профессии.

Лаваль понимающе закивал, в то же время нервно покусывая дужку очков.

— Ясно. Могу ли я ознакомиться с оригиналом?

Пьер колебался.

— Так да или нет?

Вопрос был задан с энергией, трудно представимой для человека в возрасте восьмидесяти лет.

Пьер знал, что более подходящего специалиста ему не найти. В свои годы старик уже не имел никаких амбиций, к тому же его перевод будет безупречен по точности. Когда журналист набирал номер телефона, он уже хорошо понимал, что ему придется смириться с трудным характером этого неуступчивого эльзасца.

— Я могу попытаться.

— Тогда чего же вы ждете?

Пьер не знал, следует ли ему подняться и поспешить исполнить приказание или же можно задавать вопросы. Он решил испробовать второй вариант.

— Не могли бы вы сказать, о чем идет речь в тексте?

Лаваль снова надел очки, еще раз взглянул на ксерокопии и отчеканил:

— Это Евангелие.

— Что?..

— В этом тексте повествуется о жизни Иисуса и излагаются основы его учения. Однако все это коренным образом расходится с той историей, которая общеизвестна. В приписке, сделанной на полях, указано, что священники иерусалимского храма перед вторжением в город легионов Тита спрятали в подземельях этого огромного здания, воздвигнутого Иродом, все несметные сокровища храма. Но что действительно важно — так это сведения о жизни и учении Иисуса Христа.

Пьер ощутил, как напряглись все его мышцы.

— Что именно здесь сказано?

— Подробности я вам сообщу, когда увижу оригинал. Рассудите сами! Значение этого текста — в его древности. Если речь идет о более поздней подделке, то текст не представляет никакого интереса. Он не подойдет даже для создания сенсационного репортажа.

— Могу вас заверить, что речь идет о древнем пергаменте.

— Мне нужно его увидеть.

Пьер был настолько ошарашен, что ответил не раздумывая:

— Если вы сначала не изложите мне содержание, то я не покажу вам оригинал.

Взгляд Лаваля стал жестким.

— Хорошо. Кое-что я открою вам сразу. — Профессор ткнул пальцем в стопку ксерокопий: — Здесь указывается дата наступления конца времен, так называемого апокалипсиса, который апостол Иоанн живописал в странной книге с тем же названием. Он пользовался весьма темным языком и описал лишь серию тех событий, которые будут предшествовать апокалипсису. Зато в этой рукописи они обрисованы предельно ясно, причем с указанием даты.

— Что вы сказали?

— То, что вы слышали.

— Кто же мог на такое осмелиться?

— Иисус из Назарета. По словам автора текста, для предсказания будущего Иисус пользовался тем, что здесь именуется наукой познания добра и зла. Как вам известно, в Евангелиях Иисус неоднократно предрекает какие-нибудь события. Например, он говорил о грядущем разрушении иерусалимского храма. Но именно в этом вот документе он использует свои исключительные способности во всю мощь.

— Это самое познание добра и зла как-то связано с земным раем?

Лаваль почесал мочку уха, словно это движение помогало ему найти ответ на вопрос.

— В Библии, в Книге Бытия, первой из знаменитого Пятикнижия, сказано, что Адама и Еву изгнали из рая за то, что они вкусили от запретного плода с так называемого древа познания добра и зла. А вы помните, как змей искушал Еву?

— По-моему, он сказал ей, что если они попробуют запретный плод, то станут как боги.

— Абсолютно верно, Бланшар. Вижу, что священная история усвоена вами намного лучше, чем древнегреческий язык. Итак, мы имеем все основания предположить вот что. Если Адам и Ева отведали плод, то, быть может, им действительно открылись эти удивительные познания, следовательно, они и впрямь стали подобны богам.

— В такое невозможно поверить! — Предположение Лаваля совсем выбило Пьера из колеи. — Так когда же наступит конец света?

Губы старика слегка искривились. Это была мстительная улыбочка.

— Я назову дату, когда вы принесете оригинал.

— Нет, теперь, — потребовал Бланшар.

— Если вы настаиваете… — Лаваль пожал плечами, он как будто снимал с себя всякую ответственность. — Здесь говорится… Погодите минутку.

Профессор снял с полки какой-то фолиант, сверился с ним и перевел дату с еврейского летоисчисления на христианское.

— Это случится в ноябре две тысячи двенадцатого года. Концу времен будут предшествовать великие климатические потрясения. Температура на земле возрастет. Из-за этого поднимется уровень воды в океане, и многие области суши будут затоплены. Резко повысится и сейсмическая активность как на земле, так и в морских глубинах. Засухи будут сменяться наводнениями. Волны нестерпимого жара вызовут лесные пожары. Появятся новые болезни, повсюду воцарится насилие. В итоге мир охватит что-то вроде коллективного сумасшествия.

Пьер застыл, почти перестал дышать.

— Скажу вам больше. — Анри Лаваль снова снял очки и впился взглядом в лицо своего бывшего ученика. — Самое страшное в этом тексте то, что он не является прорицанием. Нет, об этой угрозе говорится как о свершившемся факте, будто бы все это уже произошло.

— Как вас понять?

— Все, что связано с апокалипсисом, автор рукописи рассматривает в более широком контексте. Катастрофы — это лишь один из аспектов учения, согласно которому жизнь есть результат борьбы сил добра и зла, света и мрака.

— Вы в это верите, профессор?

— Здесь все изложено так ярко, что не согласиться сложно. Меня больше всего подкупает то, что очень многие утверждения автора рукописи совпадают с другими пророчествами, содержащимися в самых разных источниках.

— Что вы имеете в виду?

Кабинет на мгновение озарился вспышкой молнии.

— Вам доводилось слышать о пророчествах святого Малахии?

— Да.

Ответ Бланшара потонул в раскатах грома. Разразилась буря. Ливень забарабанил по стеклам с такой силой, что людям показалось, будто они не выдержат напора воды.

— В таком случае вам должно быть известно, что нынешний верховный понтифик — предпоследний в списке Пап. Последним будет некий Петр Римлянин, с понтификатом которого связано пророчество, предвещающее конец света.

— Какое именно?

— В нем было сказано примерно следующее. При последних гонениях на Святом римском престоле воссядет Петр Римлянин, который будет пасти овец среди множества терзаний. При нем Город на Семи холмах будет разрушен. Страшный судия начнет судить народ свой. Если мы живем во времена предпоследнего Папы, то, учитывая совпадение дат, не только возможно, но и даже наиболее вероятно, что вскоре наступит черед последнего — Петруса Романуса. К той же самой дате подводит нас и так называемый тайный библейский код. Если все буквы Библии вытянуть в непрерывную ленту длиной почти в триста пять тысяч знаков, то можно будет прочитать пророчества касательно грядущих событий. Этим кодом всерьез заинтересовались израильские спецслужбы. Именно двенадцатый год объявлен в нем роковым. Тот же год, точнее, двадцать первое декабря — это дата, на которой завершается календарь майя, берущий свое начало примерно за три тысячи сто лет до Рождества Христова. Наверное, индейцы не продолжили свой календарь дальше, поскольку время считать бессмысленно, если пришел конец света.

Журналисту приходилось нелегко. Лаваль представлял собой кладезь премудрости, который казался неисчерпаемым. Он прочел бывшему ученику целую лекцию, не прибегая ни к каким источникам, помимо собственных познаний. Но тут профессор неожиданно оборвал разговор:

— Вот и сказочке конец. Я и так сообщил вам намного больше, чем обещал. Приносите оригинал — и услышите все остальное!

Пьер молча покинул кабинет.

На улице его встретил настоящий потоп. Бланшар минут двадцать ловил такси. Это ожидание помогло ему прийти в себя после потрясающих известий.

Пьер возвращался домой. Движение было таким плотным, что машины вставали через каждые несколько метров.

Журналист пытался привести в порядок свои мысли. Он помнил, что в каком-то тексте из папки «Le Serpent Rouge» упоминалось и Евангелие, но вот в какой связи? Это упоминание имело какое-то отношение к тайне, хранимой «Братством змеи». Пьер раз за разом задавался вопросом о том, почему же Габриэль д'Онненкур носил в портфеле этот текст, который Лаваль именовал Евангелием и который содержал среди прочего дату наступления конца света.

— Подождите здесь. Я сейчас вернусь, — бросил он таксисту и торопливо выпрыгнул из машины возле своего дома.

Через пять минут журналист появился с черным кожаным портфелем, который он прикрывал от дождя руками.

— Обратно к дому тридцать два на бульвар Ла-Шапель.

Поток машин сделался еще плотнее. Таксисту потребовалось больше часа, чтобы проехать по маршруту, на который при нормальных условиях хватило бы и двадцати минут.

Лаваль принял тетрадь из рук журналиста и не сумел сдержать дрожь своих ладоней. Прежде всего он сверил древний текст с копией.

— Все совпадает, сомнений нет.

Затем профессор принялся за изучение тетради. Он оглаживал страницы, потом вооружился лупой и принялся вчитываться в греческие слова. Старик перелистывал страницы то вперед, то назад. Он полностью ушел в это занятие.

Через четверть часа Пьер отважился тихонько спросить:

— Так что же?..

— Невероятно, Бланшар, невероятно!

— Можно поподробнее?

Лаваль ответил, не поднимая головы:

— Это почерк первого века, я бы даже предположил, что его середины. Если обратить внимание на обороты и конструкцию фраз, то головой можно поручиться за то, что текст написан эллинистом.

— Что это значит?

— Так назывались не просто любители и знатоки всего греческого, но именно иудеи, которые переняли у греков их культуру и язык. После разрушения Иерусалима многие евреи поселились в городах Малой Азии и на Пелопоннесском полуострове. Все это были территории, подвластные Риму, но эллинские по культуре и языку. Вам же известно, что романизация в Элладе не увенчалась успехом. В культурном отношении греки намного обходили римлян. Те в лучшем случае выглядели как посредственные ученики, зато были куда более практичны.

— Можно ли установить автора?

— Если то, что здесь говорится, истинно, а у меня нет причин для сомнений, тогда этот текст был написан апостолом Андреем. Или же он продиктовал его одному из своих учеников.

Лаваль сравнительно легко для человека его возраста поднялся из-за стола и снял с книжной полки увесистый том.

— Вот здесь говорится об этом человеке. Он стал первым апостолом Иисуса из Назарета, а ранее был приверженцем Иоанна Крестителя. Как утверждается в Евангелии от Иоанна, Андрей был одним из ближайших учеников Христа. Он проповедовал в Ахее — так называлась часть Пелопоннесского полуострова — и умер в городе Патрасе, на северо-западной оконечности этого полуострова, распятый на косом кресте. История, рассказанная на этих страницах, не оставляет камня на камне от Писаний Матфея, Марка, Иоанна и Луки. Автор, в частности, повествует о жизни Иисуса и заявляет, что любимой его ученицей была женщина, Мария Магдалина. Он сочетался с ней браком, как и было положено в те времена иудею, которого к тому же почитали раввином. Здесь даже сказано, что у них были дети. Далее автор излагает основополагающие принципы учения Иисуса из Назарета. Как я уже говорил, он указывает, что с начала времен силы добра и зла ведут между собой войну без остановок и без перемирий. Так будет продолжаться до конца света, который наступит через шесть с небольшим лет. Точную дату я вам уже называл.

— Все сходится! — раздался вдруг возглас за спиной у Пьера.

Журналист обернулся и увидел в дверях кабинета троих мужчин в аккуратных костюмах. У одного из них в руке был пистолете глушителем. Пьер в растерянности посмотрел на Лаваля. Профессор закрыл книгу. Он вовсе не казался удивленным появлением нежданных гостей.

— Кто вы?

— Владельцы того самого пергамента, который вы присвоили.

Бланшар хотел встать, но властный голос приказал:

— Не двигайтесь, иначе получите пулю.

— Профессор, что происходит?

Анри Лаваль с поразительным спокойствием поднялся и поставил книгу на место. Его бывший ученик прямо окаменел, когда профессор на правах хозяина дома произнес:

— Представляю вам Филиппа Лоссерана, сенешаля «Братства змеи».

Пьер переводил взгляд с Лаваля на Лоссерана, отказываясь верить происходящему.

— Вы?.. — посмотрел он на профессора. — Вы?.. — посмотрел он на вновь прибывших.

— Брат Лаваль успел предупредить нас как раз вовремя.

Пьер снова обернулся к профессору:

— Вы член «Братства змеи»?

Лаваль уселся в кресло.

— Вот именно, Бланшар. На свою беду, вы догадались об этом слишком поздно.