Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств)

Глава двадцать шестая. Черный ворон

В последний день февраля он никуда не ездил, хорошо выспался, до самой полуночи поработал в своем кабинете, написал три десятка страниц своей новой книги по политэкономии и лишь тогда почувствовал легкую пустоту в голове, пугающую его в последнее время. Отправился в прихожую, где вместо Власика за столом сидел его заместитель Лозгачев. Нового коменданта Ближней дачи Хозяин не спешил назначать, все еще надеясь, что Военная коллегия Верховного суда пересмотрит его дело и вернет верного телохранителя.

Власика арестовали в начале декабря прошлого года по дурацкому делу врачей. Первой скрипкой в этом позорном концерте явился министр внутренних дел Игнатьев. К нему тотчас присоединился квартет Берия — Маленков — Хрущев — Булганин. Якобы в стране много лет тайно действовало общество врачей-вредителей, травивших партийных деятелей. К концерту подключили и Сталина, хотя он в открытую сомневался в реальности такого злостного заговора.

Все началось еще четыре с половиной года назад. За два дня до смерти Жданова на имя Власика пришло письмо от заведующей отделом функциональной диагностики Кремлевской больницы Лидии Тимашук. В письме сообщалось, что она сняла кардиограмму у Жданова и установила инфаркт миокарда, но профессора Виноградов, Егоров и Майоров диагноз не подтвердили, а значит, они действуют враждебно по отношению к своим пациентам. Власик тотчас отнес бумагу Хозяину, тот прочитал и сказал:

— Чепуха! Виноградов — светило кардиологии, вся грудь в орденах Ленина. Егоров — академик, основоположник авиационной медицины, лучший терапевт в мире. Лечащий врач Сталина. Нашла, тоже мне, врагов народа. — И поставил на письме резолюцию: «В архив».

Жданов вскоре умер, но даже это не склонило Хозяина задуматься о правоте Тимашук. Ее понизили в должности и перевели в филиал Кремлевки. Она продолжала строчить письма о существовании врачей-вредителей, но они оставались без ответа.

Вдруг эти сигналы из прошлого вновь зазвучали, Игнатьев выудил письма Тимашук и доложил Сталину, что ее информация подтвердилась, врачи-вредители, в основном русские, но немало и сионистов, действующих по указке США, арестованы. Семидесятилетнего выдающегося кардиолога Виноградова на допросах избивали, и он, не выдержав пыток, подписал все, что от него требовали. Дело стало стремительно набирать обороты, начались аресты. Игнатьев распорядился арестовать и Власика, поскольку первое письмо Тимашук направила на его имя, а он отнесся к сигналу наплевательски. Этим арестом Хозяин остался особенно недоволен, оставшись без верного Николая Сидоровича, как без рук. Да, в последнее время Власик часто раздражал его: выяснилось, что он любит прикарманивать то, что плохо лежит, бабник, даже к Валечке Истоминой пытался приставать, чему оказался свидетелем Лозгачев. Стоило его припугнуть. Но Сталин постоянно узнавал, как там Власику в тюрьме, и требовал поскорее разобраться и по возможности отпустить.

Но Власика не отпускали, а после Нового года сняли с должности и Поскребышева, обвинив в потере важных государственных документов. Рухнули сразу две подпорки, без Коли и Саши Хозяин почувствовал себя так, как если бы его, не умеющего плавать, швырнули в Черное море и сказали: «Плыви в сторону своей дачи!»

Выйдя в эту морозную февральскую полночь прогуляться, Сталин первым делом увидел ворона, разгуливающего по заснеженному кругу спящего фонтана.

— О, Коракс! Привет! — радостно приветствовал он его. Ворон появился на Ближней даче этой зимой, и Сталин все изучил про эту птицу, запомнил, как она называется на латыни: corvus corax.

^{Заведующий Особым сектором Секретариата ЦК ВКП(б) А. Н. Поскребышев. Ноябрь 1947. [РГАКФД]}

Ничего не ответив, ворон внимательно поглядел на человека в потерханных валенках и лысеющей старинной дохе и решил не спешить с отлетом. Сойки отовсюду ругались на него, мол, чего ты тут забыл? Мы ворон изгнали, а тебя и подавно прогоним.

— Тихо вы! Видите, это не ворона, а ворон.

Медленно Сталин приблизился к птице и поделился своими печалями:

— Один я остался, брат Коракс. Вокруг меня, как вокруг Городничего. Одни свиные рыла.

— Ток, — понимающе ответил ворон.

В последнее время не только Поскребышев с Власиком исчезли, но и весь ближний круг. Не те отношения уже с Молотовым. Да и как иначе, если его жену Полину Жемчужину исключили из партии и арестовали по приказу Сталина четыре года назад. На торжественном приеме, данном Молотовым для иностранных дипломатов, Полина Семеновна, урожденная Перл Соломоновна, весь вечер уединялась с послом Израиля Голдой Меир, называла себя дочерью еврейского народа, куда он, туда и она. А Голда Меир уже тогда выступала за сближение Израиля не с Советским Союзом, а с Америкой. Потом Полина вместе с Голдой ходила в Московскую хоральную синагогу и заявляла, что если будет хорошо Израилю, то и всем евреям будет хорошо. Вскоре Сталину доложили, что она вообще вела с Голдой Меир тайные переговоры, и он не воспротивился ее аресту. Полину Семеновну упекли в ссылку — на пять лет в Кустанай. Молотов приходил к своему лучшему другу и плакал, на что Сталин жестоко ответил:

— Нашел о ком рыдать! Мы тебе другую бабу найдем.

То, что евреи не оценили Сталина как главного сиониста, ибо именно по его воле создано их государство, и то, что они переметнулись к американцам, огорчало Иосифа Виссарионовича. Особенно же злило, что сионисты в Израиле и Америке заявляли, будто не СССР, а Штаты спасли всех евреев от истребления Гитлером. Когда разогнали Еврейский антифашистский комитет и расстреляли его активистов, он не стал за них заступаться. Потому что тоже оказались не сынами советского народа, а сынами Израиля, сионистами.

Ворошилов, как и Молотов, ушел из ближнего круга. Боялся, что Сталин потребует от него одобрения антисионистской политики и ссылки Жемчужиной, ведь настоящее имя жены Климента Ефремовича не Екатерина, а Голда Горбман. И хотя она никогда бы не стала публично провозглашать себя дочерью еврейского народа, не якшалась с сионистами, Ворошилов решил держаться сейчас подальше от закадычного друга Кобы.

У Кагановича жена русская, но сам он — Лазарь Моисеевич. Тоже нечасто стал общаться с Кобой, хотя поддерживал все, что делает Вождь народов.

На последнем съезде партии с Кобой разругался Микоян, не сошлись в экономических вопросах.

Киров, Жданов, Калинин в могиле, Ворошилов, Молотов, Каганович и Микоян отошли в сторонку. Вот и весь ближний круг. А вокруг — свиные рыла. Хрущев и мордой на свинью похож. Маленков в последнее время так разжирел, что щеки выпирают дальше, чем утопающий среди них нос. И Берия размордел, второй подбородок величиной с лицо. А Булганин со своей бородкой-эспаньолкой мнит себя красавцем, но хитрые холодные глаза делают его похожим на хорька.

— Не то как-то все в моей жизни стало, брат Коракс, — продолжал разговаривать с черным вороном Хозяин. — А ты что прилетел-то? По мою душу?

— Крк, — ответил Коракс.

— Не понимаю я по-вашему, — улыбнулся Сталин. — Нельзя просто ответить: да или нет?

Он сделал еще шаг в сторону птицы, но тут ворон отказался от дальнейшей беседы, взмахнул антрацитово-черными крылами и стремглав улетел в небеса. На пушистом новеньком снежном мехе осталась цепочка его следов. Человек в старой дохе и валенках пошел вокруг бортика спящего фонтана и увидел, что вороновы следы расположены по всей окружности.

— Ишь ты! — усмехнулся он и машинально подумал, что надо Власику сказать, чтобы тот как-то приручил Коракса. Власик любой приказ Хозяина выполнит. Но в конце января Военная коллегия Верховного суда СССР признала Николая Сидоровича виновным в злоупотреблении служебным положением при особо отягчающих обстоятельствах и приговорила к десяти годам ссылки, лишению генеральского звания и всех наград. И Хозяин не воспрепятствовал, потому что ненавидел хапуг, наживающихся на государственных деньгах, а когда ему предъявили счета Ближней дачи в Волынском, он пришел в неописуемый ужас:

— Это что? Я столько съел и выпил?! Столько износил обуви и костюмов?!

И верный Коля отправился в Красноярский край. Кто теперь приручит Коракса?

^{И. В. Сталин в Президиуме XIX съезда КПСС. 5–14 октября 1952. Фотограф В. Савостьянов. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1661. Л. 2]}

Тишина и пустота в голове и повсюду.

В декабре он отметил свои семьдесят три. Выпивали, закусывали, но все были словно пришибленные, тихие, даже тостов не произносили, потому что он сказал:

— Большая просьба — не восхвалять никакого Сталина. Давайте без тостов. Просто посидим, поговорим.

Но просто посидеть и поговорить не очень получилось, Молотов, Ворошилов, Каганович и Микоян через пару часов уехали, а оставшиеся Хрущев, Берия, Маленков и Булганин нарушили запрет и стали орать о величии Вождя народов. Он посидел, послушал, да и сам отправился отдыхать. Они еще некоторое время там пили и орали, как охамевшие чиновники в доме Дубровского, и хотелось их тоже спалить, да жалко дачу.

После Нового года дело врачей закрутилось с удвоенной силой, под старый Новый год вышло сообщение ТАСС о девяти главных заговорщиках: Виноградове, Егорове, Майорове, Вовси, Фельдмане, Этингере, Гринштейне и двух Коганах. Разоблачительницу Тимашук Верховный Совет наградил орденом Ленина с формулировкой: «За помощь Правительству в деле разоблачения врачей-убийц». А поскольку в первом и последующих списках разоблаченных большинство оказались евреями, дело обрело антисемитскую окраску. Хрущев и Берия вообще требовали от Сталина депортации всех евреев в созданную для них еще в тридцать четвертом автономную область на Дальнем Востоке.

Однажды министр кино пожаловался премьер-министру:

— Хрущев требует, чтобы сняли несколько фильмов о врачах-убийцах. И непременно, чтобы они были евреи. И играли евреи-актеры. И, говорит, надо поручить режиссерам-евреям. Мол, тут-то заодно их и проверим, а кто не согласится, тот заодно.

— Хрущев? — переспросил Сталин. — Остроумный паренек. Представляю себе, как Ромм снимает картину. Как, кстати, у нас дела с его Ушаковым?

— Первая серия «Адмирал Ушаков» почти закончена, — рапортовал министр кино. — В марте покажем в Кремлевском кинотеатре, и, если все в порядке, в апреле премьера. Вторая серия тоже снята, но предстоят монтаж и озвучка, это уже к осени. Называется «Корабли штурмуют бастионы».

— Хороший режиссер Ромм, — похвалил премьер-министр. — У него был фильм «Русский вопрос», теперь пусть снимет «Еврейский ответ». Представляю: Раневская и Плятт играют внешне симпатичных, но на самом деле злобных врачей-убийц…

— Плятт не годится, — поправил Большаков. — Он не еврей, его отец из обрусевших поляков, а мать украинка.

— А Сталин всю жизнь считал его евреем, — усмехнулся главный зритель. — Жаль, одним евреем меньше. Ну, тогда не Плятт, а кто там? Главный злодей нашего кинематографа.

— Файт? Тоже мимо. Немец.

— Я тоже считал его евреем. Ты гляди, как у нас в кино вообще мало евреев! Ну, тогда Бернес. Надеюсь, он-то не шотландец? Его настоящая фамилия не Бернс?

— Тут стопроцентное попадание, — засмеялся Иван Грозный. — Настоящее имя Марка Наумовича Бернеса — Менахем-Ман Неухович Нейман.

— Роскошно! — в свою очередь, рассмеялся Иосиф Виссарионович. — Вот пусть он наконец сыграет злодея. Скальпель в правой руке, шприц с ядом — в левой. Теперь Абрам Роом. Фильм «Зловещая Кремлевка». Козинцев еврей?

— По паспорту Михайлович, но отец у него был Моисей Исаакович.

— Годится. Ему поручим картину «Они убили Жданова». Жалко, Эйзенштейн погорячился умереть, мы бы ему дали снять исторический фильм «Царь Ирод». Юткевич?

— Караим.

— Караимы, конечно, иудеи, но не годится. Эрмлер? Немец?

— Настоящее имя Владимир Маркович Бреслав, но захотел стать немцем и взял псевдоним Фридрих Эрмлер.

— Пусть немцем и остается. Герасимов по матери еврей? Пусть снимет фильм «Семеро подлых». Ну, как я вам легко набросал тематический план?

— Великолепно! Итак: «Семеро подлых», «Зловещая Кремлевка», «Еврейский ответ». Можно приступать к работе?

— Нет, напишите развернутый план и засуньте его Хрущеву в его жирную мадам Сижу. Ишь ты, новый Гитлер нашелся, окончательное решение еврейского вопроса по-русски затеял. Но все не так просто. Этот квартет решил Сталина сделать дирижером, чтобы весь мир видел в Сталине кровавого антисемита.

— Какой квартет? — решился спросить Иван Григорьевич.

— Из басни Крылова, — ответил Иосиф Виссарионович. — Проказница-мартышка — Булганин, осел — Берия, козел — Хрущев, косолапый Мишка — Маленков. Но вы, друзья, как ни садитесь, а вместо Кобы не годитесь. Никаких фильмов на тему врачей-вредителей! Слышите?

— Слышу, товарищ Сталин.

— Збарского они арестовали! — сердился главный зритель. — Можно еще про него снять кино, как он Ленина нарочно убил, чтобы сделать из Ильича мумию.

— Збарского настоящее имя Бер Элиевич, — продолжал раскрывать псевдонимы главный киношник.

Три дня назад он в последний раз смотрел кино в Зимнем саду Кремля с остатками ближнего круга — Ворошиловым, Молотовым, Кагановичем и Микояном. Но все они были покорны и молчаливы, готовы со всем соглашаться. Окончательно обсуждали претендентов на Сталинскую премию в области художественного кинематографа, смотрели «Садко», «Ревизора», «Горе от ума».

Он скажет:

— Даем первую степень Петрову за «Ревизора»?

Они все:

— Даем.

— А может, Птушко? Он у нас шесть лет назад за «Каменный цветок» получал. Теперь за «Садко».

— Можно и ему.

— Или Герасимову за «Сельского врача»? Тоже цветная картина.

— Или Герасимову, — соглашались остывшие друзья.

— Или так, — сердился главный зритель.

Теперь, глядя на следы Коракса, цепочкой пробежавшие по белому пушистому снегу, Сталин вспоминал жаркие довоенные обсуждения в Кремлевском кинотеатре. Особенно во времена Шумяцкого, навеки канувшие в прошлое. Вспоминалось, как выскочил Васька Красный, притаившийся в заднем ряду, как мило смеялась Сетанка, как оживленно участвовали в обсуждениях фильмов Ворошилов, Молотов, Каганович, как дремал Калинин, как потел Шумяцкий. Сейчас бы незабвенного Бориса Захаровича вновь арестовали, на сей раз как еврея-киновредителя, дистанционно разбившего колбу со ртутью в Зимнем саду дабы погубить товарища Сталина и на его место усадить Бен-Гуриона или Голду Меир.

Куда ушло все то живое и яркое? Почему такая тишина и пустота вокруг и внутри?

Однако долой усталость! Все еще впереди! В этом году Большаков поклялся покончить с малокартиньем и вывести кинопромышленность на довоенный уровень, готовятся к выпуску сорок полнометражных фильмов. Смотреть — не пересмотреть! Эх, Коракс, дожить бы до восьмидесяти, сколько хороших картин снимут проверенные старые и молодые новые режиссеры! Герасимов непременно сделает «Войну и мир» и «Тихий Дон». Смелый человек, дерзнул отказаться переделывать «Молодую гвардию» из двух серий в одну. Как там у Горького? «Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых — вот мудрость жизни!»

Он подумал о том, что неплохо было бы сегодня вечером посмотреть кинцо, но как раз в это мгновение подъехал грузовик с фургоном, из дверей дачи вынесли зачехленный огромный прибор и стали бережно грузить его внутрь фургона. И главный зритель с тоской вспомнил, что у «Симплекса» неполадки и как раз его-то сейчас грузят, чтобы увезти в Москву чинить.

— Сегодня, Коракс, я вообще останусь один-одинешенек, — сообщил главный вдовец страны, обращаясь к цепочке разлапистых следов черного ворона.

Вернувшись в дом, Иосиф Виссарионович увидел Лозгачева с телефонной трубкой. Завидев вернувшегося Хозяина, Лозгачев поспешил сказать в трубку:

— Секундочку! — Он заслонил микрофон трубки и сообщил: — Зверев, товарищ Сталин.

— Ну, давайте, — недовольным голосом откликнулся Иосиф Виссарионович. Министр финансов Зверев звонил в последнее время часто, волновался, чуял беду — Сталин вместе с председателем Комитета партийного контроля Шкирятовым разработали план глобальной проверки всей финансовой системы государства. А когда это в России не было взяточников? Тысячи голов должны полететь, если таковая проверка начнется. Шкирятов считался самым неподкупным и принципиальным контролером, и не зря те, у кого рыльце в пушку, прозвали его сталинским Малютой Шкирятовым.

Взяв трубку, Сталин поговорил со Зверевым сурово и четко, сам себе удивляясь, какой у него твердый голос, будто никакой усталости и пустоты в голове после долгого рабочего дня. Закончив разговор, Хозяин отправился в Малую столовую ужинать, съел две паровые картофельные котлетки, яблочко, несколько виноградин, выпил стакан гранатового сока, а под конец еще попросил дежурную кастеляншу Матрену Бутусову принести стакан простокваши. Вспомнил, что вчера был день рождения Сетанки, а он ее забыл поздравить. Работа над книгой заслонила ему дочь. Сегодня надо позвонить и извиниться, поздравить, лучше поздно, чем никогда. Можно бы и винца выпить за ее здоровье, но сегодня почему-то никакого вина не хотелось. Он прилег здесь же на диване и стал читать разные материалы, необходимые для завтрашнего продолжения работы над книгой. Задремал. Проснулся в пять утра, вышел из Малой столовой, увидел сотрудника охраны Хрусталева.

— Мне ничего не надо. Я спать буду теперь, — сказал он ему. — Вы мне в ближайшее время не понадобитесь. Все можете спать.