Крысиная башня

ПОХОРОНЫ

На следующее утро начался исход. Повальный. Соседи сваливали одни за другими. Тащили монатки на себе, катили на тележках. За кем-то приехали. Еще двое смогли завести машины и грузили их битком всякой всячиной. Те, что пешком, шли в «Центр Спасения», который, говорят, открыли в огромном комплексе «Мувск — Экспо», этот самый ближний. Там вода, горячая пища раз в день и защита. Говорят, что «Колизей» охраняют ВВ-шники, что там порядок. Но как на самом деле, рассказать было некому — оттуда никто еще не вернулся.

Кровавое нападение гопников среди бела дня четко показало, что власти, закона в городе больше нет. Что можно рассчитывать только на себя, или на кого-то сильного и жестокого, кто захочет защитить. Защищать по обязанности, по службе больше не осталось желающих.

Накануне мы перенесли мертвого Устоса в его квартиру. Батя с Толиком с трудом расклинили искореженную гоблинами входную дверь, и мы отнесли его. На простыне. Так же, на простыне, положили его на сдвинутые обеденный и письменный столы. Постояли в каком-то ступоре. Что делать дальше-то?

Потом батя сказал, что завтра отвезем его и похороним на кладбище. Недалеко от нас, в паре кварталов, есть военное кладбище, оно сейчас мемориальное, там не хоронят с Войны. Но мы Устоса похороним там. Надо пару лопат достать, сказал, больших, а то у меня только малая саперная.

Мама порывалась Устоса обмыть, но батя не разрешил. Сказал, что воинов после боя хоронили как есть — не обмывали, это нормально. И даже, наверное, почетно.

Я сказал, что сам Устос наверняка бы не захотел, чтобы с него после смерти снимали его доспехи и хоронили без них. И мама согласилась с нами. Она только тщательно обмыла ему лицо. И он лежал теперь такой — бледный и спокойный. В своей квартире, как в зале рыцарского замка. Оно и похоже было, — у него на стенах были развешаны всякие предметы из рыцарского обихода: части лат, еще пара щитов с разными гербами, рогатина и несколько копий, двуручный меч; явно сувенирная, с фенечками и завитушками, секира. И большой флаг, или как он там называется. С тем же гербом.

Надо было еще что-то делать с трупами гоблинов и со старухой со стариком, которых первых во дворе гоблины и настигли. Прежде чем старуха смогла вырваться как-то, да в подъезде укрыться. Повезло еще, что кто был в подъезде, заперлись сразу. Старуха умерла тоже.

Ну, с гоблинами просто, — Толян их за ноги всех стащил к мусорке. Получилось одиннадцать трупов. Славно Устос поработал. Двоих только невредимых батя с Толяном подстрелили, остальные добитые были в той или иной степени раненые или убитые Устосом, или расшибшиеся при падении с козырька. Толян их всех добил. А вот «главного», в косухе и с обрезом, среди них не было…

Я его хорошо запомнил. Потому я специально сходил к помойке, где под огромной грудой источавших вонь пакетов стояли мусорные контейнеры; а рядом лежали убитые гоблины. Что-то во мне перевернулось. Я смотрел на трупы с полным спокойствием. И главаря среди них не было.

Толян за ногу приволок последнего и бросил рядом, когда некая бабка подошла выбросить мусор. У нее и мусорного пакета не было — просто, по старинке, высыпала очистки и обрывки из пластмассового розовенького ведра в зловонную кучу.

Посмотрела на покойников, и с осуждением Толику:

— Что вы наделали, их бы надо в милицию! Теперь вас посодют!

Я увидел, как у Толяна буквально глаза полезли на лоб, он явно хотел сказать что-то, но не нашелся. А бабка, качая головой, побрела обратно к дому.

— Во дает, а?… — только и смог сказать он, когда бабка уже отошла.

— Плюнь, Толь. Пошли. Нет его здесь.

— Нет, во дает, а?… — он помолчал, сплюнул на руки и вытер ладони о штаны, — Как говорит Олег, парадигма сменилась — а они этого и не заметили…

Бабка уже скрылась в подъезде, когда он, наконец, нашел адекватный ответ и крикнул ей вслед:

— Че ж ты тогда, старая, милицию-то не вызвала, когда дверь в подъезд ломали? Или вышла бы, да пристыдила фулюганов!.. — но бабка уже не слышала.

А Толян еще долго потом не мог успокоиться и время от времени повторял, вспоминая:

— Не, ну дает старая, а?… В милицию!.. Посодют!.. За, б…, причинение тяжких телесных честным гражданам!..

Старика со старухой решили похоронить прямо во дворе. Заставлять копать могилу не пришлось, — батя только заикнулся, как несколько мужиков с готовностью вызвались и найти лопаты, и похоронить стариков. Вскоре во дворе уже кипела работа. Стариков занесли к ним в квартиру, и над телами хлопотало несколько женщин и старух. Тогда трупы еще были в диковинку. Тогда трупы еще старались прибрать, переодеть…

Это, конечно, не касалось гоблинов. Выносящие мусор считали своим долгом прошипеть в их адрес что-нибудь злобное, а то и пнуть безответных покойников.

Толик сказал, что, наверное, самое разумное будет их сжечь — прямо на мусорке. Завалить мешками с мусором, облить бензином и сжечь. Батя с ним не согласился, — вони будет на весь микрорайон, и не сгорят они дотла, вонять долго будут. Припахать мужиков из дома — пусть роют еще одну яму?

Потом Толик сказал:

— А что мы-то суетимся больше всех? Пусть ОНИ придумывают, что с ними делать. Ты что — в натуре старшим подъезда назначен?…

— Сами они ни на что не способны, — поправил батя, — Ты же видел. Да и последние дни они тут доживают — сейчас разбегутся все, я чувствую. И… Фактически так и есть — старшим назначен. Обстоятельствами. Так что завтра припашем-ка их еще на одну яму — не развалятся.

Но ночью из одиннадцати трупов четверых утащили. Наверное, родственники. Еще за одним пришла целая делегация рыдающих баб, когда мы утром уже грузили тело Устоса в машину. А кто и как похоронил остальных — мы так и не узнали, да и не стремились.

Тело Устоса всю ночь пролежало на столе. Батя достал из запасов две свечи, и поставил по обе стороны его головы. Зажег.

Пришла вся такая испуганная, молчаливая Элеонора. Она все это дело видела из окна, заперлась за своей тяжеленной сейфовой дверью. Мы дома в молчании поужинали, потом снова пошли к Устосу. Там, при горящих у изголовья Устоса свечах, в полутьме, я со всеми подробностями рассказал произошедшее. Нам не мешали. Никто из соседей не рискнул к нам присоединиться в этот вечер; все были слишком напуганы, и с наступлением темноты сидели по квартирам тихо, как мыши.

Я рассказывал, а они сидели на диване и стульях и слушали: батя, Толик, Элеонора и мама. Посреди комнаты на столах лежит тело Устоса, в доспехах… К столу прислонен щит с отметинами от ударов арматуринами. У стены лежит побывавшая в бою устосова алебарда с мазинами крови на металле. Копья на стенах, меч… Свечи бросают отблески на лицо мертвого Устоса и немного — на стены с развешанным рыцарским оружием. Лица сидящих прячутся в темноте. Какая-то сюрреалистичность от всего этого канала настолько, что в конце я стал сбиваться и, наконец, замолчал. Помолчали. В тишине все вообще выглядело каким-то фантастичным, как в рыцарском романе: тело… свечи… оружие…

Видимо, не одного меня эта обстановка плющила, — первой подала голос мама, и голос ее дрожал:

— Вам не кажется, что все это как-то дико?

— Что — дико?

— Вот это все. Все! Какое-то дикое нападение! Эти бандиты с молотками. Костер на крыше. Вся эта стрельба и убийства. Убийства эти!! — тут она явно метнула взгляд в молчащего Толика.

— Сейчас сидим тут как… как в романе в каком-то, при свечах. Дикость! Почему никому дела нет? Почему никто этим не занимается?? Где милиция, скорая помощь, мэрия, КаГеБе, наконец!!.

Голос ее повышался по мере тирады, как будто разгоняя мрак, и уже казалось было не так зябко в этой не то комнате, не то рыцарской зале. Действительно! Что же это такое??

— Че ты дурку включаешь? — это Толик.

— А ты вообще заткнись!! — вызверилась мама, — Как ты приехал, так все и началось!

— Что началось-то, что?…

— Да все!.. Убийства эти!..

— Стоп!! — это жестко вмешался батя, — Ну-ка замолкли все!

— Подумай, что и где ты говоришь! — это маме, — Вот лежит человек, который жизнь отдал, чтобы вас защитить, а ты тут какие-то дрязги устраиваешь! Не стыдно?!.

Мама наклонилась вперед, лицом в ладони, и замерла так. Через некоторое время плечи ее стали вздрагивать. Скоро она уже рыдала в голос. Мы молчали. Так и не дождавшись сочувствия, среди полного нашего молчания, она, продолжая рыдать, вышла из комнаты и квартиры, пошла к нам домой. Вслед за ней тенью выскользнула Элеонора. Какая-то твердая чешуя покрыла мою душу, мне никого сейчас не было жалко.

Через приоткрытую входную дверь слышно было, как мама всхлипывает и оступается, идя почти ощупью в темном подъезде.

— Какого хера он вообще вылез? — после ухода мамы прервал молчание Толик.

— Ну, вломились бы они в подъезд. Ну и что? Позапирались бы по квартирам. Двери у всех железные. Если эти отморозки больше часа ломали и так и не сломали входную дверь — фигли они сделали бы с квартирными? А потом, к ночи, они б все одно рассосались по домам, не в подъезде же им ночевать? А еще скорее — мы бы подъехали, и повыщелкали бы этих уродов одного за другим. Что они б с арматуринами да с одним обрезом сделали б против двух-то стволов?…

— Не, — возразил батя, — смысл был.

И начал, как всегда, раскладывать по полочкам:

— Во-первых, могли бы кого и пришибить. Кто вовремя не заперся. Ну ладно, таких остолопов, скажем, нет. Но могли бы еще до ночи пару дверей вскрыть. Ты что, думаешь, эти двери сложно вскрываются? Да, с входной подъездной они провозились, — так это потому, что снаружи у нее никаких запорных приспособлений, замков не было видно, — а изнутри, — засов. А квартирные двери, с замками… Помнишь, — это обращаясь ко мне, — Мы как-то с Серегой вынуждены были ломать свой же замок? — заело. Так я с помощью ножовки по металлу, зубила, молотка и пассатижей вскрыл не торопясь за двадцать минут… А если бы торопясь, да не стесняясь поцарапать, да кувалдой и зубилом, — открыл бы за пять минут… Ну, конечно, это один замок. Ну и второй… Не, можно, можно было двери повскрывать. Опять же, Устос ведь не знал, куда и на сколько мы уехали, — ты ведь не говорил ему?

— Нет, — я помотал головой, — Я только потом ему сказал, что вам сигнал подал.

— А что у нас стволы есть, он и не знал… А что бы без стволов мы с такой кодлой сделали бы, да еще свой собственный подъезд штурмуя, если б они уже там были… Да, кстати… Теперь весь дом знает, что у нас есть оружие.

— Да наплевать, — Толик махнул рукой, — Вряд ли это теперь кого-то волнует.

— Вот. Во-вторых, они могли, если б подъезд захватили, неторопясь вскрывать квартиры одну за другой. Куда им торопиться? За неделю все бы и вскрыли. А так… Как, говоришь, он сказал? — батя мотнул головой в сторону Устоса, — «Нанести неприемлемый ущерб»? На вылазку? Ну что — все грамотно и сделал. Занял ключевую точку, куда нападающие вынуждены были залазить по одному, — и…

— И дал им просраться! — поддержал Толик. — Вообще молодец! Боец! Уважаю. Чего с ним раньше не контачили?

— Да бог его знает… Как-то не воспринимали его серьезно. Относились как к шуту, — все эти доспехи, ролевые игры… Эльфы какие-то. А оно видишь, как вышло. Каких людей теряем… Даже не приобретя…

— Если б его кто из подъезда поддержал… Ну, хоть со стороны. Хоть чем…

Я опустил голову. Я понимал, что меня никто не винит, но я чувствовал свою вину, что во время боя я не был рядом с Устосом. Вернее, был, но не сражался. С другой стороны — он сам мне не велел. Да и чем бы я помог? Но я все равно чувствовал вину. И что обрез свой… потерял, типа. Позволил украсть. Вот так вот — минутная непродуманность поведения, — а в результате товарищ погиб. Ведь точно гоблины бы не полезли на козырек, если бы оттуда не Устос только алебардой их сбрасывал, а была бы опасность и картечи с обреза получить… Да, моя, моя вина была, конечно… Как будто поняв это, Толик сказал:

— Вот, Серега только поддержал. Сигнал подал, да и вообще — рядом был. Да еще — как там? Банкой кто-то кинул?

— А, да-да! Что, вот так вот, кто-то банкой с вишневым вареньем и кинул? — хмыкнул батя.

— С компотом. С вишневым компотом, — поправил я.

— И больше никто?… Ничем?… Только смотрели?

— Да.

— Вот уроды! — выразил свое отношение Толик.

— Уроды, да. Парень за всех бился. Но, по большому счету, тут не столько количество бы помогло, сколько хотя бы какой огнестрел… Один бы обрез! — и можно было бы на козырек никого не подпустить! Ох и гад же этот… Что Серегин обрез спер. Был бы огнестрел — гопники бы не сунулись. Получается, что он, ворюга этот, косвенно виноват и в смерти Устоса. Вот так вот оно и бывает. Ничего особенного, казалось бы, не сделал — а человек погиб. В жизни все взаимосвязано… Я тоже дурак. Можно было ствол Сереге оставить.

— А кто знал?

— То-то и оно. Не ожидали такой резвости, да днем, да в центре города. Видать, окончательный каюк городу приходит.

— А ты только понял.

Помолчали.

— Скольких там Устос на козырьке, получается, покоцал?

— Около десяти человек, получается. Точнее — девять. Половина побились, грохнувшись с крыши. Лихо он их… Один вообще без руки.

— Я видел. Подумать только — руку отсечь. В бою. Мечом!

— Да, средневековье какое-то, — наконец высказал общее ощущение Толик, в трепетных бликах свечи оглядывая оружие и снаряжение на стенах.

— Да-с, средневековье вернулось, — поддержал его батя, — Собственно, оно, видать, никуда и не уходило. Постоянно было тут, рядом с нами. Как и пещерные люди. Стоило обстоятельствам измениться, — все и полезло наружу, все это скрытое внутри зверство. До поры скрываемое.

— Парадигма сменилась, — подсказал Толик.

— Да. И поперло, и поперло… Вот чего они сюда лезли? Что они тут забыли? Ну что, оголодали что ли? Наверняка нет еще. Сразу стариков забили. Вот зачем?

— От доступности зверства. От того, что ничего за это не будет. На войне такое случается. Тогда убивают за просто так, — потому что можно. Потому что за это ничего не будет. Это бывает, крышу рвет. Это… По себе знаю, — Толик споткнулся на полуфразе и замолк.

Ночью меня мучили кошмары. Кто-то темный, без лица, замахивался на меня острым, — и я, чувствуя себя чудовищно беззащитным, не мог ни защититься, ни убежать, ни крикнуть. Только просыпался с колотящимся сердцем, весь в поту. Пытался снова уснуть. Какие-то лабиринты, огромные шершавые каменные стены, трепещущий свет факелов, чей-то отдаленный рев — как в старой игрухе, в Квейке первой версии, которую гоняли с батей уже давно. Ощущение, что вот-вот выскочит кто-то ужасный, и ничего нельзя сделать, и очень, очень хочется сохраниться, но не могу найти нужную опцию… И страх что не успею… Что-то крутилось в черепушке, мелькало, какие-то обрывки, — и опять ощущение, что нужно «сохраниться» после прохождения сложного уровня… И только хочешь мышкой ткнуть, — а оно ускользает, ускользает… И некое потустороннее хихикание — как поддразнивает кто-то: «Не сумеешь, не сумеешь!..»

И только под утро вдруг как отпустило, — сохранился, все. Белый чистый свет, приятная спокойная музыка и ощущение правильно выполненного действия заполнили меня. Ниже этого уровня уже не упасть. Заснул.

Проснулся, когда батя с Толиком и с мамой уже завтракали. Вышел к ним весь разбитый. Мама подорвалась ко мне щупать лоб, — Горячий! — тут же полезла ставить градусник. Да что там градусник — я и так чувствую, что температура. Озноб так и колотит.

— Никуда не поедешь! — вынесла вердикт мама.

— Ага. Щаз! Ты решила — я послушался! — скривился я.

— Серый, может правда, не поедешь? — осторожно поддержал маму батя, — Ты реально плохо выглядишь. Нам еще твоей болезни не хватало.

— Поеду, — просто, без амбиций и скандалов, но твердо сказал я, — Я с Устосом был рядом, когда он бился, но не смог помочь. Хочу быть рядом на похоронах. Ничего со мной не случится. Отлежусь потом. Поеду полюбому.

— Его право, — поддержал меня Толик, — Пусть, ага? Мы быстро.

— Ладно-ладно, Сереж. Как знаешь. Ты покушай, потом полежи еще. Мы соберемся пока, потом позовем тебя.

Они вышли из кухни. Я без аппетита поковырял мамину стряпню.

В другой комнате, я слышу, Толик вполголоса сказал бате:

— Пацан-то… По взрослому говорит. Как мужик.

— Да, — откликнулся так же вполголоса батя, — Повзрослел парень. За один день. Главное, чтоб не сломался.

Они вышли.

Без аппетита позавтракав, я оделся и опять лег на диван. В голове была пустота. И ощущение как после прохождения в игре на компе тяжелого уровня, после сохранения. Расслабился. Чуть опять не уснул.

Мама звенела посудой на кухне, негромко журчала вода — утром воду еще давали. Потом пошла зачем-то в ванную, и вскоре оттуда послышался негромкий вскрик. Сон мигом слетел. Я подорвался туда. Она с ужасом смотрела на лежащий на кафельном полу устосов клевец, явно оставленный тут еще вчера Толиком. Я всмотрелся и понял, что ее так взволновало, — весь клевец был устряпан засохшей кровью, к которой прилипли волосы, плюс еще какие-то крошки, мусор… Все же Толик свинья. Вот нафига сюда-то тащить??

— У… Убери это!.. — проговорила она, указывая пальцем.

— Да ладно, — говорю, — Че такого.

Только взял, — домой зашел батя. Увидел маму, оценил ее взведенное состояние. Вообще говоря, выглядела она ужасно, — наверняка тоже ночь не спала. Ее трясло.

— Ты понимаешь… Ты понимаешь??… Ты понимаешь, что надо уходить отсюда? Ты это понимаешь??? — горячечно зачастила она, — Ты понимаешь, что здесь нельзя оставаться??

— Ты — ладно, успокойся. Что случилось-то? Успокойся — примирительно говорит батя, понемногу отжимая меня в коридор.

— А ты не понимаешь? Ты не понимаешь?? Что здесь нельзя оставаться??? Нельзя! Ты это понимаешь??? — как заведенная, все частила она.

— Успокойся, говорю, — чуть повысил голос батя, — Разберемся. Почему нельзя-то? И куда предлагаешь уходить? — он потиху отсемафорил мне выходить из квартиры, и я бочком-бочком выдавился из ванной и из комнаты, но притормозил возле входной двери, чтобы дослушать. Не то чтобы было интересно, но для понимания обстановки надо чувствовать, кто чем дышит. Что-то мне внутри подсказывало, что это будет вскоре самым важным — чувствовать, кто чем дышит… и продолжение я, конечно, подслушал. Батя притворил за мной дверь в комнату.

— Уходить! Куда угодно уходить! Здесь нельзя оставаться!

— Давай-ка это… Мы вернемся, и поговорим? Сейчас, я вижу, ты мыслить разумно не способна.

— Ты!.. Ты вот мыслить разумно способен?!! — чувствуется, мама реально взвилась, — Тебя послушать, — так ты один самый умный! Непонятно только почему с таким умным мы постоянно в такой жопе!

Ого, — подумал я, — давно я не слышал, чтобы мама ругалась такими выражениями…

— В какой такой «жопе»? — чувствуется, что батя тоже подзавелся, но себя контролирует, — В чем наша «жопа» отличается от повсеместной жопы? И с какого хрена ты мне претензии выкатываешь?? Ты мне кто теперь — жена?? Нет. Деловой партнер??… Ты же вожжи в бизнесе и в стратегическом планировании на будущее на себя взяла! А как ты хотела, — взять только права, и без обязанностей?? Ты рулила семьей, — да, я устранился! Да, в этом я проявил малодушие, слабость; надо было тебе… Ладно. Ты хотела стать «ведущей», мне предъявляла претензии, что «я тебя подавляю», — так что ты сейчас-то не рулишь? Какие претензии?? Почему ко мне?? Все что ты сейчас имеешь — есть результат ТВОЕГО руления!

— Потому что ты всегда утверждал, что знаешь, «что будет»! И что?? Пока я на себе весь бизнес тащила, — чем ты занимался??

— Ооооо!.. — по голосу было слышно, что батя тоже завелся. Не врезал бы он ей чего доброго. «В рамках сменившейся парадигмы», — мелькнула у меня шальная мысль. Нашла она время выяснять отношения… Все и так сейчас на нервах. Тот же батя вчера, когда она в Башне пряталась, в гоблинов из пистолета палил — у него, небось, тоже стресс?… Ох, эти женщины… Я вот еще пацан-пацаном, а на примере этих разборок вижу, что трудное это дело — поиск взаимопонимания… А может, его и нету, не бывает вовсе?…

— «…Тащила??» Я, очевидно, на диване лежал?? А кто меня слушать не хотел, когда я про наиболее вероятные сценарии развития ситуации говорил?? Да, я это предвидел! И если бы было по-моему, — мы бы сейчас не здесь, не в городе бы сидели, не магазины бы окучивали на предмет остатков продуктов — а жили бы в дальней-дальней деревне, со своим хозяйством и такими, черт побери, запасами, что происходящее нас бы не касалось вообще! Но, бл…, тебе важнее был этот гламурный, сдыхающий на глазах бизнес, в котором ты была «звезда»! «Ведущей» быть хотелось! Как же! — покуситься на святое: акриловый маникюр с рисунком и стразами! Ты…

Ага, — подумалось мне, — А ведь что-то подобное я, точно, слышал. Вернее, подслушал. Ну-ну…

— …Ты ничего в бизнесе не делал! Я все тащила на себе! Вот и занимался бы подготовкой к своим «вариантам будущего», этого вот будущего, такого будущего, чтобы я в своей ванной не находила топор с прилипшими к нему мозгами и волосами!!

— Так ты же меня и отстранила «от командования»!! Ты, ты распоряжалась финансовыми потоками, черт побери! Как я должен был готовиться?? Если ты крепкой обуви всегда предпочитала босоножки со стразами на шпильке, а десятку хороших футболок — гипюровую кофточку-разлетайку за бешеные деньги! Как и что я мог сделать для семьи??! Насильно, что ли??

— Надо было деньги зарабатывать, а не в компьютер свой идиотский пялиться, в свои дебильные «выживальщецкие» сайты! Деньги! Чтобы на все хватало! А не…

— …А их когда-то «на все» хватало?!. Тебе напомнить, что когда с деньгами было более-менее свободно, у нас рассматривался вопрос… нет, не покупки дома в деревне, — что вы! В земле акриловыми ногтями копаться! Вопрос ставился о силиконовых сиськах, потому что, видите ли…

— …Ты замотал уже с этими ногтями акриловыми, что ты их все поминаешь, тебе что, сказать больше нечего?? И при чем тут силиконовые сиськи??

— При том, что деньгам, сколько бы ни зарабатывались, всегда находилось «более разумное применение», — с твоей точки зрения! А я, ишак, попустительствовал! Да, вот в этом — моя вина!!

— Кстати… — он как-то внезапно взял себя в руки и с усилием заставил себя успокоиться и говорить ровно, — Я и подготовился. Насколько мог — в тех условиях, в которые ты меня поставила. Да, для меня, как для мужика, унизительно сознавать, что ты, глупая баба, меня поставила «в условия», — но это факт. Я сделал все что мог. Если бы я пошел вообще на твои условия, — как ты хотела: делить квартиру, разбегаться и жить каждому своим умом, — то ты сейчас вообще была бы в полной и безусловной заднице. Так что цени хотя бы то, что имеешь, — и сознавай, что это благодаря мне. Не я, — ты бы сейчас жила бы в «отдельной квартире», — но одна, и не здесь, и вчерашний инцидент с гопниками вполне возможно для тебя стал бы последним!

— Все всегда «благодаря тебе»! Благодетель нашелся! Не бойся, одна бы не осталась! Много о себе думаешь!

— А я и не боюсь! После того, как мы с тобой развелись, — ты свободная женщина!.. (Обааа… — подумал я, — Ну нифига себе новости… А я и не знал…) Свободная, самостоятельная женщина, бизнесвумен! С бизнесом и самостоятельным принятием решений! Ведущая, бл…!

Батя, судя по всему, двинул к двери, и я отпрыгнул, собираясь принять вид «Я не при делах», но он опять затормозил у двери и продолжил:

— Тебя никто здесь не держит. Ты постоянно меня обвиняла что я — негативщик и агрессивное говно, что «нужно мыслить позитивно», — промыли тебе мозги на тренингах личностного роста! Так вот и применяй свое позитивное мышление к текущей ситуации, — насколько оно тебе поможет вместо ствола, тушенки или того же устосова топора! Мы сейчас уедем, — а у тебя, если что не устраивает, есть время собраться и свалить куда-нибудь в более, на твой взгляд, подходящее место! Где тебе будет хорошо и позитивно. Я тебя не гоню, но и выслушивать больше твою чушь не намерен! Не устраивает — уматывай! (Ого! — подумал я) А если надумаешь все же дождаться, — запрись в квартире и никому не открывай. Вряд ли они снова нагрянут, — но все же. Часа за четыре мы обернемся, а за четыре часа выломать двери по подъезду вряд ли успеют… Ну а если что — начинай интенсивно позитивно мыслить, я уже говорил тебе. Это ж, блин, мощное средство против арматурин и бейсбольных бит! Бог в помощь, свободная раскрепощенная женщина! Тебя тут никто не держит…

По второму кругу пошли, что ли?… — подумалось мне.

— Подслушиваем?… — послышалось сзади.

Я обернулся, — Толик. Я молча кивнул.

— Долго он еще?…

Тут дверь в коридор распахнулась, и появился батя; видно, что в психнутом состоянии. Я еле успел отпрыгнуть и сделал вид что только что открыл входную дверь Толику. Впрочем, батя ничего не заметил. Спросил только резко:

— Ты уверен, что достаточно сносно себя чувствуешь?

Я кивнул, и он тут же переключился на Толика:

— Толян, вот нафига, нафига это надо было тащить в квартиру??

— Че тащить-то? — недоумевающе спросил тот.

— Да вот это! — батя взял у меня покрытый засохшей кровью клевец и ткнул чуть не в нос Толику.

— А!.. — Толик выглядел смущенным, — Хорошая вещь. Очень удобный. Я его помыть хотел и приватизировать, — а воды не было. Я его там и положил, в ванной, — а потом забыл.

— Забыл!.. — передразнил батя, — Как дите, ей-богу. Забыл он! Ты бы еще… Оп-па!.. Это что??.

Толик что-то прятал за спину, а батя увидел. Теперь Толик с виноватым видом вынул руку из-за спины. Это был обрезок водопроводной трубы, но самое главное, и, надо сказать, противное, — в трубу вцепилась кисть руки; отсеченная по самое запястье кисть руки. И эту трубу, с вцепившейся в нее намертво мертвой рукой, он и прятал за спиной.

— Толян, ну вот нафига?… — только и смог сказать батя.

— Да я ниче… — стал оправдываться тот, — Я только что на козырьке подъезда поднял. Где свалка была. Смотрю — лежит труба, а рука в нее вцепилась, и прочно так, не оторвать! Вот… Принес показать. Прикольно же!..

— Да прикольно — дальше некуда! — батя от возмущения сплюнул, — Иди вон, Лене покажи, ей тоже наверняка интересно будет. Элеонору еще порадуй…

— Гы! — Толик осклабился, — Идея, ага.

Голова у меня кружилась, и я пошел вниз по лестнице, не дожидаясь, пока они закончат свой срач. Они стали спускаться вслед за мной, продолжая базар:

— Ты как пацан, брат! Что ты тут веселого увидел?!

— Ну, просто прикольно. Как в кино — надо же, рука вцепилась в трубу, — не оторвешь. Вот и принес вам показать… Тебе. Ну, выкину щас на помойку, чо ты нервничаешь-то?

— Толян, ну нифига тут прикольного нет, представь себе. Мало того, что ты топор этот в кровище в ванной бросил, так еще и этот кусок мертвого мяса притащил… Ты вообще — нормальный? Что для тебя является «прикольным», — ты соображаешь??

— Да ладно, че ты…

— Вот че с этим топором собираешься теперь делать? На что он тебе сперся?

— Это не топор, это, как грит Серый, — клевец. Оружие ударно-пробивного действия.

— Сам придумал?

— Ага. И очень удобный.

— Опробовал, да? Видел я.

— Ну и че?? Да, опробовал. И еще бы опробовал — тебе их жалко, что ли? Очень даже удобный. И не только по черепушкам. К примеру, замки сбивать…

— Ты б помыл его, что ли.

— Ща об землю. Копать будем — оботрется. Даже символично, ага.

Тело Устоса уже погрузили во внедорожник. Батя с Толяном завернули его в ту простыню, на которой он лежал; да еще сверху — в тот флаг с гербом, что висел на стене. И еще привязали тело к двум обломанным копьям, из устосовой же коллекции. Это они хорошо сделали. Символично так. По-рыцарски. Хрен его, конечно, знает, как там по рыцарскому ритуалу положено. Мы ж кроме как в боевичках ничего такого не знаем. Но, думаю, Устосу бы понравилось, как его хоронят. Я поймал себя, что до сих пор думаю об Устосе как о живом.

Толик сел за руль, тело Устоса лежало на разложенных сиденьях; мы с батей пристроились сзади. Когда проходили мимо воняющей помойки с грудами мусора, — не той, где лежали трупы гоблинов, а другой, у выезда со двора, — я увидел как Толик положил трубу с отрубленной кистью гоблина. Не выбросил в кучу, — а аккуратно так положил с краю, — чего доброго, в натуре собрался потом показывать Элеоноре. Совсем еб…ый…

Кладбище недалеко. Машин совсем мало, одна-две попались по дороге. Прохожих тоже совсем мало. Обезлюдел город, да. Военное кладбище, — большое, раньше очень ухоженное, теперь все в опавшей листве и ветках. В центре, еле просматривающаяся за деревьями, — церковь. К ней ведет асфальтированная дорожка от центральных ворот, — но к ним мы даже не стали приближаться. Батя показал тормознуть с краю, на узкой улочке, с одной стороны ограниченной невысокой, по пояс, каменной оградой кладбища; с другой — старыми пятиэтажками послевоенной постройки.

Огляделись. Батя перелез через ограду, чуть походил, и определился:

— Тут вот. Свободное место, и — видишь, недалеко могилы солдат, погибших при освобождении Мувска во вторую мировую. Хорошее место. Достойное.

Держать в руках настоящее боевое оружие было очень приятно. Это даже не обрез бинелльки, это много круче. Батя показал, как взводится затвор — клином, «горбом» выпирая вверх; как в длинную наклонно расположенную рукоятку вставляется длинный же блестящий магазин с желтенькими патрончиками 9Х19. Сходящиеся почти на конус пули, не тупоносые, как желуди, пули ПМ. Люгер сидел в руке как влитой. Батя и сказал, что одно из основных достоинств этого пистолета — то, что линия прицеливания, осевая линия ствола находится близко к руке — оттого, мол, и почти нет эффекта подбрасывания при выстреле, — очень точная машинка, говорит… Все показал, только на прямой вопрос «Откуда?…» ответил туманно «Эхо войны…»

Я сидел верхом на ограде с батиным люгером на колене и пас окрестности, усиленно вертя головой по сторонам. Чего стоит безалаберность в вопросах безопасности мы все уже очень четко уяснили.

Батя с Толиком выкопали могилу. Пригодился и устосов клевец — рыхлить землю, как киркой.

Когда все было готово, тело Устоса перенесли через ограду и положили рядом с могилой. Душновато пахло землей. День обещал быть опять жарким. Впрочем, уже день, — скоро полдень.

Постояли над ним. Как бы надо было что-то сказать. Я с надеждой поднял взгляд на батю. Толик тоже уставился на него выжидательно.

— Ну что тут сказать, ребята… — с усилием «включился в тему» батя, — Вот ведь как получается… Мало мы его знали. Я даже и имени-то не знаю… Устос и Устос… А, Серый?

— Дима.

— Да неважно уже. Вот как в жизни бывает. Не ожидали от него, — а он натуральный героизм проявил. Толпу отморозков сдерживал столько времени… Потом сам — в последний и решительный бой!

— Мне сказал, чтоб не лез. Ты, типа, не умеешь…

— …В бою проявил себя как боец и герой. Сделал все что мог. Достойная смерть, если в смерти вообще есть что-то достойное, в чем я лично сомневаюсь… Но перед смертью он сказал, что это лучший день в его жизни. И где-то я его понимаю. Для чего живем?…

Он посмотрел на нас. Я лишь пожал плечами. Толик тоже сделал некое неопределенное телодвижение.

— Во многом — чтобы реализовать себя. Вот индусы считают, что если ты в жизни выполнил свое предначертание, — то в следующем своем воплощении займешь более высокую ступень. Был воином, — станешь… брамином там, или вообще магараджой. Не важно. Важно, что человек реализовал свои потенции. Может вчера, в этом бою, Устос и проявил все то, ради чего он жил и стремился всю свою жизнь: защищать и сражаться. И, надо сказать, сделал это на пятерку с плюсом… Что ж… Если есть какое-то последующее воплощение, — то он точно заслужил более высокую ступень; а если есть Валгалла, куда попадают души погибших бойцов, — то он точно будет в ней…

Батя помолчал и вполголоса добавил:

— Тот кинжал у него из руки так и не вынули, — с оружием в руках умер. С оружием и похороним.

Он опять помолчал и ожидающе посмотрел на нас. Я ничего говорить не мог, — меня опять душили слезы.

Толян потоптался и выдавил из себя:

— Че тут скажешь… Жил клоуном, а умер как герой. Аминь, типа…

У запасливого предусмотрительного бати нашлись и веревки, на которых тело опустили в могилу. Кинули по горсти глины и песка на белеющий в глубине белый флаг с красным драконом… Толик стал споро закапывать могилу, меня опять отправили бдить по сторонам; а батя достал из машины гладкую фанерку и фломастер.

Вскоре на месте могилы возвышался аккуратный холмик. Батя охлопал его со всех сторон своей малой саперной, потом обложил, насколько получилось, срезанным с этого места дерном. Колышком укрепил в изголовье фанерку, на которой написал: «Устос. Рыцарь, боец, защитник. Погиб в бою» — и дата. У меня опять защипало в носу и на глаза навернулись слезы.

Потом батя принес из джипа захваченную с собой большую сумку, в которой раньше возили косметическую продукцию в регионы, а в недавнее время — с которой занимались мародеркой. Достал из нее и положил на могилу помятый и поцарапанный щит, с отметинами от ударов; и обломки меча — в бурой, засохшей крови.

Постояли.

— Вот теперь, вроде как, все… Единственно… — он вопросительно посмотрел на брата. Тот вынул наган.

— Давай ты, я патроны поберегу, — согласно кивнул батя.

Толик поднял ствол в небо. Три выстрела щелкнули как хлопки новогодней петарды.

Уже в машине на обратном пути батя спросил меня:

— Ты там вообще никого не заметил?

— Да было, — отвечаю, — Ну, прохожие. Пару человек за все время. Из соседнего дома кто-то из-за занавески сек, — я видел, занавеска двигалась. Я туда пестик показал, — там и успокоились. А так, вообще…

— У тебя не было ощущения, что кто-то нас пасет со стороны кладбища, из-за деревьев?

— Да вроде как… Вообще — да! — я поежился, вспомнив и вправду ощущение чьего-то взгляда из зеленых зарослей.

— Место там удобное… Для засады. И вообще, там можно плотно сесть, если с гарнизоном, — местность вся простреливается, если деревья поспиливать, — не отрывая взгляда от дороги, откомментировал Толик.