Крысиная башня

КРЫСИНЫЙ БЫТ

Теперь, по вечерам, когда «кончился» интернет, практически не работал телевизор, для меня перед сном осталось единственное развлечение: слушать маленький транзисторный приемник на двух АА батарейках, в числе прочего оказавшийся запасенным у бати, который он мне и вручил в свое время с поручением «мониторить ситуацию». Я лежал в постели и крутил настройки, через наушники (батя сказал, что так меньше электропотребление, несмотря на солидный запас батареек, их было велено экономить…) вслушиваясь в стоны и хрипы эфира на коротких волнах. Старенький приемник «Сони», когда-то кем-то подаренный бате еще в его молодости, потасканный и давно не используемый, но вполне рабочий и не выброшенный при всех переездах с квартиры на квартиру, стал сейчас для нас «окном в большой мир». Я лежал и вслушивался. Это был кайф почище интернета. Потому что это было не как раньше, это было завершение трудного и теперь часто опасного дня. Можно было отдохнуть и расслабиться…

Как ни странно, в эфире по-прежнему было много музыки. Как-то казалось странным, что сейчас, когда многие из тех кого я знал, умерли или влачили совершенно дикое по прежним понятиям существование, когда все в жизни так разительно изменилось — где-то ПО-ПРЕЖНЕМУ играет музыка, танцуют люди… Но я отгонял эти мысли, нас больше интересовала информация в эфире.

А информация была… так сказать, странная и безрадостная:

— что государство непременно справилось бы «с возникшими экономическими трудностями в связи с финансовым коллапсом, обрывом финансово-хозяйственных связей», но «… на это наложились совершенно непрогнозируемые последствия аномальной активности Солнца, бомбардирующего Землю электромагнитными ударами того спектра, который возбуждающе действует на нервную систему гомо сапиенса; что и приводит к повышенной агрессивности предрасположенных к этому субъектов; что, в свою очередь, привело „к изменению социальной адаптивности больших масс населения“, в просторечии называемое „движением гопничества“»…

«Вот сволочи, — подумал я, — уже и под эту отморозь теорию подвели! Что-то ни у меня, ни у Устоса не случилось этого „изменения социальной адаптивности“. Ур-роды, им бы только умное словцо для „объяснения явления“ придумать! Сволочи!»

Как только стало холодать и пошли дожди, мы озаботились заделать все выбитые окна. Как-то их оказалось неожиданно много… Откуда бы? Вроде бы нас не бомбили, боевых действий мы не так чтобы и вели, — тем не менее выбитых окон в Башне было более чем достаточно. Откуда? По окнам палил картечью из обреза тот отмороженный тип, что убил Устоса, а потом так «удачно» дал Башне имя. Со стороны проспекта повылетало много стекол во время «маленькой ограниченной войны, связанной со становлением Новой Администрации», — и, хотя тогда в Башне еще было много жильцов и что-то тогда еще стеклили, но все же следы тех событий остались. И даже бомжики с автоматом, перед тем, как мы их шуганули «дезинфекционной бомбой», успели стрельнуть нам в окна. Впрочем, в соседних пятиэтажках было еще хуже — почему-то там вообще мало целых окон осталось. Стекла там побили — кто, зачем? Как понимаю — чисто из хулиганских побуждений. И людей там живущих, осталось всего ничего — несколько семей, может пять, может семь, не больше. Это на все четыре дома. Что они ждали, на что надеялись — непонятно. Но к Башне подходить хулиганить опасались. Никто не бил стекла. Никто не пытался взломать подъезд и поживиться в брошенных квартирах. Вернее — больше никто не пытался, — мы отбили охоту. Наверное, среди городского хулиганья прошел слух, что к Крысиной Башне лучше не соваться, — там сначала стреляют, а потом уже вопросы задают. Если останется кому задавать.

Не то, чтобы мы озабачивались особо тем, что «вздуется паркет» или «будут на потолке протечки»; но нам совсем не улыбалась, чтобы Башня стала насквозь промокшей халупой, сырой, плесневелой, холодной. Пока внутрь не попадает дождь и снег, мы все же надеялись держать температуру в ней вообще хоть на пару градусов выше улицы, — и без осадков, без осадков… Главное, чтобы внутрь Башни не попадала сырость, чтобы было сухо. Ну а создать себе уже внутри более-менее комфортное обиталище на зиму — это дело техники, как заверил батя.

Начали с остекления. Стеклить выбитые окна, то есть вставлять новые стекла мы решили далеко не везде — зачем возиться? Недалеко от Башни, на проспекте, еще «до-того-как-все-началось» проводили реконструкцию большого магазина, и чтобы строительных работ не было видно, со стороны проспекта поставили большие стойки, а на них в два ряда, до третьего этажа высотой — эти… ну, плакаты, что ли… биллборды, или как их, — большие полотнища, на которых написана всякая агитационная хрень, типа «я люблю свой город», да «я люблю свою страну». За время прошедших потрясений в городе они, конечно, пострадали — были и простреленные, и обгоревшие, и порванные взрывами, когда Новая Администрация делила власть с прежней. Но их было много, и мы без труда нарезали много целых, здоровенных полотнищ. Я нарезал: батя с Толиком с автоматами в руках пасли окрестности, а я залазил и орудовал остро отточенным мачете «от Трамонтины», которое тоже нашлось в батиных «закромах».

Батя одобрил ткань — закатанный в пластик брезент, жесткий и прочный, самое то для заделки окон. Мы нарезали ткань кусками и прибивали на гвозди прямо к рамам, — надо только подворачивать края, чтобы было прочнее. Башня за эти месяцы уже столько перенесла и настолько уже наш быт отличался от быта «мирного времени», что вгонять гвозди в дорогие рамы было уже вполне нормально… Вот тут и оценили преимущества дерева перед пластиком; вернее — деревянных рам перед пластиковыми стеклопакетами: если в деревянные рамы гвозди входили только в путь, то в пластиковых они совсем не держались, и приходилось крепить ткань шурупами, а это возня. Словом, заделали все разбитые окна. Батя, кстати, по своей привычке «стараться все предвидеть» и на этот счет побурчал: типа, теперь все будут видеть, что Башня — обитаема. Но что делать — не зимовать же в насквозь продуваемой мокрой промерзшей бетонной коробке. Все одно, теперь, когда в городе и округе по слухам начала гулять эпидемия гриппа, когда людей в городе осталось совсем немного, основной упор у нас был не на скрытность, а на простые соображения: отбиться от всякой шелупони и мелких банд гопников мы вполне в силах, а «серьезные люди» с нам связываться не станут — овчинка не стоит выделки. Башня — это, все же не продсклад и не элеватор, не овощебаза и не склад госрезерва, из-за которых сейчас, судя по всему, и шли настоящие сражения между группировками: мы слышали почти каждый день бухание взрывов в окрестностях города и отдаленное стрекотание пулеметов. Пытаться «взять Башню» — кому бы и зачем это было нужно? Ведь о наших запасах никому не было ведомо. Гораздо интересней для расплодившихся группировок были пригородные особняки всяких «новых», — от бизнесменов до высокопоставленного чиновничества. Каждый особняк — как маленькая крепость, с соответствующим «призом»: запасами жратвы, бухла, топлива, чистыми женщинами, генератором и скважиной. И оборонять такое жилье было намного сложнее; да и народа, способного носить оружие, и имеющего оружие там было совсем немного. Ходили слухи, что такие коттеджные поселки создавали свои отряды самообороны — но против «серьезных пацанов» с армейской стрелковкой они не тянули — и защищаемая площадь слишком велика, и навыки у бывших хозяев жизни были совсем не те. Пытались, говорят, нанимать типа «частные охранные армии», по примеру нескольких «баронов», плотно сидевших на важных ресурсах — жратве, нефтянке, переработке, — но у них слабо получалось; мешала их разобщенность и эгоизм. А для вояк — зачем что-то охранять за пайку, когда можно это взять даром?

А сам город — как вымер. И в прямом, и в переносном смысле.

На выпотрошенной бомжами и собаками мусорке расплодились крысы — и это было совсем не айс! Серые заразы, наши тотемные животные, шныряли даже днем, пробирались в подвал. Но на этажи пока не лезли. Батя сказал, что «с этим надо что-то делать», — но пока не доходили руки. Жечь мусорку было уже поздно — она была уже вся разворочена, выпотрошена… Яд?

Толику было глубоко противно возиться «по хозяйству», и он занялся тем, что вскрывал оставшиеся нетронутыми квартиры, — их еще много таких оставалось в Башне. При этом проявлял недюженную изобретательность: и ковырялся в замках отмычками, сверлил, выламывал сердцевину замков; а иногда — залазил в квартиры через окна, через балконы — и открывал замки изнутри. Это вообще было предпочтительнее — вдруг придется в них почему-либо запираться. Пеоны получили новый фронт работ — «прокладывать норы» в только что вскрытых квартирах, благо что нам удалось наконец купить на рыночке бензорез. С ним работа пошла невпример легче.

В одной из квартир нас ждал неожиданный сюрприз. Когда нас позвал Толик и мы увидели, чем заставлена целая комната — мы были в легком трансе: там были десятки картонных ящиков со спиртными напитками. И не с какими-нибудь, а исключительно с самыми дорогими, в основном — импортными: виски, текила, джин, коньяк. Дорогая качественная водка. Было и несколько коробок с винами.

— Вот тебе подфартило, братуха, ты же забухать любишь?… — не преминул подколоть Толик.

Когда батя покопался в бумагах, оставшихся в квартире, да и по наклейкам на самих бутылках, стало ясно откуда это: квартира принадлежала родственнице какого-то таможенного чина, а спиртное — из дьюти-фри, безналогового магазина в аэропорту, скорее всего. Или «для дьюти-фри» — неважно. Когда и как он успел натаскать такое количество спиртного в квартиру, и никто не заметил?… Может быть, он занимался барыжничеством спиртным давно и регулярно?

Такое количество качественного алкоголя по нашим временам было, конечно, ценностью. На рынке за него дали бы хорошую цену — будь у нас потребность продавать такую ценность. Но нам это было ни к чему — по нынешним временам, когда «состоятельность» определялась, как сформулировал еще давно батя, «ценностями первого порядка», мы и так были «богатые».

Во всяком случае, мы получали теперь по порции красного вина за обедом, — «для повышения сопротивляемости организма!» — как пояснил батя. Себе он наливал хорошего коньяка. Сам он не то чтобы бухал, но полюбил проводить вечер со стаканчиком качественного виски или текилы. Для вискаря специально намораживал себе кубики льда и кайфовал, — копался по своим делам, параллельно прикладываясь к этому пойлу.

— Красиво жить не запретишь! Тяга к гламуру найдет тебя даже после Песца! — как охарактеризовал это Толик.

А батя, подмигнув ему, соглашался:

— Как уверяют врачи, пятьдесят граммов коньяка за ужином — это не только полезно, но еще и мало!

Володя предложил перегнать крепкие напитки в спирт, который можно было бы использовать массой способов: и для изготовления настоек лекарственных растений, и для лечения, и как топливо для спиртовок. Сделал сам импровизированный самогонный аппарат, используя скороварку и змеевик из трубки от испарителя холодильника, — но батя сказал, что для нас это не критично, — у нас для спиртовок хватает парфюма, для примуса и паяльной лампы — бензина. А вообще, говорит, Володя, — думай, как строить печку. В батиных компьютерных архивах нашлись несколько книг по печному делу; вплоть до «порядовки», как он это назвал, — как делать печь батя поручил разобраться Володе, и тот углубился в эту сферу, что-то считая, чертя на бумаге и прикидывая.

Помимо двух маленьких генераторов, «зашопленных» нами во время мародерки в садовом магазинчике, мы разжились и парой генераторов больших, установленных Васильевной в магазине. Их не стали перетаскивать, только прокинули от них кабель на запитывание нашего домашнего хозяйства. Заводить генератор на весь вечер, а тем более — на день, батя счел непозволительным жлобством; и ген заводили только на несколько часов — зарядить аккумуляторы, запитать морозильники, посмотреть сообща с моего компа какой-либо фильм.

Доставка воды реально утомляла, как и многое другое, что раньше казалось само собой разумеющимся. Толик сразу, сходу отказался, заявив, что лучше он будет как верблюд, пить раз в неделю, чем каждый день ползать ужом по дыркам. Так что таскать приходилось мне, бате и Володе, иногда по очереди, иногда — всем вместе. В общем-то и не каждый день — надо было лишь наполнить пару 40-литровых пластиковых бочек на кухне, откуда уже мама с Людой брали воду для готовки — фильтровали ее, кипятили… Технология походов за водой была несложная, но по времени и усилиям затратная: нужно было пройти в квартиру четвертого этажа, откуда был пробит проход над аркой в здание бывшего Института Физкультуры. Отключить питание на мине. Отодвинуть в сторону диван, закрывавший лаз в Институт. Диван одновременно закрывал лаз — и являлся контейнером для одной из бомб-«сюрпризов», производство которых Олег развернул «в околопромышленных масштабах». Оттуда попадали в один из кабинетов. Из этого кабинета, опять же отключив мину-сюрприз, через пролом в перегородке попадали в соседний. Оттуда — в коридор. Спускались по лестнице, проходили внутренними переходами — и попадали в бассейн, в наше тайное водохранилище, вход в который также был заминирован, а снаружи — еще и забаррикадирован. Напевая

— Ее-е-есть в графском парке

Черный пру-у-уд,

В нем лилии цвету-у-у-ут…

Цвеееетууут…

батя ведром на веревке начерпывал воды; наполняли 5-литровые пластиковые баклажки из-под покупной питьевой воды, которые мог таскать Володя; или 19-литровые большие бутыли от офисных кулеров, которые было удобно таскать за ручки нам с батей. В несколько переходов перетаскивали упакованную воду к пролому. Опять включали питание на мины в бассейне, на входе в кабинеты. Перетаскивали воду в пролом в стене. Задвигали пролом диваном, также включали питание на мину. И уже оттуда перетаскивали воду на кухню. В общем-то не особо сложно, если не заморачиваться самим процессом и думать при этом о чем-то отвлеченном. Например, как бы все же найти возможность добыть себе пистолет; или как бы вновь встретиться с Анькой… Вспоминать какой-нибудь фильм, насвистывать песню. Главное, не думать о тупой рутинной работе. Впрочем, готовить жрачку; или таскать воду за три километра тележкой от набережной, постоянно рискуя или подцепить заразу, или схлопотать пулю от отморозков, было бы еще тяжелее и противней. В общем, я к этому относился, как и советовал батя, как к неизбежному злу, что и говорить.

Батя пытался строить женщин, чтобы меньше расходовали воды, но встретил дружный отпор. Его наставления, что посуду бы можно бы и не мыть, — все равно из нее есть; и исторические экскурсы, что «в средние века, кстати, даже при дворе коронованных особ тарелки не мыли, а давали перед переменой блюд вылизывать собакам…» встретили такие едкие высказывания, плавно переходящие в обвинения в «свинстве», что батя отступился, проворчав «если вам надо, если больше заняться нечем, то и мойте себе…»

В общем, готовка «сразу на всех, по-коммунистически» экономила и силы, и время, и посуду.

Стирали кипячением, благо всевозможных стиральных средств было в избытке. Полоскать — я сказал, что не нанимался на это таскать воду, — полоскали в бывшей бане в здании Института. И только самое необходимое — личное белье, основные носильные вещи; постельное белье, просто время от времени меняли на новое, в смысле — свежее; Башня большая, запасы постельного белья были в каждой квартире.

Готовили и грели воду сначала на примусе и паяльной лампе, на спиртовках, на печке-щепочнице; потом уже — на привезенной походной стальной печке. К середине октября Володя с батей соорудили здоровенную печь. Это было крупное сооружение размером с половину русской печки, какую я видел в детстве, когда с батей и мамой ездил на Урал в деревню к маминым родственникам. Под печку и кухню расчистили целую трехкомнатную квартиру на пятом этаже: снесли межкомнатные перегородки, чтобы было больше места, и саму печку строили вплотную к несущей стене, проходящей через центр Башни. Батя сказал, что нам не хватало еще, чтобы эти несколько тонн кирпичей ухнули через перекрытия вниз… За кирпичами специально ездили на стройку. Володя, начитавшийся специальной литературы, бухтел, что «надо специальный кирпич, огнеупорный, шамотный», но батя сказал «Где я тебе его возьму, с неба??» — и на этом он успокоился. Впрочем, пару ездок с огнеупорным кирпичом мы все ж сделали — возя его остатки с находящейся в центре города старой потухшей давно котельной. Он там был запасен для ремонтной футеровки внутренности печей, — ну и у нас его пустили на внутреннюю облицовку топки.

За глиной специально тоже куда-то ездили. Достали из разграбленного хозяйственного отдела ЦУМа дверцы для печи, варочно-жарочную плиту. На колосники, как называются решетки, на которых горят дрова, батя приспособил здоровенные и толстенные чугунные решетки с уличных ливнестоков.

— Ввек не прогорят! — как заверил он, — Смотри какие толстые! И теплоаккумуляция будет хорошая!

Под трубу добыли нечто из магазина внизу, — толстое, стальное, длинное. Еле подняли на этаж. Устанавливали на подпорках, в наклон.

Вообще под внешний дымоход батя сначала хотел приспособить водосточную трубу, проходящую по фасаду — но отказался, так как «это будет демаскировать». Потом Володя кинул идею, что «дом старый, должны быть дымоходы, только они замурованы!» Но дымоходов тоже не нашли, а чтобы подключать дымоход к вентиляции — тоже не решились. В конце концов поступили просто — пробили дыру в лифтовую шахту и вывели трубу туда. Сам лифт стоял на первом этаже. Дым, проходя через длинную трубу в квартире, итак охлаждался; и добавочно рассеивался в лифтовой шахте, выходя, наконец, в лифтовую будку на крыше — в дверях из лифта в подъезд как могли заткнули щели и заклеили стыки скотчем. Толстостенная труба шла через половину квартиры, наклонно, — на ней удобно было сушить одежду.

Устройство печки, со всеми дымоводами, заняло больше месяца; но в итоге получили удачное чудовище, на котором можно было и готовить, и возле которого греться. Забегая вперед можно сказать, та квартира, большую часть которой занимала теперь чудо-печь, стала основным нашим обиталищем с наступлением холодов, — там всегда было тепло, а то и жарко. Там, в соседних с печкой помещениях, зимой в основном и спали Васильченки и мама.

Батя у себя в мастерской соорудил печку на жидком топливе, — жидкое печное топливо, стекая по тонкой трубочке из бака, укрепленного на стене, капало и сгорало на какой-то пористой фигне; дымоход — в лифтовую же. У бати всегда тоже было тепло, не как на кухне, но все же; единственно — от него постоянно воняло топливом.

Белка переселилась в наш подъезд, найдя «приличные аппартаменты» на девятом этаже; чтобы не лазить в проломы, потому что через первый этаж к нам на лестницу было уже не попасть: батя обрушил два лестничных пролета в первом подъезде. И был этим весьма горд: сделал самодельную взрывчатку, пеоны пробили, как он выразился, «шурфы»; однажды Башня тяжко вздрогнула — и вуаля, попасть выше третьего этажа стало возможным только через наш подъезд, через одну лестницу, которую мы позже, организуя «фортификацию», уставили всевозможными «сюрпризами» на «баррикадах».

Толян где-то раздобыл каталитическую газовую горелку. В маленькой комнате квартиры, куда перебралась Белка, он с батей сделал из одеял тамбур, и теперь там, время от времени включая грелку от баллончиков, вполне можно было жить. Толян и ночевал — то у Белки, то у бати в мастерской, то у меня в палатке.

Я сам еще в начале всех этих переделок, после нескольких кочевий по разным жилищам, с батиного одобрения самозахватом занял соседнюю с нами квартиру — в первом подъезде. Всегда хотел иметь свое жилье, и чтобы никто не устанавливал там своих правил. Нет, своя комната у меня и так была, но… «Ты опять постель не заправил, раскидываешь вещи, пачкаешь обои, не включай громко музыку, почему не спишь» и так далее. Всегда хотелось жить независимо. Вот и выбрал себе квартиру. А спать я приспособился, с батиной подсказки, в палатке. Поставил посреди комнаты нашу двухместную, еще сверху накрыл ее несколькими одеялами, — но чтобы остался небольшой проход для воздуха. Внутрь натащил одеял, пледов, подушек. Теперь стоило только зажечь там на час свечу, — и вполне можно было ночевать. Даже не то чтобы терпимо, а вполне комфортно, если и раздеваться-одеваться уже внутри. Батя обследовал мое жилище, и внес пару рекомедаций:

— Свечу зажигать только «чайную», для чего выделил мне специальный для нее светильник, который можно подвешивать к пологу палатки. «А то загоришься тут нафиг!»

— Собственно, насчет вентиляции, — закрепить одеяла над палаткой прищепками так, чтобы ни в коем случае не закрывали вентиляцию. «А то задохнешься тут нафиг!»

И пообещал сделать виденную где-то в интернете штуковину: насадка на обычную свечку, из нескольких мал-мала-меньше керамических горшочков, собранных вместе на винт через донышки; сказал, что такая штука в разы повышает теплоотдачу от свечки.

Володя, принявший на себя функции завхоза, завел специальную тетрадь, где вел учет всех наших запасов и где что хранится — по этажам, квартирам, комнатам. Со своей хозяйственностью и педантичнстью он навел образцовый порядок в наших запасах; рассортировал и разложил по полкам и шкафам все то, что до этого мы просто, как муравьи, стаскивали отовсюду и просто валили в кучи.

Честно говоря, теперь ощущения от складов с запасами у нас были — как от пещеры Али Бабы, как ощущения Скруджа МакДака от своего бассейна с золотом — «богатство»! Мешки и ящики, банки и коробки! Полки, полки, полки, — но все «диверсифицировано», распрятано по этажам и углам, замаскировано так, что, пожалуй, даже беглый вояж того же господина из Администрации с контролирующим визитом, — если бы мы вдруг его теперь пустили, — не обнаружил бы наглядных следов мародерки и запасов. Все было укрыто. Просто «на всякий случай». И только большая клеенчатая тетрадь Володи знала, «где, чего и сколько».

Рассказывая о своих злоключениях, Володя мельком упомянул, что на обратном пути столкнулся с группой, бежавшей из одного из новых «коммун», или «Лагерей Спасения». Они поведали страшные вещи: «коммуны», «лагеря спасения» постепенно стали превращаться в лагеря концентрационные — в самом примитивном, историческом значении этого слова. Попавших туда людей просто не выпускали — сначала «для вашей же собственной безопасности», потом — «для предотвращения распространения эпидемии…» — стали ходить смутные слухи, что в нескольких лагерях разразилось нечто наподобие гриппа, но с непонятными симптомами…

Все это было очень существенно, но только батя, по обыкновению, отнесся к этим новостям со всем вниманием, в чем мы убедились позже.