Крысиная башня

ПРИБАВЛЕНИЕ В КОМАНДЕ

В этот раз мы пошли «на дело» вчетвером. Взяли с собой Элеонору, которая уже изнывала от безделья в своей квартире. Помогать Лене по хозяйству, готовить есть ей не нравилось; ходить одной на базар или вообще на улицу Толик ей запретил: «Нам еще с тобой новых проблем не хватало. Учти, приведут тебя под ножом, — я не галантный американский полицейский в боевичке — просто пристрелю всех, тебя — первую!»

Да она и сама не рвалась — шарохаться сейчас по опустевшим улицам города молодой симпатичной девке было реально опасно.

Целыми днями она или занималась в своей тренажерке, или валялась дома на диване и смотрела по компу, зарядку которого регулярно обновляла от сети или от нашего генератора, фильмы из нашей с батей коллекции. Ну, а у нас там преобладали боевички и трэшевые ужастики… Коллекцию маминого «позитива» она смотреть после пары фильмов наотрез отказалась.

Теперь она предстала в камуфлированных брючках, покроя «милитари», явно из какой-то гламурной коллекции; и защитного цвета курточке с блестящими пуговицами и массой пряжечек, которая, очевидно, у нее тоже вызывала ассоциации с прикидом крутой героини боевика. На ногах — высокие шнурованные лаковые ботинки на толстой подошве. Мы-то давно уже походы «на мародерку» воспринимали как обыденную, иногда грязную работу, соответственно и одевались. Батя взглянул на нее и ничего не сказал. Мне вообще было пофиг, хорошо что еще один человек; если что дельное попадется — легче тащить. Толик оглядел, и с подколом спросил:

— А боевую раскраску — забыла? Ну, боевой грим? Полосы такие на мордашке? Ну как же, куда ж без этого? Ты что, «Коммандо» не смотрела? Это ж основной элемент крутости!

Элеонора только заискивающе улыбалась, не рискуя дерзить в ответ; во-первых, зная на печальном своем опыте тяжесть толиковой пощечины, во-вторых, уж очень хотелось выбраться из Башни «в город». Хотя батя сразу предупредил, что это типа не прогулка, а идем «на работу», возможно — опасную.

Ствола ей, понятно, не дали; а вот сумку, в которой, кроме инструментов, свернутые лежали еще несколько сумок, навъючили именно на нее. Толик так ей это обосновал: «Ты, говорит, Элеонора, пока что самый неопытный, и потому самый бесполезный член мародерского коллектива. И потому, пока что кроме как на таскание сумок ни на что не годна. По команде — падай, чтоб не попасть под пулю; по команде — беги; будешь тормозить — ушибу.» Вот и весь краткий инструктаж.

Сам Толик закинул на плечо большую сумку, в которой лежал один из автоматов; пару магазинов засунул во внутренние карманы джинсовки. Взял ПМ, мне дал («Временно, Крыс, временно!») свой наган. Батя снабдил нас своими самодельными гранатами, на корпуса которых он пустил толстостенные стеклянные флаконы из-под маминого, вернее, нашего, парфюма. Толик фыркнул, разглядывая их, что-то пробурчал про «самоделкина, которому только бенгальские огни делать»; но взял пару.

Батя заметил, что, судя по всему, банды гопников и бомжей, обожравшие и разорившие пригородные супермаркеты и крупные магазины в городе, делившие город до сих пор достаточно мирно, теперь вступают в период соперничества за остатки «ресурсов», за «кормовую базу» — еще не отмародеренные жилые кварталы и мелкие магазинчики в них. Вот опасность вот так вот попасть на территорию, которую кто-то считает своей, и заставила нас всерьез вооружаться.

На машине мы подъехали только до полпути, оставив ее за стеной парка, замаскировав насколько сумели и поставив с ней пару батиных сигналок, сделанных из «сигнала охотника».

Мы уже «зачистили» ближайший квартал — в общих чертах, конечно. Периодически попадали на следы работы «коллег», но лицом к лицу ни разу не встречались. Как и они, мы в первую очередь брали продукты питания, кроме ожиданий довольно щедро оставленные эвакуировавшимися жителями, — все эти соленья\варенья, крупы и сахар, иногда — чай. Брали свечи, если были. Батарейки. Хорошую крепкую одежду и обувь. Инструменты, гвозди и шурупы, проволоку. Батя всегда брал электропровод, сколько бы и какого бы его не было. Ну и вообще, что нравилось и казалось ценным.

После моей находки в Башне мы с особым рвением искали тайники, и со временем научились их довольно быстро находить. Люди ведь прячут ценности примитивно, без выдумки. На кухне — в банках с крупами. Под хлебницей. Сверху подвесных шкафчиков, среди паутины и дохлых тараканов. В духовке газовой плиты, под газовой плитой. Как в Башне — приклеенными к задней стенке или днищу выдвижных ящиков. В цветочных горшках. Под коврами. В спальне среди чистого белья (белье тоже брали, если возвращались налегке). За зеркалами, за картинами, в фальш-розетках. Попадались в богатых квартирах встроенные сейфы, которые Толик взламывал с особым удовольствием. Пачки никчемной валюты мы все же брали, хотя ходили слухи что вся прежняя валюта была с началом «острой фазы» БП аннулирована, страны вводили совершенно новые фантики для внутренних расчетов. Но внутри страны валюта хождение имела, вполне. Ну а в тур-вояжи в ближайшее время никто не собирался. Ну и, конечно, мы брали золото и серебро, ювелирку; но все это попадалось редко. Меня всегда удивляло, зачем люди, уходящие из своих домов в неизвестность, оставляли дома «вечные ценности». Это можно было объяснить только одним: они не думали, что это надолго; они верили, что вот-вот вернутся… И, типа, не было смысла тащить на себе «на природу» те ценности, которые ни при каких условиях продавать не собирались.

Сегодня нацелились на длинную панельную девятиэтажку.

Батя с Толиком возились внутри уже третьей квартиры, мы с Элеонорой стояли на стреме. Прижился у нас этот жаргон уголовников-домушников, а что делать? Мы, по сути, и есть домушники — только не уголовники, уголовный кодекс благополучно «кончился» вместе с государственными институтами; осталось только право сильного, да «распоряжения» Новой Администрации, что, по сути, тоже являлось совсем не законами, а правом сильного…

Так что, по идее, мы и действовали «по закону»; только по новому, неписаному закону. Только и делов.

Выглядели наши рейды так: выбирали дом, машину оставляли где-то поодаль, маскировали по мере возможнсти. Ставили на нее сигналки. По пути к дому шли не стадом, а «построением» — с разведкой и арьергардом. Не хватало еще на засаду, или на отдыхающую где-нибудь в подъезде группу гопов нарваться. Хотя теперь, конечно, с автоматом и гранатами-самоделками мы чувствовали себя намного уверенней, чем с короткостволом.

С фасада определяли квартиры, которыми стоило заняться в первую очередь, потом определялись в подъездах, по входным дверям. Если подъезд был явно жилой, или просто заперт — тот не трогали. «Не трогай других — и тебя не тронут. Может быть» — по такому принципу. Потом Толик с батей занимались замками, а я пас вход в подъезд. Замки вскрывали и отмычками — но редко, «квалификации не хватает», как говорил батя; чаще высверливали аккумуляторной дрелью. Батя все говорил, что неплохо бы иметь бензорез — но бензорез нам пока нигде не попадался. Бывало и что замки не поддавались — тогда просто начинали заниматься другой дверью, благо пустых, нежилых квартир хватало.

Кстати, заметили интересную закономерность: что касалось продуктов питания, и вообще дельных запасов — это все находилось отнюдь не в самых богатых по виду квартирах, с навороченными дорогущими дверями, стеклопакетами, обставленными ящиками кондеров и спутниковыми антеннами. В тех как раз не так уж много и было толкового, — гламурные никчемные шмотки нас мало интересовали, как и навороченная аппаратура или статуи с фонтанами, — да, бывали и статуи, и фонтаны… Видимо, в богатых квартирах люди больше полагались на толстую чековую книжку, на счета с большими цифрами, на золотой и платиновый «пластик»; они не делали запасов «в натуральном выражении», или смогли вывезти запасы в свои загородные дома. Но в таких квартирах попадались сейфы и тайники, — а «рыжье», золото на вес, стало одной из валют «нового времени». Вот в квартирах «со средним достатком» почти всегда обнаруживались и запасы.

— Они им теперь ни к чему, пускай их Администрация кормит! — приговаривал Толик, вытаскивая в подъезд сумку с домашней консервацией и мукой-крупами.

После того, как батя с Толиком паковали в сумки все, на их взгляд ценное, они выходили в подъезд «отдохнуть», а мы с Элеонорой осматривались в квартире, беря что-нибудь и себе… Меня интересовали книжки, модели самолетов и коллекционные копии машинок; я уже собрал себе некоторую коллекцию. Элеонора же, как сорока, офигевала от всякой блескучей ерунды — «О, кулон от Булгари, ого!», «Вау, я такое колечко видела в последнем Космополитене!» — как дура, честное слово!

Мы не разоряли квартиры и не устраивали в них срач и погром, как это делали гопники, мы просто брали то, что нам было нужно и полезно. Как сельский житель, пойдя в лес по грибы, собирал, если попадалась, и ягоду. Для нас город стал нашим лесом, нашей зоной для поиска пропитания. Батя сказал, что те, кто таких выводов не сделал — умрут в эту зиму. Еще он сказал, что скоро офигевшие от холода и голода в деревнях, непривычные к жизни в деревенских условиях люди начнут возвращаться в покинутый город, в смешной надежде, что «тут, может, уже наладилось»… Они там, в деревнях и палатках, в землянках эваколагерей, будут вспоминать, как хорошо, тепло и сытно было в городе, — и начнут возвращаться… Если их выпустит Новая Администрация, взявшая под контроль сельские поселения и организовавшая сеть сельскохозяйственных коммун… Едва ли им понравится, что разбегается рабочая сила. Нечего было куда-то переться, вот что! Почему люди решили, что куда бы они не смотались с родного, насиженного места — там будет лучше? Ну, имеющие родственников в деревне и сами наполовину деревенские — это ладно, но дачники-то куда? Куда поперлись горожане в третьем поколении??…

Мои размышления у дверей в подъезд прервала Элеонора, на цыпочках примчавшаяся с верхних этажей, глаза у нее были девять на двенадцать:

— Крыс, там… Там гопники!!!

Пока батя с Толиком копались внутри квартиры, я сторожил у входа в подъезд; Элеонору же посылали подняться на несколько этажей выше и сечь обстановку из окна подъезда.

Этих орлов она и заметила первая.

К подъезду, укрываясь за стоявшими во дворе тут и там в изобилии неожиданно многочисленными брошенными машинами, приближались четверо субъектов, по Элеонориному описанию — явно гопников, и с оружием.

Я тут же подал сигнал бате с Толиком — «Опасность». Мы брали с собой пару батиных, бог знает какой древности, еще начала 90-х годов, раций — для переговоров в доме. «На дальность», из Башни их все одно не хватало, как я убедился. Как и насчет всего, батя постоянно нудил, что «хорошо бы нам хорошие рации, вот, скажем… Или сканеры… И на Башню поставить хорошую стационарную, дальнобойную связь…» — но пока это были только мечты.

Мы здорово рисковали, оставляя маму по сути одну в Башне, еще и без связи с нами. Но выхода не было. Мы старались уходить из Башни разными путями, рано утром, чтобы наш ход никто не срисовал. Мама запиралась изнутри, включала все батины сигналки и мины, и дрожала до самого нашего возвращения. Впрочем, заниматься мародеркой она сама наотрез отказалась.

— Ну и смотри пока свои позитивные фильмы, мы скоро вернемся. С добычей, — как сухо сказал ей как-то батя.

Впрочем, «творчески переосмыслив», как он выразился, мой опыт с подачей сигнала во время «битвы Устоса», которая стала своего рода вехой в истории Башни, батя кое-что сделал. На крышу башни он поставил несколько коробок с фейерверками, найденными нами и в «Гекторе», и в специализированной секции одного из ближайших торговых центров. Вот для чего всегда нужен был провод, и в любых количествах, — по сигналу из квартиры фейерверки срабатывали, должны были срабатывать на крыше, салютом давая нам знать об опасности, угрожающей Башне и маме с Ольгой Ивановной. Батя даже сделал три разных запала на разные коробки — по степени и виду опасности: «одиночный наезд», «группа до пяти человек», «вооружены, много, агрессивны». Ну и… Если уж «совсем», говорит — то жми все три кнопки, — салют будет тот еще… Запрись и жди нас.

Я клавишей вызова отсигналил Бате с Толиком «тревогу». Они мигом появились. Я в это время с лестницы на второй этаж следил за входом в подъезд и за улицей, сжимая потную рукоятку нагана; насколько мог видеть стараясь заглянуть на улицу — двери в подъезд просто не существовало. Элеоноре я велел не отсвечивать, — вдруг они просто идут мимо. Но они явно шли к подъезду. То ли случайно, то ли, что скорее всего, они засекли нас откуда-то, когда мы еще шли к дому. Я подумал: кто-то увидел нас — и сообщил гопникам, потому они и нарисовались не сразу; мы ведь уже третью квартиру оприходуем. Своими соображениями я шепотом поделился со всеми; батя со мной согласился, а Толик сказал, что это без разницы, раз они «к нам», и их только четверо — «сделаем им сюрприз».

Но «сюрприза» не получилось. Гоблины просто не полезли в подъезд. Спрятавшись за машинами, стоявшими напротив подъезда, они долго и бесплодно совещались. Они явно трусили лезть за нами в темноту и неизвестность…

Мы тоже стали совещаться. Ситуация дурацкая, — они устроили засаду на нас во дворе, и что у них за оружие, мы не знаем. Сколько они будут нас ждать, и не подойдут ли еще к ним бойцы, мы тоже не знаем…

— Кстати, а почему их только четверо? Они ведь обычно большими кодлами слонялись? — спосил я.

— Это было в период «изобильной кормовой базы» — пояснил батя, — Когда жрачки, пойла и развлечений было много. А сейчас они порядком подъели то, что было на виду; а что-то запасать на будущее, или обходиться малым они уже не могут, их ведь девиз «Живи здесь и сейчас!», — точно как пропагандировала нашей маме эта старая страшная ведьма, «бизнес-тренер и психолог» Соловьева… — батя сплюнул.

— Сейчас у них, у гоблинов, думаю, период раздробленности. Прокормить одну большую банду может супермаркет какое-то время, а вот по квартирам и мелким магазинчикам шарить сподручней втроем-вчетвером, на большее число едоков делить уже кисло получается. Вот они, видать, и кучкуются малыми кодлами.

Мы еще повыжидали, — гоблины явно все же не собирались лезть в подъезд. Рассыпавшись за машинами полукругом, они решили ждать нашего выхода на улицу. А время идет! Не появится ли здесь еще одна группа отморозков? — этого мы исключить не могли.

Батя как вариант предложил вскрыть квартиру на первом этаже и уйти по-английски через окно первого этажа. Мы обсудили идею, — она всем была хороша, кроме пары моментов — пришлось бы именно на первом этаже, напротив открытого подъезда, стучать и ковыряться с входной дверью квартиры, — практически у них на виду. Кроме того, «улов» уже был не маленький, и тащить три почти полных сумки через первый этаж, карабкаться через окна нам тоже не улыбалось. Еще меньше нам нравилась идея оставить сумки с хабаром этим ублюдкам, устроившим на нас засаду. Да с какой стати?? При одной мысли об этом меня, да и других охватывала злость, — мы тут трудились, собирали, и вдруг все оставить? Да пошли они!.. Возмущение было почти таким же, как если бы после целого дня плодотворных блужданий по лесу, на выходе хулиган попытался бы отнять у грибника лукошко с грибами…

Толик просто сказал, что он сейчас поднимется на этаж пятый-шестой и короткими очередями положит всех четверых уродов, благо есть из чего. Идея была неплоха, — но батя со скептической ухмылкой ее зарубил, — типа, шухер поднимишь, еще кто-нибудь припрется, нам не хватало еще тут, в чужом доме оборону держать… Толик, поспорив, все же согласился, что это было бы не есть здорово; но и окрысился:

— Предложите что-нибудь умное, а то только критиковать способны!!

Батя опять стал развивать идею ухода «по английски, не прощаясь» через первый или второй этаж; Толик его, насупясь, слушал, вертя в руках автомат. И тут мне пришла идея:

— Надо их все же заманить в подъезд! И тут уже им самим устроить засаду!

Они уставились на меня, как детишки на новогоднюю елку. Пожевали идею, — и она всем понравилась.

— Ну ты, Крыс, молодца! Идеи у тебя только в путь! Как тогда, с хлоркой!

— Постой, а как мы их заманим?… Есть идеи? Они ведь тут, судя по всему, настроились хоть до вечера сидеть; и расстрелять нас на выходе…

— А интересно, они хоть знают, сколько нас тут?

— Про автомат-то точно не знают.

— Но как их заманить? На «кис-кис» они точно не пойдут…

— А, Крыс? — батя с Толиком с надеждой уставились на меня, ожидая от меня очередной идеи, — Или ты, как тот филин из анекдота про мышек, только «стратегически мыслишь»?…

Но тут голос подала молчавшая до этого Элеонора:

— Я знаю, как заманить…

— Как?? — мы все уставились на нее, ожидая ответа.

И тут я увидел, как рыжая-бесстыжая краснеет… Ничего себе, она краснеть умеет?? Вот не ожидал; да она не краснела даже, когда я ее голой с Толиком застал!..

Прятавшиеся за машинами гоблины не сводили хищных взоров с подъезда. Их старший, Бруцеллез, бывший слесарь с механического, расставил подельников по номерам и каждому, жарко дыша перегаром и луком в ухо, нашептал, перемежая матом и угрозами, их действия. План был простой и ясный: когда лохи будут выходить из подъезда, двоих мужиков завалить сразу, наглушняк; бывшего с ними парня, почти мальчишку, и фигуристую телку взять живыми. Телку — на круг, а пацана — в рабство. План был простой и вполне выполнимый, и он уже реализовывался не однажды, но на этот раз немного у вожака играло очко: двое мужиков, хотя один был и совсем седой, выглядели, по словам срисовавшего их наблюдателя, весьма серьезно. Насчет своих «бойцов» Бруцеллез иллюзий не питал, — запинать толпой упавшего, оприходовать телку на круг, подломить ларек в глухом районе или даже вломиться в квартиру к пенсионерам и разнести там все вдребезги, включая черепушки стариков, — это как раз они могли; а вот участвовать в серьезной драке при почти равных силах, — это не по ним. А он, да трое вчерашних учащихся ПТУ, против двоих серьезных мужиков плюс парень, — девку они не считали, — это был не очень оптимистичный вариант. А вдруг еще у мужиков в сумке ружье? Кстати, и наблюдателю придется за наводку доляху с добычи отстегнуть…

Бруцеллеза тормозило сознание слабой «огневой мощи» его компании, или, как они высокопарно, в память одноименного сериала, называли себя, «бригады». Всего-то у них и было что старый-престарый обрез трехлинейки, еще кулацких времен; и ружье для подводной охоты. И обрез, и ружье били отлично, но… Но это всего лишь обрез и ружье, ружье для подводной охоты! Бруцеллез явно не горел стать героем, и схватка с неизвестными мужиками в темном подъезде его нифига не прельщала. А вдруг, в натуре, у них ствол в сумке?? Зачем подставлять голову, выйдут ведь они когда-нибудь! Вот на выходе их и завалим! И если и есть ружье — будет наше, вместе с хабаром! Короче, Бруцеллез со своей «бригадой» решил сидеть в засаде напротив подъезда до упора — не ночевать же они сюда пришли, выйдут рано или поздно! Сидеть, молчать, не курить, не сводить глаз с подъезда! — свирепо вращая глазами, в очередной раз шепотом он инструктировал «бригаду», когда ему послышались странные, чем-то знакомые звуки…

Бруцеллез, вытянув шею, прислушиваясь, уставился на окно четвертого этажа, окно с открытой форточкой, откуда раздавались странные звуки: вроде как стоны, всхлипы, какие-то вскрики… Что там происходит?? Он недоуменно переглянулся с дружками, — все тоже обратили внимание на звуки из окна. Некоторое время звуки доносились через открытую форточку вроде как из глубины комнаты, но вот они стали громче… Еще громче… В окне четвертого этажа вдруг появилась голая спина молодой женщины, густая грива рыжих волос закрывала ее ниже лопаток, но она явно была голой. Толчком прижавшись спиной к окну, она раскинула руки, упираясь в оконный проем. Голые ее плечи, смутно видные через не очень чистое стекло, толчками ходили вверх и вниз, голова ритмично стукалась о стекло. Внезапно она зашарила руками у себя за спиной, щелкнул шпингалет, другой, — и окно на улицу распахнулось. Рыжая девка, все так же, не поворачиваясь лицом к улице, упала спиной на подоконник, рыжая грива ее волос свесилась вниз, на улицу. Теперь снизу, от подъезда, были видны только ее голова и раскинутые руки, голые плечи, ритмично ходящие взад-вперед; зато слышно стало все значительно лучше, — девка стонала, вскрикивала и что-то, всхлипывала, ритмично дергаясь вверх-вниз.

— Да! Да!! Да!..

— Да ее же е. ут! — обожгла Бруцеллеза очевидная мысль, и тут же в штанах вспух горячий бугор. Остальные «бригадовцы» так же словно одурели от увиденного зрелища, высунув головы из-за машин, они уже все внимание сосредоточили только на окне, где Рыжая уже чуть не орала вголос:

— Да! Да! Да!!! Давай!! Еще! Ааааввв!!!. Да! Оооо-оу!!!

«Шприцен фантастишь!» — всплыла в голове у дуреющего от зрелища Бруцеллеза невесть откуда взявшаяся фраза, и он сразу вспомнил, что ему напомнили раздающиеся звуки, — да немецкую порнуху, ничего другого!

А рыжая голая девка уже высунулась чуть не по пояс в окно, и, выгнувшись всем телом назад, через подоконник, так что стали видны маленькие упругие грудки с розовыми сосками, чуть не визжала:

— Даааа!!! Даааа!! Давай! Не останавливайся!!! Аааааа!!! — кто-то, невидимый с улицы, жестко трахал ее; и горячий бугор в штанах Бруцеллеза стал нестерпимым. Отбросив все сомнения, он рывком вылетел из-за машины. «Они, бля, сейчас сильно заняты, им не до нас… Вот мы и…» — мелькнула последняя прагматичная мысль в его голове, а ноги уже сами несли его к подъезду, руки сжимали в потных ладонях хищно нацелившийся на проем подъезда ствол обреза. Рядом, мешая друг другу, шумно и возбужденно сопя, ломились к подъезду вслед за главарем Анафема с взведенным ружъем для подводной охоты, и Ржавый с Вальком с бейсбольной битой и кухонным топориком для рубки мяса.

Дальше его мысли ограничивались простым инстинктивным «Мужиков — всех!.. В расход — сразу! Девку — на круг! Сразу!! Я — первый!!»

На первом этаже, как и ожидалось, никого не было; Бруцеллез не останавливаясь рванул наверх; прокуренные легкие начали сипеть уже на третьем этаже, слыша за спиной тяжелое сопение подельников, подбегая к приоткрытой двери квартиры на четвертом этаже, он приготовился на бегу рывком распахнуть ее и ворваться…

Он ухватился левой рукой за ручку чуть приоткрытой двери, из темноты которой доносились страстные женские крики, и приготовился с усилием рвать ее на себя — дверь казалась тяжелой; когда она сама внезапно, очень легко рванулась ему навстречу, чуть не выбив из правой руки обрез, и что-то стремительное, как удар с одиннадцатиметрового нападающего любимого «Манчестер Юнайтед», прилетело ему в голову, мгновенно выбив из нее все и мысли, и инстинкты, и ввергнув Бруцеллеза в полную черноту забытья. Выпавший из ослабевших рук обрез скрежетнул по полу.

Через несколько секунд лестничная площадка перед квартирами напоминала сцену избиения спартанцами войска царя Ксеркса: после того, как Бруцеллез, неожиданно легко распахнув дверь (поскольку ему помог пинком изнутри Толик) получил неотразимый по убедительности довод в виде удара прикладом автомата в переносицу и рухнул на своих «бригадников»; мгновенно распахнулась дверь квартиры у них за спиной, и мощный удар монтировки в голову швырнул на стену Ржавого. Загремела по полу упавшая бита.

Перед ними рослый мужик с автоматом в руках шагнул из распахнутой двери, в которую они только что так стремились, легко отбил в сторону ствол ружья с торчащим из него гарпуном, — и держащий его в руках Анафема получил мощный пинок берцем в поддых, выпустил из рук ружье, и боком повалился на тело уже лежащего Бруцеллеза. Через мгновение на него упало тело Валька, который только-то и успел оглянуться, как тут же получил впечатляющий удар монтировкой в лоб, точно промеж глаз. Ему на миг показалось, что грязный заплеванный подъезд расцветился праздничным салютом, — и сознание тут же милостиво покинуло его, — монтировка была увесистой. Звякнул о бетон пола металлический кухонный топорик.

Анафема, загибаясь от режущего грудь удушья, попытался поднять голову из-под упавшего на него Ржавого, как тут же получил еще один мощный пинок берцем, на этот раз в голову, впечатался головой в стенку, и сознание покинуло его. На полу лестничной клетки образовалась живописная группа бесчувственных тел, лежащих друг на друге.

Аккуратно ногой Толик отодвинул в сторону лежащий на полу обрез, Олег вытащил из-под Ржавого гарпунное ружье. Подоспевший сверху Крыс подобрал топорик и биту. За спиной Толика появилась прикрывающая грудь скомканной футболкой Элеонора. Она была по-прежнему в модных камуфляжных штанах, заправленных в лаковые голенища длинных полусапог со шнуровкой.

Установился краткий миг тишины. Увидев Элеонору, его нарушил батя странной сентенцией, обращаясь к куче тел:

— Ну, кто еще хочет комиссарского тела?… — и прокрутил в руке монтировку.

Толик оглянулся, увидел полуголую Элеонору, и ухмыльнулся:

— Иди… Оденься… Актриса. А то придется мне тут с тобой еще задержаться на полчаса, я, знаешь ли, тоже не железный!

Счастливо пискнув, Элеонора исчезла в глубине квартиры — одеваться.

— Ну, актрисуля, ну, не ожида-а-ал… — сказал батя, обшаривая карманы бесчувственных гопников, извлекая оттуда нож-выкидуху и кастет, — Везет тебе…

— Мда, еще одна грань таланта… — непонятно пробормотал Толик, и вновь жестким пинком в голову прервал попытку Анафемы прийти в себя.

— Хорош, Толян, пусть оживают… Не тащить же их… Впрочем… А что делать с ними будем, давайте решим?

— Крыс, ты посматривай в окно все же, мало ли что — пристрожился Толик, и, не отвечая на вопрос, поднял бандитский обрез.

— Ничего себе — трехлинейка! Взаправдашний кулацкий! Антикварный раритет! А революцьенного маузера у них нет?…

— Увы, — ответил Олег, закончив шмонать гоблинов и распрямляясь, — Только это.

Он кивнул на гарпунное ружье и сложенные в сторонке биту и топорик; показал брату горсть тускло блестящих зеленоватых винтовочных патронов.

Толик взял один и повертел в пальцах.

— Ну, стандарт 1907-го года, не удивлюсь, если с тех времен у какого-нибудь бабая под стрехой в тряпочке и лежали… Доверия им никакого, но я знаю, где можно прикупить таких…

— Ладно-ладно, это потом, что с этими-то делать будем?

Один из гоблинов застонал и начал поворачиваться. Толик снова нацелился было послать и его в нокаут пинком в голову, но батя его остановил:

— Тихо-тихо, это тебе не футбольный мяч, хотя и головы у них, честно говоря, вряд ли годны на что-то дельное.

Он присел над гоблином, рывком за плечо перевернул его на живот, заломил руки за спину. Достав из кармана пучок пластмассовых цветных хомутов с бирками — товарных контролек, зашопленных нами в одном из магазинов, стянул одним из них гоблину руки за спиной.

Толик набюдал за его манипуляциями.

— Думаешь, надежно?

— Хо-хо! На, попробуй, порви или перегрызи! — батя сунул ему один из хомутиков.

— Да уж. Как пластиковые наручники. И затягиваются.

— Для того и таскаю. Как знал, что нарвемся! Так что, давай с этими определимся.

— Оставим здесь, а сами домой! — пискнула из-за спины Толика Элеонора, уже одетая и «приводящая себя в порядок» посредством расчески.

— Пст! Рыжим слова не давали! — не оглядываясь, цыкнул Толик, — Если и оставим, то уж точно не живыми.

Элеонора ойкнула и вновь скрылась в квартире.

— Крыс, ты как думаешь?

— Я-то?… — я оторвался от подоконника, от наблюдения за улицей, где все было спокойно, — Да, в натуре, не отпускать же их. Они еще тут дел наделают. Пришить — и все.

— Блин, какой коллектив у нас кровожадный! — покачал головой батя, — Но, видимо, действительно без вариантов. Собственно, они с нами бы это и сделали. Ну чо, Толян…

— А я думаю — взять с собой, — неожиданно огорошил нас Толик.

— Вау! Толик, ты ли то?? Человеколюбцем заделался?…

— Не. Кончить их тут — это просто, и рука уж точно не дрогнет. Возьмем их в рабство!

Мы помолчали, переваривая идею, а Толик продолжил:

— Вы просто не в курсях; а я, тусуясь на рынке, слышал, что такое уже тут практикуется. У тех же гоблинов, да и у мужичков-кулачков в пригородах: берут кого в плен, типа, и ставят в работу как рабов, чисто за хавчик.

— Нам-то они нахрена?

Еще один гоблин начал подавать признаки жизни, и батя, присев рядом с ним, быстро упаковал и его руки в пластиковый хомут.

— Работать.

— Где? Толян, что они будут у нас делать? Их же и кормить придется!

— Вот ты хотел ходов наделать в Башне, — работенка тупая и тяжелая, как раз для них. Что нам самим-то ковыряться? Приставим их к делу, пусть хоть раз в жизни займутся производительным трудом! Под нашим чутким руководством.

— Рабский труд — непроизводительный… — еще пытался оппонировать батя.

— Да ладно — «непроизводительный»! Это как дело поставить. Если с рабочей силой ПРАВИЛЬНО обращаться, — они тут все стахановские нормы перекроют, это я тебе говорю! — Толик многозначительно постукал кулаком правой руки в ладонь левой.

— Уж что-что, а хавку свою они отработают, это я тебе обещаю! И насчет «кормить» — это, знаешь ли, понятие такое… Своеобразное. Молоко им за вредность можно не давать, и сбалансированный рацион тоже того… не обязательно подсчитывать. Тем более что молока мы и сами давно уже не видели.

О черт, напомнил!.. В моем воображении возникла большая кружка с молоком, полная, «с горкой», чуть запотевшая — молоко из холодильника… Берешь ее, и поднеся ко рту, пьешь, пьешь, оставляя на лице молочные «усы»… Я непроизвольно сглотнул слюну. Как я хочу молока! До всего этого бардака мы с батей молочных продуктов истребляли не меньше пяти литров в день. И уже долгие месяцы обходились разведенным порошковым, когда было время и желание с ним возиться, или пили только чай… Черт побери! Я с ненавистью взглянул на гоблинов, как будто это они были виноваты в произошедшем, в том числе и в отсутствии молока. Уроды, бл…! Молока им еще!..

— Ну, в общем… — доводы Толика оказались более чем убедительными. Батя перевернул еще одного на живот, и стянул руки и ему. А вот последний выглядел «не очень» — из носа вовсю шла кровь, полуоткрытые глаза, казалось, смотрели в разные стороны, и дышал он как-то толчками, то всхрипывая, то затихая. Оттащив в сторону мешающего главаря, Толик тоже присел возле раненого.

— Брателло, а ведь скорее всего ты его насмерть зашиб. Смотри-ка, как ему нехорошо…

Он взял голову гоблина, испачкав руки в крови, и повернул ее набок, — на затылке отчетливо просматривалась продолговатая вмятина от монтировки.

— Проломил ты ему голову, факт. Че ж ты, так неаккуратно? Портишь домашнюю скотину? — прикололся Толик, снизу вверх взглянув на поднявшегося батю.

— Ну, тогда он еще был не домашней скотиной, а просто скотиной. Так что в этом плане упреки не принимаются. Но приложил я его, действительно, излишне сильно. От мандража, братан, от мандража. Ты ж понимаешь, в такой ситуации лучше перестараться, чем недостараться…

— Да понимаю я, — отмахнулся Толик и вновь повертел голову начавшего пускать кровавые слюни бесчувственного гоблина, — Да уж, не жилец. Да ладно. Нам троих за глаза.

Он вытер руки о футболку Ржавого и поднялся.

— Ну что, будем собираться?

— Да, на сегодня и хабара, и приключений достаточно. Надо бы этих оживить. Пусть топают своим ходом.

— А то. Тут им не там, — Толик пнул под ребра еще не пришедшего в себя бандита. Тот хрюкнул, но глаза не открыл.

— Д-д-я-я-я-деньки… — гнусаво раздалось из угла лестничной площадки от уже пришедшего в себя главаря. Придя в себя, он обнаружил и отсутствие обреза — основы своей власти в «бригаде», и стянутые за спиной руки, и жутко болящую переносицу, разбитый нос, через который совершенно невозможно было дышать. Кровь залила ему всю грудь.

— Рот закрыл нах! — отреагировал Толик.

— Дяяяяя… Отпустити-и-и-те…

— Во бля, а?… — вполголоса обратился Толик к бате, — Эдак он тут долго еще гнусить будет. Конкретно пацан не въехал в ситуацию. Надо ему помочь. И нам будет проще с ним, и им понятней.

Олег, присев рядом с гоблинами, достал из сумочки, где он носил НАЗ, небольшую пробирочку — явно из-под пробника парфюма, что был нашим семейным бизнесом; и поднес к носу еще не очухавшегося парня. Тот дернулся, стукнув головой о стену, застонал и открыл глаза. Ту же процедуру батя повторил со вторым.

— Нашатырный спирт, — пояснил он наблюдавшему с лестницы за его манипуляциями Крысу, — Лучше капнуть на ватку или ткань, чтобы не обжечь дыхательные пути. Но насчет их дыхательных путей я как-то не озабочен.

Теперь все трое пришедших в себя гоблинов с испугом таращились на происходящее.

— Отпусти-и-и-те… — опять заныл главарь.

— Братан, нам этот топорик нужен? — Толик поднял орудие гоблинов. Обычный кухонный топорик, с рифленой пяткой на обухе для отбивания мяса.

— Нет.

— Ага, — Толик покрутил топорик в руках, — Ну че, собираемся? Ща, пять минут на экспресс-допрос и идем. Крыс, бита нужна?

— Данунах. В Башне уже штук пять.

— Мало ли… Может, со временем бейсбольную команду организуем?

— В бейсбольной команде не надо каждому по бите.

— Ну… А мы правила поменяем! Э, орлы! — пинок в живот главарю, — Вы точно сюда с битой в бейсбол поиграть шли, я не ошибся?

— Отпусти-и-тя…

— Ща отпустим! — сделав страшное лицо, рявкнул Толик, мгновенно переходя от благодушной болтовни к дикой ярости, — Быстро, бля! Сколько вас? Где ваше логово?? Из чьей банды?? Где хабар прячете??

Но побитые гоблины, мало что соображая, только таращили глаза и ныли:

— Мы не хоте-е-ли… Отпусти-и-те…

Не получив ответов на свои вопросы, Толик, казалось, взбесился; он подскочил к главарю, и присев около него на корточки, схватил его за горло:

— Ты, падла, сюда убивать шел!! Меня убивать, и вот их! Или ты ща отвечаешь на мои вопросы, или я вас всех здесь на части разделаю! Ну?? Сколько вас? Откуда вы?…

Но гоблин с разбитым носом только тяжело дышал и выдувал носом кровавые пузыри. Казалось, он просто не соображал, что от него хотят. Так же бессмыссленно-испуганно таращились и двое его подельников.

Тогда Толик с криком «Быстро отвечать, сволочи!!» рывком встал, шагнул к так и не пришедшему в себя гоблину с вмятиной на затылке, и рубанул его топориком по колену. Смаху, во всю силу; так, что лезвие топорика вошло в ногу наполовину. Тот только дернулся. Мне стало нехорошо. Элеонора негромко ойкнула и опять скрылась в глубине квартиры. Батя молчал.

— Я-ска-зал-отвечать!!! Сколько вас? Как зовут?? С чьей банды? — с каждым вопросом он рубил гоблина топориком по ноге, рубил всерьез, как мясо. Мне замутило, и я отвернулся к окну. Зверье, бля. Хотя чего их жалеть. Но… Зверье.

За спиной раздавались полные яростной злобы вопросы Толика, сопровождаемые сочными ударами в мягкое, и теперь гоблины отвечали буквально наперебой. Я так и не поворачивался, меня тошнило уже от одних только звуков ударов топором в живое мясо и кость.

Однако допрос такими методами оказался действенным, через несколько минут гоблины наперебой изложили всю нужную информацию: что их всего четверо, что навел их на нас пацан «во-он из того дома, с третьего этажа», что навел уже не первый раз. Сами они замки ломать не умеют или ленятся, и потому подстерегали таких вот мародеров, — удобно, и квартиры вскроют, и все ценное упакуют. А что делали с самими мародерами? Тут они несли что-то уклончивое, не то «отпускали», не то «а они убежали», — но судьба наших предшественников в этом доме была, в общем, ясна. Обрез и патроны отняли у какого-то селянина, привезшего в город продукты менять на городские шмотки и видеотехнику. Продукты тоже отняли. Больше они ничего не конкретизировали, но почему-то складывалось впечатление, что отняли у колхозника и жизнь. Ребятки оказались вполне отмороженные. Все соседи, с одного дома. Сначала тусовались с командой некоего Ди Джей Иней, потом начались внутренние разборки, из-за баб, как я понял. Да еще похужело с хавкой и пойлом; разодрались с бригадой, кочующей по соседству; и вот неделю назад Бруцеллез, — это у них главный, решил с корешами типа отделиться и зажить самостоятельно. Ну и… Вот.

Закончив допрос, Толик, свирепо вращая глазами, сообщил гоблинам, что он каждого из них порвет как пупса, если только хоть один приказ будет выполнен не точно, уж неговоря про невыполнение. С этим словами он саданул изрубленному гоблину, уже и не подававшему признаков жизни, топориком в голову — и оставил его там торчать. После этого по первой же негромкой команде, гоблины, несмотря на ушибы, шустро стали вставать и потянулись по лестнице вниз, неловко оступаясь со стянутыми за спиной руками.

— У выхода из подъезда стоять и ждать! Кто захочет убежать, — пробуйте, епт! Сделаю из него дикое мясо!!

— Ну че, пошли? — как ни в чем не бывало, обратился к нам Толик.

— Ребятам можно бы это было и не показывать… — буркнул батя, подхватывая пару сумок.

— Ниче, полезно. Пусть привыкают.

Я спустился на площадку, осторожно перешагивая через лужу крови, натекшую из-под гоблина с торчащим в голове топориком; взял одну из сумок и пошел к выходу. По-прежнему немного мутило. Элеонора шла следом, старательно отворачиваясь от трупа, физиономия у нее стала явно бледная, что было видно даже в полусвете подъезда.

Гоблины, как миленькие, стояли у подъезда. Спускаясь первым, я уловил горячечный гнусавый шепот:

— …Куда-куда, в разные стороны, идиоты! Не побежит же он за всеми!.. — но видно было, что они слишком деморализованы только что увиденным зрелищем, чтобы тут же так рисковать. Это им не самим глумиться; когда предметно показывают, что ты сам такое же мясо, как и твой изрубленный товарищ, — это, конечно, самомнение вместе с инициативой здорово отшибает.

Следом вышла Элеонора, и батя с Толиком, груженые хабаром и инструментами. На выходе батя трофейное ружъе для подводной охоты вместе с гарпуном сунул в решетку ливневой канализации и свернул его буквой «Г», оставив там и торчать.

Уже возле джипа гоблины, уже понявшие что их «гонят в плен», сделали попытку садиться на заднее сиденье, но Толик со словами «Да вы очумели, уроды!» пинками выгнал их, и велел забиваться в багажник. Как они уместились — не знаю, все же три достаточно здоровых парня, да еще со связанными руками, — но Толик забивал их туда буквально пинками, и как-то они там уместились. Сложились как Тетрис. Сумки мы погрузили на заднее сиденье, и кое-как с Элеонорой устроились на них; но уж в любом случае с большим комфортом, чем гоблины в багажнике. А что? — выезд был не напрасный…

По дороге домой Толик все хохмил, вспоминая, как Элеонора разыграла отморозков.

— Да, красота плюс актерские данные, — страшная сила! — говорил он, подмигивая ей в зеркало заднего вида. Бледная Элеонора вымученно улыбалась. У меня же тошнота почти что совсем пошла.

Остановились около арки возле нашего дома, которую со стороны проспекта загораживал обшарпанный грузовик с надписью «Продукты» на кузове-кунге, почему-то стоящий прямо на тотуаре и загораживающий арку от проспекта. То ли он случайно тут оказался, то ли Толик его подогнал специально, но удобно он стоял.

Толик объехал его, и аккуратно зарулил в арку. Со стороны двора она была частично закрыта остовами двух сгоревших машин, и вся закопчена — да, горели тут неслабо машины пару месяцев назад, и никто не почесался ни тушить, ни убрать сгоревшие.

Из открытого багажника слипшихся, слежавшихся как шпроты в банке, гоблинов пришлось выковыривать «одним куском» — так они сплелись. Грохнулись на асфальт все втроем, приглушенно взвыли, — и уже там распались на индивидуальности. Елозили по асфальту, не в состоянии сразу встать, выли, плакали и матерились. Мы вытащили пока сумки, Толик запер машину, поставил на нее сигналку. Нет, не автосигнализацию-пиликалку, а батину самоделку, сделанную на основе безпроводного дверного звонка, который раньше стоял «на охране» подвала. Сейчас он жалел, что всего-то пару их купил в свое время, пожадничал; а штука оказалась полезная, нужная, — при попытке открыть дверцу у нас дома звенел звоночек. Можно было принимать меры. Полезная штука дистанционка, там хотя и заявлено 150 метров, — до нас хватало, мы проверяли.

Еще одной защитой машины было то, что бензобак был на замке, да Толик что-то снимал в моторе. И уж на крайний случай, в виде психологического воздействия, не лишнего, впрочем, на приборный щиток он клал картонку с лаконичной надписью: «Тронь машину — и тебе отстрелят яйца». Пока никто не трогал.

Наконец гоблинов пинками удалось поставить на ноги и гуськом погнать по проспекту, держась поближе к стене дома, к входу в магазин под Башней. Там, осмотрев дверь и не обнаружив по контролькам следов вторжения, батя отомкнул замок, и мы просочились в магазин. Гоблинов положили лицом в пол, пока батя открывал холодильник, маскирующий вход в подъезд, сигнализировал наверх что идут свои и отключал подачу питания на мину. Отключил, повертел головой, сказал:

— Есть у меня еще тут задумки… С потолком связанные. Так что гоблины эти во-время, фронт работ им обеспечим…

Пока он копался, Толик сделал попытку притиснуть Элеонору, все с шуточками и прибауточками; но та вдруг довольно строптиво высвободилась, отошла в сторонку, и я слышал, как она тихонько спросила Толяна:

— Толик… А того хулигана рубить обязательно надо было?…

На что Толик, потерев пальцем переносицу, ответил ей вполне отчетливо:

— Детка, поверь, это было НЕОБХОДИМО! Их нужно было, во-первых быстро, по горячим следам, допросить, — то, что называется «экстренное потрошение»; во-вторых их надо было запугать, чтоб не вздумали ерепениться. В-третьих, это совсем не «хулиганы», как ты выразилась — они сюда не пописать в подъезд зашли, они нас убивать зашли. И заметь, я кромсал только того, кто и без того был уже не жилец; а этих… работничков, я и пальцем больше не тронул — только сплошное психологическое давление!

Хорошо «психологическое давление» — я, когда еще шли от машины, заметил что у всех троих гоблинов штаны реально мокрые. Обоссались со страху, шакалы; причем еще, видать, до погрузки в машину, от ожидания своей очереди быть порубленными в шаурму.

— Так что не бери плохого в свою рыжую головку, — все, что надо в нее брать, я тебе сам дам, гы-гы… Ну-ну, не дуйся, Рыжая, я пошутил. Ну, не дуйся; иди ко мне, актрисуля…

Много ли телке надо — Элеонора тут же начала оттаивать. Да я и сам не видел уже ничего особенного в том, что Толик сделал с прибитым гоблином. Впрочем… Что-то, какой-то червячок в душе все же вертелся. Все-то Толик делает правильно, все верно; но как-то так механистично, так жестоко, что от этой «правильности» так и тащит могильным холодом…

Тут батя позвал нас уже с той стороны стены подавать сумки, и я отвлекся от мыслей. После сумок пинками загнали в дыру гоблинов, влезли сами, батя опять привел в действие «системы защиты».

Гоблинов погнали на шестой этаж, втолкнули в ванную, Толик закрыл и подпер дверь, пообещав «незабываемые впечатления» тому, кто попытается выйти.

— Кого это вы привели? — с тревогой спрашивала стоящая в открытой двери мама. Гоблины, понукаемые Толиком и сопровождаемые мной, спотыкаясь протопали мимо нее.

— Это хулиганы, бандиты, эти… гопники! — пояснила ей Элеонора, — Они нас убить хотели! А меня… Тоже убить… Мы их в плен взяли!

— Я просто себе места не нахожу, когда они на свои вылазки уходят! — поведала ей мама, — Теперь вот эти пленные…

— Так поедемте следующий раз с нами! — простодушно предложила Элеонора.

— Я? На это? На разбой??… Нет! — и мама скрылась в квартире, откуда уже донеслось, — Зови их кушать минут через двадцать.

За обедом определились, где и как содержать пленных. Кстати, слово «пленные» никому не нравилось, и батя предложил определиться с новым термином. Дискутировались «рабы», «быдло» (предложил Толик), «пахари», «сотрудники» (предложила мама, что с хохотом срузу было отвергнуто), «скот», но остановились на моем — «пеоны», — трудяги из моей любимой игры «Варкрафт».

Батя сказал, что организует сейчас им цепи — мы давно еще зашопили целых несколько мотков блестящих цепей разного размера в одном из хозяйственных киосков на стройрынке.

Пока после обеда батя с моими комментариями рассказывал маме о произошедшем, а Толик сонно кемарил в кресле, Элеонора разложила на журнальном столике свои фенечки, собранные в оприходованных нами квартирах: какие-то колечки, бусики, сережечки и браслетики… Все блескучее; и не больно-то, судя по всему, дорогое; но она тут же все это разложила в ряд, потом стала перекладывать с места на место, примерять и рассматривать. Это, я смотрю, женское, — даже мама, внимательно слушая нас на кухне, нет-нет да бросала взгляд в гостиную, на Элеонорины манипуляции с блестяшками. Тут она мне кое-кого и напомнила.

— Толян! — говорю.

— А? — он открыл глаза, — Пошли, что ли?

— Не. Слыш что. Надо Элеоноре тоже кличку придумать. Как мне.

— Ты ж сам захотел?

— А то! Вот и ей дадим.

— Погоняло? Давай. А какое?

— А вот взгляни на нее, — кого напоминает?

Толик всмотрелся в Элеонорины занятия, ухмыльнулся.

— Да черт знает. Ты что видишь?

— Да белка! Глянь! Натуральная Белка — с орешками!

— «А орешки не простые, все скорлупки золотые!» — процитировал кого-то прислушивавшийся к нашему диалогу батя.

— Гы. В натуре.

Раскрасневшаяся после обеда Элеонора, перебирающая блестящие безделушки, действительно больше всего напоминала белку, — аккуратную такую, модную рыжую белочку в камуфляжных штаниках, ценящую «замодняк» и всякие цацки.

— Белка! — окликнул ее Толик!

— А?… — она подняла голову на окрик.

— О, гляди, отзвывается!! — заржал Толик, — Будет у тебя теперь погоняло «Белка», на пару с Крысом.

Мама сморщилась неодобрительно, но ничего не сказала; батя добавил:

— Мелкий зверинец у нас тут образовывается…

Гоблины, действительно, здорово пригодились нам в хозяйстве. Самые тупые и тяжелые работы мы возложили на них, — в основном, как и предполагал Толик, долбить стены и потолки. Если где-то на том свете и был задуман ад для подонков, — то это было первое к нему приближение.

День их строился так: после нашего завтрака Толик, батя, или я поднимались на шестой этаж, в квартиру, в которой раньше жил тот буржуй, что наябедничал на нас в Администрацию, что стало причиной неприятного визита господина Орлова с автоматчиками. Теперь его хорошо и дорого обставленная квартира была вся разорена, Толик с особым цинизмом побил там аж всю посуду и стеклянные дверцы в шкафах, — просто так, однажды, под настроение.

Гоблинам мы дали имена Равшан, Джамшут и Ибрагим; чтобы, как выразился батя, ознаменовать для них совсем новый этап в их никчемной жизни, — от Николая — к Бруцеллезу, и далее, — к Ибрагиму. За попытку не отвечать на обращение по новому имени Толик их так отделал, что ни о каких больше «демонстрациях несогласия» уже и речь не шла. Спали они в хозяйской спальне, все втроем на большой буржуйской кровати, укрываясь все вместе большим одеялом, что стало особенно актуально, когда стали наступать холода. Толик же не преминул отметить им нашу заботу об их комфорте и удобстве:

— Что, уроды, классная спальня? Это вам не продавленный матрас в рабочей общаге! А картины какие! Пейзажи, бля! Ручная работа! Я понимаю, вам дай волю, вы б предпочли пялиться на грудастых телок из Плэйбоя, — но мы вам тут будем воспитывать вкус! Будете плохо работать — заставлю иностранный язык учить, — и ведь выучите, уроды; вы у меня хоть китайский за два месяца выучите, у меня, епт, открылись педагогические способности!..

Каждого из них батя опоясал блестящей цепью и наглухо закрепил ее на поясе болтом со сбитой после закручивания резьбой, — снять цепь теперь можно было только с помощью зубила или с помощью пары соответствующих массивных гаечных ключей. Так, с цепями, они и жили, и спали; концы цепей пристегивали замком к батарее.

Мы приносили им завтрак и они жрали. Кормили их… Честно говоря, не очень их кормили. В смысле — достаточно, даже много, но вот чтобы вкусно было — об этом думали в последнюю очередь. Мало кормить было совсем невыгодно, — они ведь должны были работать, и тяжело работать. Пожрали, — на оправку и умываться в ванную. Потом они, переругиваясь, тащились на работу.

Опытный батя как дважды два, на примерах из истории и на литературных, киношных примерах объяснил, что рано или поздно они предпримут попытку удрать, а самый простой и очевидный способ удрать — напасть на того, кто отмыкает их цепь от батареи. Да никто и не спорил — это было очевидно. Потому батя, подумав, разработал четкую систему их конвоирования, исключавшую и попытки побега, и попытки напасть на конвоира.

— Мужики! — разъяснял он за завтраком, как будто мы спорили, — Есть определенные правила. В любом деле. Правила уличного движения, когда они были. Военные уставы. ТБ на производстве. Да мало ли. В мире есть много опасных дел, и чтобы свести опасность к минимуму, а лучше — к нулю, и составляют Правила. Вот и мы примем «правила обращения с пеонами». Если все продумаем и будем безусловно выполнять — то будет все хорошо. И для нас, и для них. Не стоит забывать, что, по сути то, что они сейчас у нас «в работе» — это есть замена «высшей меры», — это он проговорил специально для мамы, слушавшей его с каменным лицом. Вообще, после того как Элеонора стала ездить с нами на мародерку — не всегда, но часто; и этим как бы «вступила в клуб добытчиков», их отношения с мамой несколько охладели. Они больше не сидели на кухне, и не обсуждали «стринги и стразы», да и темы эти стали неактуальны вообще.