Крысиная башня

РАЗБОР ПОЛЕТОВ

Подъехали к Башне, со стороны проспекта, когда уже темнело. Батя сказал, что пока свалим мешки в магазине, все одно он изнутри закрывается, а потом растащим по этажам. Наделаем ларей под картошку… Я уже знаю, как… — он уже весь был в планах.

Потиху подъехали, потиху припарковались задом ко входу в магазин, осмотрелись… Все тихо. Тихо и уже темно. Батя с Толиком открыли дверь в магаз и стали перетаскивать мешки, укладывая их просто на пол в разгромленном торговом зале. Первыми перетащили туда пленников.

— Вот ты, брателло, запасливый, — а почему у тебя у самого картошки нет? — пыхтел Толик, таща очередной мешок.

— У меня много чего нет. И к сельскому хозяйству, знаешь ли, питаю стойкое отвращение! — отмазывался батя, вскидывая мешок на плечо.

Мы с Белкой пасли по сторонам, я с автоматом, теперь уже моим. Еще не все даже перегрузили, как зашебуршалось в холодильнике за стеной, прикрывающем вход в Башню, — ну точно, «домашние» засекли возвращение «кормильцев» и лезут встречать…

Точно, вскоре забрезжил свет маленького аккумуляторного светильника и показался Володя, и мама, и Люда. Охота была в дыру лазить. Волнуются, видать.

— Ну вы прям вообще, все вместе приперлись, вот зачем? — забухтел батя, — Свет притушите! С улицы же видно!

Володя! Ты ж за старшего! Чего все приперлись??

Володя заверил, что все в Башне в порядке, что единственный наш оставшийся в живых пеон Равшан накормлен и заперт, что питание с мины на входе он отключил… («Я бы заметил, если бы не отключил! И не только я — весь квартал бы заметил!» — проворчал батя); поставил светильник под прилавок и все вместе обступили батю и Толика. Посыпались вопросы.

Одиннадцать мешков картошки вызвали бурный восторг. Мы почувствовали в натуре себя некими кроманьольцами, притащившими в пещеру тушу только что ухайдоканного мамонта. Бурное ликование вызвала печка — особенно среди женской части населения. А бидон с медом вызвал просто таки экстаз! Нет, сахара у нас было много, даже очень — но мед есть мед!

Мама только постаралась подпортить впечатление, заявив:

— Ну точно разбойничий притон, встречающий разбойничков с удачного налета! — хотя на мед и картошку с печкой сама была вполне рада. Батя, перетаскивая с Толиком очередной мешок, только метнул на нее неодобрительный взгляд, — и она смешалась.

Тут все заметили двоих связанных пленников. Младший только что-то неразборчиво скулил; а старший, низкорослый плешивый субъект непонятного возраста, кряхтел, и трусливым голосом просил:

— Эта… Очень вас прошу… Очень руки затекли, просто никакой возможности терпеть… Я вас умоляю…

— Ты смотри, какие не деревенские слова знает: «умоляю»… — изумился Толик, пинком в грудь заставляя того замолкнуть.

— Да че. Сериалы, небось, и в деревнях смотрят… — подхватил батя, и обступившим пленников домашним: — Это пленные. Взятые в бою, чтоб не было сомнений. С оружием в руках, если для кого это важно. Чтобы совсем не было вопросов, — эти граждане намеревались нас троих, вот меня, Крыса и Белку, обратить в рабство, экспроприировав и наше носимое имущество, и последующие результаты нашего рабского труда! Причем Белку намеревались определить в весьма специфическое рабство, вы все люди взрослые, и догадываетесь, в какое. Володя, нет, не надо светильника, я же сказал. Завтра рассмотрите. Им предстоит на благо нашего Дома теперь много и плодотворно трудиться, успеете еще познакомиться. А все остальное, включая фургон — наш законный трофей. Короче, — хватит тащиться! Володя! Сейчас этих перекинем в Башню; а ты тащи цепи от Ибрагима и Джамшута, с болтами и инструментами, — сразу их оформим. И отведем спать, — там уже Равшан, думаю, им сам объяснит политику партии. Да, кстати, при перемещении по дому — мешки им на головы, непрозрачные, Володь, сооруди-ка сам… Предметно с ними завтра разговаривать будем. Лена, Люда! Включайте паяльную лампу и примус, поставьте как можно больше воды греться; нам всем нужно помыться, особенно ребятам. Толя! Куда думаешь отогнать фургон? Понадобится он нам еще?

Все засуетились, занялись делом. Володя скрылся в Башне; женщины туда же потащили самый маленький мешок с картошкой, чтобы сегодня же на ужин «сделать пюре». Батя взял за шиворот щуплого лысого коммерсанта и потащил также к холодильнику, переправлять его внутрь Башни.

Толик собрался отгонять машину, окликнул Белку, — одному таскаться влом, да и небезопасно в общем; но Белка отмазалась, что «ей надо привести себя в порядок, она жутко устала, ее кормят только обещаниями, и вообще — она первая мыться будет!» Тогда я поехал с Толиком. Взял, по причине уже полной темноты, с собой автомат.

Машину поставили среди разбитых и разграбленных таких же на пустыре прямо напротив Башни, только пришлось объезжать административный корпус завода, превращенный в разграбленные уже магазины и салоны; за забор, и ставить с обратной стороны. Жилья там на прямой видимости не было, и вроде бы там никто давно уже не шарился, — незачем было. Толик все одно, что-то там вытащил из двигателя, и мы отправились домой.

Вернулись, когда все уже собрались в большой комнате квартиры на 6 этаже, заменяющей нам теперь общую столовую. На кухне вовсю сипела паяльная лампа, грея стоящий на треноге эмалированный бак с водой; тут же на примусе варилась картошка, присматривающая за ней Люда сказала, что Белка уже моется. Это надолго, эта коза любит поплесаться, было бы чем; впрочем, ванна не единственная. Пошли пока в «столовую». На составленном из трех общем столе уже стояла тарелка с медом, и мама в углу у бидона начерпывала его в кастрюльку, чтобы отнести Ивановне.

Батя с Володей уже определили на ночь новых пеонов; и Володя где-то копошился по хозяйству. Батя, таская мед ложкой, не обращая внимания на мамино «Подожди, сейчас картошка сварится!», рассказал нам, что Володя-то одного из пленных узнал! В молодом парне, что был с моим, теперь уже, автоматом, он узнал сына того мужика, у кого они останавливались с машиной во время так неудачно закончившегося бегства к границе. Точно, говорит, он! Я, говорит, хорошо его запомнил! И они же с его батей, говорит, ограбили нас; отняли и машину, и припасы! Так разволновался, что, говорит батя, думал его кондратий хватит! Сунулся морду бить — парню-то. Еле оттащил его.

— А парень — в несознанку! Не знаю его, и все! Первый раз вижу! Пришлось начать дознание, — просто чтобы знать, с кем дело имеем. Володе-то я сразу сказал, что то, что отняли машину — это был «знак», что не надо вам переться к границе, бессмысленно это; надо было сразу в Башню возвращаться; просто вы не привыкли внимание на «знаки» обращать… Да и не убили ведь, в рабство не взяли; что по нашим временам, считай, есть проявление исключительного милосердия! Даже что-то из одежды дали.

— Ну, парню для порядка в морду дал пару раз; потом старшего, — Иванов его, кстати, зовут, нахер нам его имя, пусть так и будет: Иванов; — вытащил в другую комнату. Там его маленько попрессовал, чтобы мысли приняли нужное направление, и спрашиваю: какие машины в семье у Кольки? Сколько? У них ведь, оху. вших деревенских коммерсов, сейчас по несколько машин во дворах, — поотжимали у городских-то, или сменялись. Надавил на него, — тот и потек: вот такие-то и такие, всего четыре штуки у его бати, в том числе и бежевый пассат-универсал, только он давно не ездит… Ну и… Все стало предельно ясно. Володя чуть их не затоптал, в гневе-то. — Олег хохотнул, — Хотя я ему сказал, — что он тогда, всерьез собирался в Германию через Польшу на машине доехать? Затея с самого начала была дикой. Не те так другие бы отняли. Впрочем, это все неважно. А важно то, что этот коммерс плешивый, Иванов, себя позиционирует как вполне состоятельного по нынешним меркам человека, и предлагает его отпустить за выкуп. И за Кольку, говорит, его батя наверняка выкуп даст; тоже не бедствуют. Я и подумал — а это идея! Я пока не слышал про такой способ заработка в Городе и крестностях, поскольку до сих пор это было как бы бессмысленно — ценности сменились. Но сейчас, я смотрю, стал формироваться новый класс собственников-хапуг, и плешивый Иванов — его яркий представитель! Так что, камрады, не исключено, что мы станем одними из зачинателей нового вида бизнеса в изменившемся мире, да. А что? В Аргентине вон, во времена кризиса, сей бизнес был вполне распространен; и в той же Бразилии, Колумбии… В Чечне так вообще общепринятый уважаемый способ заработка. Так что в сей теплой компании мы не первооткрыватели.

Как связаться? Ну, это вопрос технический; как и то, чего за его плешивую голову, и обоссанные штаны молодого, можно получить, — решим! Ну а пока… Пока, конечно, как принято, потрудятся «на стройках народного хозяйства», не кормить же их задаром? Мне вон надо сахар растирать, делать новые мины; аммонал хочу попробовать; а молодой пока проходы подолбит на пару с Равшаном…

Батины слова были восприняты с полным одобрением; Толик сразу начал мечтать, «кого следующего»; что «теперь заживем», купим у вояк КПВТ или лучше Утес, «шмелей» и РПГ достанем… Белке, говорит, не ПМ, а швейцарский ЗИГ достану, знаю, говорит, где можно сменять, но, блин, дорого! — ишь, не забыл!

Батя тут же заметил, что к этим, новым, нужен новый «регламент» — раз их менять будем, то нечего им по Башне таскаться, поселим их отдельно от Джамшута, пусть не общаются. И чтоб окна закрыты, в смысле — непрозрачны — заделать. При перемещении по Башне — мешок на голову. Где что долбить — вот работа, делай, закончил — опять мешок на голову, — и на выход. Нечего им в Башне ориентироваться, ни к чему это. Вредно для нашего здоровья.

Мама только, готовя ужин и слыша наши расклады, косилась очень неодобрительно, прям почернела вся, негативные эмоции от нее ментально так и перли. Я пожалел, что батя стал обсуждать это здесь, надо было поговорить в «совещательной комнате» в квартире Устоса.

Люда принесла свежеприготовленного пюре, выставила соленые огурчики, паштет; все так аппетитно пахло, что, хотя уже нарисовалась вымывшаяся раскрасневшаяся Белка в банном роскошном халате и Люда сказала, что вода кипит, я решил мыться попозже, после ужина. Батя опрокинул рюмку конфискованного у коммерсов коньяка, похвалил, и тоже принялся за жрачку. Мы с утра ничего не ели, а день был насышенный событиями и нервный. Хотя и плодотворный. Стол, освещенный аккумуляторным фонарем и парой свечей, был просто шикарным!

Стали во время еды вспоминать «как было» и проводить «разбор полетов», как батя выразился.

Тут мама и встряла:

— Вы как шайка разбойников после налета! Обсуждаете удачный грабеж! Посмотрели бы на себя со стороны!

Но ей не фартило, — батя ее «успокоил» буквально несколькими фразами:

— Смотреть со стороны — это хорошо и красиво. Морально правильно. Я тоже вот взгляну «со стороны»: вот ты взяла хлеб, мажешь его медом, — а и хлеб, и мед отняты нами у несчастных тружеников села; как понимаешь, в результате разбойничьего половецкого набега!.. А неплохо деревенский хлеб с медом идет, правда?…

Тут мама бросила кусочек хлеба и выбежала из комнаты. Наверное, плакать. Люда проводила ее сочувственным, а Белка — непонимающим взглядом.

Насчет прошедшей операции Толик высказался:

— Ты, Олег, перестраховываешься! Ты тут целую «операцию Багратион» распланировал! Надо было проще!

— Но ведь получилось? Получилось, нет??

— Ну, получилось. И что? А сколько раз могло сорваться? Вот нафига детей-то было тащить? (Белка фыркнула, я чуть не подавился) Пошли бы мы с тобой вдвоем, — что, мы бы вдвоем троих деревенских засранцев не сделали б? Ты, брателло, стареешь, наверно! Да я их один бы сделал! Вот как тогда…

— Стоп! — прервал его батя, — Ты, пожалуйста, не путай! Ты шел тогда, конкретно зная, что тебе предстоит. Инициатива была за тобой, расклад ты ясно представлял, — и потому риск был, но минимальным. А тут совсем другой расклад! Сколько их в месте дислокации — мы не знали. Как вооружены, насколько серьезны или беспечны — тоже не представляли! А может их там бы было не двое, у фургона, а пятеро! И все нервные, и с автаматами?…

— Ой уж! Откуда??

— Откуда я знаю «откуда»? Откуда-нибудь! Ты смотри — у крестьян приехавших в арсенале АК-105, почти новый, кто бы мог предполагать?… Мы ничего про них не знали! И потому нужна была тройная гарантия! Что и было достигнуто. Во-первых, основной упор был не на огневую мощь и не на навыки, а на внезапность. Когда, знаешь ли, очкастенький интеллигент в кепочке и очочках, от которого не ждали большего сопротивления, чем высказывания типа «прекратите, я вызову милицию!», мигом превращается в зубастого крокодила со стволом в руке — у оппонентов наступает когнитивный диссонанс!

— Чего наступает?…

— Неважно. Надо было выглядеть максимально безобидно. А что может быть безобидней, чем затруханный интеллигентишка, и сопровождающие его парень с девушкой, почти дети? Вот они и расслабились. А «интеллигент и дети» — это уже три ствола! Это уже и против пятерых бы сработало. Плюс и задача стояла не порешить их там всех, а взять в плен. Если бы порешить — я бы и сам справился, дело нехитрое… А ты — для подстраховки. И для отвлечения внимания в случае чего. Что и было успешно реализовано! Ты, кстати, спецом мимо стрелял, я так понял?

— Не-а… — Толян вдруг покраснел, что было для него неожиданным, и что было отчетливо видно в свете белого света стоящего на столе кемпингового фонаря, — Честно говоря, я стрелял на поражение. Этому, молодому с автоматом. Но не с упора, а с рук, и в движении, да с глушителем, да я еще опасался в автомат попасть, который он к груди прижал, потому целил в голову… Словом, мазанул я. Оба раза.

Он кинул пристыженный взгляд на нас, и отдельно — на Белку. Та ехидно усмехнулась. Сидела вся такая напаренная, в махровом халате и накрученном на голове полотенце; и поедала хлеб с медом, запивая чаем.

— Ну, неважно, — продолжил батя, наливая себе очередную рюмку — Факт тот, что фактор отвлечения был задействован. Не было бы тебя со Стечкиным, мы бы и сами справились. Даже наверняка. Ну, может быть, взяли бы не двоих, а одного; — того-то, Кольку, я завалить готов был; вовремя он одумался. Вот. То есть ты был для страховки, только. А будь их там больше, и будь они более настороженно настроены — твой ствол был бы очень в тему. А так — мы втроем вполне бы справились… Правда, ребята?

— Да! — проглатывая кусок хлеба и запивая чаем, сообщила (в сотый раз!) Белка — Справились бы. Я того, толстого, что ко мне лез, успокоила в момент!

— Да справились бы… — ответил я, — Втроем-то точно бы справились. И вдвоем с тобой тоже бы справились.

Я подумал и добавил:

— Я бы, наверное, и один бы справился, ну, как Толик тогда, с патрулем. Но пленных тогда бы точно не было…

Сказал, а сам был совсем в этом не уверен. Это одно дело тут, за столом, понтоваться; а там, в одиночку… Я вспомнил три этих наглых рожи, их самоуверенный гогот, твердая уверенность, что перед ними — жертва… Помпа, автомат; и еще ружье, что было в машине. Нет, я бы не струсил. Но… При одной мысли, что я мог бы быть перед этими тремя уродами один, хотя бы и с наганом, меня обдавало холодком. Хорошо, что все кончилось! И… Надо больше тренироваться! Чтобы быть как Толик — все на рефлексах; он бы точно всех троих положил бы и не поморщился, хотя бы и голыми руками.

— …А с тобой, брат, идти — это был бы однозначно дохлый номер! Ты себя в зеркало давно видел? Ведь ты же, как ни оденься, вылитый бандит — прям как из американского кина, будь ей радиоактивная земля пухом. Они бы с тобой нас на стволах бы и держали, фиг бы ты что достал, риски бы повысились неизмеримо!

— Да ладно! Я тоже умею маскироваться. Патруль вот…

— Ты сам говорил, что патруль тебя вблизи не видел! Что они ведели? Сутулого бомжа — издалека. А эти нас вплотную обсматривали. Да и не повел бы он тебя к фургону, просто не рискнул бы! Другое дело — интеллигент и двое детей!

— Бать, про детей не надо; это уж перехлест. Эта… Гиперболизация. — вставил я, но он только отмахнулся.

— Ну… Вообще где-то ты прав, да… — с неохотой согласился Толик.

— Вот! — заключил батя, — Конечно прав! Кстати, все не просто так. Вот, думаешь, зачем я Серого заставил надеть новую курточку — прям из магазина?

— Ну? Зачем? — заинтересовался Толик. Мне стало тоже интересно. Одна Белка уже зевала. Незаметно вернувшаяся уже мама и Люда пили чай и внимательно слушали наш разговор. Пришедший Володя стал накладывать себе картошки.

— А затем, чтоб этот коммерс сразу заценил, что курточка, — хорошая, и видно, что дорогая! Качественная. И, соответственно, захотел бы ее себе заиметь. То есть, что бы ни случилось, какие бы у них планы не были, — в Крыса стрелять бы не стали; во всяком случае, сразу. Да, представь себе, я и такой вариант развития событий в голове держал, — что коммерс захочет нас сразу и всех просто убить! Черт его знает из каких соображений! Может, он тоже, как и я, перестраховщик! Вот в этом случае курточка бы давала Крысу лишний шанс — что не будут ее ни рвать, ни пачкать. В любом случае потребуют сначала снять. А когда под курточкой наган в оперативной кобуре — это дает неслабый шанс! Понял?…

— Ну ты мозга, братан! Да… Могло так быть, да. А Эльку могли стрельнуть, нет?

— Ну, ты че? Такую фактуру портить? В фактурную девку точно бы стрелять не стали!

— Выходит, ты один рисковал?

— Да не… Что возьмешь с несчастного интеллигента, который последний раз матерился в пятом классе, ударив по пальцу молотком на уроке труда!

Оба засмеялись.

Тут вмешалась Лена:

— Олег, я в целом поняла, куда и как вы ездили. Получается, вы себя как наживку подставляли?…

Олег недоуменно посмотрел на нее. Он как-то и думать забыл, что его тут внимательно слушают, и не только сын с Толиком (Белка ушла спать, напоследок напомнив Толику, что «насчет обещанного она по-о-омнит!..»).

— Ну да. В общем, так и есть.

— И ты рисковал? В том числе сыном?!

Олег помолчал, переваривая сказанное; и взвешивая варианты ответа. Больше всего ему хотелось наорать: «Да! Дааа!!! Я сознательно рисковал жизнью сына, Белки и своей собственной!! Потому что время, когда можно было выжить „не рискуя“ — кончилось. Вообще! То есть и раньше, „до-всего-этого-бардака“ вообще не рискуя можно было только „выжить“, не больше; сейчас же „не рискуя“ выжить нельзя ВООБЩЕ, вернее — уровень выживания таков, что лучше сразу сдохнуть: рабство. Рабство в „сельскохозяйственной коммуне“, или рабство у разворотливого мужичка. Да и в обоих случаях это не выживание, — это оттягивание смерти — от голода, от болезни, из-за прихоти охранника или хозяина… Чем риск смерти хуже такой участи, чем??»

Но, как- то быстро, подсознательно прогнав в голове варианты ответа, и дальнейшее развитие «разговора», ответил проще и короче:

— Да.

И налил себе еще рюмку.

— Бать, не сопьешься? — подмигнул Крыс. Толик встал, потянулся, и со словами «Пойду-ка я… Эльку проведаю… Заверю ее в моем обещании еще раз…», подмигнул Олегу с Крысом и вышел.

Крыс нахально остался, сделав вид, что пьет чай. Он прекрасно по опыту уже знал, что будет в результате, — разборка, ничего хорошего, но… Как бы чего не вышло. Батя потихоньку, рюмка за рюмкой, уже ополовинил бутылку коньяка; и хотя, как обычно, опьянение у него выражалось только в конкретном покраснении лица и чуть дрожащих руках, а также — обычно — в желании поговорить, но… День сегодня был того… как сказать? Нетривиальный. — Во!

Васильченки о чем-то шептались, прихлебывая горячий сладкий чай; в углу, где почти не доставал свет свечей и светильника.

— А если бы?… А если бы они отдали тебе то, что ты просил? Ну, сменялись бы? Честно?

— Такого по определению не могло быть.

— Ну а если? Вы бы… Ты бы их все равно ведь ограбил?

— Я-ни-кого-не-грабил! — сказал Олег с расстановкой, — Да, я подставился. И подставил ребят — как наживку. А ограбить пытались нас. А мы лишь защищались. Да! — он остановил отстраняющим жестом Лену, изо рта которой уже готовы были вылететь обличения и обвинения, — Да! Если ты настаиваешь, пытаешься все привести к той морали, которая больше не существует, к тому, черт побери, уголовному кодексу, который приказал долго жить, — то да. Мы ограбили их. И это… Как там?… Насильственно лишили свободы. И, что интересно, ни грамма в этом не раскаиваемся — ни я, ни ребята…

— Ты еще про брата своего вспомни, — он-то уж точно не раскаивается!

— Да… Это точно. Так вот. Если на мгновение допустить такую вероятность, что этот… Иванов. Иванов бы решил у нас честно купить обрез, — за мешок картошки, как я предлагал! — он бы нас никуда не повел. Принес бы мешок и сменял. Или договорился бы, чтобы мы подошли на следующий день. Но он хотел с нас поиметь — и не только обрез. Вообще…

Олег потер лоб. День был трудный, нервный, да еще выпил. Мысли путались. Подкатывало раздражение на идиотские вопросы.

— Если бы вдруг он захотел честно сменяться, я бы его грабить не стал. Зачем? Вокруг масса сволочей… С которых можно поиметь… Зачем грабить честного человека?… Тем более — убивать? Это нехорошо…

Он вдруг пьяненько захихикал:

— Иванов — честный… Этот плешивый пройдоха, со своим племянничком, который с папашей двух стариков из их машины выкинул, а с этим дохлым жиртрестом — честный?… Хи-хи-хи… Да он вообще забыл, что такое вообще делать «честно»! Он посрать-то честно не сходит!..

— Постой, вы и убили там кого-то?? — воскликнула Лена.

— Да… Не без того… В порядке самообороны, так сказать. Этих коммерсов ведь трое было, вот один и успел за ружьем кинуться. На окрики не реагировал. Ну и… По законам военного времени — в расход. Застрелили.

Олег говорил, и чувствовал, что звучит это как-то неубедительно. Неубедительно для всех, кто там не был. Наверное, это всегда так: невозможно объяснить человеку, мыслящему не в тех пропитанных опасностью, страхом и адреналином, категориях, почему ты поступил так, а не иначе. Отсюда и получаются все эти «контртеррористическая операция» и «как вы могли так поступить» — про военное-то, по сути, время; и при военных взаимоотношениях: вот он враг — убей его, или он убьет тебя! Но тем, кто этого не нюхал, этого не объяснить, — слова получаются какие-то фальшивые, неубедительные. Как сейчас.

Он вновь ощутил всю напряженность той ситуации; болезненный, тянущий в животе страх за сына и Белку, — в то время, как надо было играть разиню-интеллигента; и выдернуть люгер не раньше и не позже, потому что секунды ошибки могли все сломать, испортить… Он вновь, как в реале, ощутил сивушно-луковый запах, исходивший от толстого Жоры, его лапа, похотливо тянущаяся к лицу Белки; напряженно сжавшийся рядом силуэт Сергея. Жора, ломанувшийся к своему «Моссбергу», как бегемот сквозь камыши. И Колька, жмущий на спусковой крючок не снятого с предохранителя автомата. А ведь… Если б… Пришлось бы… Если бы успел! Но как это все объяснить тем, кто там не был; обяснить ей — недавно еще, да и до сих пор, не мыслящей своей жизни без регулярных визитов к косметичке?

— И кто…убил?…

Олег вновь отчетливо увидел рвущегося к ружью толстяка, и пули, бъющие в его жирное тело. «Сказать — я?» — мелькнула мысль; но вместо этого вырвалось зло-залихватски:

— Да, собственно все. И я, и Толян, и сын твой, и даже Белка постаралась. Коллективно, так сказать. И при этом, заметь, никто из них в содеянном ни грамма не раскаивается!

Помолчали.

— Ты хоть понимаешь, что ты нашего сына сделал убийцей??

— Он защищался… — разговор стал давить на Олега своей вопиющей бессмысленностью.

— Ты все врешь! — раскрасневшись, обличающее продолжила Лена, — Если бы… Да ты по-любому хотел его ограбить! И тебе было все равно, кого — честный, нечестный, — что ты тут врешь?? Ты хотел ограбить — и ты ограбил! И убил! Потому что такова твоя натура! Как и твоего братца!

Увидев встающего Олега, быстро добавила:

— И сына этому учишь! Этого я тебе никогда не прощу!!..

— Мам… — вмешался Сергей, — Мам, ты не права. Ты совершенно напрасно на батю катишь! Тебя там не было…

— А ты заткнись! — сорвалась она, — Иди вон, — бей рабов палкой! Ты ведь это любишь, я знаю! Убей еще кого-нибудь! Весь в своего папочку!!

Сергей покраснел, у него затряслись руки. В наступившем молчании слышно было как потрескивают свечи и где-то за окном, далеко, кто-то дико орет пьяную песню. Володя с Людой, опустив головы, молчали. Встал:

— Бать, я мыться и спать. Пошли? Горячая вода есть…

— Да, Я сейчас. Ты иди.

— Нормально сегодня день получился.

— Да. Нормально. — Олег встал, и слегка покачиваясь, стоял, нависая над столом. Как-то отчетливо он почувствовал всю окружающую мерзость происходящего, пропотевшую рубашку и свернувшийся в спираль глупый засаленный галстук, надетый «для образа», и все еще не снятый. Так и не вымылся… Чужой дом. Чужая мебель. Чужие слова. Чужие люди. И только надежная тяжесть пистолета за поясом сзади давала якорь, уверенность, привязывала к действительности. И сын.

Он взглянул на Лену. Эта женщина… Из-за нее он в свое время не спал ночами, из-за нее мчался за тысячи километров, чтобы увидать, в робкой надежде, что может быть?… Может быть у них получится? Из-за нее был готов драться на дискотеках. Вспомнил, как это было — как, когда уже поженились. Дикий, какой-то совершенно нереальный, ни на чем не основанный страх, что она — вот-вот умрет! Почему, зачем, отчего?? Ничего этого не предвещало. Но он сбегал с работы пораньше, чтобы увидеть ее, прижать к себе, защитить от чего-то… Почему ТОГДА он боялся, что она умрет? Значительно позже он понял для себя это, — потому что счастье было настолько полным и всеобъемлющим, что он был уверен — такое не может длиться долго! Нет. Это был просто водопад, оазис счастья — она, его радость, его Лена была рядом с ним, она любила его — он верил в это! Это было настолько всепоглощающе хорошо, что… что это не могло длиться долго. А за себя он никогда и ни в чем не боялся.

Но оно, счастье, все длилось и длилось. Потом родился сын. Он стоял, прижимая к себе ворочающийся маленький сверток, и слезы счастья душили его.

А потом вдруг оказалось, что ее любви никогда и не было. Была ложь, было предательство, была приспособляемость — просто ради удобства.

Тогда — два года назад, когда он это понял; когда она выкрикнула ему в лицо ужасные слова; и главное — он понял, что это не для того, чтобы обидеть, не в пылу ссоры, как это бывает, нет, — это была правда: она никогда не любила его. Тогда сложились в один единый паззл те мелкие детали, которые только любящий человек может улавливать, чувствовать, — но до последней минуты не пускать в себя это знание, отталкивать его… Он чуть не умер тогда. Его убивало даже не отсутствие ее любви, в чем он за годы, чувствуя, привык обманывать себя. Его убивала та расчетливая подлость, с которой это было преподнесено — в самый удобный для нее момент, когда он стал больше не нужен, — в ее понимании. Бизнес был в ее руках. Машина. Квартира, в которую он, считая своим Домом, Домом Семьи, вложил все свои и деньги, и душу.

Ему казалось, что за два года он уже переболел. Все прошло. Нет? Видимо нет. Все нахлынуло болезненно-сильно. И вот — семьи нет, любимого человека нет. Есть расчетливая дрянь, обманывавшая всю жизнь. Вот она — сидит, раскрасневшись, напротив, и что-то говорит — но слов не слышно, только виден открывающийся рот. До сих пор красивая в свои 40 с лишним…

Дикая мысль мелькнула в его мозгу — рывком достать верный люгер (всегда наготове, всегда за поясом, всегда надежен, безотказен), — мгновенно, движение отработано тысячами повторений, никто даже понять ничего не успеет, — и прострелить ей голову! Потом — ствол себе в рот…

Зачем жить??

Зачем жить, если все кончено? Сколько можно терпеть, надеяться? Ведь все кончено — неужели непонятно??

Она так и не поняла, что только мгновение отделяло ее от небытия.

— Бать, пошли, а? Или я пойду — а ты дай мне свой ствол? Ну? На ночь — дай? Я тебе завтра верну… — канючил что-то почувствовавший Сергей.

Взгляд Олега упал на сына. Тот тоже что-то говорил, но слов не было слышно.

Нет. Рано еще уходить. Впереди… Да. Семьи нет, будущего нет. Но есть интерес. Просто интерес — жить дальше, и смотреть — до чего же мы все, черт подери, докатимся? И это, черт подери, интересно! И потому…Потому можно и подождать. Куда спешить? Всегда успеем! Кто сказал, что будущего нет??

Кто сказал, что цели нет? А просто жить, — разве не цель?

Слегка пошатываясь, больше не сказав ничего, он пошел спать.

— Лена, зачем ты так?… — подсела к столу Люда, когда кроме них с Леной и Володи, убиравшего со стола, никого в комнате не осталось.

Лена только всхлипывала, уронив голову на стол. Люда стала гладить ее по спине, успокаивая. Обернулась к Володе:

— Что ты? Ты не убирай, оставь, я сама сейчас помою, пока вода горячая.

— Я парафин пока потоплю. Свечки поделаю.

— Да что на ночь глядя-то? Горит, что ли?

— Так недолго ведь. Пусть застывает пока. Чтоб формы не простаивали…

Литье свечей стало для Володи своего рода хобби в постБПшной Башне. Деятельная натура требовала дела. Он уже не мог позволить себе бегать, тренироваться на улице, и потому бегал, нарабатывая сбитые за время скитаний и голода, навыки, по этажам Башни. И весь день он был занят, упорно трудясь на большом хозяйстве Башни, а вечером, больше «для души», лил свечи.

Прочесывая окрестности с мародерскими целями, Олег, Толик и Сергей не миновали и 118-ю поликлинику, теперь — с выбитыми стеклами на первых-вторых этажах, с сорванными зачем-то входными дверями. Собственно, для мародеров там не было ничего интересного, — лекарственные лотки, процедурные и аптеку разорили гопники в поисках наркоты и спирта еще в первые недели безвластия. Но Олег знал, что искать — в кладовой он обнаружил запасы медицинского розового парафина, применявшегося в процедурах. Его было много — порядка 20 килограмм в 500-граммовых кирпичиках, завернутых в пергаментную бумагу, и он был никому тогда не нужен… Сейчас Володя освоил из него производство свечей.

Технология была несложной, но не без хитростей: в конусного вида форму, склеенную из бумаги, натягивался вымоченный в растворе буры и высушенный хлопчатобумажный фитиль. Потом туда заливался расплавленный парафин.

Вообще с освещением было и так нормально, — раз в день на пару часов заводили один из генераторов, затащенный, для глушения звука, в находящийся в изоляции туалет одной из квартир; пока он охлаждал пару холодильников со скоропортящимися продуктами, заряжали аккумуляторы светильников и ноутбуков.

У Олега и без того были большие запасы уже готовых, фабричных свечей — как «длинных», так и «чайных», в алюминиевых чашечках; а в период всеобщего развала и мародерства сувенирные самые разнообразные свечи в разбитых магазинах и ларьках просто валялись под ногами, никому не нужные. Олег с Крысом натаскали их запас не на один год; кроме того у Олега было запасено и несколько керосиновых ламп с запасом керосина — но их пока не зажигали во избежание керосиновой вони. Собственно, хватало и фонариков на аккумуляторах, и аккумуляторных светильников, свечи же по вечерам зажигали больше «для антуража»; Володя даже, сделав переучет свечей, предлагал продавать их на рынке, поскольку после исчезновения электричества свечи неизмеримо выросли в цене; но Олег не одобрил:

— Чего ради? За что продавать? — за бумажки? Хватит уже верить бумажкам, пора это было уяснить еще «в том» мире. Свечи — вещь нужная в новом мире, и дешевле они не станут. Пусть лежат…

Теперь Володя чисто для души каждый вечер лил свечи, подбирал состав, менял фитили, добиваясь ровного приятного глазу окраса и надежного горения без копоти, что было не так и просто самоучке. Но дело раз за разом шло на лад, и он гордился шеренгами новых свечек, пополнявших кладовую Башни благодяря его усилиям.

Потом по вечерам, кроме свечек, он еще занялся снаряжением патронов для всего гладкоствольного вооружения 12-го калибра: «помпы», обреза-вертикалки и «Мурки» Иванова. Вскрыли несколько машин во дворе, разбили аккумуляторы — конечно, орудовал Толик с устосовым «клевцом». Свинец промыли прямо на улице, сложили в таз, и утащили в Башню — лить из него картечь. Как это делается в наших, кустарных условиях — выяснили в батиных же компьютерных архивах. Оказалось — ничего сложного: наклонная доска в таз с водой, на ней — поливаемый водой войлок, — и лить свинец тонкой струйкой. Потом — сортировать получившиеся свинцовые «бусинки» по размерам, — не очень качественно, но вполне приемлемо для ближнего боя. Собственно, вместо войлока использовали полу от кашемирового пальто Белкиного бати, — вот он, наверное, удивился бы в свое время, узнав, как будет использоваться его дорогой прикид…

Со временем у Володи картечь стала получаться не хуже чем заводская. А при снаряжении патронов он стал экспериментировать — и в конце концов дошел даже до такого изыска, как «связанная картечь» — это когда картечины перед укладкой в патрон надрезаются и скрепляются между собой тонкой проволочкой или леской; — тогда картечь не «расходится» на расстоянии, а летит пучком… Чего только не напридумывают люди, когда оружие становится средством добычи пищи или выживания…

Картошку мы потом растащили по этажам. Неработающие холодильники вскрытых квартир оказались прекрасным хранилищем для нее, — надо было лишь выгрести из них их давно пропавшее содержимое и полки. Не промерзнет — очень удобно.

— Люда, Люда, ты ж пойми — они же настоящими бандитами стали! Ты смотри, как они живут, — это же волчья стая! Они ведь и свое сообщество так и называют — «стая», ты не знала? И я, и вы теперь — «в стае»! Хотя нет! Стая — это только ОНИ! А мы — в обслуге стаи! Есть готовить, стирать.

— Лена, что ты говоришь?… — Люда покачала головой, — Стая, не стая… Они нас защищают, по сути — они нас кормят! Стая… Лена, ведь это они, называй их «стаей» или как хочешь; но это они рискуют, добывая и этот чай, и эту картошку. И мед. И печку. Их ведь убить могли, или забрать в рабство — ты об этом думаешь? Какая разница, как они себя называют?…

— Люда, но ты смотри, какими методами! Они ведь бандиты! Просто бандиты! И мой сын теперь — бандит! Я недавно узнала, что он человека убил!.. — тут она на миг смешалась, — Хотя и человек тот был — негодяй из негодяев, но ведь убил! И в этот раз, оказывается. За что? Ты ему веришь?? Я — нет! Я не хочу чтобы мой сын был убийцей!

— Лена, Леночка! Но что ты знаешь о том, что творится? О том, что за стенами Башни? Ты пойми, — убить сейчас, это, как ни страшно звучит, нормально…

— Как ты можешь такое говорить: «убить — нормально»?? Или мы не люди? Я знаю, вы многое с Володей пережили, но ведь всегда нужно оставаться людьми!

— Надо, да, надо… — Люда опустила голову, — Но ты пойми: он твой муж! И…

— Нет! Не муж он мне!

— Вот как?… Ну… Тогда что ж ты хочешь? Если он для тебя теперь чужой — зачем ты ешь этот, принесенный им, хлеб?… — Люда странно взглянула на нее, и непроизвольно отодвинулась, но Лена ничего не заметила.

— Люда! Ты как он — все сводите к деньгам! То есть к материальным ценностям! Я и так все время чувствую — я как приживалка здесь! Не хочу! Не хочу так жить!

— Ну а что тебя здесь тогда держит? — нарушил свое молчание Володя. Два десятка форм для свечей было уже готово, и он на маленькой, воняющей смесью парфюмерии, спиртовке, плавил в кастрюльке кирпичик парафина и несколько сувенирных свечей — для цвета.

Лена не ответила. Она достала из кармана небольшую пластиковую коробочку, бросила ее перед Людой:

— Вот. Посмотри, что в ней!

Опасливо, как насекомое, Люда взяла коробочку. Оторвавшись от процесса плавления парафина, к ней подошел Володя, заглядывая через плечо. В коробочке было золото: три обручальных кольца разного размера и пробы, четыре комплекта разномастных золотых сережек, с камушком и без; одна — без пары. Массивная золотая печатка со вставкой белого металла. Три тонких золотых цепочки — все не расстегнутые, а порванные. Кулончик с камушком.

— Что это? — недоуменно спросила Люда. Володя взял коробочку у нее из рук и брезгливо поворошил содержимое пальцем. Потом поставил на стол, и, ничего не говоря, вернулся к своему прежнему занятию.

— Это? А как ты думаешь?? Это я нашла в кармане моего сына, в той куртке, в которой он ходил на встречу с одноклассниками! Взяла перевесить — и в кармане брякнуло. Там сигареты, зажигалка, нож — и вот это… Ты понимаешь, что это???

Люда молчала.

— Ты понимаешь, что это с людей снято?? Что он грабил людей, снимал с них обручальные кольца, может — пальцы отрезал! Срывал цепочки с шеи! Выдергивал из ушей сережки! Ты это понимаешь? Мой сын — бандит! Я живу в бандитском притоне! Как мне с этим дальше быть??…

Помолчали. Наконец молчание нарушила Люда:

— А ты спрашивала Сергея, откуда это? Или Олегу показывала?

— Ты из куртки это забрала — а он и не заметил? Не спрашивал, куда делось? — вмешался Володя, продолжая помешивать парафин.

— Да разве и так неясно — откуда?? Что они ответят? Наврут, конечно, как обычно. Как с этой картошкой и с «пленными», — их послушать, они вообще ни при чем! На них напали и они защищались!

— Лен… — Люда положила ей руку на локоть, — Ты вот что… Ты это забери сейчас. А завтра спроси. И еще. Вот ты говорила, что живешь как в половецком племени после удачного набега, или что-то вроде того. Может оно и так. Ты только вот что подумай: половцы… чеченцы… другие народы, в силу обстоятельств, культурного уклада или незнай чего еще, живущие набегами, — у них ведь тоже семьи были… Есть. И они свои семьи любят. Жен своих любят. Детей. Ростят.

— Бандитами?? Не хочу! Они уходят и возвращаются «с добычей», иногда — в крови, грязные… Обсуждают свои бандитские дела, чистят оружие. Добыча тоже бывает в крови. Кры… Сергей. Эти жуткие клички: мой сын — Крыс! Я знаю, что они пытали людей, Сергей мне рассказывал. Можно ли так жить??

Около кастрюльки с парафином тяжело вздохнул Володя:

— Так жить — можно. Поверь, мы такое видели…

— Да знаю я! — уже раздраженно отмахнулась Лена, — Знаю я, что вы многое видели! Но всегда надо оставаться Человеком!

— Да, Лена, надо бы… — очень осторожно сказала Люда, — Хорошо бы оставаться человеком. Тем самым — с большой буквы. Только за все приходится платить свою цену, — а ты не готова. Не хочешь платить положенную цену.

Она непроизвольно посмотрела на Ленины руки — да, с уже коротко подстриженными ногтями, но с остатками прежнего маникюра, остатками гелевых нарощенных ногтей; несмотря ни на что — аккуратно обработанные, каждый вечер обильно смазанные кремом из старых косметических запасов. Лена перехватила ее взгляд и убрала руки под стол. Резко встала.

— Ты меня не понимаешь. Не хочешь меня понять.

— Ты сама себя не понимаешь, Леночка…

Оставив на столе открытую коробочкус золотом, она вышла из комнаты.

Люда стала собирать посуду.

— Володя, потрогай, там вода еще теплая?

Некоторое время они занимались каждый своим делом в тишине. Потом Люда сказала, отвечая вслух своим мыслям:

— Просто она потеряла себя. Была всем — а стала никем. Таких много сейчас. Но не понимает, что в отличие от других ей-то как раз повезло…

За завтраком собрались все. Последняя пришла Лена, с опухшими, красными глазами. Ни на кого не глядя, налила себе чая. Белка была довольная и веселая как… белка. Взялась подтрунивать над Крысом, что это все же «она увалила того толстого», и предлагала «на спор» так же врезать ему. Крыс, скептически кривясь, отмалчивался.

Когда уже собирались вставать из-за стола, Люда достала и положила перед Леной вчерашнюю коробочку. Та взяла ее и бросила в центр стола…

Упала тишина. Толик заинтересованно взял и открыл; все, кроме Лены и Володи с Людой, присунулись посмотреть что там.

— Ого! — было общим. Белка тут же выудила из коробочки тоненькое колечко с красным камушком и принялась вертеть его в пальцах, примеряя то на одну руку, то на другую. Толик поковырял пальцем в содержимом и, потеряв интерес, отдал коробочку Олегу. Тот вопросительно уставился на Лену.

— Что смотришь? Вот — у него нашла. В кармане! — она ткнула кружкой с чаем в сторону Сергея.

Олег недоуменно перевел взгляд на сына.

— Ого!! — с радостным удивлением воскликнул тот, хватая коробочку, — Ничего себе! Я и не глянул, — забыл! Толян! Этого хватит, чтобы пээм с патронами купить? Посмотри, а? Белка! Дай сюда! Это все мое. Хо-хо! Будет у меня пистолет еще первее, чем у тебя! — и показал ей язык.

— Ой, да на, на… Не претендую… — она положила колечко в коробочку; и тут же вновь стала в ней копаться тонким пальчиком; выудила цепочку, приложила к шее, старясь рассмотреть ее на себе, с огорчением увидела, что цепочка порвана.

— Белка!.. — предостерег ее Крыс, отстраняя коробочку, — Не увлекайся нифига! Это чисто моя добыча, и будет потрачена на повышение моей личной обороноспособности! Это того гоблина, ну, помнишь?… У которого — обрез, — пояснил он вопросительно смотрящему на него отцу.

— ПМ? Навряд ли… — Толик взял коробочку и потряс, пересыпая золото от стенки к стенке, — Маловато будет. Хотя… Я поговорю с тем прапором, у которого гранаты на фирменное бухло менял, может что и получится. Надо разговаривать…

Никто не заметил, как Лена вскочила из-за стола и выбежала из комнаты, только Люда проводила ее сочувственным взглядом.

После завтрака пересматривали и разбирали захваченное богатство. Большая ценность был автомат — малопользованный АК-105 и два магазина патронов к нему. Плюс полтора десятка патронов, найденных у Кольки в кармане россыпью. Впрочем, с патронами вопрос стал вполне решаемый — по мере ослабления контроля Администрации, на черный рынок Города все большим потоком пошло оружие с военных складов. Теперь купить и автомат, и тем более — патроны, стало уже небольшой проблемой, вопрос в цене. Толик заверил, что в ближайшее время купит цинк-другой патронов 5.45, и как минимум, по еще паре сменных магазинов на каждый ствол.

Белка не давала ему покоя с пистолетом, и он метался по рынкам, стараясь найти для нее «что-нибудь особенное», а не банальный «макаров». Эта мысль захватила его, ему хотелось метнуть понты; подарить своей девушке ЧеЗет или Вальтер было настолько же теперь круто, как в прошлом — дорогущую норковую шубу, по сути ненужную из-за мягкой зимы; или автомобиль А-класса, или брильянтовое колье.

Ухоженная, рабочая «помпа», «Моссберг» не вызывал вопросов — инструмент дельный, нужный, надежный. После опробования он прописался в квартире Васильченков. «Опробовали» на улице. Моссберг сильно лягался, чуть не опрокидывая щуплого Володю, но уверенно дырявил поставленную для мишени столешницу. Летели щепки после гулких во дворе выстрелов; пять патронов, выпущенные с десяти метров, «разобрали» столешницу на куски. Ставший очень хозяйственным и предусмотрительным Крыс высказал сомнение, что «слишком мало патронов», — и действительно, 12-го калибра было только всего около тридцати штук. Володя оптимистично высказался, что «да ладно, хватит!», но Олег сказал:

— Ты прав, Крыс, ты совершенно прав! Володя — ты просто не охотник, и не боец, извини. Тридцать патронов — это на десять минут хорошего боя. Или так — хулиганье отпугнуть. Патроны нужны, нужны! Ты, Крыс, совершенно прав! А вот пошли-ка ко мне!..

Поднялись в «мастерскую», куда он постепенно перетащил все свои инструменты и запасы материалов. Вытащил из-под «верстака», сделанного Олегом из здоровенных, 40 мм толщиной, плах-подоконников Башни, большой картонный ящик, открыл. Ящик до краев был набит гильзами от дробовика, 12 калибр. Присев рядом, поворошив розовые, красные, зеленые, черные гильзы, Володя с удивлением спросил:

— Откуда все это?…

Олег только усмехнулся:

— Места, Володь, знать надо! Есть такие места, называются «стрельбища»… Где в свое время богатые бездельники и не только, сотнями и тысячами жгли покупной боеприпас… А кое-кто, не будем показывать пальцем, будучи предусмотрительным и запасливым… Ну, ты понял! Крыс вон сразу понял!

Он потрепал по затылку перебиравшего гильзы Сергея.

— Капсюли — есть. Много. Специального пресса нету — сделаем самодельный. Порох — есть. Будет мало — сделаем еще. Свинец… Надо рассказывать, где много свинца, нет? Пыжи. Полагаю, валенков, фетра, картона в Башне мы найдем достаточно. Все ясно? Вот. Будет чем заняться долгими зимними вечерами…

Он подмигнул.

— Прикиньте идиллическую, постБэПэшную картину: вечер, пламя свечей, негромко играет патефон… Мы снаряжаем патроны и подпеваем хором…

— Бать, патефон???

— Да пошутил я, пошутил! Нету патефона, увы. Ноутбук с подзарядкой от генератора и плэй-листом на полторы тысячи композиций — устроит? Володь, ты бандитский шансон любишь? Толян вот обожает!

Сбитый с толку Володя на всякий случай кивнул.

Олег с Крысом рассмеялись.