Кукла и ее хозяин

Ep. 11. Молодой босс (IV)

— Ситуация непростая, мессир, — сказал в трубке мой приказчик.

На самом деле ситуация оказалась предельно простой — нас хотели поиметь.

Пока Глеб вез меня в машине на собрание Союза сквернопродавцев, Савелий по телефону торопливо обрисовывал проблему. Если коротко, для новых членов этого славного Союза есть некая квота по продажам скверны, превышать которую нельзя. И эту квоту хотят сейчас навязать и мне, наплевав на тот факт, что я преемник прежнего мессира Павловского, а не случайный человек с улицы. Мол, раз отец не оформил меня официально, то я для них как бы и не существую — хотя всего два дня назад выставили мне счет на оплату очередного членского взноса. В общем, деньги в одну сторону, а уважение в другую.

— Но это, к счастью, не общее решение, — сбивчиво вещал из трубки мой приказчик. — Председатель и часть Союза на нашей стороне, примерно треть резко против, а большинство пока сомневается… В любом случае для начала голосования нужно высказать наше мнение.

О, не сомневайся, я выскажу.

«Ну что, — мысленно уточнил Глеб, прислушиваясь к разговору, — по-хорошему или как обычно?»

«Сначала по-хорошему. Все-таки большинство пока сомневается.»

Вскоре наша машина остановилась у старинного каменного особнячка на Васильевском острове, специально облюбованного для подобных дел. Пока друг парковался, я поднялся на второй этаж, где меня встретил встревоженный Савелий. Вдвоем мы вошли в парадный зал, очень напоминавший зал суда — со строгой деревянной обшивкой стен, стоящим в углу флагом империи, длинным столом в другом конце, где сидел председатель, и рядами скамеек перед ним, которые были густо заполнены людьми, так что кое-где те даже упирались локтями друг в друга. Воздух внутри был спертым и душным — кондиционер еле справлялся с такой толпой. Мой приказчик шепнул, что обычно народа меньше, но сегодня собрали всех. И все терпеливо сидели в ожидании меня, обмахиваясь листками бумаги — красные, потные, уставшие и напряженные. Казалось, посиди они тут еще с час — и половина сляжет с сердечным приступом. Ну вот зачем сами себе насоздавали проблем в такой чудесный летний день?

Я пересек порог, и вся эта пованивающая масса дружно повернула головы — пара десятков томящихся представителей крупных мессиров, как мой Савелий, и больше сотни мессиров помельче собственной персоной. Разница видна по тому, на какой руке участники собрания носили кольцо: на левой оно у собственников скверны, а на правой — у их приказчиков. Сколько из них, интересно, хотели купить мой дом? Сколько прислали мне письма с предложениями? И, похоже, не получив ответа, остались весьма раздосадованными.

Вереница взглядов сопроводила меня до трибунообразного стола, где сидел председатель Союза — такой же седовласый и благообразный, как и большая часть публики. Тут словно шло собрание клуба «для тех, кому за».

— Нас не устраивают эти условия, — с ходу сообщил я, заняв предложенное место за трибуной. — Если проблема будет решена в ближайшие пять минут, мы готовы закрыть на это недоразумение глаза.

По рядам тут же разлетелись снисходительные ухмылки, словно им читает стишок ребенок. Ну конечно, я же минимум лет на двадцать младше самых молодых из них. И что, они думают, поэтому меня можно обувать?

— Смотрю, мессир Павловский, — едко проскрипел знакомый голос из среднего ряда, — вы привыкли брать все, что вам захочется.

Повернув голову, я встретился с замутненным катарактой взглядом пузатого старичка из клуба — престарелого героя-любовника, чьи похождения я обломал. Вот же злопамятный дед — как-то не профессионально смешивать рабочие и личные вопросы. На его левом пальце сверкала массивная печатка, как бы говоря, что он мессир — однако не слишком важный и не слишком крупный: те вольготно сидят в первых рядах, а не трутся о чужие бока.

— Если же я проведу здесь больше, чем пять минут, — я обвел глазами остальной зал, — то квота появится у всех, кого я не пущу по миру.

Все ухмылки мгновенно стерлись, и по рядам пронесся возмущенный рокот.

— Тоже мне босс нашелся… — буркнул кто-то. — Молодой еще, молоко не обсохло!

— Да что у него есть, кроме этого кольца! — поддакнул другой.

Может, и немного — но, судя по тому, как вы все сидели и, истекая потом, целый час меня ждали, вполне достаточно. Больше, чем у вас. Ладно, так и быть, напомню. Вес ведь добавляют не морщины.

— На сегодняшний день, — продолжил я, — на столичном рынке скверны пять крупнейших поставщиков. Так вот я один из пяти.

— Мы все это прекрасно знаем, молодой человек, — тут же раздалось из глубины зала.

Ага, видимо, моя молодость для вас проблема — вот и впали в старческий маразм. Что ж, напомню еще кое-что, о чем вы подзабыли.

— И если вы введете нам квоту, то мы сразу же выйдем из этого недружественного Союза. А сейчас я вам расскажу, что будет дальше, — я сделал небольшую паузу, чтобы самые умные успели догадаться и занервничать. — А дальше мы понизим цену. А наша скверна и так самая густая на рынке. Ее начнут разводить и получатся ваши.

— Но вы потеряете… — растерянно проблеял кто-то.

Гораздо меньше, чем с вашей чудесной квотой — если кто-то умеет считать.

— Да, немного потеряем, — отозвался я, — а все мелкие продавцы здесь разорятся. После чего на рынке останется только четыре крупных игрока, не считая нас, и мы возьмемся за вас.

Я договорил, и в воздухе повисла тяжелая тишина, делая его еще душнее. Часть участников тяжело обмакнули лица платками, часть изможденно откинулись на спинки скамеек. Однако во всех глазах словно открылись окошки калькуляторов, подсчитывая потери от этой никому не нужной войны.

— Господа, — напомнил я, — пять минут подходят к концу.

Вариться в этом дальше я не намерен.

— Давайте не будем усугублять, — миролюбиво заговорил председатель, — это лишь обсуждение, и нам важно ваше мнение.

Можно подумать, кто-то верил, что я соглашусь. Конечно, вводите мне квоту — я в восторге! Просто хотели посмотреть, чем я смогу вас напугать — и, судя по всему, вас проняло. Некоторые вон аж вспотели насквозь, будто уже мысленно пережили банкротство.

Сразу после состоялось голосование, и большинством голосов квоту нам не ввели, признав мои права на членство в этом враз ставшем дружественным Союзе. Уже перед самым выходом из зала нас с Савелием перехватил председатель и пригласил вечером на именины своей супруги — видимо, чтобы окончательно замять конфликт.

— Константин Григорьевич, — говорил он, — будем рады, если почтите нас своим присутствием. Приходите, поближе со всеми познакомитесь. Мы там, конечно, все постарше, но у нас будут и молодые девушки. Не заскучаете…

Разумеется, я согласился. Мероприятие было скорее имиджевым, чем реально стоящим, но, чтобы обойтись без подобных сюрпризов в будущем, стоило сходить и показать себя — чтобы каждый запомнил, что с новым мессиром Павловским связываться в подобных вопросах не стоит так же, как и с прежним.

Отражение в зеркале было довольно сдержанным, но Нику Люберецкую оно устраивало. Светлые волосы в строгом пучке, черное платье без выреза и жемчужная нить — вполне подходящий вид для унылого вечера, куда она должна пойти, но не потому что ей туда надо, а потому что он этого хотел.

Дверной звонок разнесся по квартире так внезапно, что девушка вздрогнула — она всегда пугалась резких звуков. Под непрекращающуюся трель Ника выдохнула, подхватила помаду и начала спокойно красить губы. Звонок еще немного поистерил, затем в замке хлестко провернулся ключ, в квартире раздался сердитый топот, и дверь в ее спальню со скрипом распахнулась.

— Почему не открываешь, когда я звоню? — проворчало с порога мелкое ничтожество, которое обожало, когда его называли хозяин.

Даже труппу в театре так заставлял себя называть.

— А я и это тебе должна? — бросила балерина, не оборачиваясь.

В зеркале она поймала его взгляд, с досадой осмотревший ее.

— Что ты на себя надела?

— Пару тысяч твоих рублей, — с деланным равнодушием отозвалась она.

Сорвавшись с места, хозяин подошел к ней и, схватив за локоть, порывисто развернул. В лицо мгновенно ударило хмельной горечью, и Ника поморщилась. Опять пьян, в последние время он часто пьет. Но так даже легче — удавалось хоть немного выдохнуть, не чувствуя, как он висит над душой. Она сама усмехнулась от того, как нелепо это звучит.

— Где вообще косметика? — процедил новоиспеченный супруг. — Выглядишь как труп!

Сравнение вызвало лишь еще одну усмешку.

— Смешно тебе? — зло прищурился он. — Я туда везу не монашку! Переодевайся!

Впившиеся в локоть пальцы грубо толкнули ее к полке в шкафу, где было полно дорогих вещей, ни одну из которых она бы не купила сама и ни одну из которых она бы сама не надела. У этого гардероба не было хозяйки, только хозяин. Так что она и пальцем не собиралась к этому притрагиваться.

— Где то платье с кружевом? — буркнул он и начал перебирать все эти тряпки за нее. — Ты что, выбросила его? Мой подарок?

Самое смешное, что до сих пор этот подонок надеялся на какую-то взаимность. После того, что он с ней сделал?

— А вот, — гость по-хозяйски вытянул одну из вешалок в дальнем углу и бросил ей в руки, — надевай! И если там вдруг будет Павловский…

— Боишься его? — перебила Ника.

Пьяный взгляд вдруг резко протрезвел.

— От Павловского держаться подальше, — отчеканил мужчина. — А с тем, кто подойдет, поговорить. Это важный для меня человек.

— Просто поговорить?

— Я не прошу большего.

— Пока что. Какой образцовый супруг, — с сарказмом бросила она.

Его вновь помутневший взгляд ударил наотмашь. Но бил он только глазами — руками не трогал, боясь испортить так дорого доставшуюся ему красоту. Балерина снова усмехнулась прямо ему в лицо.

— Не испытывай мое терпение хоть сегодня, — процедил он. — Если не наденешь сама, заставлю! — и, по-хозяйски хлопнув дверью, вышел в соседнюю комнату.

Усмешка сбежала с губ, и, хмурясь, Ника взглянула на выбранный им наряд. Алая тряпка казалась невесомой и полупрозрачной. Лучше бы Павловского там и правда не было — потому что если он увидит ее в этом платье, не оставалось сомнений, что он подумает. В этом платье она выглядела как шлюха, а ей не нравилось так выглядеть — и еще больше ей не нравилось, когда о ней так думают.

— У меня планы поинтереснее, — заявил Глеб, узнав, куда я собираюсь вечером. — Смотри!

Такое чувство, что у него для каждого дня недели был номер какой-то девицы в телефоне — этакая скорая сексуальная помощь на случай крайней нужды. Но сегодня он превзошел даже сам себя. «Самые горячие киски столицы,» — прочитал я надпись на листовке, которую он вытянул из кармана — потрепанную и мятую, будто оторвал от столба. Снизу был напечатан адрес клуба где-то на самой окраине — проще говоря, в дыре. Стоило ли уезжать из одной дыры, чтобы шляться по другим?

— А места поприличнее не нашел? — уточнил я.

— В приличных местах нет самых горячих кисок столицы, — Глеб помахал листовкой. — И потом я же не развлекаться.

— Да неужели?

— А вот представь себе, — хмыкнул друг. — Я понял свое призвание и тоже такой клуб однажды открою! Можно сказать, иду оценивать рынок конкурентов.

— Ну ты там не переусердствуй с оценками, — хмыкнул я в ответ.

Чуть-чуть мы поспорили из-за машины: оба планировали взять спорт-кар. В итоге все-таки посмотрев, куда собрался, и сообразив, что там не то что парковки, но даже нормальной дороги нет, Глеб решил ограничиться такси. На этом мы и разошлись — он отправился в свою кошачью дыру, а я, надев костюм, на светское мероприятие. Улю брать с собой в этот гадюшник я не стал, ибо рядом с ней выгляжу человечнее и добрее, а сегодня мне хотелось выглядеть по-другому.

По дороге я купил букет для именинницы и в назначенное время подъехал к довольно стильному особняку недалеко от Сенной площади, где мы и встретились с Савелием. Приказчик, кстати, тоже пришел без спутницы, заявив, что предпочитает беречь супругу от лишнего внимания — что как бы означало, что вечер будет тухлым, и он надеялся оттуда пораньше свалить. А без спутницы это сделать гораздо проще.

В доме мы были с радушием встречены самим хозяином, он представил мне свою супругу, я подарил имениннице букет и был сопровожден в гостиную, уже заполненную другими гостями — в основном пожилыми мужчинами и женщинами, самым молодым из которых было хорошо за сорок. Молодежи тут не было вообще — за исключением дочери хозяина и ее подружек, заметно скучавших на этом празднике зрелости.

— А вы правда мессир? — мигом окружили меня девчонки.

— А что, непохож? — усмехнулся я.

— Мессиры обычно старые, — простодушно протянула дочка хозяина дома.

— А вы еще не сильно старый, — сделала мне комплимент одна из ее подружек.

Ага, еще десять лет и сама станешь такой же — не сильно старой.

— И горячий, — по-подростковому захихикала другая.

— Как мой краш! — озорно подхватила третья.

Следом, как по команде, захихикали все. Моя рука чуть сама не полетела к лицу. Обещанные молодые девушки оказались, на мой вкус, слишком молодыми. Вот меньше всего на свете мне хотелось быть кумиром двенадцатилетних девочек. Что поделать, с тех пор, как я сам перестал быть двенадцатилетним мальчиком, меня не интересуют девочки подобного возраста.

Не встретив ответного интереса, стайка малолеток вскоре переключилась на свои смартфоны, где их ждали более подходящие им краши. Я же прошелся по залу, общаясь с другими гостями — так сказать, налаживая отношения, чтобы сюрпризов вроде сегодняшнего больше не повторялось.

— Ваш отец был в нашей компании редким гостем, — сказал один из мессиров.

Нашли, о чем переживать. Могу поспорить, в каждый из его редких визитов вы все выдыхали, только когда он уходил.

— У него было много других дел, — заметил я.

— Да, других дел, — протянул собеседник и опасливо взглянул на меня, будто сообразив, что и у меня могут быть другие дела.

А они непременно будут, если снова подкинете мне свинью. К тому, же судя по вашим вежливым фразочкам и учтивым поклонам, слухи про Змееуста уже добрались и сюда.

Еще немного поболтавшись среди пожилых кавалеров и их немолодых дам, я вдруг заметил одинокую фигурку с бокалом в руке. Госпожа Люберецкая собственной персоной вертела хрустальную ножку и с отсутствующим видом смотрела в окно, словно сама не понимая, что тут забыла — выделяющаяся из общей массы, как капля крови на пустом листе. Именно такого цвета было ее алое разлетающееся платье, больше похожее на шелковый халат. Широкий пояс туго стягивал узкую талию. Распадающиеся половинки ткани на груди давали оценить на глаз и ее размер, и ее упругость, практически ничего не оставляя фантазии. На чем там ткань вообще держится? Но самое впечатляющее было на ее спине: длинный глубокий вырез открывал чуть ли не все, что приличные девушки обычно закрывают трусами. У нее же все это богатство оказалось выставлено напоказ, прикрытое лишь тонким черным кружевом, ловко вплетенным в платье. Этакая робкая попытка дизайнера сделать непристойное хоть капельку пристойным. А это вообще платье или сорочка для интимных игр?

Белоснежные локоны картинно спадали по плечам, как у пин-ап моделей с плакатов. Хоть сейчас снимай на обложку очередного журнала для малолетних дрочеров. А она вообще в курсе, что тут несколько иной дресс-код? Это платье больше бы подошло для свингер-пати или вообще для оргии. Но, что поделать, видимо, статус секс-символа столицы обязывал соответствовать везде — даже там, где на нее уже мало у кого встанет. Такой наряд был будто приглашением всем желающим проверить, что скрывается под ним — хотя почти все и так было видно.

Словно почувствовав мой взгляд, балерина повернула голову, заметила меня и, поджав губы, отвернулась.

— Константин Григорьевич, — рядом раздался голос хозяина дома, — позвольте вас представить моему мессиру и его друзьям.

И подобно тому, как ранее меня окружала стайка девчонок, теперь вокруг образовалась стайка благообразных старичков, как бы демонстрируя, что мессиры и правда обычно старые. Зато я познакомился с каждым крупным поставщиком скверны лично, включая папочку близняшек, который тут был самым молодым. И каждый меня заверил, что недоразумения как сегодня больше не повторится. Ну конечно, с учетом возраста, каждый понимал, что скоро его место займет наследник, и никто не хотел, чтобы с его наследником поступили так же, как пытались поступить сегодня со мной — и особенно они не хотели, чтобы с их наследниками так поступил я.

— Вы уж не держите зла, Константин Григорьевич, — повторяли они. — Всех виновных в сегодняшнем недоразумении мы накажем…

Ага, как будто к действиям своих приказчиков они не имели никакого отношения — этакие одуванчики.

— Буду благодарен, — кивнул я. — Мне бы не хотелось наказывать самому.

Парочка старичков от такого чуть на месте не померла, после чего заверения стали еще бодрее, а под конец мы вообще расстались почти лучшими друзьями. Они зашаркали к столу с закусками, а я развернулся, уже подумывая уходить, и лицом к лицу столкнулся со столичным секс-символом, задев ее случайно под локоток. Бокал в изящной руке покачнулся и чуть не выплеснулся на меня. В последний миг Люберецкая успела его перехватить.

— Преследуете меня? — полюбопытствовал я.

— Я вас преследую? — она чуть крепче сжала хрустальную ножку. — У меня к вам тот же вопрос.

Какая дивная логика. Ты подкралась со спины, а я преследую — конечно, у меня же глаза именно там.

— Что вы, — отозвался я, — вы абсолютно вольны идти дальше.

— Как и вы, — с вызовом отчеканила прима. — А я стою здесь и из-за вас никуда не собираюсь уходить.

Взгляд колючий, поджатые губы — этакая неприступная крепость. Вот только платье аж кричало, что это тело отчаянно просит приключений. Неужели супруг настолько плохо старается?

— Кстати, поздравляю со счастливым замужеством, — вспомнил я.

— Вы смотрите с презрением, — нахмурилась она.

— А разве вам не все равно, как я смотрю?

— Думаете, наверное, что я вышла замуж из-за денег?

— Что вы, — с иронией отозвался я, — уверен, что по большой любви.

Балерина еще крепче стиснула бокал и открыла рот, собираясь что-то сказать — но ее опередили.

— Госпожа Люберецкая, — рядом проскрипел знакомый голосок, — не уделите мне минутку?..

Вместо ответа она вздрогнула и снова сжала губы. К нам подвалил пузатый мутноглазый старичок, ее несостоявшийся поклонник в клубе, который сегодня громче всех болтал на собрании и, кстати, был одним из немногих, кто не подошел ко мне здесь лично и не заверил в своем доброжелательном расположении.

— Такое неловкое дежавю, — я повернулся к нему, — не находите?