Кукла и ее хозяин

Ep. 15. Кукла и ее хозяин (IV)

Мы вышли из машины, хлопнув дверцами. Скрип покореженной недобро пронесся по ночной тишине. Однако, не читая сигналов, троица идиотов, осклабясь, смотрела на нас. Один чуть сзади с кастетом в руке, двое спереди без всего, явно полагаясь на силу, которую отвесила им Темнота — хотя едва ли она была здесь слишком щедрой. Эти колдуны больше напоминали гопников из подворотни — однако гопников с претензиями: и у любителя стрелок, и у его шестерок на пальцах красовались одинаковые перстни — символ крутости, которой они потряхивают перед другими.

— Я же говорил, Павловский, — самодовольно изрек лидер этой мини-банды, — что ты еще пожалеешь!

Да неужели? Мне запомнилось другое, как в прошлый раз ты выл и хныкал, моля тебя отпустить, и изучал манеры, катаясь по моему газону. Вот только время уроков вежливости закончилось — не люблю необучаемых.

— Так что думай в следующий раз, с кем связываешься, — он сплюнул мне под ноги.

Стоящий рядом с ним дружок вскинул руку и заиграл слабенькой чернотой между пальцев, а дурень сзади выразительно помахал кастетом. Как мило с его стороны притащить сразу всю свою банду — одним махом, что называется.

«Эти двое мои, — мысленно бросил я Глебу, — а задний твой.»

«Чего это только один?» — отозвался друг, разминая плечи.

«Так нас же тоже трое.»

Глеб ухмыльнулся, а у всей троицы дружно вытянулись рожи, когда из моей тени за мгновение вылезла огромная змея. Я молча указал глазами, и она рванула к тому, что уже готовился запульнуть Темнотой. Черные кольца резко обвили его вокруг тела, не дав даже искре сорваться с пальцев, а затем ночная тишина наполнилась сочным грохотом, когда моя крошка, неистово орудуя хвостом, пару раз долбанула связанное тело о капот привезшей его тачки. Не издав ни звука, тушка обмякла и укатилась в глубокий обморок.

Следом тишину потревожил дикий вой, когда Глеб, подскочивший к любителю кастета, лишил его не только орудия, но и парочки костей, сжимавших такую недетскую игрушку. Тупая обезьяна с кастетом опасна для общества — так что пусть поносит гипс для разнообразия.

И только у меня было тихо — любитель стрелок лишь еле слышно хрипел и охреневше выкатывал глаза, пока, стискивая его, я стремительно вытягивал из него силу. Вытягивать, правда, особо оказалось нечего, так что совсем скоро тело начало обмякать, превращаясь из грозного гопника в обычную подстилку.

— Слушай сюда, сучонок ты мелкий, — я тряхнул его, заставляя собрать остатки сознания в кучку. — Ты что думаешь, я каждый раз буду вежливости учить? Еще раз увижу твою рожу, хотя бы просто где-то увижу, и я тебя убью, — спокойно добавил я. — Понял?

Вот только в этих ошалевших наглых глазках до сих пор не мелькало понимания. Еле слушающимися губами он пробулькал что-то похожее на «пожалеешь», а затем выплюнул одно очень громкое матерное слово, не сумев сдержать язык.

Знаю целую категорию людей, которые считают, что на оскорбления нужно отвечать красиво.

— Видишь этот перстень? — сжав гопника чуть сильнее, я показал свою печатку. — Думаешь, он здесь просто так?

На оскорбления не нужно отвечать красиво — на них нужно отвечать в лоб. Туда я и ответил. Сложив руку в кулак, вложил в удар всю Темноту, которая бурлила во мне — только не в костяшки, а в герб на печатке. Он накалился за доли мгновения, как железо, и аж с шипением впился в лоб. Кровь брызнула в стороны, и знак Волкодава врезался в кожу, как клеймо, выжигая там свой след. Такую метку легко не свести, так что ходить ему теперь и сверкать моей подписью на роже. Отличная реклама для всех, кто захочет со мной связаться — ходячий баннер того, что будет, если перейти мне дорогу.

Сучонок взвыл как щенок, которому прищемили хвост. Я его снова встряхнул, заставляя смотреть мне в глаза, и он мигом прикусил язык, опасаясь ляпнуть хоть что-то еще.

— Теперь любуйся на это, — я перехватил его испуганный взгляд, — подходи к зеркалу, смотри на свое рыло и вспоминай, с кем связываться не стоит. И жалей, что связался. Теперь понял? Или мне убить тебя прямо сейчас? — я надавил на его душу, дергающуюся под моей хваткой все отчаяннее.

— Понял! — из последних сил пролепетал он, дрожа в моих руках, как лист на осеннем ветру.

— Кольцо, — потребовал я, вздергивая эту полудохлую тушку.

Трясущимися пальцами гопник торопливо сорвал с себя кольцо и протянул мне, бормоча бессвязные предобморочные извинения, пуская слезы по щекам и клятвенно обещая, что больше никогда не перейдет мне дорогу. Прервав поток, я отправил его носом вперед себе под ноги — вытирать его же плевок. Прямо там он и отключился.

Следом я забрал перстень у его дружка, который, распластавшись по капоту, так и не пришел в себя. Глеб же содрал кольцо с воющего над сломанной рукой третьего — и банда, чей лидер теперь украшен моим гербом, официально прекратила свое существование.

Крошка плавно скользнула в мою тень, мы вернулись в машину и продолжил путь. На сидении я нащупал смартфон со все еще открытой вкладкой желтого сайта, на главной странице которого были осоловевшие глаза Ники и самодовольная рожа уводящего ее хозяина. Он смотрел с экрана и ухмылялся, словно упивался собой.

Ну все, ты подписал себе приговор.

Из огромного панорамного окна открывался вид на Зимний дворец и сверкающее в ночи силовое поле вокруг него. Роскошная квартира находилась в самом центре столицы, и ее хозяином был он. В своей жизни он был хозяином всего. И больше всего не любил, когда то, что принадлежало ему, выходило из строя.

Маленький человек резко отвернулся от большого окна. У противоположной стены на шикарном бархатном диване сидела девушка, которая впервые на его памяти не выглядела шикарно — бледная как статуя, растрепанная, с закрытыми глазами, слипшимися ресницами, потрескавшимися губами — накачанная какой-то дрянью, которая, казалось, до сих пор действовала ей на мозг. Хотя по его требованию врачи ей дважды промыли желудок. Этот мерзавец знал, чем ее напичкать.

— Как ты завтра будешь танцевать? — процедил мужчина.

Ника не ответила — даже не отреагировала, будто решила, что может его теперь игнорировать. Что, одного защитничка достаточно, чтобы пренебрегать им?.. Что этот мессир может сделать сейчас?

— Отвечай, когда я спрашиваю!

Никакой реакции. Даже не открыла глаз, словно все еще была в отключке — для него. Указывая своим равнодушием его место, как смела указывать когда-то давно — смела отказывать, смела отвергать. Вот только она забывает, кто теперь ее хозяин. И ему всегда доставляло удовольствие ей это напоминать. Он с силой дернул ее за душу — и ее глаза распахнулись, как у куклы, которую подкинули в воздух, и уставились на него — странно стеклянные, будто неживые.

— Когда ты меня убил, — облизав пересохшие губы, глухо произнесла балерина, — тебя это не волновало.

Но даже такая бледная, потрепанная, полувменяемая она была необыкновенно хороша — настолько, что он был готов снова ее убить, лишь бы никому не отдавать. А эта дура при первой же возможности сбежала от него с первым встречным. Что есть такого в Павловском чего нет в нем? Разве он будет любить ее так же? Разве эта шлюха не понимает разницы?

— Ты с ним спала? — резко спросил мужчина.

Ника вскинула на него глаза, и из остекленевших неожиданно они снова стали живыми, будто загорелись брошенным прямо ему в лицо вызовом — так что ответ он понял и сам.

— Что, убьешь меня? — следом ухмыльнулась она. — Даже если убьешь меня, все равно он придет за тобой! А я, где бы ни была, буду смотреть и улыбаться…

Ее голос, все еще глухой как из могилы, зловещим эхо расползся по комнате и вызвал невольную дрожь. Следом волной накатила ярость. Подскочив, хозяин квартиры вскинул руку, собираясь оставить на этой бледной щеке алый след.

— Что, — эта дрянь опять ухмыльнулась, — попортишь любимую игрушку?

Глядя на ее ухмылку, он медленно опустил занесенную для удара руку. «Отпусти ее…» - коварно шептала с самого дня сделки Темнота, повторяя раз за разом, и он уже начинал задумываться, может, удастся переиграть условия? Может, удастся заменить эту дуру на другую, более покладистую?

Отобрав у нее смартфон, мужчина вышел из комнаты и закрыл дверь на ключ.

В дом мы вернулись уже глубокой ночью, когда света не горело ни в одном окне. Поднялись с Глебом по лестнице и разошлись по комнатам. Уля, свернувшись калачиком, мирно спала в кровати. Стараясь хоть сегодня ее не разбудить, я тихо прошел в ванную и закрыл дверь. В свете загоревшихся лампочек на руке и рукаве рубашки обнаружились засохшие бурые капли, но больше всего их было на гербе печатки, который словно напитался, окрасился чужой кровью. И это тоже часть жизни мессира.

Включив воду, я опустил руку с перстнем под поток и стал смывать. Красные струйки обильно потекли по раковине. В тот же миг дверь скрипнула и отворилась, и в комнату заглянула Уля в сорочке, с сонно хлопающими глазами и ладонью, отпечатавшейся на щеке — однако упрямо не желавшая спать, если я рядом и я не сплю. Она перевела взгляд с испачканной раковины на меня и, кажется, окончательно проснулась.

— Это кровь? — в голосе мелькнула тревога. — Ты поранился?

— Не моя, — успокоил я.

Моя умница выдохнула, а затем шагнула ко мне.

— Помочь отмыть?

— А тебе правда хочется?

Уж кому как не мне знать, как она боялась крови — в детстве чуть не в обморок падала, едва завидев чей-нибудь пораненный палец или разбитую коленку. Правда, для моих пальцев и коленок она и тогда делала исключение, самоотверженно кидаясь искать зеленку, пластыри и бинты.

— А разве это не задача хозяйки дома? — Уля остановилась рядом.

— Отмывать кровь врагов с хозяина? — я чуть не хохотнул.

— Я что угодно для тебя сделаю, — решительно сказала она.

Глядя в ее серьезные серые глаза, я ее обнял и прижал к себе, стараясь не задеть сорочку мокрыми руками. Рядом по-прежнему лилась вода. Вот так и должно быть: когда люди сами добровольно отдают себя друг другу — по собственному желанию. А то, что сделал с Никой этот недохозяин, просто недопустимо. Это не любовь, это жадный, одержимый эгоизм, ломающий другого ради себя любимого. Это достойно самого страшного наказания. И капли крови на раковине словно давали ответ какого.

Яркое полуденное солнце нахально пролазило сквозь окна, однако моя гостиная все равно казалась мрачной — светлее ее делали только люди, а без них место словно окутывала Темнота. А ее здесь было много, слишком много — как раз столько, сколько мне нужно.

Чтобы никто не помешал, по моей просьбе Глеб отвез девчонок в город. Уля как раз собиралась в мебельный, а Агата вызвалась составить ей компанию. Следом по делам ушла и Дарья, предварительно не забыв высказаться по поводу ворот Казанского собора, счет за который выставили Синоду — не зря же я все-таки плачу страховые взносы. А у самого порога наша мадам вдруг обернулась и с подозрением уточнила, не замышляю ли я чего. Однако привлекать к делу Синод я не стал. Эти ребята не действуют без доказательств, а в данном случае их легко подчистить — да и предпочитают они бороться с нечистью, а не с ублюдками. С последними же должно быть свое правосудие, а не общее — которое Синод обеспечить не мог.

Каждый мой шаг гулко отдавался в тишине — все ушли, и целый дом остался только для меня. Воздух сгустился в томящем напряжении, словно вся Темнота вокруг чувствовала, что я собираюсь сделать, и с интересом ждала, осмелюсь ли. А сама-то осмелишься? Покинув гостиную, я направился в подвал.

Люди обычно отделяют себя слоями от всего, что их напрягает, раздражает или пугает: канализация, проложенная под асфальтом, напоминающие о прошлом вещи, убранные подальше в шкаф, трупы, закопанные в землю — чем тяжелее с этим жить, тем больше слоев это отделяет. А та сторона — Темная сторона — это место, где вообще нет никаких слоев, и ты сталкиваешься со всем напрямую. Поэтому чтобы туда попасть, надо оказаться в состоянии, когда между тобой и Темнотой слоев вообще не остается. В состоянии без сожалений, боли и страха — в состоянии полного принятия Темноты, когда уже ничего не сдерживает, чтобы взглянуть ей прямо в глаза.

Мне даже не пришлось читать заметки отца, чтобы знать, что делать — я и так это отлично помнил.

— Терпи, — говорил он в детстве, густо размазывая скверну по мне, — если хочешь стать великим!

Черные змейки, казалось, выедали все внутренности в слабом детском теле, заставляя Темноту внутри занять как можно больше места, освоиться во мне поскорее. Скверна щипала неимоверно, и это было безумно больно, но я стискивал зубы и терпел. Хотел ли я стать великим тогда? Не помню — я лишь хотел ему нравиться.

Отец всегда был за быструю прокачку — чем сильнее соприкоснешься с Темной стороной, считал он, тем сильнее станешь. А вот бабушка Агаты выступала за путь постепенного развития, говоря, что надо бережнее относиться к себе. Вот только сейчас у меня не было времени на эту бережливость. Да что там, у меня даже на быструю прокачку времени не было. Я собирался не прикоснуться к Темной стороне, а нырнуть в нее с головой.

Я остановился у массивной двери подвала. Воздух здесь казался осязаемым, сдавливающим легкие — так густо его пропитала скверна. Из-за закрытой двери доносились звуки — нечто среднее между журчанием воды и шипением свивающихся змей. В моей тени мгновенно началось беспокойное шевеление, и, без всяких команд выскочив оттуда, моя крошка решительно обвила мои ноги и потянула прочь, будто советуя уйти.

— Жди здесь, — приказал я.

Янтарные глаза немного нервно взглянули на меня, однако она послушно отползла в сторону и замерла у стены. А следом замерла и черная жирная клякса, которая кралась за мной по пятам из гостиной, вероятно, решив, что я не вижу.

— И ты жди, — бросил я Харону.

Грабля тут же вылезла из тени и нахально потащилась к двери, как плохо дрессированный пес, все делающий назло, лишь бы его заметили.

— Что сказал хозяин? — я отпихнул поганца обратно.

Костлявые пальчики небрежно отмахнулись «мол, мы выше этого», однако остались на месте и больше не дергались. Я же потянул на себя холодную железную ручку и, распахнув тяжелую дверь, вошел в кромешную тьму. Стены вокруг зияли чернотой, в которой со смачными хлопками лопались пузыри сочащейся скверны и медленными струйками стекали вниз, копошась и подрагивая. Пол ощущался липким и вязким, как болото, которое глушило каждый мой шаг. Стоило только двери за спиной захлопнуться, как из стен вылупились сотни глаз и уставились на меня, будто спрашивая, зачем я здесь. А то еще не поняла. Я собирался позволить ей то, чего даже сам отец не позволял.

— Что смотришь? — усмехнулся я. — Бери, если осмелишься, — и приглашающе раскинул руки.

Заразе не пришлось повторять дважды. Скверна с пола черными змейками кинулась на меня и жадно обвила ноги — сковывая, не давая двигаться, пробираясь все выше. Сочащиеся струйки торопливо сбежали со стен и тоже ринулись ко мне, словно боясь, что им не достанется — втискиваясь в толкучку как в базарный день. Змейки хищно свивались кольцами, сдавливая колени, бедра, грудь — превращая меня в такую же кишащую черную массу, какой были сами. Кожу под этим копошащимся коконом щипало так, что ее, казалось, сдирают по-живому — пробивают иглами, прогрызают насквозь, словно выедая новые зоны внутри меня, где бы еще могла освоиться Темнота. Дай ее вероломным служкам волю — и они не остановятся, захватят всего. Хотя в данном случае я собирался взять у них намного больше, чем они могли урвать у меня.

Подбородок резко защипало, а затем эта алчная чернота дружно накинулась мне на голову — вся разом — будто набрасывая сверху тугой мешок. И все вокруг исчезло.

Пальцы нетерпеливо стучали по рулю. Оставив девушек в магазине, Глеб торопливо ехал домой, чувствуя странную потерянность — словно забыл нечто важное, а что именно вспомнить не можешь. Казалось, отголоски тревожной сирены пробегали по всему организму, ища потерянное и не находя. Если обычно тело не ныло без души, то сейчас пустота на ее месте ощущалась фантомной болью — точь-в-точь как тогда, в те далекие деньки, когда Костя удержал здесь его, но сам из-за этого находился без сознания — в чем-то среднем между жизнью и смертью, будто по ту сторону всего. Вот это сейчас и напрягало.

Зачем друг хотел остаться один? «Так надо,» — сказал он. Он обалденно, конечно, умел отвечать на вопросы, на которые не хотел отвечать. И сейчас, судя по всему, не хотел, потому что его смартфон не отвечал.

Чувствуя, как нарастает тревога, Глеб ускорился. Вообще, он даже не особо расстроился тогда, что потерял душу. В те годы в его сознании потеря души приравнивалась примерно к потере кроссовка — вполне можно прожить и без. Больше напрягло, что умер как бы он, а страдал за это Костя — мучился, болел и даже с отцом поссорился. И хотя причину ссоры они не обсуждали, Глеб прекрасно понял почему и даже сказал тогда, что он может отпустить его душу, чтобы снова колдовать. Костя выслушал, окинул его взглядом и прищурился.

— Ты что, не только душу потерял, но еще и мозги?

С тех пор об этом они не говорили. Потом друг поправился, и все стало снова нормально, а потерянная душа вспоминалась только, когда новый хозяин слегка нажимал на нее — так сказать, корректируя поведение прежнего. Хотя Глебу это даже нравилось — как бы напоминало, что в этом огромном мире кому-то не наплевать.

«Ты где?» — мысленно позвал он, подъезжая к дому.

Однако друг не откликнулся. В принципе, за стенами обычно и не слышно.

Остановившись за воротами, парень бросил машину и по крыльцу взбежал в гостиную.

«Кость!» — снова позвал он.

И снова никакого ответа, и видно его не было нигде. Лишь Дарья сидела на диване и что-то задумчиво изучала в своем смартфоне.

— Где Костя? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — Его не было, когда я пришла.

«Ты слышишь?..»

Еще один зов в никуда. Костя не ответил. Хотя всегда отвечал. Ворчал, что долбит по мозгам слишком часто, но отвечал.

— Кость! — крикнул Глеб уже вслух.

— А что случилось? — Дарья нахмурилась.

В следующий миг его взгляд упал на стену, где тень вдруг приняла форму огромной костлявой руки и выразительно указала пальчиком в глубь дома. Следом по полу пронеслась длинная темная змея, которая обычно предпочитала сидеть в тени хозяина, обвила ногу парня и потянула за собой туда же, куда указывал и палец — причем весьма нервозно потянула. Чувствуя неладное, Глеб сорвался на бег.

Змея довела до двери подвала, которая оказалась облеплена чернотой изнутри — скверна кишела в проеме, как куча червей. Глеб с силой дернул за ручку, однако та не поддалась.

— Отойди… — выдохнула нагнавшая его Дарья.

Следом вскинула руку — и воздух разорвался от ослепительного удара яркой вспышки. Вся чернота резво отскочила в стороны, и дверь распахнулась сама, впуская внутрь. В центре абсолютно темной комнаты с жидкими сочащимися стенами лежало тело, густо, как саваном, оплетенное скверной. Казалось, множество змей плотно свивались вокруг него — так что ни единого кусочка одежды или кожи не проступало наружу.

Кинувшись к этой кишащей жирной массе, Глеб попытался разорвать ее, как путы. Однако змейки сразу же перекинулись на его руки, кусая и жаля, словно не желая отдавать свое. Дарья снова вскинула руку, и несколько ярких вспышек разрезали черную толщу скверны, заставив ту стремительно схлынуть прочь — расползтись в стороны, как сотни змей.

Костя лежал в самом центре на вязком, как топь, полу. Холодный на ощупь, на вид мертвецки-бледный — однако сердце билось довольно громко и четко.

— Костя, очнись! — приподняв за плечи, Глеб его слегка тряхнул.

Миг — и друг резко выдохнул, словно выплевывая воздух из легких. А затем медленно открыл глаза и как ни в чем не бывало ухмыльнулся.

— Собирайся.

— Куда? — не понял Глеб, но, видя такую знакомую ухмылку, тоже ухмыльнулся.

— В театр. У нас сегодня насыщенная программа.