Кукла и ее хозяин

Ep. 12. Кукла и ее хозяин (I)

Престарелый кавалер аж отступил назад, заметив наконец своими полуослепшими глазками, что госпожа Люберецкая, с которой он так рвался поговорить, говорила с тем, радости общения с кем он избегал весь вечер.

— Прошу прощения, мессир Павловский, — холодно выдал он. — Не хотел помешать вашей беседе.

— Это единственное, за что вы просите прощения? — уточнил я.

Морщинистое лицо мигом перекосилось, напоминая высохшее яблоко.

— Полагаю, я имею право на собственное мнение, — отчеканил этот горе-мессир.

— Разумеется, — кивнул я. — Как и на собственную скверну. Только не удивляйтесь, если ее вдруг перестанут покупать.

— Вы что, — мутные глазки сощурились, — мне угрожаете?

Я лишь усмехнулся, позволяя этому перезревшему фрукту додумать ответ самостоятельно — заодно и проверим, остались ли в морщинистой черепушке мозги или их тоже изрядно подсушило. Несколько мгновений старик мрачно рассматривал меня.

— Вы очень похожи на отца, мессир Павловский, — наконец сухо выписал он комплимент. — Прощу прощения за возникшую ситуацию. Я не располагал всей картиной, и такого больше не повторится, — и торопливо зашаркал прочь, видимо, надеясь, что и встреча со мной больше не повторится.

Я же повернулся к Люберецкой, упрямо стоявшей рядом — хотя была такая отличная возможность сбежать под шумок.

— Навязчивый у вас поклонник.

— Звучит так, будто я хотела внимания, — отозвалась она, вращая между пальцев хрустальную ножку.

— Если так не хотели внимания, может, стоило одеться поскромнее?

— А вы у нас полиция нравов? — бокал качнулся в мою сторону. — Образец нравственности и морали?

Вызывая еще одно дежавю, за спиной раздался яростный топот, и к нам подвалило ее лысое маленькое счастье, глядя на меня так, словно не прочь придушить — если допрыгнет до шеи, конечно.

— Добрый вечер, мессир Павловский, — тем не менее карлик выдавил из себя приветствие. — Прошу извинить, что вторгаюсь в беседу, но мне необходимо забрать свою супругу. Ника, дорогая, — повернувшись к ней, процедил он, — пойдем…

Его супруга аж посерела от таких перспектив.

— Всего доброго, — не глядя на меня, бросила она и зашагала за ним с таким видом, будто ее тащили силой.

Что поделать, сама выбрала свое счастье, которое сейчас пахло и шаталось так, словно влило в себя половину поданного этим вечером алкоголя. И куда там столько влезло?

Парочка уединилась на балконе и закрыла за собой стеклянную дверь. Слов не было слышно, но, судя по жестам и выражению лиц, супруги ссорились. Я же взглянул на часы, чувствуя, что провел на этой светской тусовке достаточно. После чего нашел хозяев дома и Савелия и, попрощавшись со всеми, поехал домой.

За окном спорт-кара мелькали огни вечерней столицы, довольно пустой в такой поздний час. Свернув с набережной Фонтанки на мост, я неожиданно обнаружил одинокую фигурку у перил. Светлые изрядно потрепанные ветром локоны спадали по плечам. Подол алого платье разлетался в стороны от каждого порыва, так что голые ножки сверкали в свете луны. Я даже моргнул, проверяя, не мираж ли это. Но нет: госпожа Люберецкая абсолютно одна стояла посередине моста — в таком виде, что, не знай я, кто она, подумал бы, что у нее другая профессия — куда древнее, чем балерина.

Изящные стопы топтали грязный асфальт — совершенно босые, пока их обладательница держала туфли на каблуках в руке и задумчиво глядела в темную воду. Казалось, еще немного — и, оттолкнувшись от земли, она перемахнет через перила и прыгнет в реку, как в одном из своих танцев прыгала через озеро. Только там все было не по-настоящему.

Я остановился рядом и приспустил окно.

— А вы ноги повредить не боитесь?

Вздрогнув, прима повернулась ко мне и, окинув взглядом, хмуро отвернулась.

— А вам зачем останавливаться, — с плохо скрытой обидой отозвалась она, — рядом с женщиной, которая вызывает у вас столько презрения?

— То есть с моста вы прыгать не будете? — уточнил я.

— А что, — голубые глаза косо пробежались по мне, — вам бы хотелось на это посмотреть?

— А супруг ваш не расстроится?

Из ее груди вырвался сухой смешок.

— О да, он очень расстроится! Прямо сожалеть будет…

В следующий миг прима резко — всем телом — повернулась ко мне.

— Я же такая дорогая, знаете ли, — покачивая туфлями, заговорила она. — Знаете, сколько они стоят? Эти розы из натурального жемчуга, — пальчик показал на узор на пряжках. — А напыление сверху из золота. Шесть тысяч рублей. Каждая. А в сумме двенадцать за пару.

Люберецкая крутанула туфли, словно давая мне возможность их получше рассмотреть.

— Даже на подошве напыление из золота. Зачем? Потому что в такой обуви не ходят, а сидят как куклы на витринах. Очень-очень дорогие куклы…

А затем она стремительно замахнулась и выбросила пару в воду.

— Вот как я все это ценю!..

Следом раздался смачный всплеск, и Фонтанка жадно заглотила пафосную обувку. Жест тоже выглядел очень театрально, будто напрашивался на аплодисменты. Вот только вместо беснующейся публики у нее был лишь один неблагодарный зритель, да и сама звезда Имперского балета стояла не на сцене, а на пыльном холодном асфальте у железных перил моста — совсем одна посреди засыпающей столицы, которой сейчас не было никакого дела до своего секс-символа. Ее босые ноги, так безрассудно оставленные без защиты, смотрелись в наступившей темноте не вызывающе, а несчастно. А ветер, казалось, уже насквозь продул тонкое алое платье.

— Садитесь уже, — я распахнул пассажирскую дверцу, — я вас подвезу.

Зябко поведя плечами, девушка шагнула к машине и молча опустилась на соседнее сиденье. Так же молча потянула ремень и пристегнулась — тот лег аккурат в обнаженную ложбинку между полушариями.

— Куда вас доставить?

Стянув расползающийся шелковый вырез, она назвала адрес. Дом на Невском неподалеку от дворца — иными словами, дорогие апартаменты для дорогих девочек. Ну конечно, кто бы сомневался.

— Пожалуйста, не делайте такое лицо, — косясь на меня, сказала Люберецкая. — Это моя квартира. Собственная. Я на нее заработала сама. И живу там одна.

Какое поразительное умение разбираться в чужих лицах. Что же фейс своего суженого так детально не изучаешь? Глядишь — и не пришлось бы кидаться по ночам к мосту.

— Замужняя женщина живет одна? Как необычно.

— Пожалуйста, хватит поздравлять меня со счастливым замужеством, — сухо отозвалась она. — Наш брак лишь выгодная ему формальность. Так он может рассчитывать на мое наследство.

— Собираетесь умирать?

Балерина криво усмехнулась.

— Как будто меня кто-то об этом спросит.

— Однако к мосту вы пришли сами, — заметил я.

Взгляд голубых глаз с вызовом пробежался по мне.

— Считайте, я какая-нибудь сумасшедшая самоубийца?

— Согласитесь, зрелище было весьма наводящим.

— Я не собиралась прыгать, если вас так это волнует, — отчеканила она и отвернулась к окну.

Некоторое время мы ехали в полной тишине. Только шелк рядом шелестел, когда хозяйка платья запахивала то расползающийся в стороны подол, то расширяющийся на груди вырез. Ремень безопасности вольготно терся о голую кожу, то и дело сдвигая в стороны алую ткань и приоткрывая и без того открытые полушария. Казалось, еще чуть-чуть — и я увижу их целиком, как уже увидел выскочившие из-под подола колени и бедра. В общем-то, ничего удивительного: в этом городе очень много девушек, которые в таком виде ищут себе лучшую жизнь и, даже когда ее получают, все равно не могут остановиться. А вдруг есть спонсоры и побогаче.

— Пожалуйста, не надо смотреть на меня так, — с нажимом произнесла моя попутчица.

— Как? — уточнил я, выруливая наконец на Невский.

— Так откровенно, — она опять покосилась на меня. — Вы разве не знаете, что смотреть на женщину так, неприлично?

— А вы разве надели это платье не для того, чтобы на вас смотрели?

Нахмурившись, прима повернула голову ко мне.

— Я не сама это надела. Это был не мой выбор.

— То есть вас заставили это надеть, — обобщил я.

— Что вы обо мне знаете, — холодно бросила она и снова отвернулась к окну.

Да-да, конечно, я должен много о тебе знать, чтобы откомментировать твое платье.

— Туфли выбрал он, — снова заговорила Люберецкая, морщась и потирая грудь, словно та вдруг начала колоть, — и платье он. И мужские журналы тоже выбрал он. У меня не было возможности отказаться. Я не такая доступная, как может показаться.

— Разумеется.

Ремень рядом со щелчком отстегнулся.

— Высадите меня, пожалуйста, на ближайшем перекрестке, — сухо отчеканила балерина.

Босиком и в таком платье? Люди подумают, что ты работаешь. Причем не балериной.

— И что вы там будете делать?

— Дожидаться такси, — она вытащила не пойми откуда смартфон.

— А что же не супруга?

— А мне повезло, — изящный пальчик ткнул по кнопке включения, — сегодня он налакался до беспамятства…

Экран на миг осветил ее хмурое личико и тут же потух.

— Черт! — буркнула рядом Люберецкая. — Смартфон разрядился… Можно ваш? Пожалуйста.

— Пожалуйста, — я протянул ей свой.

Она нажала на кнопку, выводя его из спящего режима, и замерла, глядя на заставку. На экране в самом центре сидел я, окруженный с одной стороны Улей, а с другой Агатой, на чье плечо, нахально влезая в кадр, пристроил голову Глеб. Ведьмочка урвала момент для фото, пока мы всей компанией смотрели кино в один из вечеров. Сбоку даже мелькал обрывок голубого креста, а в нижнем углу — кусок огромного темного пальца.

— Кто это? — спросила прима, задумчиво рассматривая снимок.

— Моя семья.

В полной тишине мы проехали ближайший светофор без остановок.

— Как вы можете меня понять, — со вздохом произнесла Люберецкая, — если у вас есть те, кто готовы за вас заступиться… Извините за вспышку. Буду благодарна, если довезете до дома.

Она протянула обратно мой смартфон. Наши пальцы коснулись друг друга, и голубые глаза чуть теплее, чем до этого замерли на мне.

— Так же благодарна, что вы уже несколько раз за меня заступились, — тихо сказала она. — Хотя в этом не было никакой необходимости.

— Ну раз благодарны, то, видимо, все-таки была.

Ремень рядом плавно вернулся в ложбинку между полуобнаженными полушариями.

— Просто это непривычно, когда меня кто-то защищает, — поправив разъехавшийся вырез, пояснила моя попутчица.

— Сложно поверить, — с улыбкой заметил я, — что у такой девушки, как вы, мало защитников.

— Такую девушку, как я, чаще хотят использовать, чем защитить, — она снова потерла грудь, еле заметно морщась.

— Если вам так нужна защита, можете обратиться ко мне. Не вижу в этом проблемы.

Рядом раздался еще один вздох, и коралловые губы тронула внезапная улыбка.

— Что же вы творите, мессир Павловский… Пожалуй, при других обстоятельствах вы бы меня очаровали.

Не вижу причин, которые могут помешать этому сейчас. Аромат ее духов, который весь вечер, казался удушливым, вдруг снова стал сладким.

— Может, тогда уже перейдем на «ты»? — предложил я.

— А можешь гарантировать, что вслед за этим мне не потребуется защита уже от тебя? — усмехнулась она.

— У меня нет намерений тебе вредить.

Голубые глаза с легким прищуром пробежались по мне.

— А другие намерения есть?

— Изволишь провоцировать сама? — улыбнулся я.

— Я не настолько доступна, как тебе кажется.

Я невольно хмыкнул.

— Да уж поверь, ты вообще кажешься недостижимой.

— Да уж будь честен, — Ника поправила разлетевшийся подол, — в этом платье я выгляжу как шлюха. И мысли вызываю соответствующие.

— Тогда, может, его стоит снять?

Она засмеялась, и вырез на ее груди опять разъехался в стороны, но хозяйка не стала его запахивать, словно ей уже было без разницы, открывает он больше или меньше, чем мне положено видеть. Еще пара мгновений — и я в общем-то увидел все. Белья под платьем не было — по крайней мере, в верхней его части.

— Вот об этом и речь, — поймав мой скользящий взгляд, Ника торопливо стянула вместе разъехавшиеся половинки ткани, — в жизни одинокой девушки много опасностей.

Ага, особенно если она замужем.

— Так может, одиноким девушкам надо тщательнее выбирать спутника? — предположил я. — Чтобы не быть такими одинокими.

— У одиноких девушек не всегда есть выбор, — парировала она.

— Ты не похожа на девушку, которая не умеет принимать решения.

Мои слова потонули в тишине. Последний светофор дал зеленый свет, и, проехав перекресток, машина добралась до ее дома. Я свернул во двор и остановился. Все это время моя попутчица задумчиво рассматривала меня, словно и правда принимая решение.

— А если бы одинокая девушка, — наконец заговорила она, — пригласила тебя к себе, ты бы не посчитал ее доступной?

— А она меня, если соглашусь?

— Если? — усмехнулась Ника. — А что, ты можешь не согласиться?

— В этом вопросе у меня всегда есть выбор.

— Тогда я тебе его не оставлю, — сказала она и, отстегнувшись, потянулась к моим губам.

Из окна, задернутого тонкой шторой, открывался роскошный вид на Невский проспект, спавший, пока мы не спали. По спальне, казалось, все еще витали ее стоны — сладкие, громкие, будоражащие настолько, что их хотелось еще и еще. Сейчас же, восстанавливая дыхание, Ника лежала рядом и задумчиво глядела в пустоту перед собой. Светлые локоны рассыпались по смятой подушке, под обнаженным телом взбилась влажная простыня. Прима, оказавшаяся хороша не только на сцене, устроила мне тут настоящий балет прямо в постели из двух актов — гибкая, пластичная и очень чувственная, охотно отзывающаяся на каждое движение и каждую ласку. Секс вышел не просто горячим — он получился изысканным, оставляющим сочное послевкусие, после которого неизбежно хочется еще — разных поз, разных стонов. В общем, десять из десяти — а ведь я вообще-то в этих вопросах довольно привередлив.

Ника повернула голову, встретилась с моим взглядом и усмехнулась.

— Не зря подвез?

С одной стороны, непокорная и язвительная, с другой — удивительно чуткая и послушная. В постели достаточно было ее коснуться, направить, шепнуть, как она тут же откликалась моим желаниям. Это заводило. Самое забавное, что Уля такая же, только противоположная: внешне послушная, готовая на все, а вот наедине не упустит шанса урвать свое. Этих бы двух девушек да в одну постель — и посмотреть, что будет.

— А что, — улыбнулся я, — напрашиваешься на бис?

— Небольшой антракт, не против? — она слегка потянулась на простыне.

Свет от стоящего рядом ночника, как софиты, прошелся по роскошному обнаженному телу, показывая мне все, что цензура не пускала в мужские журналы: каждую родинку, каждый изгиб, каждую округлость — сегодня у этого всего я был эксклюзивным зрителем. Даже захотелось оставить этот шикарный вид на память. Пальцы нащупали лежащий на тумбочке смартфон, и, подхватив его, я сделал снимок. Навел камеру вновь, чтобы сделать еще один — однако Ника медленно отодвинула мою руку.

— Больше не надо.

— Почему? Ты красивая.

— Лучше бы я была уродливой, — она качнула головой.

— На моей памяти, ты первая женщина, которая не ценит свою красоту. — заметил я, откладывая смартфон обратно на ее тумбочку.

— Красота — это проклятие, — невесело отозвалась девушка.

Мой взгляд в который раз прошелся по ней, казавшейся совершенством — словно богиня из древних мифов сошла прямиком в постель. Все было безупречно, кроме одной вещи, которую я уловил во время секса, но еще не обдумал. В минуты близости с любой девушкой, которая искренне получает наслаждение, сливаясь с ней телами, я ощущаю, и как трепещет ее душа — будто слышу этот восторг, это биение, эту радость брать и отдавать. Здесь же не было ничего — хотя по стонам, по зажмуренным глазам, по пальцам, сжимавшим мои плечи, по движениям ее бедер я чувствовал, что она получала удовольствие, а не симулировала.

— Позволь? — я взял ее руку и сжал запястье.

Ника немного удивилась, но руку не забрала. Я слегка надавил на нежную бархатную кожу, направляя к ней свою Темноту, пытаясь вызвать отклик в ее душе, как мог со всеми — от обычных людей до колдунов, заставляя их души трепетать. Однако здесь опять никакого ответа: ни трепета, ни движения, ни даже малейшего подрагивания — словно это идеальное тело было лишь оболочкой, внутри которой не хранилось самого ценного.

— Ты что, — я медленно отпустил ее руку, — мертва?

Моя недавняя любовница вздрогнула и стиснула губы, но ее глаза, вмиг ставшие испуганными, ответили за нее.

Внутри этого изящного, совершенного тела не было души.

— Кто ее хранит? — в абсолютной тишине спросил я.

Хотя и сам уже понял кто. Ника же молчала, кусая губы.

— Расскажи.

— А есть ли смысл? — наконец отмерла она.

— Как ты умерла?

— Я не умерла, — после паузы тихо ответила девушка, — он меня убил.

— Этот карлик?

— Хозяин, — поморщившись, отозвалась Ника. — Он требует, чтобы его везде называли хозяин. И в его чертовом клубе, и в труппе. Поначалу это казалось нелепой причудой, но… Он и правда думает, что он хозяин всего и всех…

А дальше слова полились уже без преград — мне даже не надо было спрашивать. Сев, оперевшись на подушку, она зачастила, словно давно хотела рассказать, как этот доморощенный тиран стал оказывать ей знаки внимания, дарил цветы, конфеты, восхищался талантом, отдавал лучшие роли. Словом, пытался добраться до ее постели по-хорошему.

— Ну а после очередной неудачи, — балерина закрыла глаза, — пригласил меня на ужин, чтобы обсудить новую постановку. И отравил… А когда я очнулась, я была уже такой, как сейчас. Безвольной игрушкой, — с горечью произнесла она и ненадолго замолчала. — Я сначала задавалась вопросом: почему не задушил, не заколол, не застрелил? Он ведь постоянно носит с собой пистолет. А потом поняла: ему важно было сберечь тело, потому что такие, как он, любят только тело. Думаю, ты и сам понимаешь, что случилось дальше. Марионетка ведь уже не может отказать…

По ее щеке побежала одинокая слезинка.

— Чтобы получить мою душу, он отдал свою Темноте, — Ника смахнула каплю. — Если он думал, что мне это польстит, то мне это не льстит. Первое время он пытался заставить меня его любить. Но оказалось, — ее губы растянула едкая ухмылка, — что это в сделку не входит. А вскоре понял, что не может еще и заставить перестать его ненавидеть…

Вот же одержимый карлик. Маленькое у него, похоже, все, кроме самомнения.

— Грозил, — продолжила Ника с кривой усмешкой, — что пустит меня по рукам всех желающих, если не буду с ним ласковее. Но берег. До одного момента…

Открыв поблескивающие глаза, она уставилась в потолок.

— Однажды я пожаловалась одному колдуну. Он казался робким и тихим, способным помочь. А после потребовал у него ночь со мной. Вот такая помощь. Думаю, и тут понятно, чем все закончилось. Хозяин, — с презрением выдохнула она, — испугался и обвинил во всем меня. Сказал: не хочешь быть со мной, будешь шлюхой со всеми. И отдал психу с кучей собак.

Слегка раздвинув ноги, Ника показала небольшой белесый шрам на внутренней стороне бедра, сделанный будто проволокой или тупым ножом — единственное несовершенство на этом безупречном теле.

— Это было один раз. Он тогда очень разозлился, что испортили его любимую игрушку. Однако что-то с тех пор изменилось. У него больше не было возражений, чтобы хвастаться этой игрушкой перед всеми… Появились мужские журналы, полуголые снимки. Он словно готовился продавать меня подороже. И наконец решился-таки подложить под кого-то еще. Видимо, устал искать любви и придумал мне применение получше…

В памяти сам собой всплыл престарелый мессир, настойчиво рвавшийся пообщаться с госпожой Люберецкой — похоже, надеялся восстановить потенцию за счет ее красоты.

Внезапно поморщившись, она вдруг потерла грудь, как делала несколько раз в машине по пути сюда.

— Он? — догадался я.

Ника коротко кивнула.

— Постоянно проверяет, когда я не рядом. Особенно когда пьян…

Грубо, видимо, проверяет, делая ей больно — а аккуратно он, скорее всего, не может. Это у меня дар, а у него лишь подачка — и все, что ему позволила Темнота, только держать одну ее душу и управлять ею, как марионеткой на нитках. Вот и дергает постоянно, проверяя, не потерялась ли связь — все-таки самое ценное имущество у этого хозяина.

— Ну а во второй раз, — Ника повернула голову ко мне, — я пошла к твоему отцу. Не за помощью. Нет. Я слышала про его репутацию. Я предложила ему все, что у меня есть. Лишь бы он его убил.

В наступившей тишине был слышен вой сирены где-то за окном.

— Ты же понимаешь, — я поймал ее враз высохший взгляд, — что если умирает тот, кто перехватил твою душу, то и ты.

— Мне уже без разницы, — отозвалась она. — Я готова. Но я хотела, чтобы он подох вместе со мной. Однако твой отец мне отказал. Сказал: нет душ настолько ценных, чтобы за них держаться вечно, так что я должна радоваться, что до сих пор жива. Только прозвучало все это гораздо грубее…

И почему я не удивлен? Видимо, репетировал речь для меня.

В спальне снова повисла тишина. Ника лежала рядом, отрешенно скользя глазами по стенам — обнаженная, неприкрытая, словно отдавшая мне все. Вот только я уже не в том возрасте, чтобы случившийся секс был поводом делать для женщины все что угодно не включая голову. Все-таки я прекрасно знал, как много может сказать человек по велению хранителя своей души. Например, я мог заставить Глеба сказать девчонке, которая ему нравится, чтобы та пошла прочь. Конечно, я так не делал — но здесь явно другой случай.

Женские слова не были для меня залогом честности, как и секс залогом честности тоже не был. Зато у меня было кое-что другое, что вполне могло послужить ее залогом.

— Ты боишься змей?

— Что? — не поняла Ника.

Я слегка подвинул стоящий на тумбочке ночник, так что моя тень стала больше и гуще. А затем из нее выползла огромная змея, за доли мгновения превращаясь из плоской в выпуклую, свиваясь на кровати между нами.

— Убьешь меня? — выдохнула балерина и вжалась в стену.

— В том-то и дело, — отозвался я, — мы с тобой слишком мало знакомы и не можем друг другу до конца доверять. Больше всего на свете я не люблю, когда мне лгут. Но я пока плохо тебя знаю, чтобы быть уверенным, говоришь ли ты мне правду. Готова подтвердить все, что ты мне рассказала?

С пару секунд она испуганно осматривала змею, а потом зажмурилась и решительно тряхнула светлыми локонами.

— Готова.

Всего один мысленный приказ — и темные чешуйчатые кольца стали обвиваться вокруг обнаженного женского тела, сковывая руки и ноги, как мощная толстая цепь.

— Ты мне сегодня хоть раз солгала?

— Да, — открыв глаза, без малейшего сопротивления ответила Ника. — На мосту. Я пришла, чтобы с него спрыгнуть. Не хочу быть шлюхой по его указке.

— И что тебя остановило? Испугалась?

— Да. Испугалась. Что умру раньше, чем он. Он просто потеряет игрушку, а я потеряю все.

Темные кольца продолжали обвивать ее — довольно мягко, не причиняя вреда, но и не спеша пока сползать.

— Он не просил тебя что-то мне передать или сказать?

— Наоборот. Говорил держаться от тебя подальше. По-моему, он тебя боится.

— И ты ослушалась.

— Да. Если он узнает, будет больно. Но не слушать его — это единственное, что мне напоминает, что я еще человек, а не безвольная кукла.

Я отдал мысленный приказ — и крошка плавно сползла с девушки и растворилась в моей тени. Однако Ника, казалось, этого даже не заметила.

— Мне уже ничего не страшно, — словно в пустоту, проговорила она. — Мне неважно, что он еще со мной сделает. Мне неважно, что со мной будет. Я готова умереть. Лишь бы и он больше не жил.

— Тебе не обязательно умирать.

— Сможешь снова сделать меня живой? — криво усмехнулась моя собеседница и снова потерла грудь.

Душа, однажды пойманная, уже не может быть свободной — это она прекрасно понимала и сама.

— Я могу забрать тебя себе, — сказал я.

Взгляд голубых глаз резко пробежался по мне.

— Так ты такой же? — и балерина дернулась от меня, как не дергалась даже от аномалии.

Нет, я не такой же.

— Как видишь, я добился твоего внимания по-другому. И могу вернуть тебе нормальную жизнь.

Несколько мгновений, нервно сминая простыню, она рассматривала меня. А потом пальцы разжались, Ника придвинулась обратно и вздохнула.

— Не уверена, что смогу жить нормально. Я уже готова умереть.

— Но ты хочешь?

— Я уже не знаю, чего хочу, — она рассеянно опустила глаза на колени. — Только чтобы он сдох.

Спальня в который раз погрузилась в тишину. Ладно, с этим потом разберемся.

— На что ты готова?

— На все, — Ника вновь подняла глаза на меня. — Дьяволу готова продаться, если потребуется.

Дьявол не потребуется. Когда есть я.