Кукла и ее хозяин

Ep. 18. Самый популярный колдун столицы (II)

— Ко мне, кстати, сразу как ты ушел, Ярик притащился, — известил Глеб, как только мы встретились на парковке Синьории.

— И что, тоже хотел свои услуги предложить?

— Видишь, какая конкуренция! — фыркнул друг.

О да, Ярик — это серьезная конкуренция.

— А вообще, он не колдовские услуги предлагал, а промоутерские, — продолжил новоиспеченный босс. — Он, оказывается, у бывшего хозяина на проценте сидел, клиентов приводил. Работа мечты, блин! Я уже хотел отправить его восвояси, а Ярик такой «думаешь, я не понимаю, что без папы пропаду? Ну да, пропаду, поэтому и стараюсь быть нужным по мере способностей.»

— И у тебя, конечно, дрогнуло, — предположил я.

С такими-то способностями Ярик точно не пропадет.

— Ну так я ж добрый! — хмыкнул Глеб. — Да и друзей у него много. Пусть приводит…

Разговаривая, мы покинули двухуровневую подземную парковку и вошли в здание Синьории в форме огромной стеклянной сферы в стиле хай-тек. Правда, внутри был обычный офисный центр, с вертушкой на входе и улыбчивой девочкой на ресепшн, которая услужливо объяснила, как добраться до зала, где проводится аукцион. В принципе, мероприятие было рядовым. Недавно почил один колдун, и наследник выставил его имущество на продажу, решив избавиться от всего, что ему показалось бесполезным. Однако среди лотов я внезапно обнаружил книгу из списка отца — одну из тех, которые он собирал для меня и вшивал в свой самосборный мануал. А такие книги вообще-то проще написать самому, чем найти. Как же хорошо, что наследник решил этот томик продать — хорошо, что есть люди, которые не ценят то, что судьба дает им бесплатно в руки. Это позволяет здорово сэкономить.

В поисках нужного зала мы все больше углублялись в здание. Стены вокруг были завешаны стендами со справочной информацией для членов Синьории, которую при желании можно найти и в интернете. А затем Глеб чуть не споткнулся рядом, увидев то, что в интернете точно не найти.

— Это кто? — пробормотал он, глядя на череду девичьих фотографий, над которыми висела большая надпись «Разыскиваются».

— Пифии, — пояснил я.

Точнее, те, кем они были до встречи с Темнотой. Год за годом в Синьорию обращаются родственники пропавших девушек — не только из империи, но и из других стран. Как правило, тут все сплошь именитые и богатые — безродные и бедные никого не волнуют. Родственники готовы за любые деньги вернуть их домой, больше заботясь о своей репутации и добром имени, чем о благополучии пропавших. Ну вернут — и что? Девушек в таком состоянии приводить в семью опасно — они не готовы к прежней жизни, пока Темнота не покинет их сама. Хотя, конечно, находятся умники, которые пытаются вытаскивать ее насильно. В одном случае из десяти, может, и получится, а все остальные, увы, заканчиваются для девушек фатально. Поэтому охотникам за пифиями — как называют этих бравых ребят — избавлять их от Темноты официально запрещено, только развозить по домам. Если найдут — а это не так уж и просто. Темнота как правило заботится о своих подопечных.

— Вот это настоящая охота на кисок, — повернулся я к Глебу, — а не то, что ты там себе придумал.

— Ну знаешь, в «Артемиде» на них охотиться проще… Вот бы к нам домой хоть одна пришла, — задумчиво добавил он, рассматривая снимки. — Даже охота пообщаться вживую…

Может, и придет — мой дом любит Темнота. Когда-то их там жило много.

Наконец мы дошли до коридора, в конце которого находился зал аукциона. Однако проход оказался перегорожен длинным столом, за которым сидел знакомый писарь, регистрируя участников. Он взглянул на меня и вздохнул.

— Извините, мессир Павловский. К сожалению, мы не можем вас пропустить.

«Мы»? Как удобно-то говорить «мы», когда сидишь один.

— И на каком основании? У меня есть приглашение.

Я показал конверт, где так и написано «мессиру Павловскому» — со всем официозом в виде подписи и печати Синьории.

— Как видите, ваше «мы» не против.

— Но само приглашение не вам, — упрямо протянул писарь.

— А мессир Павловский теперь я. Даже взносы вам плачу.

По ту сторону стола раздался тяжелый вздох.

— Понимаете, это первичный аукцион для почетных членов Синьории, их особая привилегия. Все остальные приглашаются на вторичный аукцион через несколько дней.

Ага, общее мероприятие без приглашений — просто краткое объявление на сайте. Да и зачем тратить бумагу? Там все равно ничего ценного уже не остается.

— Но меня пригласили на этот, — возразил я.

— Но там не ваше имя, — занудствовал писарь.

«Может, просто упакуем его, — предложил Глеб, — унесем в ближайшую подсобку и пройдем?»

— Почему там не мое имя — это ваша оплошность, — заметил я, — а не моя проблема.

— Это простая канцелярская ошибка, — в ответ раздался еще один тяжелый вздох.

Ну если кто-то два дня назад не знал, что мой отец умер, то можно только позавидовать тому, в каком спокойном мире он живет — видимо, вообще не выходит из канцелярии.

— И кто же понесет ответственность за эту ошибку? — я поймал взгляд этого зануды. — Может, вы?

— Мессир Павловский, — с нажимом произнес он, однако глаза опустил, — если угодно, мы пришлем вам официальное извинение. Но этот аукцион только для почетных членов.

Да что мне от ваших извинений? Я уже начинал склоняться к предложенному Глебом решению.

— Пропусти молодых людей, — вдруг произнес голос за спиной, показавшийся смутно знакомым.

К нам подошел мужчина примерно отцовского возраста — подтянутый, в дорогом костюме с иголочки, что можно определить и на глаз. Легкая проседь на темных волосах смотрелась довольно стильно, словно ее дополнительно подкрашивали в салоне. На пальце сверкало массивное гербовое кольцо, где был изображен кинжал с парочкой стекающих с лезвия капель крови. Но самым примечательным, конечно, был шрам вокруг правого глаза, как будто окружая его — мастерски выведенный, словно глаз хотели вырезать, но на полпути передумали, о чем и свидетельствовала оставшаяся белесая полоса.

— Но аукцион только для почетных членов… — привычно протянул писарь.

— Знаешь, какое еще право есть у почетных членов? — насмешливо прищурился мужчина. — Поднимать вопрос об увольнении сотрудников Синьории, если они перечат почетным членам.

Место тут, похоже, было очень теплым — так что губы зануды мигом растянулись в услужливую улыбку.

— Конечно, Садомир Игоревич, но тогда под вашу ответственность.

— Ну раз под мою ответственность, — взгляд мужчины стал еще насмешливее, — то я лично прослежу, чтобы рассылка на подобные мероприятия осталась за мессиром Павловским. И если мессир чем-то будет недоволен, то одними извинениями лично ты уже не отделаешься.

«Ты его знаешь?» — тут же активизировался Глеб.

Скажем так, вижу я его точно не впервые.

— Конечно, Садомир Игоревич, — с натужной улыбкой отозвался писарь. — Хорошего вечера, Константин Григорьевич, — выдавил он уже мне, — и прошу извинить за причиненные неудобства.

Любезно приняв его извинения, мы с Глебом прошли в глубь коридора. Мужчина со шрамом неспешно прошествовал следом.

— Благодарю, — сказал я.

— Что вы, это меньшее, что я мог сделать для сына Григория. Вы меня, наверное, не помните, — улыбнулся он.

Ну его самого не особо, а вот этот огромный шрам вокруг глаза в памяти остался. Его обладатель частенько наведывался к отцу, и почти всегда этот шрам означал, что отец отодвинет все дела со мной и займется им, как кем-то для него более значимым, чем собственный сын. Хотя, помнится, сам хозяин шрама был вполне мил и даже приносил мне сладости.

— Смутно, — ответил я.

— Барон Садомир Игоревич Ольховский, — представился он. — Но вы можете называть меня Садомир.

«А сокращенно это как — Садик?» — хмыкнул среди извилин мой полудурок.

— Я был другом вашего отца, — добавил барон, протягивая руку.

— Не знал, что у моего отца были друзья.

— Вы правы, скорее близким приятелем.

Это уже больше походило на правду. Как полагается, я представился сам и представил Глеба.

— Примите мои искренние соболезнования, — посерьезнел Садомир, поочередно пожимая нам руки. — Наверное, из всех, кто тут есть, я больше всех сожалею, что Григорий умер. Кроме вас и вашей семьи, разумеется.

Разумеется. Больше в столице об этом никто и не переживал.

— Вы были очень способным ребенком, насколько я помню, — продолжил мой новый старый знакомый, — и ваш отец возлагал на вас большие надежды, — его взгляд неторопливо переместился на печатку на моем пальце. — Как вижу, они оправдались. Позвольте я вас провожу.

«Ну наконец-то нам попался аристократ, который ведет себя как аристократ,» — заметил Глеб.

И что? От дружбы с моим отцом его это не спасло.

— А я ведь отправлял вам письмо, — вдруг сказал барон, шагая рядом.

— Тоже хотели купить дом?

— Нет, — он с улыбкой качнул головой, — приглашал в гости, поужинать.

Видимо, потерялось его письмо в общем объеме корреспонденции — где-то в моем камине.

Наконец мы добрались до зала аукциона — довольно просторного, который бы мог вместить в себя пол-Синьории, однако по традиции внутрь пускали только почетных членов. В детстве отец пару раз приводил меня сюда, и с тех пор тут, казалось, ничего не изменилось. Я помнил эти мягкие бархатные кресла, панорамные окна, огромные винного цвета портьеры и его слова:

— Если ты не можешь получить то, что получают лучшие, значит ты не лучший…

Ну что, папа, я здесь без тебя.

Стоило переступить порог, как десятки глаз сразу же впились в меня, царапая со всех сторон: профиль, затылок, спину, печатку на руке — не смотрели тут только в лицо.

— Это что, новый мессир Павловский? — следом по рядам понесся шепот. — Кто его сюда позвал?..

— А ты посмотри, кто его привел…

«Блин, — мысленно протянул Глеб, — чувствую себя какой-то обезьяной в зоопарке. Так все таращатся…»

Нет, на обезьян таращатся по-другому — с интересом и азартом, потому что чувствуют, что хоть чем-то лучше их. С нами же они этого не чувствовали, поэтому и взгляды были не снисходительно-добрыми, а в большинстве своем напряженно-злыми, будто собравшиеся сами чувствовали себя обезьянами — и опасались, что я у них что-нибудь отберу. Вполне разумно: в этом вопросе новый мессир Павловский не слишком отличается от старого.

Под градом пассивно-агрессивного любопытства мы прошествовали к первому ряду. Как водится, у сцены места самые лучшие — наши как раз и были там. Однако на них внезапно обнаружились двое мужчин.

— Господа, — опередил нас Садомир, — это места мессира Павловского. Освободите.

— Но это места для почетных членов, — бросил один, нахально поглядывая на меня.

Начинается… Честно, я просто хотел продавать скверну, набирать подписчиков, прокачивать навыки и пожить спокойно — по крайней мере, пока что. А не вот это все. Сколько лбов еще надо пометить, прежде чем вот такие дурачки прекратят нарываться?

«Что, и тут как обычно?» — словно в ответ моим мыслям, спросил Глеб.

— Правда думаете, что будете сидеть, пока мессир Павловский стоит? — снова опередил нас барон. — Кто вы, а кто мессир?

Один из мужчин уже открыл рот — видимо, чтобы возразить, что тот мессир Павловский, чье место он занял, выглядел по-другому. Однако его приятель, все это время нервно косившийся на меня и не нарывавшийся, что-то ему шепнул и потянул прочь. Чуть поколебавшись, вслед за вторым встал и первый, и оба ушли в глубь зала.

Надо же, хоть на этот раз не как обычно — обычно мои интересы никто, кроме меня, не защищал, и колдуны столицы до этого не приносили мне ничего, кроме проблем. Похоже, хоть один хороший приятель у отца все же имелся.

— Удачных торгов, — пожелал Садомир, чье место совсем не удивительно оказалось рядом. — Что-то заинтересовало?

— Наверное, не совсем правильно вам говорить, — с улыбкой заметил я.

— Логично, а то вдруг перекуплю. Но, — он развел руками, — я не настолько коварен. К тому же я и так знаю ваш лот.

Барон показал на пункт в списке, который меня как раз и интересовал, хотя интерес я не обозначил ничем.

— Верно? — довольно произнес он. — Ваш отец купил бы то же самое.

И, судя по взглядам вокруг, здесь все это понимали.

Аукцион, предсказуемо, шел довольно вяло, поскольку почти все лоты здесь были откровенным барахлом. Такое чувство, что толпа пришла скорее пообщаться и посмаковать сплетни, чем что-то урвать себе. Лишь изредка таблички ожесточенно взлетали в воздух, устраивая борьбу. Невольно вспомнилось, как я наблюдал за всей этой возней в детстве, сидя рядом с отцом. Правда, когда он поднимал табличку, в шумном зале мгновенно наступала тишина.

Наконец распорядитель озвучил интересовавший меня лот, и вокруг мгновенно повисла тишина, прямо как из воспоминаний — похоже, не я один им сейчас предавался. Голос распорядителя звонко пронесся над замолчавшей толпой. Стартовая цена оказалась две тысячи рублей — за одну книгу. Тут ей явно цену знали — за такие деньги Уля обставила техникой всю кухню. Однако для меня этот томик был гораздо дороже.

— Две сто, — я поднял табличку.

— Две двести! — сразу же раздался борзый голосок из средних рядов.

В торги включился тот же умник, который занял мое место вначале — похоже, и еще что-то мое хотел. И ведь видно же по лицу, что он не тот человек, который эти книги читает — зато потратиться назло вполне готов.

А дальше зал как прорвало.

— Две триста!.. — полетели таблички. — Две четыреста!.. Две пятьсот!..

Разгуделись все как комары — и ведь большинству же эта книга вообще без надобности. Что, все мне назло?

— Три, — я повысил цену.

На короткий миг снова повисла тишина. Развернувшись, я обвел глазами толпу почетных членов, которые в ответ стали нахально вскидывать таблички. Вот только почетные далеко не всегда значит сильные — и почетными они были не с точки зрения Темноты, а всего лишь по мнению Синьории. Вон даже занудный писарь, который скромненько стоял в углу без собственного кресла и права что-то купить, тоже когда-нибудь им станет. Мой взгляд неспешно прошелся по рядам, оценивая, чей почет тут настоящий — и таблички медленно, одна за другой, стали опускаться. Логично, нарываются обычно не сильные: сильным нечего доказывать, слабаков же всегда бомбит.

— Три сто, — донеслось лишь из среднего ряда, где в воздухе болталась последняя рука.

Тот же умник в одиночестве размахивал табличкой, словно бросая «перебей».

— Люди, — говорил отец прямо в этом зале, сидя рядом со мной, — должны понимать, с кем они связываются. И когда я называю цену, редко кто осмеливается ее перебить. Моя цена конечная. Если они по-настоящему знают, кто ты, то ты за бесценок будешь уносить самое ценное. Они откупятся от тебя лишь бы с тобой не связываться. Понимаешь это?..

Это я прекрасно понимал.

— Три двести, — озвучил я и взглянул на него.

И это последняя цена. Я уже достаточно предложил.

Рука с табличкой чуть качнулась, когда ее обладатель поймал взгляд непроницаемо черных глаз, словно сама Темнота смотрела оттуда и спрашивала «а оно тебе точно надо?» Стряхнув наваждение, мужчина еще выше поднял табличку, собираясь перебить названную цену. А потом перебивать еще и еще, пока мальчишке не надоест. Денег, конечно, жалко — какой-то бесполезный томик столько не стоит — но он готов потратиться: уделать этого мессира стоило гораздо дороже. Заявился, видите ли, как отец. Тому приходилось бесконечно уступать — если прежний Павловский что-то хотел, то никто даже вякнуть не смел. Что, и этот такого же о себе мнения? Да он тут вообще никто! А зал, будто не понимая этого, весь замер и с любопытством ждал, что будет дальше — словно поощряя эту наглость.

Мужчина уже открыл рот, готовясь озвучить новую цену, как под бок прилетел резкий толчок.

— Хватит, — рядом раздался шепот приятеля, — успокойся уже…

— Да зачем мне успокаиваться? Ради какого-то мальчишки!

— А ты историю одну слышал? Жил-был один хозяин, и было у него то, что этот мальчишка вдруг захотел себе. А дальше хозяин внезапно покончил с собой — ни с того ни с сего, в расцвете лет! И все ему отписал. И подписью под этим документом были его мозги, — наставительно добавил приятель и даже постучал по виску для наглядности.

— Да он же и за-за долгов с собой покончил, — поморщился мужчина.

— Ну а перед кем эти долги были? Видишь, брат с ним рядом сидит. Вот это новый хозяин клуба. Соотнеси одно и второе, — шепот стал еще осторожнее. — А безутешную вдовушку вскоре заметили в компании Павловского. Так что все, что было у того хозяина, теперь его. Все еще хочешь перебивать цену?

— Три тысячи двести рублей. Раз, — тем временем огласил распорядитель аукциона.

Мужчина задумчиво крутанул табличку. Павловский продолжал с полным спокойствием смотреть на него — только от и без того черных глаз все больше веяло Темнотой. По коже внезапно пошел неприятный озноб.

— И про Змееуста не забудь, — не унимался рядом приятель. — Говорят, только пуговицы от него и остались. Так что, как видишь, научил его отец паре штучек…

— Три тысячи двести рублей. Два, — оглядывая зал, известил распорядитель.

— Но он не отец, — отрезал мужчина, собираясь выкрикнуть новую цену.

— Кто знает, — пожал плечами приятель. — Может, он еще хуже, чем отец. Ты что, не видишь, какую он книгу покупает?..

В голове вдруг что-то щелкнуло, и табличка чуть не выскользнула из враз намокших пальцев.

— Твою ж мать! Только душелова нам не хватало…

— Три тысячи двести рублей. Три…

Громкий удар молотка разнесся по притихшему залу.

— Продано, — сообщил распорядитель, — мессиру Павловскому…

Пытавшийся перебить мою цену умник отбросил табличку на колени и больше в мою сторону не смотрел, а ведь я отправил ему всего-ничего Темноты, выражая достойный его членства почет. Видимо, этого было достаточно.

Вскоре аукцион завершился, и под аккомпанемент дружного скрипа кресел я поднялся с места, оказавшегося удобным и мягким — даже захотелось посидеть здесь как-нибудь еще. Надо бы озаботиться вопросом почетного членства. Следом встал и сидевший рядом Садомир.

— Еще раз спасибо за все, — я пожал на прощание его руку.

— Что вы, знакомство с вами мне в удовольствие, — отозвался он. — Скажу даже больше: на долю мгновения мне показалось, что рядом ваш отец.

То есть и это было удовольствием?

— Надеюсь, это комплимент, — усмехнулся я.

— Он бы сказал точно так же, — улыбнулся барон. — И знаете что, ваш отец был частым гостем в моем доме, и я бы хотел видеть там и вас. Окажите мне честь.

В гости нас с Глебом редко зовут — обычно мы туда вламываемся. Почему бы и не оказать честь?

Условившись о встрече через пару дней, наш новый знакомый отправился по своим делам. Я же расплатился за купленную книгу и сразу ее забрал. Томик оказался старым, потрепанным, буквально рассыпавшимся в руках, но несомненно ценным.

— Есть там что интересного? — спросил друг, когда наши шаги гулко разнеслись по пустоте подземной парковки.

О да, даже беглый осмотр показал, что среди этих пожелтевших страниц много чего интересного.

— Нужен подопытный, — ответил я.

— А может, подопытная? — мигом потянул он. — У тебя теперь есть, на ком ставить эксперименты.

— Она такого только испугается, а ты у меня бесстрашный.

— Ах, — притворно вздохнул мой полудурок, — и почему я не чувствую ничего хорошего?

— Потому что я не заставляю, — любезно пояснил я.

Он фыркнул в ответ.

— Глеб Николаевич!.. — вдруг разлетелось по тишине парковки.

К нам торопливым шагом подскочил незнакомец с крупным золотым перстнем на пальце, с большой вероятностью вышедший с нами из одного зала. Лет тридцати, животик упитанный, вид лоснящийся, улыбка заискивающая — такие франты частенько приходили к деду просить в долг.

— Тут такое досадное недопонимание вышло, — с ходу заюлил и этот. — Хотел забронировать столик на вечер в вашем заведении, а мне сказали, что я в черном списке. А мне так хотелось этим вечерком пар снять…

Ну надо же — пар снять или девочек побить?

Глеб на секунду сжал кулаки и тут же их разжал.

— И что тут непонятно? — отчеканил он.

Мужчина слегка прищурился.

— Вы бы поосторожнее, все-таки с колдуном разговариваете, — и выразительно помахал своим перстнем.

— А вы разговариваете с моим братом, — вмешался я. — Советую быть осторожнее вдвойне.

Тот с ухмылочкой перевел глаза с Глеба на меня.

— А тебе повезло, Павловский, что служка твой заплатил, чтобы я тебя не трогал. Так что не умничай тут, а то следующий платеж будет больше!..

Ах, тебе кто-то там заплатил, чтобы ты меня не трогал — ну мне-то за это не платили. С людьми, которые как будто напрашиваются на кулак, так и надо поступать — зачем лишать их удовольствия? Резкий шаг к нему — и без лишних комментариев я хорошенько залепил ему под дых, вложив для профилактики в удар побольше Темноты. Он захрипел и согнулся пополам.

— Еще раз увижу рядом с братом или его клубом, вообще не разогнешься. Понятно?

— Да вы дворяне или кто? — аж взвыл этот хлыщ, внезапно вспомнив о манерах.

А ты что думал, мы будем тактично слушать? Ты явно переоцениваешь наше воспитание.

— Дворяне-дворяне, — подтвердил Глеб, следом залепив ему туда же. — И кулаки у нас благородные. Оставляют синяки благородного сизого оттенка. Поэтому в следующий раз будешь платить за каждый удар, а сейчас бесплатный пробник… Это тебе за Аллу, — пояснил он, лупя дальше, — это за Женю, а это за Милу… С ними ты очень по-дворянски разговаривал. Продолжать раскрашивать или уже наконец понял?

Змея, высунувшись из моей тени, стегала любителя манер по пальцам, не давая выпустить Темноту. В столице полно сильных колдунов, но мне пока попадалось только какое-то отребье.

— В следующий раз, когда захочешь кого-то ударить, — добавил я, когда Глеб брезгливо отшвырнул раскрашенную тушку на бетонный пол, — подумай обо мне. Подумай, как я ударю за каждый удар, который ты нанесешь. Ты теперь в моем личном черном списке. Уяснил?

— Да ты пожалеешь! — разбрызгивая слюну, завопил он. — Да вас такие проблемы ждут!..

Все, воспитательный разговор перед поркой больше делать не буду — как показал опыт, это неэффективно.

Я наклонился к нему и, схватив за шею, стремительно потянул силы прочь. Его душонка аж заплясала, пытаясь удержаться на месте. Наглые глаза за доли мгновения покатились из орбит. На лбу выступила испарина, лицо побелело, а сам он весь затрясся и обмяк.

— Столько времени мне надо, чтобы тебя убить, — пояснил я, с глухим стуком приложив его пустым затылком об пол. — И уж поверь, ни о чем я жалеть не буду.

Следом я сорвал с его пальца кольцо. Хлыщ слабо дернулся, пытаясь сопротивляться — я сложил руку с печаткой в кулак и поднес к его глазам.

— Тут уже ходит один с мордой, меченой моим гербом. Тоже так хочешь?

Он нервно затряс головой, растеряв весь недавний гонор. Как же я не люблю таких людей: дал по хребту — понял, не дал — не понял. Зато общаться с ними просто — когда они наконец понимают, что их долбаный хребет в твоей власти.

— Ну а теперь по поводу платежа.

— Я все-все понял! — пролепетал франт заплетающимся языком. — Никакого платежа!

— Нет уж. Мы согласны на платеж.

— Вы готовы платить? — обомлел он.

«Да он, по ходу, еще и тупой,» — заметил Глеб.

— Ты будешь платить, — я заглянул ему в глаза. — В два раза больше, чем взял. Каждый месяц. И твой покой ничего не нарушит. Понятно? — и слегка его тряхнул.

— Д-да…

— Что надо добавить в конце?

— Да, — выдохнул он трясущимися губами, — мессир Павловский…

— И если мне хоть кто-то хоть раз на тебя пожалуется, ты не жилец, — добавил я и, поясняя, что это значит, вытянул из него почти все остатки сил, лишив возможности даже пищать, только трясти губами и кончиками пальцев.

Пар он хотел сегодня выпустить? Ну пара в нем точно не осталось. Отбросив эту избитую тушу, мы с Глебом пошли дальше, пока хлыщ глухо постанывал на парковке, силясь двинуться. Однако покинуть холодный пол самостоятельно у него получится не раньше чем через пару часов — и то на четвереньках.

Достав смартфон, я набрал Савелия уточнить, что это вообще было.

— Да, один раз заплатил ему в самом начале, — со вздохом сказал приказчик. — Вы только приехали в столицу, было непонятно, что с домом, что с наследством. А тут он заявился и пригрозил, что создаст вам проблем. Я не знал, как тогда поступить, у вас и без того много проблем было. А он грозился, что еще придет…

— Обязательно придет, — усмехнулся я, — и как придет, возьмите с него по полной. Еще и моральную компенсацию за прошлый раз. И запомните: нет ни одного колдуна, которому я буду платить за отсутствие проблем. А вот мне пусть за это платят.

Парковка уже пару минут как погрузилась в тишину, а двое приятелей все еще стояли за колонной, не решаясь выйти. С этой укромной позиции они наблюдали всю сцену и видели, как два — уже два! — Павловских скрылись в глубине.

— Видел, какой беспредел творится? — спросил один из приятелей.

— Хорошо, что не стал перекупать у него ту книгу, — с облегчением отозвался другой.

Оба задумчиво перевели взгляды на мужчину, который надсадно мычал на полу, не в силах даже пошевелиться.

— Поможем? — второй приятель с сомнением повернулся к первому.

— Этот обойдется, — отмахнулся тот.

Не хотелось признаваться никому, но мессир Павловский только что сэкономил ему кучу денег — уродцу на полу он больше платить не будет. И даже знал, к кому пойти, если тот заявится.