«Шпионы Ватикана…»

С народом

Многочисленные хлопоты не отвлекали меня от апостольской деятельности среди гражданского населения. Меня не остановил даже приказ верховного немецкого командования: военным капелланам запрещалось заниматься религиозным служением среди населения оккупированных немцами территорий. Приказ гласил:

«— полностью воздерживаться от вмешательства в русские религиозные дела, оставляя местному населению свободу вероисповедания, следовательно, запретить любую форму пропаганды;

— религиозное служение духовных капелланов, как католиков, так и евангелистов, запретить всюду, за исключением войск; распространить запрет и на население арийской расы;

— воздержаться, согласно вышеуказанному запрету, от вмешательства в дела восстановления или строительства храмов».

Немецкий приказ был передан нашим верховным командованием генералу Мессе 5 января 1942 года. Не знаю, был ли на Восточном фронте кто-то, кроме меня, кого бы так задело за живое это прискорбное решение. Несколько недель мое сердце буквально кровоточило. Конечно, я никоим образом не мог согласиться с такой несправедливостью: приказ противоречил велению Спасителя: «Идите и проповедуйте всем народам», — но как военный я обязан был подчиниться.

«Возможно ли как-то избежать надзора? Несомненно, надо быть осторожнее, чтобы избежать не столько наказаний, которые меня вовсе не пугают, сколько перевода, ибо служить здесь — моя миссия. Иисус, Господь мой, прииди на помощь этому народу! Укажи путь, как выполнить свой долг и посрамить дьявола». Итак, я продолжил апостольское служение среди местного населения — с большей осторожностью, но с неменьшим рвением. Первой моей заботой были заблудшие овцы Католической Церкви, их я находил повсюду.

В этом местечке оказалось шесть или семь католических семей, две или три из них армяне по происхождению. В одной из армянских семей была полуслепая старуха, очень набожная; она почти совсем не знала ни по-русски, ни по-украински, но горела желанием исповедаться и причаститься и много лет мечтала о встрече с католическим священником! Она исповедалась как могла, выразив покаяние больше слезами и биением себя в грудь, чем словами — вообще-то менее понятными, чем жесты. Но какой великой и невыразимой была ее радость, когда она получила отпущение грехов и приняла святое причастие.

Мое предпочтение было отдано детям, и они выделяли меня среди прочих итальянцев. Дети приходили на уроки катехизиса, охотно общались со мной в свободное время. Как только я появлялся в центре поселка, дети выбегали из домов, здоровались или просто шли рядом: я стал «батюшкой» для всех, в том числе и для наших военных. Среди православных семей тоже находились такие, которые просили меня окрестить детей. В одной украинской семье, очень дружелюбно настроенной к нашим военным, было две девочки: старшая была крещена в православии, а младшую, шести или семи лет, еще не крестили. Родители решились просить меня совершить над ней обряд крещения, пообещав в дальнейшем воспитывать девочку в католическом духе; а потом они и сами захотели войти в лоно Католической Церкви, что и произошло на Пасху 1942 года.

Меня давно интересовала еще одна семья: мать с тремя дочерьми, старшей не больше двенадцати-тринадцати. Меня беспокоила их материальная и духовная нищета: мать болела и почти не вставала, дочери голодали, ни одна из них не была крещена. Подобная нищета встречалась почти повсюду среди местного населения, но в этой семье присутствовала нищета и духа, и тела, к тому же глубочайшая. Поэтому я продолжал ходить в их дом, хотя меня отговаривали от посещений: ходили слухи о прошлом сожительстве матери с офицером НКВД, и считалось, что из-за этого она не заслуживает сочувствия. Как тут быть? И прежде всего, кто знает правду? Возможно, слухи объяснялись завистью соседей, но даже если слухи были правдой, то правда и то, что Отец небесный милостив как к праведникам, так и к грешникам…

А вдруг для этой несчастной настал час благодати? И, кроме того, чем виноваты дети, ее дочери? Они-то больше всего нуждались в Божьей благодати. Конечно, я не поддался и продолжал свое дело: заботился о них в меру возможностей, обеспечивая прежде всего материальную помощь. Большую часть сухарей, которые мне присылали из дома для голодающих русских и украинских детей, я относил в их нищую хату; но главной моей заботой был хлеб духовный для матери и дочерей. Дочери мало-помалу усваивали христианское учение, но мать воспринимала его весьма равнодушно; с большим трудом я добился ее согласия на крещение детей. Наконец, благодать восторжествовала, и к празднику Вознесения я с радостью окропил головки дочерей святой водой и совершил обряд конфирмации.

15 марта 1942 года меня призвали к постели тяжелобольного православного, перед смертью он хотел принять Святые Дары. Я предупредил его, что являюсь католическим священником, и объяснил, что не могу так просто выполнить его желание, не прояснив ситуацию. «Да, — ответил он, — я знаю, что вы католический священник, именно поэтому обращаюсь к вам. Вы, я уверен, рукоположены по уставу, а эти наши… мы не знаем, кто их поставил». Поскольку он рассуждал здраво, я вкратце объяснил ему основные различия между католичеством и православием.

Важно было убедить его исповедаться в католической вере, не потревожив при этом его совести; и надо было объяснить, что подчиниться высшей власти преемника св. Петра отнюдь не означает отступничество от крещения. Это оказалось нетрудно, благодаря его доброй настроенности, а главное, милости Божьей, которая его явно поддерживала. Я убеждал его:

— Входя в лоно Католической Церкви, вы не изменяете своей прежней вере в том, что в ней свято, наоборот, вы ее совершенствуете и дополняете, устраняя недостатки, вызванные расколом. Этим шагом вы не изменяете православию в истинном смысле этого слова, вы обретаете его, потому что единственная Церковь, заслуживающаяся по-настоящему имя православной — это католическая.

— Значит, я не грешу, принимая католическую веру, — заключил он.

— Не только не грешите, но и обретаете заслугу перед Богом, подчиняясь воле Христа. Скажу больше: вы согрешили бы, не повиновавшись Пастырю, которому Спаситель поручил Свое стадо.

Больной подтвердил желание принять от меня Святые Дары, и я совершил над ним таинство по восточному обряду.

Между народом и кесарем

Моя деятельность раздражала также партизан, которые уже давали о себе знать. Однажды мне передали, что раскрыт их заговор, целью которого был в том числе поджог нашей «церкви», то есть амбулатории, где я собирал для богослужений солдат и народ. «Неужели в отношениях с местным населением я заслуживаю такого оскорбления, — думал я, — люди испытывают ко мне доверие, разве это не свидетельствует в мою пользу? Но это ведь и злит неправедных».

Жители постоянно пользовались моими услугами не только как переводчика, но и как посредника между ними и итальянскими, а иногда и немецкими военными властями. Многие местные девушки избежали отправки на работы в Германию благодаря выданным мною справкам: они считались на службе в нашем госпитале. Помню, какую боль вызвал у меня следующий случай: ко мне пришел мужчина и, плача, рассказал, что его жена, еврейка, но крещеная, верная жена, помещена в гетто и подвергается смертельной опасности. Он просил меня походатайствовать за нее перед немецким комендантом; тот был известен как последний негодяй.

Я объяснил, что, будучи католическим священником, являюсь одиозной личностью для нацистов; так что идти к нему с такой просьбой по меньшей мере бесполезно. Но за какую соломинку не ухватится утопающий? Бедняга умолял меня сделать хотя бы попытку. Мне не хотелось, чтобы о католическом священнике осталось дурное впечатление, как о человеке с каменным сердцем, и, согласившись помочь, я пошел к немецкому коменданту; его ответ был циничным: «Чем я виноват, что этот господин женился на еврейке?» Я настаивал, приводил довод, что женщина крещена, что она добрая жена и мать семейства. Он ответил, что закон есть закон, не он его издавал, не ему и нарушать. Все мои усилия оказались бесполезными.

Несколько дней спустя население с ужасом смотрело на братскую могилу, вырытую недалеко в поле самими жертвами и заваленную телами: от глубоких стариков до грудных младенцев. Избежали этой участи лишь дети, чьи матери были еврейки, а отцы — русские или украинцы.

С православными священниками

Тем временем я заботился и о местном клире. В первые месяцы священники из тех, кто выжил во время гонений, робко появлялись среди прихожан: некоторые были известны местным жителям; про других, явившихся неожиданно, народ не знал, ни откуда они, ни имеют ли право служить. Правда, большинство прошло советские тюрьмы, но местное население все равно относилось к ним с подозрительностью, зная, что среди них были и такие, кто во время гонений вел себя недостойно.

С особой настороженностью люди относились к тем, кого считали «самозванцами», то есть совершающими богослужения самозванно, не будучи рукоположенными; такое подозрение вызвал священник, который первым явился к нам в местечко. Он провел богослужения на Рождество, Новый год и Крещение и старался стать во главе прихода. Но вскоре вызвал большие подозрения и потерял доверие верующих, причем скомпрометировали его не столько грубость и невежество, сколько мздоимство.

Православные верующие пришли ко мне со своими сомнениями и просьбой помочь им разобраться. «Мы боимся, что это диакон или просто псаломщик, выдающий себя за священника», — так говорили мне члены приходского совета. Поскольку дело происходило в Православной Церкви, вопрос о легитимности пастыря никак меня не касался, к тому же даже среди высших архиереев Церкви были такие, кто не был легитимен во всей полноте. Но тут речь шла о слишком явном злоупотреблении и самозванстве, а обман был слишком жесток для верующих.

Я не мог игнорировать то, что происходило у меня под носом, поэтому я счел своим долгом пойти навстречу людям. Я допросил священника и проверил документы о рукоположении — они оказались подлинными. Некоторое время он еще служил в приходе, но вскоре исчез. Видимо, потому что его подозревали в принадлежности к «Живой Церкви», то есть к Церкви обновленческой; той, которая заключила гнусный компромисс с большевизмом и ввела в свои каноны скандальные реформы, такие как повторный брак священников и женитьба епископов.

Приехал другой священник, казавшийся более порядочным; с ним и другим священником из соседнего села у меня сложились хорошие отношения. Естественно, я не мог во всем идти им навстречу, как в том случае, когда они обратились ко мне за святым елеем, но я всегда старался относиться к ним с максимальным христианским милосердием. Помню, что как-то один из них доверился мне и сказал, что я не вызываю у них чувства скованности, которое они обычно испытывают с другими моими коллегами. Когда речь шла о священном миро и елее оглашаемых, которые он хотел получить от меня любой ценой, он рассуждал так: «Наша Церковь доведена до нищеты — как тот несчастный, что в притче о самаритянине попал в руки разбойников, поэтому Римскому Папе, как доброму самаритянину, надо сжалиться и помочь нам…»

Мне пришлось обратить его внимание на то, что Католическая Церковь почитала бы за счастье прийти им на помощь и сделать все возможное для того, чтобы излечить их раны. Но и они, раненные этими разбойниками, а до них и теми, кто учинил раскол, должны довериться доброму самаритянину, дабы испытать на себе его благотворные деяния. Эти священники были огорчены моим отъездом; один из них, прощаясь, сказал: «Жаль, что вы так быстро уезжаете. Если бы вы пробыли подольше, можно было бы надеяться на достижение благих результатов в деле воссоединения Церквей, тем не менее я рад, что вы едете в Днепропетровск, там вы встретитесь с нашими архиереями и с ними, возможно, сможете более успешно обсудить этот вопрос».

Церковь Св. Иосифа

Католический храм, о котором мне говорили армяне из Днепропетровска, был посвящен Св. Иосифу. Превращенный в библиотеку, он оставался храмом только снаружи, внутри же не было ни алтаря, ни святых образов, а только нагромождение шкафов с книгами, газетами, журналами, и на стенах повсюду плакаты и картины, изображающие главных идолов Советов. В таком виде храм пробыл при нас несколько месяцев.

Однако позднее его удалось открыть, несмотря на предписание немцев не заниматься восстановлением церквей; это оказалось возможным благодаря предприимчивости и находчивости Паскуале Байокки, начальника резервного госпиталя № 1. Он заявил, что в церкви будут проводиться богослужения для наших солдат, расквартированных в Днепропетровске. Но как только наши военные капелланы во главе с доном Кьяпперо, капелланом резервного госпиталя № 1, стали проводить богослужения, в церковь вместе с военными стало приходить и местное население.

В городе и в окрестностях оказалось много католиков, по большей части латинского обряда; богослужения были им понятны, и они в них участвовали с большим воодушевлением. Не хватало одного — общего языка между верующими и священнослужителями, поэтому наш дорогой дон Арриго Пинторелло, ставший архиепископом, главным капелланом Итальянского экспедиционного корпуса в России, решил перевести меня в качестве второго капеллана в резервный госпиталь № 1 в Днепропетровск. Вот так я, оставаясь военным капелланом, стал «настоятелем» прихода.

Мой переезд произошел в середине девятидневной подготовки к Пятидесятнице, которая в тот год приходилась на 24 мая. Несмотря на то, что в первые вечера мая у меня уже было несколько кратких встреч с паствой, большинство католиков Днепропетровска испытало великую утешительную радость, когда в праздник Св. Духа, после проповеди, обращенной к итальянским военным, они внезапно услышали, как к ним обратились по-русски. Это вызвало слезы и рыдания местного населения, столько лет униженного и теперь как бы вновь крещенного.

Это зрелище стало даже для наших офицеров и солдат хорошим назиданием; обобщая, скажу, что на Восточном фронте мы заметили всплеск веры у наших военных. Раньше многие из них были равнодушны, теперь же, в общении с народом, жаждущим веры, необыкновенно воодушевились. Мы видели, как наши военные раздавали медальоны и образки, как они становились крестными отцами; общаясь с местной молодежью, невежественной и порой отвергавшей религию, наши итальянцы стали давать им уроки веры, превратившись в активных поборников католицизма.

В приходе

Днепропетровск — это бывший Екатеринослав. Из полумиллиона жителей этого радостного украинского города на Днепре католиков насчитывалось тысячи две или три плюс еще несколько тысяч рассеянных по деревням и ближайшим немецким колониям. Большей частью иностранцы по происхождению, они родились здесь и уже стали украинцами или русскими, но сохранили веру отцов, которая в основном оказалась стойкой и выдержала гонения. Теперь, видя понимание и помощь капеллана, они были счастливы, многие воспользовались случаем и привели в порядок дела духовные.

Многочисленными были крещения. Я до сих пор храню пачки писем главного капеллана — ответы на мои письма, — которые приходили вместе с подписанными им свидетельствами о крещении; я их посылал на утверждение, прежде чем отдать семьям новокрещеных. В одном из писем дон Арриго писал: «Получил акты крещения вместе с интересным описанием религиозных преследований в России. Поздравляю тебя с этой тайной и плодотворной деятельностью, которую ты продолжаешь на новом поприще. Да благословит Господь наше апостольское служение и да пошлет лучшие времена несчастному народу, среди которого мы живем». В другом письме от 19 октября 1942 года он писал: «Мой дорогой, возвращаю тебе заверенные должным образом тридцать актов крещения…» И несколько дней спустя: «Не волнуйся о судьбе актов крещения. Задержка вызвана напряженной работой… И скажи мне, соблюдаешь ли ты известные условия во время многочисленных крещений, которые ты совершаешь?»

Экскурсия

Летом 1942 года меня пригласили в Мариенталь, немецкую колонию, основанную во времена Екатерины II. Эти бедные колонисты, лет двадцать не видевшие католического священника, получив отказ от немецких военных капелланов, обратились ко мне. И я был весьма рад провести у них богослужения вопреки приказу Гитлера. Я встретил полное понимание у командира моторизованной части, которую духовно окормлял; он на целый день передал в мое распоряжение грузовик. Приехав со своим денщиком, я отслужил мессу в зале, превращенном в часовню, люди плакали.

Потом мне представили молодежь и подростков, которым предстояло крещение; их было сорок девять человек от семнадцати лет и моложе. Удивительной была сердечность этих добрых людей; к нашему отъезду они принесли и вручили нам, несмотря на мои отказы, дары: кур, яйца, сыр, сливочное масло и муку. Мы получили так много продуктов, что смогли отблагодарить командира моторизованной бригады и нашего шофера, передав остальное в офицерскую столовую нашего госпиталя.

И это при том, что у бедных колонистов не было излишков продуктов. Именно от них я узнал, что хитрые нацисты сохранили колхозную систему как самую выгодную для эксплуатации крестьян.

«Прочие овцы»

Моей первой заботой были католики, но я не забывал — насколько возможно — и других «овец» для привлечения их в овчарню Иисуса Христа.

Рядом с нами располагался гражданский госпиталь. Однажды я подошел к постели больной девушки, находившейся в очень тяжелом состоянии; еще более угрожающим было ее духовное состояние. Тщетными оказались все попытки обратить ее в веру. «Я верю только в саму себя!» — отвечала она. Ее душе, преисполненной гордыни, была недоступна никакая истина. Лишь разочарование в обещанной счастливой жизни могло способствовать прозрению таких заблудших душ, но для этого потребовались бы долгие годы. Девушке оставалось жить всего несколько дней; не успев прожить жизнь, она даже теперь не хотела верить в реальность жизни по ту сторону смерти.

На все мои попытки открыть ей сердце и душу и обратить ее к вере и надежде она отвечала лишь бессмысленным исповеданием своей веры: «Я верю и надеюсь только на саму себя!» Она не понимала, что, веря лишь в себя, она верит в мешок гноя и надеется на тело, которое скоро станет пищей для червей. Бедная обманутая девушка! Но, возможно, еще несчастнее были те, кто обманул ее вместе с миллионами других юношей и девушек, обучив их атеизму и человеческой гордыне, скрыл от них настоящие жизненные ценности.

Интересной оказалась встреча с епископом украинской автокефальной Церкви; аудиенция, испрошенная мной, прошла в сердечной атмосфере. Мы обсудили примат Папы и исхождение Св. Духа от Отца и Сына, но все в очень миролюбивом тоне. Возражение епископа против права Папы быть преемником св. Петра сводилось к тому, что апостол жил в Иерусалиме, а до того, как появился в Риме, — в Антиохии. «Следовательно, — заключал он, — патриархи Иерусалима и Антиохии являются преемниками св. Петра наравне с Римским епископом». Мне было легко возразить на этот софизм при помощи простой евангельской метафоры о ключах св. Петра, привезенных им в Рим и там же оставшихся после его смерти.

По вопросу исхождения Св. Духа от Отца и Сына дискуссия продлилась гораздо дольше[48]; и епископ заключил: «В конце концов, эти проблемы не столь важны, мы можем даже достичь согласия по этому пункту. Мы также согласны подчиниться Папе Римскому при условии, что Папа поможет нам воссоздать независимость Украины». И, несмотря на мои напоминания, что меня прежде всего и превыше всего интересуют проблемы Церкви, присутствующие священники стали изливать мне душу, высказываясь против политики Москвы, Берлина и Варшавы. Они разоблачали подлую тактику нацистов, которые старались держать разобщенным население на оккупированных территориях:

«То делают вид, что помогают Церкви, которая была промосковской и против нас, то выступают против нее, якобы в качестве наших защитников, и тем самым держат нас в раздоре, чтобы потом всех нас уничтожить. Хотите пример? Они оставили московитам кафедральный собор, похоже, они поддерживают русских больше, чем нас в нашем собственном доме. После этого они предоставили нам возможность приспособить под украинский кафедральный собор другой храм. Мы не понимаем, кого они предпочитают; вернее будет сказать, что они ненавидят и нас, и тех; им, очевидно, хочется стать абсолютными хозяевами прекрасной украинской земли».

«Вот ночью, — добавил один из присутствующих священников, — случился пожар в нашем кафедральном соборе. Наши помощники прибежали тушить пожар, но их грубо прогнали немецкие солдаты, окружившие храм, а на крыше стояли какие-то странные люди и неизвестно чем занимались: то ли тушили пожар, то ли раздували пламя». Тогда я в заключение заявил:

— Ясно, что ни от Гитлера, ни от рейхскомиссара Розенберга, провозгласившего новую немецкую идеологию, не стоит ожидать ничего хорошего. К сожалению… Но мы, священнослужители, прежде всего должны искать Царство Божие и Его справедливость. Все остальное мы получим в придачу. Не правда ли?

— Правда, но…

Это «но», которое девятьсот лет назад уже привело к греческому расколу, до сих пор остается преградой между Востоком и Западом.