Ледобой-3. Зов

Глава 35

— Ты-то как тут оказался? — Стюжень недоверчиво оглядел маленького тщедушного хизанца со спящим колпаком. — Чего лыбишься? Я вообще понятно по-вашему говорю?

— Вполне понятно, старший синелицый воин с полуночи. Цускей может быть и мал, да хлипок, но соображает не хуже Туровола и всей его своры, чтобы их наконец побрал Дерабанн Зла!

Верховный кратко пересказал слова хизанца.

— И что он сообразил? — усмехнулся Безрод, похлопывая Теньку по шее.

— Мой младший товарищ отдаёт должное сообразительности Цускея и просит научить его подмечать мелочи и потом оказываться в нужном месте в нужное время.

— То, что младший синелицый воин с полуночи не так прост, как хочет показаться, я понял едва только поймал краем глаза его взгляд. В тот же миг я понял, что Туровол нарвался на соперника не по силам.

— Он тебя раскусил по взгляду, — ухмыльнулся старик. — Ты, видать, глазами поверх голов стрелял, а он возьми, да и влезь на скамью. Разоблачил тебя, короче говоря.

Безрод невинно пожал плечами. Ну, бывает.

— Туровол позора не стерпит, обязательно полезет мстить. А вы непростые воины, далеко не простые, либо раньше уйдёте, либо всю шайку вместе с Туроволом положите. Я почему-то решил, что вы захотите уйти пораньше, не привлекая внимание стражи наместника. И вот маленький неприметный человечек встречает синелицых чужаков на выезде из городка.

— Может возьмём его с собой? — едва сдерживая смех, бросил верховный, не утруждаясь оборотом с хизанского на боянский.

Цускей, ожидавший более длинного перевода, изумлённо поглядел на боянов и отчего-то тоже рассмеялся, и смеялся хизанец против ожиданий не высоко и визгливо, а тепло и с хрипотцой. Сивый смеяться не стал, просто потянул губы в сторону, а Стюжень от всей души дружески хлопнул хизанца по спине, отчего тот едва не свалился со своего осла. Тут уж заржали все трое, двое громыхали в голос, хоть и поддушивая собственное веселье, третий — еле слышно, одними губами.

— Вам в ту сторону, — Цускей показал на полдень. — До Хизаны четыре дня конного пути, пять или шесть городков, удобных для ночлега. В кости играют в каждом постоялом дворе, но, наверное, вам лучше больше не испытывать судьбу. Таких хитрецов, как наш Туровол, вы встретите ещё немало, и всегда сбегать не получится. В какой-то день придётся бить, и отчего-то мне сдаётся, что бить вы умеете, и однажды кто-то из обозлённых игроков не встанет. Я не слишком быстро говорю? Ты успеваешь меня понять, старший воин?

Сивый отвернулся, засвистел старую пастушью песенку, верховный молча кивнул на Безрода, показал: о, да, этот умеет.

— Вы принесли мне удачу. Выиграл целых пять медяков! Три монету пойдут в уплату долга пекарю, на остальные починю дом. Я аж со скамьи свалился, когда этот синелицый посмотрел мне прямо в глаза. Мне ведь знаком этот взгляд. Уже доводилось такое видеть.

Стюжень медленно стёр улыбку с губ и постарался спросить как можно веселее и равнодушнее.

— Надо же? Где ты такое видел?

— В Хизане. В окружении нашего дерабанна есть человек, чем-то похожий на младшего синелицего.

— А как ты попал в окружение вашего дерабанна? — старик сощурился и подозрительно оглядел маленького следопыта от копыт осла до кончика заломленного колпака.

— Печальная история, — простецки махнул рукой Цускей. — Раньше, ещё при отце Чарзара, дерабанне Зимограссе я служил звездочетом и толкователем знамений. Да и сейчас время от времени дёргают в Хизану. Чарзару я вдруг оказался очень нужен.

— И когда ты увидел человека с похожими глазами? Ещё при Зимограссе?

— Вовсе нет. Совсем недавно. Я лишь месяц как вернулся, Чарзару совершенно неожиданно потребовалось узнать, жарким ли будет наступающее лето и обильны ли будут дожди. Теперешний звездочёт, как оказалось, мышей совсем не ловит.

Верховный перевёл, Сивый, глядя вперёд, молча кивнул.

— И что выяснилось? Жарким?

— Скорее да, чем нет. Вот в окружении Чарзара я и заметил странного человека в синей рубахе. Я объяснял суть того, что смог вычислить по солнцу и звёздам, вокруг дерабанна толклись рабанны, банны помельче, всяческие приближённые, никто, разумеется, ничего не понял, вопросы сыпались, как из прохудившегося мешка, а тот воин в простой синей рубахе сидел в самом уголке и, казалось, спал. Лишь раз он открыл глаза — тогда, помню, ему поднесли чару с чем-то тёмным. Этого не видел никто, кроме меня, я как раз подошёл к окну и оттуда показывал Чарзару место на небосводе, где ночью стала бы видна звезда Кульбан. Уж так получилось, что тот, в синей рубахе с кубком взглянул на меня мельком. Вполглаза.

— Ты упал?

— Нет, старший синелицый, но язык у меня заплёлся основательно. Я быстро вернул взгляд на дерабанна и кое-как отдышался.

Стюжень обернул рассказ толкователя знамений и звездочёта на боянский. Безрод слушал молча и лишь кивнул в самом конце.

— Но почему ты здесь? В этом забытом богами месте? Почему не в Хизане?

— Ещё многочтимый родитель теперешнего правителя Хизаны, дерабанн Зимограсс сослал меня сюда, приказав наместнику сделать так, чтобы я никогда ни в чем не знал достатка. По его словам желудок у меня и моей семьи всегда должен быть приклеен к самому хребту. Вот и перебиваюсь случайной работой. То посчитать помогаю, зодчим подсказываю. Важные свитки составляю. Оздоравливаю иногда.

— А в чём провинился?

— Предсказал дерабанну неудачу, а правители, тем более деятельные и полные намерений оставить своё имя в памяти, такого не любят. Дерабанн, видите ли, не может сидеть сложа руки, если звездочёт и предсказатель знамений пророчит неуспех.

— Ты что-то прочитал по звёздам?

— Не посчитай меня, пожалуйста, излишне молодым, старший синелицый воин, но лет тридцать назад Зимограсс призвал твоего покорного слугу к себе. Было чудесное летнее утро, солнце заливало покои правителя, а на столе в самой середине стоял небольшой резной ларец из красного дерева. Дерабанн показал на ларец пальцем и спросил, какие последствия ждут его лично и страну, если он использует предмет, сокрытый во чреве ларца.

— Ну ты и предсказал на всякий случай неуспех, — понимающе закивал Стюжень.

— Да, предсказал, только сделал я это вполне осознанно.

— Что-то увидел? Как сегодня?

Цускей повернулся в сторону востока, там как раз начало алеть небо.

— Сам не понимаю, почему рассказываю это людям, которым нет абсолютно никакого дела до Хизаны и меня лично, но я так долго об этом молчал, а вы настолько далеки от тех, кто может посчитать ту давнюю историю угрозой для себя, что, думаю, можно, — Звездочёт махнул рукой и в сердцах ударил осла пятками. — Зимограсс в тот день говорил спокойно, размеренно, вернее пытался говорить, но…

Хизанец загадочно приумолк и улыбнулся чему-то своему.

—…у него руки дрожали. Просто тряслись. И он не мог смотреть на ларец спокойно. Ему казалось, что он по-прежнему тот дерабанн, которого боится вся Хизана, а старший сын так просто считает самим Дерабанном Зла, но смотреть на ларец он не мог. Я несколько раз замечал, как он двигает взгляд в сторону ларца, понемногу, по чуть-чуть, на палец, на другой, и ему тяжело так, будто он пытается руками сдвинуть с места городскую стену.

— Что там было?

— Не знаю, — Цускей беспечно пожал плечами. — Но того, что там находилось, Зимограсс боялся смертельно. Смертельно. А как велика вероятность свершить великие деяния, допустим, с мечом, которого ты страшишься до зубовной дрожи? Ты разве прослывёшь искусным наездником, если до жути, до ужаса боишься подойти к лошади?

Стюжень замахал рукой.

— Ну что ты, звездочёт, разумеется, нет.

— Вот и я сказал «нет».

— А Зимограсс?

— Он тоже сказал мне «нет». А тогдашний здешний наместник на «нет» дерабанна ответил: «Да, мой Повелитель, слушаюсь». И вот я тут. Молодой, вырванный из большого города, и без малейшего понятия, как выживать.

Цускей остановился.

— Дальше я не пойду. Вы не заблудитесь, синелицые.

Стюжень без слов выразительно посмотрел на Безрода, тот, усмехнувшись, пожал плечами. Почему бы нет? Молча полез в мошну, достал несколько серебряных рубликов, подвёл Теньку к ослу и сунул прямо в руку хизанцу. Тот было непонимающе вскинул брови, но Стюжень доверительно буркнул:

— Видишь ли, уважаемый Цускей, мы тоже в какой-то степени звездочёты. Каждый мореход любит и понимает звёзды и пройти мимо собрата, который не своей волей испытывает нужду, мы спокойно не можем. Кульбан, говоришь? Вон та? — и показал пальцем на небо, на закатную его часть, ещё тёмную и полную перезревших звёзд.

— Да, она — изумлённо протянул хизанец, какое-то время широко раскрытыми глазами пожирал синелицых чужаков, а потом сделал и вовсе невероятное — спешился, подошёл к Стюженю, уткнулся лицом в ногу старику и разрыдался.

Верховный от неожиданности опешил, обменялся с Безродом встревоженным взглядом и, глубоко вздохнув, положил громадную лапищу на голову звездочёта. Колпак полетел наземь. Погладил…

— Здесь вроде, — Сивый огляделся.

Окраина Хизаны выглядела так, словно блистательную середину города с его белокаменными сооружениями, башнями, теремами, переходами без затей перенесли сюда, только пока несли разбавили простотой и безыскусностью, как иные хозяйчики разводят у себя бражку водой. Высотой строения окраины вышли пониже, цветом не столь ослепительно белы, не такие ровные, не настолько красивы, сильно меньше.

— Белый дом с синими наличниками, — проговорил Стюжень, водя глазами с одного белого дома на другой. — Да тут все дома белые, а наличники синие!

— Была ещё одна примета, — подсказал Безрод.

— А ты на меня своими талыми ледышками не таращься, — рявкнул верховный. — И с памятью у меня всё в порядке! Помню я ту примету!

— Цветочный горшок распилен пополам вдоль, да половины вмурованы прямо в стену…

— Сопли подбери, — рыкнул старик. — Подсказывать ещё вздумал! Да Стюжень всех вас мальков переживёт!

— Горло простудишь, — Сивый мрачно усмехнулся.

— Ну и где те горшки, умник ты наш? Раскинь соколиным глазиком, отыщи спрятанное!

— Туда.

— А может сюда?

Стюжень растерянно озирался, раздражённо тряс рукой, его коню передалось волнение наездника, и он мало на дыбки не вставал, выплясывая, ровно обученная лицедейская лошадь.

— Может, просто спросим?

— Ну, слава богам! Наш малыш изрёк хоть одну умную мысль!

Старик подъехал к дому напротив, спешился, громко затарабанил в дверь.

— Эй, заснули что ли?

Из-за угла шагах в десяти от боянов, вышел человек, хотел было повернуть в сторону чужеземцев, но испуганно остановился.

— Стой, не двигайся, — прошипел старик Безроду. — Спугнёшь. И не гляди на него. Говорить буду я.

Верховный озадаченно поскрёб загривок, посмотрел вправо, поглядел влево, недоумевающе пожал плечами, рукой поманил прохожего. Тот знаком переспросил: я? Стюжень кивнул. Сивый медленно отъехал, дабы не спугнуть местного. Хизанец подошёл. Человек, как человек, глядит испуганно: а ты попробуй не испугайся двух чудищ с расписанными лицами, да ещё при оружии — одежонка у местного опрятная, но старенькая, колпак… ничего такой колпак, бодренький, держится стоймя не ломается. Правда, тощенький получился проводник у мамки: шея тонкая, гортань выпирает здоровенным углом, спина колесом, плечи вислые.

— Мы ищем дом с цветочными горшками, вмурованными прямо в стену. Там живёт наш старинный друг.

— Сабрук? — робко спросил местный. — Горшки вделать в стену у нас додумался только он.

— Точно! Сабрук! — воскликнул верховный.

— Так его дома нет. Я — Тевед.

— А где он?

— Да, нету, нету!

— А где, где?

— Ну… могу показать.

— Эй, босота, далеко поехал? Этот добрый человек согласился нас проводить! Возвращайся!

Хизанец показал подъехавшему Безроду: слезай с коня, пойдём пешком.

— Далеко идти?

Местный пожал плечами, развёл руками.

— Это как понять? — озадаченно бросил верховный Безроду.

— Привык ты по полдня ногами отмахивать — недалеко, — Сивый ухмыльнулся. — А ходишь только лишь до задка — и вовсе край света. Темнота.

— Где вас таких умных делают? — проворчал старик, плюнув под ноги.

Пока шли, домишки будто распрямлялись и просыпались: подтягивались, выравнивались, росли, белели, ровно устыдились чужеземцев за неметёные углы, да паутину в щелях и трещинах, а когда вышли на широкую площадь, на одном конце которой стройная, как берёза, тянулась к небу белая башня, а на другом конце полукругом, чисто подкова, разлёгся терем с красными наличниками, Тевед остановился.

— Там? В тереме? — не понял Стюжень.

Проводник глядел как на беспортошных, что агукают, угукают, но ничего не понимают, вздохнул, махнул рукой, приглашая дальше следовать за собой.

— Красивый терем. Нам дальше? В тот проулок?

— Нет, мы пришли. Сабрук здесь.

Бояны переглянулись. Ужегов подручный живёт в этом богатом тереме с красными наличниками и крышей и богато изукрашенными переходами? Полно, а так ли плачевно всё, что нарисовал бритый ворожец в срубе посреди лесной глухомани? И лишь когда не замечать сделалось невозможно, когда на белоснежной стене терема, как на скоморошьем заднике сами собой нарисовались несколько виселиц, верховный еле слышно выматерился.

— Еслибыдакабыть твою в растуда!

— Третий слева, — только и бросил провожатый, да умчался.

— Да что это такое? — вослед ему рыкнул старик.

— Судебная площадь!

— В растуда твою еслибыдакабыть, — упавшим голосом прошептал верховный и уткнулся лбом в шею коню.

— И орать не надо было там, в переулке, — усмехнулся Безрод. — Всё равно заметили бы.

— Уверен?

— Шкурой чую: глазами царапают.

— Тогда на постоялый?

Безрод кивнул, поднял глаза. Висит Ужегов сотоварищ не первый день и даже не первую седмицу: тряпье издырявилось, плоти почти не осталось — падальщики поработали — на человека уже мало похож, и во всем окружающем великолепии одна только странность занозила мало не до крови: вот терем, стены белые, наличники и крыша красные, переходы резные, а как повесят кого, да как поплывёт по округе трупная смердь, разве не пристаёт вонь липкой испариной к белоснежным стенам? Судьям не тошнотно?

— От самой площади топает за нами, — усмехнулся Безрод.

— Да уж, — Стюжень говорил спокойно, орать больше нужды не было. — Князёк местный поляну выкорчевал под самый корешок. Придётся искать подходы к Дуртуру самим. Ну что, курносый, куда потемнее? Он точно один?

— Да. Кстати, наш проводник тоже был соглядатай.

— Это уж как пить дать, — согласился верховный. — Ты вот что… оставь его живым. Поболтаем.

— А разговоришь?

— Соловьём запоёт, — старик самодовольно хлопнул по суме.

Соглядатай неспешно крался следом за двоими чужеземцами, которых Тевед привёл прямо к виселице Сабрука. Дерабанн приказал выжечь гнездо этого ублюдка Ужега, а уж того, что касается огня, долго ждать не придётся — он, Дасмэ, обеспечит не то что огонёк, это будет настоящий пожар. Вон, бараны, едут впереди, даже не подозревают, что в городе Чарзара даже стены имеют глаза и уши. Остановились, ругаются. Старый хочет заночевать на постоялом дворе одноглазого Руллы, а второй тянет дальше… Молодому приглянулся постоялый двор толстого Вазека, но теперь старый заартачился… Придурки, скоро постоялые дворы кончатся, начнутся трущобы бродяг, воришек и продажных шлюх самого низкого пошиба, и ни на что, кроме камня в голову да вонючей придорожной канавы рассчитывать не придётся… Ты гляди, младшему приспичило, побежал враскоряку так, будто боится дерьмо не донести. А ты, старый, держи лошадей, держи… Потом, когда дураковатые полуночники станут жалобно выглядывать подбитыми глазами через решетку в темнице дерабанна, можно будет обоим влупить по десять палок за облегчение в неположенном месте… А уж лупить палками лучше Дасмэ не может никто, даже сам начальник дерабаннской темницы слюной зависти исходит, когда он берётся за дело…

Как человек понимает, что с этого мгновения начинается новая жизнь? Именно с этого мгновения, потому что картинка, где Дасмэ с палкой в руке стоит перед дыбой, завистливый взгляд начальника темницы обретает весомую и приятную тяжесть, жена с огромными глазами, пугливая, как олениха, смотрит, как на божество, всё это осталось там, в прошлой жизни, а новая жизнь начинается с чьей-то жёсткой, ровно камень, лапы у тебя на лице и даже руками пошевелить ты не в состоянии — под ребро укусило что-то острое, и в этой осе ты немедленно признаешь боевой нож.

— Т-с-с-с!

Тебя разворачивают спиной к стене, вдавливают лопатками в белёный камень и чем-то неуловимым бьют по глазам… впрочем, нет, не бьют, это молодой синелицый смотрит прямо в глаза, только лучше бы плетью стегнули по глазам: хоть веки можно смежить и не так жутко. В прошлой жизни ты считал себя цельным и защищённым человеком, ходил на своих двоих, у тебя были сердце и лёгкие, потроха и печёнка, все упаковано в ларец из крепчайших рёбер и стянуто жёсткой, волосатой кожей, но в новой жизни тебе кажется, что шкура просто расползается, точно гнилой пергамент, рёбра синелицый просто распахивает по оси грудины, как ты рвёшь пополам тонкое полотно — локти в стороны, рывок плечами — и будто мешок, он набивает тебя страхом и ужасом, а чтобы хватило побольше места, ты сам отпускаешь мочу и дерьмо…

— Полегче! Он обделался!

— Застирает.

— Раскрой ему рот! Пошире… ага, так!

Новая жизнь льётся в глотку тонкой струёй, горькая, зелёная… Почему зелёная? А воняет травами. Хватит, больше не надо! Темно! Темно и страшно! В темноте что-то ворочается, его не видно, но оно там есть. И оно смотрит на тебя, сверху вниз, жуткое, невероятное, в детстве от такого ты мгновенно просыпался и звал маму, но в новой жизни язык синелицый тебе, кажется, просто вырвал.

— Сделай десять глубоких вдохов.

Раз, два, три… десять.

— Там дальше трущобы?

Мне можно ответить? Молодой синелицый молча кивнул.

— Да, трущобы.

— Где мы сейчас?

— Это полуразрушенные конюшни. Старые. Здесь иногда ночуют нищие и приходят сношаться парочки. Новые конюшни дерабанн выстроил поближе ко дворцу.

— Где обитает зерабанн Дуртур?

— У него свой дворец там, в пределах городской стены.

— Он любит охоту?

— Да.

— Что ещё он любит?

— Об этом велено не упоминать вслух, но младший брат дерабанна частенько коротает время, работая по дереву.

— Плотник?

— Столярничает. Даже изваяния точит. Но все делают вид, будто связать его занятие деревом с появлением изваяний по всему дворцу никому не приходит в голову. Притворяются, что заказывают городским рукоделам.

— Он женат?

— Нет. Но у него есть сердечная привязанность.

— Кто такая?

— Не знаю. Это лишь слух. Его личная охрана следит за этим очень строго.

— Ещё.

— Зерабанн любит петь.

Дасмэ чувствовал рождение собственных мыслей, они копошились где-то там, далеко, на самом краю обиталища, но стоило им приблизиться к месту, над которым раньше сиял яркий свет, освещавший каждую до мельчайшей подробности, сгусток мрака делал грозное: «Рр-р-р-р», и бедняжки разбегались которая куда, он даже за хвост не успевал их поймать.

— Где ты живёшь?

— В средней Хизане.

— Дом большой? Конюшня есть?

— Есть.

Вот к сгустку тьмы в самой середине души Дасмэ осторожно приблизилась хитрая мысль утаить правду, наврать, солгать, обмануть синелицых, но он даже разглядеть её не успел. «Р-р-р-р-р». Убежала.

— Кто-нибудь ещё знает про нас?

— Нет.

— Почему?

— Я не хотел делить вас ни с кем. Почести за вас только мои.

— Тевед не разболтает?

— Ему уже заплачено. Продать вас дважды он не посмеет.

— Кто ещё живёт с тобой?

— Жена.

— Ещё.

— Всё.

— Родители, родичи, дети?

— Я сирота, детей у нас нет.

— Теперь слушай внимательно. Запоминай. Несколько дней поживём у тебя, мы люди моря с полуночи, лучшие резчики по дереву и твои спасители. Тебя выследили ужеговские недобитки, ты в одиночку храбро сражался, но на твое счастье подоспели мы и раненного принесли домой. А ещё мы кузнецы и сами сделали для себя резцы с двойным лезвием, выбирач сердцевины с гнутой ложкой, косорезы.

— Что это такое?

— Оружие столяра.

— Я ранен?

— Ты. Повтори.

— Я ранен.

— Про то, что мы резчики по дереву и сами сделали для себя диковинную справу, ты начнёшь рассказывать всем, кто придёт тебя навестить. А ещё один из нас умеет петь так, что соловьи сгорают со стыда и обугленными тушками падают с деревьев. Повтори.

— Меня выследили ужеговские недобитки, я в одиночку храбро сражался, но на моё счастье подоспели вы и раненого принесли домой. Вы резчики по дереву, у вас диковинная справа для резьбы, и один из вас умеет петь так, что соловьи сгорают со стыда.

Стюжень кивнул Безроду:

— Давай, босота. Только не до смерти.

Сивый двумя пальцами обхватил лицо Дасмэ точно под скулами, выровнял против своего и несколько мгновений смотрел прямо в глаза. Хизанца затрясло, белки поползли под верхние веки, рот бессильно распахнулся, и весь он едва наземь не осел — удержало лишь то, что Безрод мало стену соглядатаем не выдавил.

— Хорош! Держи ему рот!

Старик влил остатки питья и едва горло ищейки отходило с зельем, кивнул. Сивый резко сунул нож хизанцу чуть пониже правой ключицы и осторожно уложил наземь. Верховный склонился над раной, а Безрод осторожно совлек с Дасмэ порты и без раздумий выбросил. Выплеснув полдолблёнки воды, подошвами сапог замыл на соглядатае гадость, обернул в свое одеяло и когда старик закончил с дырой в плече, забросил в седло Теньке. Тот всё косил лиловым глазом: «Ты хочешь, что я вёз это?» И в своём лошадином негодовании перебирал ногами.

— Вяжи, чтобы не рухнул, — старик разрезал верёвку, бросил кусок Безроду. — Только дохлого помощничка нам не хватало… Вот так. Сидит, как влитой.

Сивый молча показал — осмотрюсь, лишние видоки нам ни к чему, верховный так же молча кивнул.

Безрод обошёл разрушенные временем и людьми постройки. Крыши не было нигде, лишь в одном месте с жалкими остатками кровли, в уголке дрых нищий, источая перегарище такой мощи, что со светочем лучше было не подходить. Всю округу люди и собаки загадили так, что под ноги приходилось смотреть через каждый счёт. Ближайшее жилье отстояло шагов на двести, и уж так получилось, что старые Дерабанновы конюшни стояли в островке пустоты как раз между постоялыми дворами, где приличному человеку не зазорно бросить на ложницу кости, и городским отребьем, причем в отребье попадали и люд, и халупы. Это там, за внутренней крепостной стеной красным алели целёхонькие крыши, наличники и лестницы, а метельщики, не разгибая спин, вылизывали мостовые, здесь же властвовали разруха, запустение, благоухало зловоние и правили нищие, забулдыги и псы.

Сивый молча показал: «Никого», старик без единого слова кивнул. Поехали помалу…