Легенды Оромеры. Великий Орёл.

Глава 18 ЭМИЛИЯ. Бал и его открытия (Оксана Лысенкова)

Под утро Оддбэлла разбудил мелодичный перезвон колокольчика. Кто-то упрямо хотел видеть его в такую рань, и непременно в тот день, который он сам себе назначил выходным. Нет, каков нахал! Оборотень нехотя выкарабкался из постели. Датчики, вшитые в одеяло, с небольшим промедлением отреагировали на отсутствие живого тепла и привели в действие биотермический механизм, разгладивший ткань и свернувший одеяло в плотную скатку. Что-то негромко прогудело, скрипнуло. Кровать медленно, изредка слегка подёргиваясь, поднялась вертикально и вдвинулась в нишу, полностью слившись с поверхностью стены. Оддбэлл накинул длинный тёмно-зелёный бархатный халат и отправился открывать дверь.

У порога, переминаясь с лапы на лапу, маялся страус, некрупный и такой лохматый, словно его только что протащили за хвост сквозь ржавую трубу. Судя по всему, перекидываться птица не собиралась. Да Оддбэлл и так прекрасно узнал Сент-Джерри, курьера семьи Тёрнеров, известных по всей округе своей экстравагантностью, а также любовью к празднествам и вечеринкам. Зачем им понадобилось отправлять посыльного к Оддбэллу-чудаку, да ещё ранним утром, оставалось только гадать. Оддбэлл удивлённо уставился на него, ожидая пояснений. При виде оборотня курьер шагнул навстречу, гордо и высоко подняв голову. На длинной клочкастой шее страуса висела короткая бронзовая туба. Ясно. Письменное послание. Оддбэлл протянул руку, отвинтил крышечку и вытащил из тубы трубочку плотной рыжеватой бумаги. Развернул. Свиток расправился, оттягиваемый толстой сургучной печатью с вензелем Тёрнеров. На тронутом следами огня и дыма листе змеились вычурные строчки староязычной вязи. Позёры, нельзя вот было нормальным языком написать! Разбирай теперь этот лингвистический ребус...

Пока Оддбэлл рассматривал тщательно задекорированный под старину свиток, страуса след простыл. О его недавнем визите могло напомнить лишь маленькое облачко пыли над дорогой, да и оно вскоре улеглось, осев на траву обочины.

Даже не позавтракав, Оддбэлл отправился в книгохранилище. Разложив свиток на столике из чёрного дерева, оборотень вытащил с полки на ближнем правом стеллаже толстый фолиант, устроил его в подставке рядом со столиком, полистал, отыскивая нужную страницу, и принялся за перевод. Кое-что он помнил и так, кое-что подсказала книга, и через полчаса оборотень прочитал следующее: "Сэру Сэмюэлю Вудду , учёному. ("Ишь, ты! То просто серьёзного обращения не дождёшься, всё хи-хи да ха-ха, а тут вдруг -"Сэмюэлю", "Учёному"! Ну-ну...") Довожу до Вашего сведения, что ** числа ** месяца сего года в Тёрнерхаузе будет иметь место популярно-схоластическое собрание, кое продлится с полудня до самого вечера. На собрании будут обсуждены темы превращения высоких энергий при метаморфозе, а также вопрос теоретической возможности сохранения квинтэссенции полёта при переходе из птицеформы в форму человеческую. О теории механики, эмпирики, энергетики и этики таковой возможности выскажутся магистр теософии лорд Джарред Кингстрем, алхимик сэр Джонатан Дитрих, парафизик сэр Тобиас Гриввс и философ сэр Эффроим Гройзман. ("Ну ка-ааанешно, вот уж без этой затычки ни одна самая худая бочка не обойдётся!"). Ввиду собрания столь блистательного круга нетривиальных умов и светлейших талантов, ("Пф-фф! Бездари, недоучки и неудачники!!!"), я, лорд Гриффин Тёрнер, ("О как! Он уже себя в лорды произвёл! Помнится, три года назад именоваться кем-то выше сэра наглости ещё не хватало!"), имею честь пригласить Вас, сэр Оддбэлл, украсить своим присутствием наше скромное общество, блеснуть эрудицией и продемонстрировать собравшимся остроту своего ума в дружеских схоластических турнирах. В программе вечера Вас также ожидают выступления известных труворов, сценическая миниатюра бродячей труппы Зосима Киммерфельда и потрясающий иллюзион Сэймура Шер-Тхакура. В перерывах будут предложены обильные угощения и экзотические напитки. Милости просим в Тёрнерхауз. Уверен: Вам не придётся скучать."

"САМОуверен! Позёр. Ладно... Киммерфельд, Сэймур - по крайней мере, хоть знакомые лица будут", - подумал Оддбэлл, закрыл фолиант, поставил его на место, подхватил свиток и покинул книгохранилище, намереваясь всё же позавтракать и приступать к сборам: ведь означенная в свитке дата наступала не далее как завтра.

**

По дороге к бальным залам Эмилия с риском измять платье крутилась в ландо, выглядывая в окошко, занавешенное шторкой полупрозрачного серебристого газа, до тех пор, пока Луиза не шикнула на нее, призвав к сдержанности. Только тогда девушка приняла чинную позу, сложив руки на коленях, хотя не перестала ждать прибытия. И вот огни Ринс-холла россыпью топазов показались из-за поворота, Эмилия ахнула и, сразу забыв про мнущиеся юбки, приникла к окну. Высоченные липы у ворот переливались сотнями крошечных фонариков, в широко распахнутые створки ежеминутно въезжали кареты и фаэтоны, влекомые холеными лошадьми. Их силуэты скрадывались по краям янтарным светом, и от этого рысаки приобретали особую тонконогость и воздушность. Высокие окна длинного, тонущего в темноте здания призывно светились, и в них мелькали таинственные силуэты. Эмилия как завороженная смотрела на приближающийся почти дворец, ландо плыло по грунтовой дороге на мягких рессорах и копыта серого коня беззвучно ступали в пыли.

Мимо проплыли створки ворот.

Все навалилось сразу: цокот подков по брусчатке, стук колес, восторженные приветственные возгласы множества здоровающихся людей, обрывки музыкальных фраз, разных с разных сторон, пофыркивание лошадей… Ландо остановилось у крыльца, открылась дверь, и сильные руки отца извлекли замешкавшуюся Эмилию из укрытия, на миг показавшегося очень и очень желанным.

- Не робей, красавица, ты очаровательна. И эта ночь твоя, - Генри подмигнул дочери и под локоть повел ее в зал.

Эмилия с замирающим сердцем последовала за ним. Ей казалось, что все люди, находящиеся в большом зале, залитым светом новомодных газовых фонарей, уставятся на нее, будут обсуждать ее манеры, ее внешность, ее платье, которое минуту назад было таким красивым, а сейчас показалось линялой бесформенной тряпкой. Но окружающие продолжали здороваться друг с другом, прохаживаться с бокалами и разговаривать, не обращая внимания на вошедших.

Впрочем, нет. К Луизе семенящим шагом подлетела дама в алом платье с изумрудными вставками. Разноцветные пряди ее прически топорщились во все стороны. Дама взволнованно произнесла:

- Как вы вовремя! Дебютанток уже скоро будут представлять! Какая же она у вас хорошенькая! – дама потрепала Эмилию по щечке и вцепилась Луизе в руку, - Пойдем, дорогая, пошуршим о женском!

Луиза только и успела помахать мужу и дочери, как была утащена куда-то вглубь толпы, к столам и креслам. Генри повел Эмилию дальше, к подиуму. Там уже скучились полудюжина девушек, одногодок Эмилии. Почти всех она знала, из знакомых не дружила только с одной – противной задавакой Ребеккой Харнетт, которая то ли росомаха, то ли куница, разное говорили. Эмилию тут же затянули в тесный кружок и защебетали на ухо что-то о тот милом мальчике, который тааак посмотрел. Ну конечно, это Мишель, ей, зайчихе, не надо ограничивать себя выбором между двумя женихами, парней ее клана и возраста полным полно, и она бесспорно, выберет самого лучшего.

Дебютанток стали приглашать к знакомству. По одной они выходили в центр сцены, конферансье представлял их, девушки делали реверанс и, сопровождаемые аплодисментами, спархивали в зал. Так же поступила и расхрабрившаяся Эмилия. Действительно, страшного ничего не происходило, никто не шушукался за спиной, а если и шушукался, то где-то далеко и не слышно.

Объявили первый танец. К Эмилии подошел высокий молодой человек в завитом буклями парике и представился:

- Майлз Олтервилль, один из предназначенных вам судьбой, голубоногая олуша. Позвольте пригласить на танец, - он кончиками пальцев, затянутых в белоснежные перчатки, взял ее за кисти и повел в модном котильоне.

Одна за другой пары выстраивались в линию танца, кавалер-кондуктор громко объявлял фигуры, пары кружились, скользили легкими чайками надо льдом зеркально натертого дубового паркета, Майлз с легкой улыбкой вел Эмилию, все так же придерживая ее за пальцы, не делая ни малейших попыток обнять за талию или сделать полшага ближе. После танца молодой человек подвел девушку к ряду кресел, усадил, подал веер и осведомился:

- Позвольте принести Вам лимонада?

Впрочем, исчез, не дожидаясь ответа и через минуту появился, неся высокий бокал с прохладным питьем. Вложил ножку бокала в руку Эмилии, придержал другую:

- Благодарю за танец, Вы несравненны, - он приложился своей улыбкой к воздуху над перчаткой Эмилии и покинул ее.

Неслышно в общем шуме подошел Генри:

- Как тебе?

Эмилия пожала плечами:

- Очень вежливый джентльмен. Улыбка красивая. Как будто художник нарисовал. Пока больше ничего сказать не могу.

- Ладно, еще на второго посмотри. Он ангажировал тебя на третий танец. Второй у тебя занят Дином, рысью. Просто потанцуй, для удовольствия.

С первыми тактами вальса рядом с девушкой возник Дин, гибкий, со сверкающими янтарными глазами, он сдернул Эмилию с кресла и закружил в танце. Пара быстро скрылась с глаз Генри среди танцующих, тот только усмехнулся и отхлебнул из оставленного Эмилией бокала.

По окончанию танца Дин вернул раскрасневшуюся и запыхавшуюся дочь отцу, прижал ее руку к своей груди, осыпал комплиментами и стремительно исчез.

Эмилия подняла сияющие глаза на отца:

- Как он танцует! – воскликнула восхищенно.

- Какой он мартовский котяра! – в тон ей ответил Генри, - И как хорошо, что нам такое счастье не светит. Пожалуй, я тебя оставлю, вон второй твой идет.

Освальд неспешно подошел и без обиняков плюхнулся в соседнее кресло:

- Освальд, для тебя, дорогуша, просто Освальд. Баклан. Ты не против, если мы посидим? Запарился я что-то. Погода зверская стоит, ячмень как на дрожжах вверх прет, овцы по три ягненка поприносили, ты пробовала здешние тарталетки с креветочным паштетом? Я уже штук десять съел…

Звуки фокстрота не заставили баклана подняться с места. Вместо этого он поймал за фартучек проходящую мимо разносчицу:

- Дорогуша, а нету ли у вас тут сырой рыбки? Очень хочется.

Белка, очевидно привыкшая к чудачествам посетителей, вежливо кивнула:

- Да сэр, сейчас принесу.

Освальд отпустил фартучек и снова повернулся всем корпусом к Эмилии:

- Видишь, принесет. Для всех нету, а для меня есть, вот что значит быть Освальдом Перри. И рыбку несут, и очередь уступают. Вот пятого дня, например…

Он пустился в пространный рассказ о том, как покупал билет на дилижанс, а стоящий впереди хорек пропустил его в очереди. От риска вывихнуть челюсть в попытке зевнуть незаметно Эмилию спасла та же белка, принесшая фарфоровую тарелочку с сардиной. Освальд тарелочку сграбастал, брезгливо сковырнул лежащий сверху ребристый кружочек лимона и подцепил рыбку двумя пальцами за хвост. Поднял над собой, запрокинул голову и медленно сжевал рыбу, начиная с головы. С чешуей и кишками. Эмилия во все глаза смотрела, как от крупных глотков ходит кадык на жилистой шее. Освальд доел рыбу, метким щелчком выбросил хвостик в ближайший вазон и облизал пальцы. Стремясь побороть внезапный приступ тошноты, Эмилия подскочила:

- Прошу прощения, мне надо попудрить носик.

Освальд поймал ее за руку:

- Конечно дорогая, возвращайся, у нас с тобой еще пятый танец, - он смачно облобызал перчатку Эмилии и, наконец, отпустил ее.

Эмилия пулей вылетела во внутренний двор, пронеслась между столиками, невежливо расталкивая пустующие стулья, и по ступеням спустилась с террасы в сад. Забралась в гущу каких-то цветущих кустов и остановилась перевести дух. От кружевной перчатки нестерпимо воняло сырой рыбой, Эмилия стянула ее и помотала ею в воздухе, проветривая. Потом подумала, что надо бы прополоскать и ни минуты не медля, полезла вперед в надежде обнаружить фонтан.

Но вместо журчания водяных струй услышала вроде бы знакомый голос. Только вместо предельной вежливости голос Майлза подрагивал от несдерживаемых чувств:

- Ты представить себе не сможешь – у нее есть грудь!

Эмилия осторожно отвела в сторону цветущую ветку и увидела своего жениха, обнимающего… Эмилия аж глаза протерла, но зрение ее не подводило: Майлз обнимал мужчину. Впрочем, тот тоже не оставался в долгу и целовал размашисто жестикулирующего парня в шею.

- Как я буду с ней, вот как?

Эмилия предпочла не давать ответа на этот вопрос и тихонько опустила ветку на место. Запах жасмина перекрыл даже вонь от перчатки. Девушка сердито посмотрела на нее и, скомкав, забросила в кусты.

Вернувшись в бальный зал, Эмилия нашла отца:

- Па, мне все ясно, увези меня отсюда, пожалуйста. Дома все расскажу. Здесь оставаться больше невозможно, да и незачем.

- Хорошо. Все в порядке, на тебе лица нет? – Генри встревожился, - Тебя никто не обидел?

- Нет. Поехали, а? – Эмилия рвалась к выходу.

Генри глазами отыскал танцующую Луизу и бесцеремонно выдернул ее из фигуры:

- Так надо, прости, друг, - он развел руками партнером Луизы и наскоро на ухо разъяснил ей ситуацию. Луиза округлила глаза и тоже поспешила на выход.

Возвращение домой прошло в молчании. Мама и папа, конечно, пытались разговорить дочь, но Эмилия отвечала, что все дома и только нервно тискала вторую перчатку, которую тоже стащила с руки.

У дома, первой выскочив из ландо, Эмилия вбежала в двери и остановилась посередине холла, обернувшись к родителям:

- Я не выйду за них замуж! – заявила она.

- Почему это? – Луиза напряглась.

- Баклан – он… он баклан! Он рыбу жрет, сырую, с головой, костями и кишками! У него глисты! – почти выкрикнула девушка.

- Милая, у рыбоядных глисты перевариваются, не переживай так, - примиряюще протянул Генри.

- Это мерзко!

- Аргумент. А второй?

- Этот олуша… олуш, не только ногий! Он… - и Эмилия выдала несколько слов, которые слышала как-то в деревне и которые порядочным девушкам не только произносить, но и знать не полагается.

Генри посуровел:

- Иди к себе, и пока не найдешь приличных слов, чтобы выразить свою мысль, из комнаты не появляйся!