Легенды Оромеры. Великий Орёл.

Глава 22 ЭМИЛИЯ. Тени в темноте. (Оксана Лысенкова)

Вечером Эмилия пила настой шиповника. Сначала утоляя жажду. Потом с галантином вприкуску. Потом запивая шарлотку с яблоками. Потом еще немного просто так. И еще стакан уже под завязку, так, чтобы в ушах булькало, и поясок платья ощутимо натянулся.

В результате глубоко за полночь неумолимо потянуло проснуться. Первым делом Эмилия сделала то, зачем просыпалась, затем прислушалась. В доме стояла тишина, лишь где-то на чердаке тихонько скреблась мышка.

Эмилия крадучись спустилась в погреб, сунула в сумку каравай хлеба и надрезанную голову сыра, прихватила пару яблок и, тяжело вздохнув, покосилась на большую отцовскую флягу, висящую на стене. Но воровать тяжеленную серебряную штуковину, выливать оттуда пару литров бренди и наливать колодезной воды было так себе идеей. Совершенно никуда не годной идеей.

Сумку Эмилия выставила за уличную дверь. Снова прислушалась – все спали по-прежнему. Девушка сходила к себе за собранным саквояжем и, подхватив по дороге продукты, понесла их прятать за пределы усадьбы. Там, на втором повороте тропинки, если сделать восемь шагов вглубь леса, рос дуб с обломанной веткой. Вот на этот сук Эмилия и повесила свои невеликие пожитки.

Вернулась в дом, зевая и поеживаясь, осенний холод уже заставлял подумывать о теплом жакете, и долго еще не могла согреть под пушистым одеялом озябшие ноги.

Утром Эмилия постаралась вести себя как обычно, хотя очень хотелось прижаться к отцу, попросить прощения за беспокойство, обнять маму. Луиза тоже чувствовала состояние дочери и несколько раз порывалась пощупать ей лоб, проверяя, не заболела ли. Генри был погружен в раздумья, упорно отмалчиваясь о результатах вчерашнего разговора со старейшинами.

- Я поеду покатаюсь. К дальнему озеру съезжу, посмотрю, как там большой каштан. Каштанов наберу. Возьму корзинку?

- Оденься потеплее, у воды холодно, - Луиза все-таки пощупала Эмилии лоб и, пожав плечами, успокоилась – лоб был ровно такой температуры, какой надо, ни теплее, ни холоднее.

Генри, весь в своих мыслях, невразумительно кивнул и покинул столовую, для него во дворе уже была оседлана лошадь.

Вскоре следом за ним выехала и Эмилия. В самом теплом своем жакете, в дорожном платье и высоких сапожках, замерзнуть она не боялась. Она боялась только того, что горничная в неурочный час зайдет в ее комнату и обнаружит оставленную на кровати записку раньше времени. Раньше того времени, когда сама Эмилия сумеет затеряться на просторах Оромеры так, чтобы ее не нашли не вовремя, не заставили вернуться.

Дорога неспешно ложилась под копыта, временами превращаясь в узкие пыльные тропинки, Эмилия выбирала пути в объезд деревень, где ее могли узнать и доложить о направлении родителям. Проплывали мимо лиловые и золотые осенние кроны, запахи последних цветов и увядающей травы обещали скорые дожди. Эмилия надеялась вернуться до того, как серьезно похолодает, ведь не может путешествие занимать больше недели, ну десяти дней. О том, что будет говорить Великому Орлу, девушка пока не задумывалась, она была просто рада тому, что эта встреча непременно произойдет, а там дальше – как получится.

Солнце нагрело землю, заставив Эмилию снять теплый жакет, потом перевалило к закату, жакет снова прикрыл девичьи плечи. Наконец, решив, что проехала уже достаточно, Эмилия выбрала уютный уголок возле звенящего ручья, спешилась, разнуздала и напоила кобылку, после отпустив ее пастись. Седло же решила не снимать, понимая, что утром не сможет взгромоздить его на спину лошади. Зато завтра можно уже будет ночевать на постоялом дворе, там и Дэвгри отдохнет нормально, и сама сможет вымыться. Ну а пока что, проголодавшись за день, с аппетитом поужинала прихваченной из дома снедью, запив той же водой. Оказалось, что горячий чай не то чтобы был гораздо вкуснее, но как-то больше бы сочетался со сгущающимися тенями и наползающей прохладой. Но ни спичек, ни огнива Эмилия не взяла, так же, как и котелка с заваркой.

Через час оказалось, что не помешало бы и теплое одеяло. И фонарь.

Эмилия крутилась, натягивая короткий жакет то на ноги, то на плечи, вздрагивала от шорохов в густых кустах и напряженно вглядывалась в темноту, ожидая вот-вот увидеть желтый свет глаз хищника.

Вконец измучившись от холода и страха, Эмилия разделась, аккуратно сложила вещи на седло Дэвгри, чтобы не класть их ни на мокрую траву, ни к чистым вещам в саквояж, залезла на дерево и там перекинулась. Пестрая курица удовлетворенно похлопала крыльями, поплотнее сомкнула лапы на ветке и, сунув голову под крыло, заснула.

Разбудил Эмилию глухой рык, панический взвизг Дэвгри, ветки кустов, разламывающие под натиском чего-то большого… очень большого и удаляющийся топот копыт.

***

- Как вы тут оказались, тётушка Лив? - шёпотом спросил Оддбелл. До мраморных ступеней оставалась ещё добрая пара дюжин шагов. Пройти их следовало степенно и неторопливо, с осознанием важности происходящего, так что время на короткую беседу было.

Оливия украдкой огляделась по сторонам: не слишком ли много они обращают на себя внимания? Но, судя по всему, апельсиновые чулки и бриджи Одбэлла занимали всё внимание окружающих без остатка, и им было совершенно безразлично, что проделывает в это время его голова.

- По приглашению, как и ты, подозреваю, - практически не размыкая губ, процедила сова, - и у меня есть забавные новости, о которых лучше бы знать всей нашей компании. Сэймур, вон, уже здесь, подойдём к нему после общего приветствия, и я всё расскажу.

С этими словами ножка Оливии в бархатной чёрной туфельке коснулась холодного мрамора нижней ступени крыльца. Слева от неё в ступеньку веско впечатался зелёный чудаческий ботинок.

...Что ж, устроители не солгали: скучать и вправду не пришлось. После торжественного бала-открытия, вступительного слова учёных мэтров, («зачитывания лжеучёных метров шпаргалок» - шёпотом прокомментировал выступление Оддбэлл), во время небольшого лёгкого фуршета троица собралась вокруг маленького «стоячего» столика с бокалами искристого янтарного напитка.

- Есть кое-что, что не помешает знать вам обоим, и очень хорошо было бы, если б и до Оберона тоже дошло, - Оливия многозначительно посмотрела на невозмутимого Сэймура. Тот едва заметно качнул султанчиком на чалме - «Понял.»

- Предсказания набирают силу. Начинают появляться прямые знамения. Не-летающая должна вот-вот отправиться в путь. Помощь может понадобиться в любую минуту. Нужно быть готовыми. Тебе особенно, Сэм, - тётушка на секунду задержала на Оддбэлле короткий внимательный взгляд.

- Уверены, что это именно Эмилия? Всё-таки она ещё совсем ребёнок, - задумчиво покачал головой Сэймур, - В столь нежном возрасте — такая ответственность...

- Дети однажды взрослеют, Сэйми, - чопорно повела плечом Оливия. - У всех это происходит по-своему. Эмилии выпала честь сделать это славно и нестандартно. Она всегда к такому стремилась, насколько я знаю.

- Это уж точно! - встрепенулся Оддбэлл. Уж если кто из не-летающих и сумеет долететь до Архипелага — так это она. Не страус же, который в людоформе двух слов связать не может, не сделав пять ошибок и безуспешную попытку перекинуться в помидор, - чудак незаметно кивнул на курьера, который каким-то бесом тоже оказался в Зале приёмов и скучал неподалёку возле бара, уткнув нос в бокал с айвовым сидром.

Поулыбались. Оливия укоризненно покачала головой. Тётушка не одобряла акцентирования классовой розни. Впрочем, при повторном взгляде в сторону бара стойка оказалась пустой, Сент-Джерри словно сквозняком унесло. Тема, и без того небогатая, вовсе исчерпала себя за отсутствием объекта обсуждений.

- Друзья мои, а я ведь тоже приготовил кое-что, над чем следовало бы задуматься, - Сэймур поглядел на причудливый блик, падающий на лакированную поверхность столика от янтарной призмы бокала.

«Заговорщики» выжидательно уставились на южанина. Сэймур погрозил пальцем, лукаво улыбаясь в усы: мол, погодите, всему — своё время. Всё-таки был прав один из классиков магической философии: магия делает человека неисправимым актёром.

...Потом были танцы, блиц-турнир коротких литературных форм, (на котором, к чести Оддбэлла Блэста, им был получен первый приз за самую оригинальную научную шутку в четыре строки), и первый тур дебатов Высокого Учёного Сообщества, почти во всеуслышание объявленный Оддбэллом скучным шарлатанским фарсом, что не помешало, впрочем, мистеру Чудаку принять в нём самое активное участие и умудриться насмешить до колик дочерей хозяина вечера Милли и Энни Тёрнер, родную и приёмную, в которых, надо сказать, Гриффин одинаково души не чаял и исполнял любую их малейшую прихоть. Поэтому искреннее веселье, подаренное девушкам учёным-чудаком, не ускользнуло от внимания устроителя приёма, о чём Гриффин Тёрнер не приминул лично упомянуть во время последующего вечернего чаепития, выразив Оддбэлу, (пардон, сэру Сэмюэлю Вудду), своё искреннее благорасположение.

После чаепития поиграли в «ожившие картины» и в фанты, провели «ручеек» и немного потанцевали под предлогом сперва «похищения веера», затем «похищения танцующего кавалера», и поскучали на втором туре учёных дебатов. А потом свет плавно сменился на таинственную тёмную подсветку вокруг сцены, томное круговое рондо перешло в гнетущее мрачноватое болеро, и в дальнем углу зала, где было меньше всего проникавшего с улицы естественного освещения, возникло небольшое серебристое облачко, искрящееся ярко-синими блёстками. В такт тяжёлому неспешному музыкальному ритму облачко перемещалось к центру зала, росло, клубилось, рождая в своём объёме всё более и более тёмные тона, обретающие сперва чёрную, а затем багрово-кровавую окраску.

Присутствующие замерли, последние по инерции продолжавшие вальсировать пары остановились. По залу прокатился изумлённо-испуганный вздох, публика стихийно распределилась по периметру, ближе к стенам — люди всегда инстинктивно пытаются искать защиту у стен. Какая-то излишне чувствительная мадемуазель, кажется, собиралась упасть в обморок на руки, услужливо подставленные двоими блистательными молодыми кавалерами, весь день «выпасавшими» объект своего вожделения с упорством, достойным воспевания в длинных менестрельских балладах.

Музыка замедлилась ещё на четверть такта. Облако посередине зала нахмурилось до предела, лопнуло под очаровательный визг прикрывших ротики веерами дам, щедро окропив публику невесомой разноцветной пыльцой, и растворилось в пространстве, оставив вместо себя фигуру, завернувшуюся в необъятных размеров бархатный плащ, на котором по индиговому фону красовались россыпи звёздных скоплений и муаровые спирали галактик. Болеро приближалось к развязке. Публика застыла, боясь ненароком обронить случайный излишне шумный вздох. Давешняя мадемуазель, забыв об обмороке и даже о приличиях, прижалась спиной к одному кавалеру, опёрлась рукою с зажатым в ней веером на заботливо подставленный локоть второго и во все свои огромные прекрасные глаза уставилась на образовавшуюся сцену. С последним аккордом кокон звёздчатого плаща треснул и плавно разошёлся по вертикали, и присутствующие узнали Сэймура Шер-Тхакура, известного в аристократических кругах своими факирско-иллюзионистскими талантами.

По периметру зала пробежал одобрительный шепоток, послышались долго сдерживаемые вздохи и тихие возгласы одобрения. Публика немного расслабилась. Теперь, после столь блестящего дебюта, зрители ждали не менее эффектного выступления.

И Сэймур не разочаровал их. Красивые и яркие фокусы чередовались с умопомрачительными эквилибрами, ловкие престидижитаторские трюки с искромётными клоунскими репризами. Но экзотической вишенкой на этом роскошном торте явился последний номер, самый завораживающий, самый зрелищный и... самый спорный. Предварив его коротким посвящением центральной тематике этого вечера, иллюзионист попросил особого внимания, поскольку происходящее будет иметь не только чисто развлекательный характер, и снова с головой закутался в безразмерный плащ.

Полилась приятная медленная музыка, настраивающая на философско-созерцательный лад, и ровно в тот момент, когда зрители уже достаточно подробно разглядели величественную космическую панораму, но ещё не успели осознать усталость от однообразия, край плаща приподнялся, и из-под него, смешно топорща разлохматившееся оперение, выбрался горфанг — белая полярная сова.

Сова оглядела публику чёрными бездонными глазами, медленно и плавно повернув голову на триста шестьдесят градусов и обратно, и вежливо поклонилась. Плащ остался стоять пустой оболочкой, словно натянутый на повторяющий форму фигуры прежнего владельца каркас. Присутствующие не знали, как реагировать. Поведение горфанга было конечно изысканным и величавым, но каждый в этом зале мог в той или иной степени продемонстрировать что-то подобное...

Но тут очертания птицы начали мельтешить, расплываться и изменяться. И тогда по залу прокатился очередной изумлённый вздох. Метаморфоза продолжалась! И вот этого из присутствующих не ожидал никто. Ну... Почти никто. «Не вовремя, Сэйми... Ах, как не вовремя! Они совсем не готовы», - еле слышно, одними губами прошептала Оливия, слегка сжав локоть поддерживающего её под руку Оддбэлла. «Тётушка, но что же...» - мистер Чудак был абсолютно обескуражен. Это невозможно, такое не удавалось проделать ещё ни одному перевёртышу! «Позже, Сэмми, всё — позже» - процедила сипуха и вновь обрела привычную чопорно-леденящую невозмутимость...

***

...Осень всё увереннее вступала в свои права. Стояла та самая пора, когда щедрое летнее тепло ещё и в планах не держит уступать место пронзительной небесной синеве и морозным утренникам, дороги и тропинки не вспоминают даже о лужах, не говоря уже о хрустящей ледяной корочке, бабочки продолжают беспечно кружить свои легкомысленные хороводы, но парки и леса уже начали примерять последние бальные парики, золотые и сиреневые, как драгоценности безнадёжно стареющих дам, алые и багряные, как кровь умирающего дуэлянта.

Локомобиль не спеша пылил по лесной дороге, оставляя позади себя белёсые дымовые облачка, какие бывают, когда топка горит максимум в треть силы. Оддбэлл изредка пошевеливал рычагом, не позволяя повозке сбиться с курса, и всесторонне обдумывал событие, фактически увенчавшее вчерашний приём и грозившее стать самым сенсационным происшествием за многие прошедшие годы, да что там — десятки, если не сотни лет.

Сэймур проделал нечто, напрочь нарушающее базовые представления о биологической теории оборотничества, выворачивающее её наизнанку и разносящее в щепки. Ни одному оборотню не удавалась даже двойная метаморфоза. Никогда. Это считалось категорически невозможным. Сэймур сменил звероформу семь раз. Последней была звероформа орла... «Не вовремя, они не готовы!» - сказала тётя Лив. По окончании представления, оставив Оддбэлла отходить от впечатления вместе с остальными ошарашенными зрителями, она исчезла «за кулисами» - в коридоре нижних гостевых комнат. Больше ни её, ни Сэймура никто не видел. Окончание вечера прошло как-то смазанно, невыразительно, было такое ощущение, что гости устали до крайности и мечтали только о двух вещах — тёплой ванне и мягкой постели.

На утро, когда все оставшиеся ночевать вышли к завтраку, разговоры были, разумеется, исключительно о выступлении иллюзиониста. Даже если кто-то в узком кругу заводил беседу на иную тему — она рано или поздно возвращалась к Сэймуру и его представлению. Говорили, что это потрясающе, талантливо, гениально. Говорили, что Сэймур впустую прожигает свой талант, упрямо оставаясь в этой глубинке. Нашлись и скептики, говорившие строго обратное — что Сэймур шарлатан и дешёвый площадной фокусник... Впрочем, таких решительно не поддержали, и они быстро стушевались.

Зато сэр Тобиас Гриввс и сэр Эффроим Гройзман, парафизик и философ, прямо-таки майскими соловьями разливались, вещая, что новый виток спирали развития общества оборотней не просто не за горами — вот он, уже наступил, и Сэймур Шер-Тхакур - вестник и пророк его... Всё это Оддбэлл слушал в пол-уха, и мечтал только об одном: поскорее добраться до родного Блэст-холла, снова собрать вместе всю команду и доподлинно выяснить, что это было. Сэймур предупреждал перед выступлением, что увиденное заставит зрителей задуматься, и с блеском доказал этот тезис. Вот и сейчас, давно покинув Тёрнер-хауз, Оддбэлл продолжал думать исключительно о многоступенчатой метаморфозе Сэймура. Гениально построенная иллюзия? Или всё-таки реальность — потрясающее открытие, несоизмеримо более гениальное, нежели любые, самые эффектные фокусы?

За этими мыслями Оддбэлла застал забавный встречный наездник, эпатировавший своим «конём» - здоровенным ездовым реликтовым ящером из тех, что по слухам водились где-то в дебрях песчаных пустошей. Торговцами безумно ценились их шкуры, они, не торгуясь, давали за них какие-то абсолютно шальные деньги. Ящер был огромным, не очень поворотливым, и, судя по мышечной массе, кушал столько, что его пропитание, вероятно, можно было оправдать только его же шкурой, при жизни заложенной какому-нибудь ушлому торгашу под юридически закреплённый договор...

Участники дорожного движения поравнялись.

Оддбэлл потянул рычаг, отключая трансмиссию, приподнял цилиндр, и, склонившись через край кабины, на котором висела его трость, прокричал, перекрывая свист стравливаемого клапаном пара:

- Доброго Вам утречка! Какой у Вас, однако, необычный скакун!

Ответив на приветствие, наездник неожиданно заинтересовался локомобилем. При этом вид у него был такой, будто сам факт наличия этой, в общем-то, довольно обычной по сути своей повозки, вызывал у него крайнюю степень удивления. «Странный чудик какой-то. Иностранец, что ли... Оборотень, но не птица... Тогда почему так чисто по-нашему разговаривает? Может, тоже маг, вроде Сэймура...» - подумал Оддбэлл и решил поддержать разговор, похвалив осведомлённость всадника и в общих чертах описав автоматический многоступенчатый последовательный редуктор, являвшийся его ноу-хау и получивший большую популярность у механиков, совершавших долгие и дальние поездки.

Наездник ещё раз удивил Оддбэлла, обратив внимание на наличие стояночного стопора — механизма, который имелся даже на тяжёлых конных экипажах, чего уж говорить о локомобилях. Но только мистер Чудак хотел спросить-таки незнакомца, откуда он прибыл в эти края, как ящер оглушительно чихнул, заставив придорожную траву пригнуться, а повозку — закачаться на рессорах. Оддбэлл схватился за поручни, чтобы не вылететь с сиденья за борт. Увидев, что динозавр приоткрыл челюсти, готовясь ко второму чиху, дядюшка врубил трансмиссию и закрутил паровой вентиль, прокричав незадачливому иностранцу: «Простите, я Вас немного перегоню!».

Локомобиль решительно тронулся с места и сердито запыхтел, набирая скорость. Облачка дыма стали круглыми, пузатыми и окрасились в угольно-чёрный цвет: форсунки топки заработали на полную мощность. Через полчаса страдающий гигантизмом наездник скрылся за поворотом дороги, а Оддбэлл вернулся к своим размышлениям, переведя силовую установку в прежний неспешный экономичный режим. Впереди над дорогой едва заметно дрожало горячее марево: Солнце по-прежнему усердно продолжало греть землю, несмотря на значительно сократившийся дневной небесный путь.